Текст книги "В дебрях времени. Палеонтологическая фантазия"

Автор книги: Герман Чижевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

РАЗОРЕННОЕ СТОЙБИЩЕ

Шестьсот тысяч лет назад там, где сейчас расположен Китай, в сырой мрачной долине, покрытой редкой пожухлой травой, можно было увидеть двуногое существо в мохнатой медвежьей шкуре. Боязливо озираясь, оно быстрыми перебежками кралось от дерева к дереву, от камня к камню, продвигалось по унылой низине. Кое-где осколками зеркал сверкали болота, листва желтела и осыпалась, и в воздухе чувствовалось приближение зимы.

Синантроп был низкоросл, но мускулист. Пегая шерсть на его ногах, груди и спине была почти неотличима от шерсти на шкуре, бородатое лицо иссечено грубыми морщинами. Маленькие глаза под огромными надбровными дугами пугливо и хитро бегали по сторонам. Над мясистым носом нависал покатый лоб, убегавший к затылку, подбородка не было, и челюсти, будто срезанные наискось, торчали вперед. Его трудно было назвать красавцем, но он был крепок и, видимо, очень ловок, хотя ступал несколько по-обезьяньи, на согнутых в коленях ногах.

Он был вооружен – держал на весу большой сук, к которому сыромятными ремнями был привязан грубо выделанный камень. Синантроп был голоден и испуган – никогда еще он не заходил так далеко от своей стоянки. Но, хотя он был еще по-звериному упрям, и ему уже было знакомо человеческое чувство долга. Он должен был вернуться с дичью, или даже старухи встретят его насмешками. Необычные запахи, подымавшиеся с болот, чей-то тяжелый топот вдали и голодные крики зверей в сумерках заставляли его поминутно вздрагивать. Сердце его стучало и готово было выпрыгнуть из широченной волосатой груди.

Мысли его были подобны земляным червям, медленным и ленивым, в беспорядке ворочающимся в кромешном подземном мраке. Сейчас мы сказали бы, что ему недоставало четкости и дисциплины мышления. И только зрительные образы, четкие и примитивные, быстро сверкали в его мозгу один за другим, так что мысль лишь изредка успевала связать их между собой и позволить ему сделать какие-нибудь выводы. Он еще не привык думать.

Тем не менее он думал – об огне. Он никогда не видел горячих лав, ибо огонь передавали из поколения в поколение и сохраняли его, как самую дорогую ценность племени. Только старики рассказывали о стремительных реках бушующего огня. Этот огонь вышел из земли, и они укротили его. Он не ревел, как в лесных пожарах, а жил в пещерах, и образ его вызвал в памяти синантропа дразнящий запах жареного мяса…

Пора было передохнуть. Первобытный человек огляделся. Это была бесплодная местность, вся в песке и галечнике, а неподалеку, между наклонными глыбами, зияла щель провала.

Синантроп постоял, заглядывая внутрь. Затем он протиснулся в щель. И, когда померкло небо и начал накрапывать мелкий дождь, он подобрал два подходящих камня и, сидя на корточках, принялся бить их друг о друга. Его мысли медленно кружились вокруг форм, которые принимали камни. Он знал, что был в этом деле искуснее других, и верил, что хорошо отточенное оружие вернее поразит врага и удесятерит силы самых слабых рук. Он продолжал обивать два кремня, а искры летели от них подобно падающим звездам, в осенние ночи роями мчавшихся по небу.

Искры были холодными, огонь, который заключался в них, был безвреден и не помогал развеять холод. Синантроп давно уже его не замечал. Но, когда особенно яркая искорка упала на сухой мох и красная дымная улитка поползла по желтому стебельку, он отпрянул. Все исчезло, только горьковатый дымок щекотал ему ноздри. Тогда он снова присел на корточки и снова принялся за свое однообразное занятие, ибо стук рождающегося оружия согревал его и вселял бодрость. И вот снова запахло паленым, и опять по стебелькам мха поползла блестящая улитка. И вдруг быстрее, чем он мог сообразить, мох под его ступнями запылал, и темная щель в камнях осветилась. Синантроп в страхе выскочил из своей норы под дождь. Здесь было холодно и сыро, но он ничего не замечал, весь поглощенный непостижимостью случившегося. Расселина дохнула на него теплом, и он осторожно сунул в нее голову. Самого огня он давно не боялся, но это был какой-то странный огонь: он возник из камней! И этот огонь угасал в каменной темнице – мох уже только тлел. Синантроп присел в стороне, напряженно стараясь удержать расползающиеся мысли и разбегающиеся образы. Затем он снова взял кремни. Он бил их долго, и вот снова появилась красная улитка. Тогда синантроп подгреб мох кучкой и стал дуть на нее. Кучка запылала!

Схватив чудодейственные кремни, он кинулся назад к племени, смутно понимая, что несет в этих двух камнях покоренный огонь и отныне не надо будет бояться, что огонь когда-нибудь может умереть…

За веком питекантропа, синантропа и других предшественников древних людей следовали тысячелетия первых людей древнего каменного века – неандертальцев. Наступало время, которым сейчас занимается не столько палеонтология, сколько археология. Последний день вне нашего времени я решил посвятить наблюдению над медленно занимающейся зарей человечества.

Дул ровный постоянный ветер. Было достаточно тепло, но не жарко. Мой указатель времени свидетельствовал, что до наших дней остается пятьсот тысяч лет.

Я слез с машины в прозрачном саловом лесу и сразу принялся маскировать ее срезанными ветвями. Невдалеке росли магнолиевые деревья, увитые лианами, и одно из них, довольно крупное, нависало над обрывом, за которым начиналась горная долина с маленьким пенистым ручьем, рощами мыльных деревьев и конскими каштанами. Ближе к горам жался нарядный желто-зеленый лес высокоствольных древовидных папоротников, а в стороне, у самого подножия горы, плотной зеленой стеной стояли бамбуки.

Я взял бинокль и взобрался на дерево над пропастью до средних его ветвей. Прямо на западе передо мной находилась большая стоянка синантропов.

Вокруг трех костров сновали люди в шкурах. Шкуры были наброшены на воткнутые в землю большие сучья, образуя грубые кривобокие шалаши. Я застал их в момент, когда взрослые охотники покидали стойбище.

Я долго следил, как эти люди с гривами темных волос до середины спины неторопливо, гуськом выходили из пологой низины и направлялись к теснинам горных отрогов.

Ленивый покой овладел деревней с уходом охотников.

Женщины что-то стряпали на больших камнях, окружавших пылающие очаги, старики неподвижными серыми истуканами сидели на корточках у входов в шалаши, подростки таскали хворост. Дети беспорядочно бегали или ползали под ногами у взрослых, не привлекая ничьего внимания. Многие с удовольствием рылись в кучках кухонных отбросов, возвышавшихся посреди стойбища, и что-то проворно запихивали себе в рот.

Небо над долиной помрачнело, начался дождь. Все попрятались в шалаши и под навесы из шкур, а очаги забросали золой и прикрыли ветвями. Когда же через час дождь прекратился и засияло солнце, развернулись новые события.

На стойбище возвратились четыре девушки, неся прутики с нанизанными на них небольшими рыбками. Я засмотрелся на их трофеи и некоторое время раздумывал над тем, каким способом они ловят рыбу. Мысли мои были прерваны странным ревом со стороны горной гряды. На минуту в стойбище все замерло. Женщины и старики, заслонив глаза от солнца, вглядывались в далекий горизонт, а затем начался невообразимый переполох. Все бегали и кричали. Дети плакали, размазывая слезы и грязь по своим старообразным мордочкам. Подростки и старики, схватив оружие, выбежали на окраину становища. Они возбужденно переговаривались между собой, неуклюже размахивая руками. Я навел бинокль на горы и внезапно поймал в поле зрения громадный, медленно летящий камень. Как пушечное ядро он влетел в рощицу каштанов, и на его пути рухнули два дерева, взметнув в воздух листья и щепки. Несколько мгновений камень, подпрыгивая, катился по земле, ломая кустарник, как тростник.

Прошло еще минут десять, на становище вновь воцарилась тишина. Один из подростков с тонкими кривыми ногами побежал к кряжистому дереву в полусотне метров от стойбища и начал неуклюже карабкаться на него. Обезьянья сноровка была уже утрачена людьми, и он с трудом добрался до первых сучьев. Лезть стало легче, а боязнь высоты была ему, видимо, незнакома. Неожиданно он замахал рукой и что-то закричал тем, кто стоял внизу. Его мальчишеский голос походил на кваканье с хрипотцой и завыванием. Должно быть, ему не поверили и переспросили, но он уже проворно спускался, спрыгнул с нижней ветви и затараторил, описывая руками окружности и показывая на дерево. Женщины столпились, глядя то на него, то на дерево, затем почти разом повернулись в сторону гор. И тогда, словно бурые и серые листья под сильным порывом осеннего ветра, они кинулись бежать в глубину долины, подхватив оравших детей. Старики, покрытые уродливыми шрамами, ковыляли по стойбищу, ища, по-видимому, куда бы спрятаться. Двое зарылись с головой в кухонные отбросы, один притаился в груде хвороста, а две страшные старухи, подобрав с горячих очагов какие-то коренья и печеные клубни, укрылись под корнями большого дерева, навалив на себя охапку шкур. Снова разнесся рев, но уже гораздо ближе… И вот перед стойбищем показались чудовищные обезьяны! Ничего подобного я никогда не видел. Это было стадо гигантопитеков, огромных гориллообразных чудовищ, ростом около трех метров; их было голов двадцать или более. Они рысью, враскачку бежали по долине. Один из гигантопитеков держал в лапе дымящийся факел, как мы держали бы в кулаке карандаш, и размахивал им.

Тут я заметил крошечные фигурки охотников и понял, что это их преследовали разъяренные чудовища. Синантропы мчались во весь дух, теряя оружие, но гигантопитеки быстро настигали их. Охотник, оказавшийся в цепочке бегущих последним, на миг остановился и метнул в ближайшего из преследователей увесистый камень. Чудовище взмахнуло лапой, поймало камень будто мячик и отбросило его далеко в сторону. Тогда я понял, кто швырнул огромную глыбу.

Шум могучего дыхания гигантопитеков доносился даже до меня. Изредка они издавали короткие рыкающие звуки, а иногда один из них гоготал и разевал, как пещеру, розовую пасть. Только одиннадцать синантропов вместо ушедших восемнадцати бежали, едва двигая ногами от усталости. Их лица с остановившимися от ужаса глазами блестели от пота, изо рта текла пена.

Гигантопитек взмахнул огромной лапой, еще один брошенный с огромной силой камень, крутясь, грохнулся о землю, сбив с ног двух коротконогих охотников. Удар был так силен, что мое дерево покачнулось, и я с опаской оглянулся на замаскированную машину.

Синантропы жалобно завопили, над их головами с жужжанием пронесся дымящийся факел, подобранный где-то гигантопитеком, и они как подкошенные повалились в траву. Только один еще не оставил надежду достичь стоянки, хотя спасение лучше было бы искать среди деревьев. Остальные охотники, распростертые в высокой траве, лежали совершенно неподвижно, уткнувшись лицом в землю. Гигантопитеки набежали на них, и я отвернулся, содрогнувшись от жалости и ужаса.

Когда я взглянул опять, гориллообразные чудовища, размахивая лапами толщиной в человеческий торс, с воем и воплями ковыляли к стоянке, ударяя огромными кулачищами себя в грудь. Из травы позади них встали четверо уцелевших охотников. Камни взлетели и поразили одну обезьяну в лопатку и левую лапу у плеча. Но гигантопитек даже не заметил этого. Шалаши синантропов в мгновение ока оказались разрушены, шкуры и колья разлетелись в разные стороны. Какой-то хлам попал на тлеющие уголья очагов и вспыхнул смрадным, коптящим пламенем. Высоко в небо взлетали искры. Ружейным выстрелом треснула горевшая ветка, тлевшие угольки брызнули в разные стороны, и несколько их упало в груды хвороста. Дымные струи протянулись по ветру. Сучья затрещали, стали быстро обугливаться, и вдруг, словно взмах ослепительно белого крыла, над стойбищем встало жаркое море пламени. Рев и вопли огласили долину. Гигантопитеки в ужасе уставились на огонь. Вертя головами, они глядели, как вспыхивала сухая трава, как занимались и тлели шкуры и палки. Ветер резко переменился, и голубовато-серые чудовища закашлялись, хватаясь лапами за грудь. Они кинулись бежать, испугавшись, вероятно, впервые в жизни. За ними неслись и крутились в вихрях клубы густого серого дыма, а они бежали вразвалку по равнине, упираясь в землю то правой, то левой передней лапой. Инстинкт уводил их в горы, в огромные пещеры и гнезда на тысячелетних деревьях. Там они были дома, там соперничали с пещерным медведем, и туда они стремились, уходя от едкой гари степного пожара, преследовавшего их по пятам.

Дымная полоса ушла к отрогам гор, рощи каштанов и магнолий горели гигантскими кострами, рассеивая тучи искр, и деревья издали напоминали колеблющиеся языки свечей на ветру. Только тогда из дальнего леса и из прерии стали возвращаться на уничтоженную стоянку остатки племени. Из восемнадцати охотников племени уцелело только шесть, из четырех десятков женщин, детей и стариков – двадцать семь. Остальные были обнаружены и убиты гигантскими обезьянами. Плач, вой и стоны стояли над стоянкой. Раненые по-собачьи зализывали кровь. И только беззубые старики и сморщенные, с заросшими лицами уродливые старухи, казалось, не испытывали горечи и не разделяли печали племени. Они по-прежнему были многословны и болтливы; назойливыми и капризными оставались дети. Потом могучий, заросший шерстью до глаз вождь собрал всех вокруг себя и что-то сказал. Скорбь уступила место угрюмой сосредоточенности…

Солнце садилось, и я, усталый, переполненный впечатлениями этого страшного дня, побрел к машине.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я лишь слегка тронул рычаг движения и через четыре минуты передвинул его на «стоп». Четырех минут оказалось достаточным, чтобы незримо пробежали сотни тысячелетий.

Меня обступал мир неандертальцев. Неандертальцы населяли все континенты, за исключением Америки.

Машина времени перенесла меня к концу дня в предгорья неизвестного мне горного хребта. Небольшая возвышенность позволяла хорошо обозревать местность. Направив бинокль на отдельно стоящую группу деревьев на северо-запад от меня, я почти тотчас же обнаружил стойбище неандертальцев. То, что это были именно неандертальцы, не оставляло ни малейшего сомнения. Почти такие же кособокие шалаши или навесы из сучьев и ветвей, прикрытые сверху шкурами, как и у синантропов, располагались по внешнему краю стойбища. Целые груды щебня возвышались на окраинах этой палеолитической стоянки. Тут и там на высоких корявых сучьях торчали, как священные реликвии, побелевшие от времени медвежьи черепа. Это была стоянка охотников на пещерных медведей.

Люди, все еще чем-то напоминавшие зверей, бродили по утоптанной земле между шалашами.

Некоторое время все мое внимание было поглощено их внешним обликом. Рост их не превышал среднего. У них были большие, крепкие головы и массивные туловища с короткими и сильными руками и ногами. Ступня их еще не образовала пружинистого, наподобие арки, свода, и все они страдали сильным плоскостопием, поэтому ходили и бегали они не очень быстро. Но особенно запоминались их лица: грубые и очень длинные, с огромными глазными впадинами. Глаза на широком лице отстояли один от другого дальше, чем у современного человека. Нос был мясист и крупен, челюсти сильно выступали вперед. Надбровные дуги были так велики, что образовывали над глазницами и над носом как бы сплошной навес. Это придавало и без того непривлекательному лицу какое-то особенно мрачное выражение. Неандерталец имел сильные шейные мышцы, и голова его всегда была несколько запрокинута назад. Рука, широкая и мускулистая, была еще не способна к тонким и сложным движениям пальцев, которые связаны с высокой культурой современных людей. Ходили неандертальцы на слегка согнутых ногах.

Затем я снова направил бинокль на стойбище. Несомненно, здесь царствовал культ пещерного медведя: черепа его были подняты на многочисленные шесты, повсюду валялись разбитые и обожженные кости. Буро-черные медвежьи шкуры встречались гораздо чаще других шкур.

Наблюдая дальше за племенем, я заключил, что шли приготовления к охоте.

Кварцевые и кремневые наконечники привязывались тонкими сыромятными ремешками к древкам копий и дротиков. Наскоро доделывались длинные ручные рубила, игравшие роль охотничьих ножей и кинжалов, прикреплялись к дубинам каменные топоры. Несколько человек у костра обжигали деревянные концы копий. Женщины и подростки сидели поодаль возле шалашей и скребли шкуры или сшивали их толстыми жилами.

Мужчины, старики и подростки отовсюду выволакивали оружие и складывали его грудой посреди становища. Из оружия наибольшее впечатление производили тяжелые суковатые палицы, почерневшие от обугливания на костре, что придавало им особую твердость.

Облака на бирюзовом небе полыхали малиновым огнем близящегося заката, и желто-зеленая стена бамбуков качалась от ветра, размахивая удилищами коленчатых стволов; солнце уже садилось, когда сборы в дорогу были окончены.

Вдруг я заметил на опушке папоротникового леса существо в наброшенной на плечи шкуре. Оно было похоже как две капли воды на неандертальца, и я подумал, что это один из раненых или отставших. Но вскоре его поведение мне показалось непонятным. Он с четверть часа оглядывал с разных мест становище, осторожно передвигаясь по опушке леса и стараясь оставаться под прикрытием кустов. Затем он решился на большее и, низко пригибаясь, стал осторожно подступать к становищу. Он был приземист, плотен, и его косматая медного цвета голова казалась посаженной прямо, без шеи, на плечи.

На левом плече он нес длинную, довольно тонкую, но узловатую палицу, которую придерживал рукой. Его широкие, раздутые ноздри вдыхали запахи прерий и становища. Поравнявшись с началом выжженной пожаром полосы, он принялся шарить рукой в золе, прополз на коленях несколько метров, поднялся на ноги, насупившись и посматривая на становище.

Заслышав шум и голоса, он поспешно пригнулся и тенью скользнул назад. Так мог вести себя лишь человек чужого племени.

Неандертальцы, чем-то весьма похожие на рослых жилистых детей, ставших стариками, нагружались своим несложным, но тяжеловесным скарбом. Женщины окликали и разыскивали увлекшихся играми детей и кормили перед дорогой грудных младенцев. Начинало смеркаться, и дым от догоравших очагов прямыми сизыми полосами подымался к холодавшему небу. Вдруг женщина, сидевшая на камне у края стойбища, схватив обломок кремня, бросилась к кому-то, мелькнувшему у большого конского каштана. Но возле него никого не оказалось, и, обежав его, она завопила пуще прежнего. У нее на глазах ее малолетний сын был схвачен неизвестным охотником и исчез. Крик его оборвался. Кое-кто пошел посмотреть, что с ним приключилось. Вождь племени торопил оставить стоянку.

Внезапно над стойбищем пронесся многоголосый вопль, и какие-то чужие люди – неандертальцы чужого племени – с трех сторон кинулись на стойбище. Завязалась схватка. Они кололи и рубили, не делая различий. Люди первого племени защищались отчаянно. Женщины кололи копьями и размахивали топорами наравне с мужчинами и подростками. Нападавшие были более коренасты и казались более свирепыми. Потеряв оружие, противники боролись врукопашную, норовя вцепиться друг другу зубами в горло. Один неандерталец ослеп от удара по голове, завертелся на месте, потом побежал куда-то, ничего не соображая и выставив перед собой руки. Раза два он падал, но поднимался и бессмысленно бродил среди дерущихся. Нащупав кого-то руками, он впился зубами в его шею и старался повалить. Сам того не желая, он способствовал поражению своего племени, ибо его противником оказался занятый схваткой вождь. Пока он отбивался от цепких объятий соплеменника, его грудь пронзил дротик. Над стойбищем стоял шум и крики сражавшихся, треск копий и звенящие удары камней.

Нападающие отступили. Оставшиеся в живых замертво попадали от изнеможения. Почти все получили раны и не были в состоянии двигаться.

Наступил вечер, мгла спустилась с небес на стойбище. Ветви деревьев, отягченные листвой, растворялись в умиротворяющем мраке. Глухая тишина прилетела с ближних гор, стоны раненых и всхлипывания женщин как дым протянулись к звездному небу.

Неожиданно в красных отсветах костров снова появились крадущиеся фигуры. Гортанный грубый крик – и воины набросились на жертвы. С земли и со шкур им навстречу смогли подняться только семь человек: пять женщин и двое мужчин. Они носились по стойбищу, топча охладевшие тела и поскальзываясь на них. Одна женщина подобрала чью-то палицу и кинулась в середину схватки.

Последние вспышки битвы перенеслись в дальний конец стойбища, а потом на равнину. Там битва продолжалась несколько минут. Затем все стихло. Люди нового племени неандертальцев собирались у очагов истребленного народа. Они взволнованно и возбужденно переговаривались и, должно быть, подсчитывая что-то, загибали пальцы на руках.

Медленно взошла луна в туманном ореоле и залила местность голубоватым светом. Ее золотой диск пересекало курчавое облако.

Воины чужого племени разошлись по окраинам становища и начали стаскивать трупы к центру. Каждый из них, напрягая мышцы, выволакивал мертвые тела из кустов шалашей и даже из-под навесов. Груда изуродованных тел медленно росла, а все новые «пополнения» поступали с разных концов становища.

Трупы окружили воины, они с сомнением поглядывали на тяжелораненых соплеменников, казалось недоумевая, почему и их не присоединили к груде праха. Послышались гневные возгласы. Предводитель – уродливый силач с непомерно широкой грудью – уже был готов вцепиться своими короткими мохнатыми лапищами в чье-то горло, но тут вмешался другой – моложе его и стройнее. Молодой воин начал пересчитывать здоровых воинов, показывая вытянутым пальцем то на него, то на согнутый палец другой руки. Прошло минут десять, пока он, сбиваясь и начиная пересчитывать сначала, довел это трудное занятие до конца. Предводитель внимательно и угрюмо слушал какие-то объяснения. Затем он, вероятно, потребовал для себя каких-то привилегий, и обступавшие его нехотя согласились. На этом палеолитический урок арифметики не кончился: груду тел растащили по числу воинов и снова сосчитали.

Потом им всем отрубили головы и нижним отверстием в черепе насадили их на толстые сучья. Если при этом окружавшая отверстие кость ломалась, неандертальцы вытаскивали рукой головной мозг и жадно отправляли его в свой широкий рот; съев мозг своего врага, победитель перенимал у него и его хитрость. И тут я понял, какому племени принадлежали эти люди: они были первобытными охотниками за черепами. Еще совсем недавно этот обычай существовал у малайских даяков, папуасских племен и индейцев Южной Америки.

После этих сложных приготовлений неандертальцы, даже раненые, принялись с большой сноровкой и умением расчленять тела и швырять их в огонь. Смрад разнесся над прериями.

Предводитель с жадностью наблюдал за всем этим процессом. Вдруг он схватил копье и, напрягшись, выдернул из очага дымившуюся ногу. Потянув носом, он выхватил у ближайшего воина кремневый кинжал и полоснул им по затвердевшему мясу. Обжигая руки и рот, он припал к куску, и челюсти у него свело от жадности и долгого ожидания. Дикое пиршество каннибалов началось…

Потом некоторые из них направились к ручью напиться, сжимая копья в руках. Но и тогда ничто не нарушило тишину. Одни становились на колени и протягивали жирные, в копоти руки к воде, другие лакали, как звери. И пока они пили, луна зашла за холмы, подул легкий ветер, и глухая ночная мгла тихо-тихо спустилась и поглотила их. Лишь где-то вдалеке протрубил одинокий слон. Голос тоски долго вибрировал над долиной, поднялся выше и растаял в горах.

Это было последнее, что я видел в безжалостном мире наших далеких предков.

Экспедиция по Времени подошла к концу. Я был палеонтологом, и больше всего меня занимали проблемы моей замечательной науки. Но в антропогене, периоде формирования человека разумного, палеонтология примыкает к антропологии и археологии и даже несколько вторгается в их пределы. Мне оставалось только возвратиться домой. Грандиозный и цветущий мир людей, оставленный мной на целый месяц, ждал меня где-то за пределами наступившей минуты.

Быстрое развитие человеческого общества затормозило биологическую эволюцию человека. В мире людей с одинаковым или почти одинаковым успехом живут и действуют как сильные умственно и физически, так и более слабые во всех отношениях люди. Биологический фактор отбора стушевался перед вступившими в силу законами общественными, и слабые особи рода человеческого, которых в былые времена смел бы естественный отбор, пользуются теми же благами жизни, что и сильные. Нет никакого основания считать, что в отдаленном будущем строение человека существенным образом изменится. Этого не случится, если человечество не применит по отношению к себе искусственные методы устранения из организма атавистических признаков. Если этого не случится, люди будущего не будут отличаться от нас ни анатомически, ни физиологически.

История грандиозных звериных битв окончена. Этими битвами руководил инстинкт. С началом человеческого общества на смену инстинктам приходит разум, именно им руководствовались люди в жестоких междоусобных войнах. Осознанная жестокость пронизывает всю историю человечества до наших дней. Но и время войн с их десятками миллионов жертв приходит к концу. Свободное, бесклассовое общество на всей земле будет знаменовать полное торжество гуманности и высокого человеческого интеллекта. А затем наши потомки примут участие в истории иных миров, всюду, откуда проникнет к нам зов Вселенной, – слабый звездный луч.

…Сойдя с Машины времени в запертом кабинете Путешественника, я почувствовал себя средневековым узником, которому вдруг возвратили свободу. Я больше не боялся затеряться в бездонных пучинах сметенных временем миров: вокруг меня снова были люди! И я был бесконечно счастлив…

По-видимому, мое возвращение сопровождалось изрядным шумом, потому что я сейчас же услышал в коридоре торопливые шаркающие шаги владельца машины. От волнения он долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Наша встреча? Что можно сказать о ней? Для него, как и для всех остальных, мое путешествие к предкам было заманчивым и опасным экспериментом. Пока я странствовал по бескрайним дорогам Прошлого, я находился в мире Умерших. Теперь же я вернулся в мир Живых. Слезы выступили на глазах старика, когда он объяснял мне это. Он уже не верил, что снова увидит меня. «Ну, а как машина – не подвела вас? – растроганно повторял он. – Так вы в самом деле видели эндрюсарха?! – и его изумлению не было границ. Но чаще других вопросов он задавал один: – Неужели вы, как и прежде, с нами? А я, признаться, очень боялся за вас!..»