Текст книги "Ужин"

Автор книги: Герман Кох

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

18

А сейчас? Сейчас я стоял на улице и смотрел на своего брата, в одиночестве скучающего за нашим столиком. Трудно было не поддаться искушению провести здесь, в парке, остаток вечера, а еще лучше не возвращаться назад вообще.

Вдруг что-то заверещало, сначала я не понял что; верещание напоминало сигнал мобильного телефона, но не моего.

И все-таки мелодия доносилась из кармана моего пиджака, причем из правого; сам я левша и всегда кладу свой мобильник в левый. Сунув правую руку в карман, я нащупал, рядом с привычными ключами от дома и вскрытой пачкой «Стиморола», предмет, который мог быть только телефоном.

Еще до того как я вынул его, я сообразил, в чем дело. Каким образом сотовый Мишела попал в мой пиджак, я не помнил, но факт оставался фактом: кто-то пытался дозвониться Мишелу. Больше не стесненная закрытым пространством моего кармана, мелодия звучала теперь довольно громко, настолько громко, что я испугался, как бы ее не услышали на другом конце парка.

– Черт! – выругался я.

Разумнее всего было, конечно, дождаться, пока мелодия не стихнет сама по себе и автоматически не включится голосовая почта. С другой стороны, мне не терпелось снова побыть в тишине.

К тому же мне было интересно, кто звонит.

Я взглянул на дисплей, чтобы прочесть имя абонента, но необходимость в этом отпала. В темноте на дисплее вспыхнула фотография, и, хотя снимок был расплывчатым, я без труда узнал лицо собственной жены.

По какой-то причине Клэр звонила нашему сыну, и был только один способ докопаться до этой причины.

– Клэр? – сказал я, сдвинув крышку телефона.

Никто не ответил.

– Клэр? – повторил я, оглядевшись вокруг. А что, если моя жена сейчас вынырнет из-за дерева и все это окажется шуткой, смысл которой, правда, я пока не улавливал?

– Папа?

– Мишел! Ты где?

– Дома. Я искал… я не мог… А где ты???

– В ресторане. Мы же тебя предупреждали. Но как… – «Как у меня оказался твой мобильник?» – хотел спросить я, но вовремя прикусил язык.

– А почему у тебя мой мобильник? – спросил мой сын, не с возмущением, а скорее с удивлением.

Его комната перед уходом в ресторан, его мобильник на столе… Что ты там делал? Ты говорил, что искал меня. Зачем? Был ли тогда мобильник сына у меня в руках? Или я положил его обратно на стол? Просто так. Я искал тебя. Возможно ли?.. Но тогда я должен был быть в пиджаке. А дома я никогда не ношу пиджаков. Я попытался сообразить, почему я отправился в комнату сына в пиджаке.

– Понятия не имею, – сказал я как можно небрежнее. – Я удивлен не меньше тебя. То есть наши телефоны, конечно, похожи, но не мог же я…

– Я его обыскался, – прервал меня Мишел. – Поэтому набрал свой номер, чтобы услышать, где он зазвонит.

Фотография его матери на дисплее. Он звонил с домашнего телефона: всякий раз, когда на его сотовый поступал звонок с домашнего телефона, на дисплее высвечивалась фотография его матери. «Не отца, – пронеслось у меня в голове. – Не нас обоих». В тот же самый момент я представил, как нелепо выглядела бы фотография родителей, сидящих как голубки на диване в гостиной: счастливый брак. Мне звонят папа и мама. Папа и мама хотят со мной поговорить. Папа и мама любят меня больше всех на свете.

– Извини, дружище. По глупости я сунул в карман твой мобильник вместо моего. Твой отец стареет.

С домом ассоциировалась мама. Клэр. Я не обижался, в каком-то смысле я даже успокоился.

– Мы не задержимся надолго. Через пару часов он снова будет у тебя.

– Вы где? А, вы ужинаете, ты уже сказал. В том ресторане, что в парке напротив кафе? – Мишел назвал кафе для простых людей. – Это недалеко.

– Не беспокойся. Ты скоро его получишь. Максимум через час.

Звучал ли мой голос по-прежнему бодро и весело? Или же в моем тоне сквозило нежелание встречаться с сыном в ресторане?

– Слишком долго. Мне… мне нужны кое-какие номера, мне надо кое-кому звякнуть.

Он смутился или мне показалось?

– Давай я посмотрю. Какой номер тебе нужен?

Нет, тон был выбран неверно. Этаким дружбаном-папочкой я быть не хотел, папочкой, которому позволено копаться в телефоне сына, поскольку «у них нет друг от друга секретов». Слава богу, Мишел до сих пор называл меня папой, а не Паулом. Меня всегда коробило, когда семилетние дети обращались к отцу «Йорис», а к матери «Вилма». В этом есть фальшивая непринужденность, в конце концов всегда оборачивающаяся против самих же родителей. От «Йориса» и «Вилмы» всего один шаг к «Я же просил арахисовую пасту, Йорис!». После чего бутерброд с шоколадной стружкой отправлялся в мусорное ведро.

В своем окружении я достаточно часто встречал родителей, глуповато хихикающих в ответ на подобные заявления своих детей. «Современные дети слишком рано вступают в подростковый возраст», – легкомысленно бросали они в свое оправдание, не умея или боясь посмотреть правде в глаза. В глубине души они, конечно, надеялись, что дети, называя родителей по имени, будут больше и дольше их любить.

Отец, предлагающий поискать номер в мобильном телефоне своего пятнадцатилетнего сына, зашел бы слишком далеко. Он тут же обнаружил бы, сколько девушек значится у него в списке и какие пикантные фоновые изображения загружены для дисплея. Нет, у моего сына и меня как раз таки были собственные секреты, мы уважали личную жизнь друг друга, мы стучались друг другу в комнату, когда дверь оказывалась закрыта. И мы не разгуливали нагишом по квартире и не выходили из ванной, не прикрывшись полотенцем, потому что нам, дескать, нечего скрывать, как принято в семьях «Йориса и Вилмы».

Но я уже копался в телефоне Мишела. И обнаружил вещи, не предназначенные для моих глаз. С точки зрения Мишела, оставлять у меня свой телефон еще на час было смертельно опасно.

– Нет, папа. Я сейчас приеду за ним.

– Мишел? – сказал я, но сын уже отключился. – Черт! – крикнул я во второй раз за этот вечер, и в тот же момент из-за живой изгороди появились Клэр и Бабетта. Моя жена обнимала Бабетту за плечи.

За считаные доли секунды я принял решение не прятаться в кустах, а выйти им навстречу. Ведь все могло бы кончиться плачевно. Клэр могла увидеть, как я прижимаю к уху телефон Мишела, и заинтересовалась бы, с кем это я разговариваю (втайне от всех!), уединившись в саду.

– Клэр! – Я помахал им и двинулся в их сторону.

Бабетта все еще промокала глаза носовым платком, но слез больше видно не было.

– Паул… – сказала моя жена.

Назвав мое имя, она посмотрела на меня и, возведя взор к небу, издала воображаемый вздох. Я знал, что это означало, я уже не раз видел это выражение на ее лице, например тогда, когда ее мать приняла недавно слишком большую дозу снотворного в доме престарелых.

«Это еще хуже, чем я думала», – говорили глаза и вздох.

Бабетта, убрав носовой платок, тоже посмотрела на меня:

– О, Паул, дорогой мой Паул…

– Горячее уже подали, – сообщил я.

19

В мужском туалете никого не было.

Я проверил все три кабинки – они были пусты.

– Вы идите и приступайте к горячему, – сказал я Клэр и Бабетте при входе в ресторан. – Я вас догоню.

Я забрался в самую дальнюю кабинку и запер дверь на замок. Для проформы спустил штаны и сел на стульчак; трусы я снимать не стал.

Вытащив мобильный телефон Мишела из кармана, я сдвинул крышку.

На дисплее высветилось окошко, которого в саду я не заметил:

«2 пропущенных звонка. Фасо».

Фасо? Господи, ну и имечко! Явно не настоящее…

И тут до меня дошло. Естественно! Фасо! Так Рик и Мишел называли своего новоявленного брата и кузена Бо. Соединив имя и название страны.

Бо Фасо. Б. Фасо из Буркина-Фасо.

Они придумали это прозвище пару лет назад. Во всяком случае, я впервые услышал его на дне рождения Клэр.

– Тебе еще, Фасо? – спросил Мишел, протягивая Бо красную пластмассовую миску с попкорном.

Серж, стоявший неподалеку, вмешался.

– Пожалуйста, – сказал он, – прекрати. Его зовут Бо.

Самого Бо его новая кличка, казалось, вовсе не смущала.

– Все о’кей, пап, – сказал он моему брату.

– Нет, не о’кей, – настаивал Серж. – Тебя зовут Бо. Фасо! Это… это мне не нравится.

Наверняка Серж хотел сказать: «Это дискриминация», но вовремя передумал.

– Но, пап, прозвища есть у всех.

У всех. Бо хотел быть как все.

После того случая я редко слышал, чтобы Мишел и Рик употребляли это прозвище прилюдно. Но, судя по всему, оно продолжало жить своей жизнью, проникнув даже в список номеров сотового Мишела.

Зачем Бо/Фасо звонил Мишелу?

Я мог бы прослушать голосовую почту, вдруг Бо оставил сообщение, но тогда бы Мишел сразу понял, что я шарил в его телефоне. Мы оба пользовались услугами «Водафона», я знал наизусть все тексты голосовой почты. Фраза «у вас одно новое сообщение» после первого же прослушивания менялась на «у вас одно прослушанное сообщение».

Я нажал на «меню», затем перешел в «мои папки» и потом на «видео».

Появилось подменю: 1) видео; 2) скаченные видео; 3) любимые видео.

Так же как и несколько часов (вечность) назад в комнате Мишела, я выбрал третий вариант: «любимые видео». То была даже не вечность, а переломный момент, подобно переломному моменту до или после войны.

Первый кадр последнего видео обрамляла синяя рамка; это ролик, который я посмотрел вечность тому назад. Я кликнул на предыдущий ролик.

Станция. Платформа на станции. Наверное, на станции метро. Да, на наземной станции метро, где-то в спальном районе, судя по высоткам на заднем плане. Может, в районе Слотерфаарт или на юго-востоке Амстердама.

Если быть до конца откровенным, я сразу же узнал эту станцию метро и сообразил, на какой она ветке. Вот только трезвонить об этом я не стану, в данный момент это совершенно бесполезно.

Камера была опущена вниз и следила за парой белых кроссовок, поспешно перемещающихся по перрону. Спустя какое-то время камера поползла вверх, и в кадре появился мужчина лет шестидесяти, хотя и не возьмусь утверждать наверняка; в любом случае было ясно, что обладатель белых кроссовок не он. Камера приблизилась к его небритому, в пятнах лицу. Лицу бродяги, бомжа.

Я снова ощутил холодок, как прежде в комнате Мишела, ледяной холод, сковывающий тебя изнутри.

Рядом с головой нищего показалось лицо Рика. Сын моего брата усмехнулся в камеру. «Дубль первый, – сказал он. – Мотор!»

И без предупреждения ударил мужчину в ухо. Удар оказался довольно сильный, голова свесилась набок, мужчина скривился от боли и поднял обе руки к ушам, словно готовясь защититься от следующего удара.

– You’re a piece of shit, motherfucker![4]4
  Ты кусок дерьма, ублюдок! (англ.)


[Закрыть] – крикнул Рик на далеко не безупречном английском, словно голландский актер в американском кино.

Камера придвинулась так близко, что небритое лицо бомжа заполнило весь дисплей. Он моргал влажными красными глазами, что-то неразборчиво мыча.

– Скажи «Jackass»,[5]5
  Осел (англ.) – так называется американский развлекательный телесериал (в России известен под названием «Чудаки»), представляющий собой снятый с грубоватым юмором набор опасных и жестоких трюков.


[Закрыть] – раздался другой голос за кадром, в котором я незамедлительно узнал голос собственного сына.

Голова бродяги исчезла, и на экране снова возник Рик. Мой племянник смотрел в камеру и тупо скалился.

– Don’t try this at home,[6]6
  Не пробуйте повторить это дома (англ.). – Начиная с первого эпизода «Чудаки» содержат регулярное предупреждение о том, что исполняемые трюки опасны, их не следует пытаться повторить.


[Закрыть] – сказал он и еще раз замахнулся, самого удара видно не было.

– Скажи «Jackass», – услышал я голос Мишела.

И вновь голова бродяги; высотки на заднем плане исчезли, сменившись серым бетоном и рельсами под ним, – судя по всему, мужчина уже лежал на платформе. С закрытыми глазами и дрожащими губами.

– Jack… jack… ass, – произнес он.

На этом фильм кончался. В наступившей тишине слышалось лишь журчание воды по стене-писсуару.

– Нам надо поговорить о наших детях, – сказал Серж.

Когда это было? Час тому назад? Два?

Больше всего мне хотелось остаться здесь до утра, пусть меня найдут уборщики.

Я поднялся.

20

Войти в обеденный зал мне не хватало духу.

В любой момент мог объявиться Мишел (пока, во всяком случае, его еще не было – за столом сидели только Клэр, Бабетта и Серж).

Я быстро отступил в сторону, скрывшись за большой пальмой. По-моему, никто не обратил на меня внимания.

Уж лучше встретить Мишела здесь, подумал я. В коридоре или в гардеробе, а еще лучше на улице, в саду. Точно, надо отправиться Мишелу навстречу, дабы избежать возможных вопросов со стороны его матери, дяди и тети.

Я развернулся и, миновав девушку за пюпитром, очутился на улице. Какого-то четкого плана у меня не созрело. Надо что-то сказать моему сыну. Но что? Я решил сначала подождать, с чем придет он; я загляну в его глаза, решил я, в его честные глаза, не умеющие лгать.

Побродив по тропинке с электрическими факелами, я свернул налево. Скорее всего, Мишел выберет тот же путь, что и мы, по мостику напротив кафе. Конечно, в парк можно попасть и с другой стороны, с главного входа, но тогда ему придется дольше колесить на велосипеде в темноте.

Около мостика я остановился и огляделся. Никого. Свет факелов тут едва брезжил, тусклый и желтоватый, не ярче пары свечных огоньков.

У сумерек были свои преимущества. В темноте мы не сможем посмотреть друг другу в глаза – вдруг тогда Мишел скорее расскажет правду?

А потом? Что я буду делать с этой «правдой»? Я протер глаза. Как бы то ни было, при встрече с сыном взгляд мой должен быть ясным. Я сложил руку ковшиком, поднес ко рту, выдохнул и понюхал. Да, изо рта несло алкоголем – пивом и вином, хотя, по моим подсчетам, до сих пор я выпил не больше пяти бокалов. В этот вечер я как раз собирался сдерживаться, чтобы не дать Сержу повода издеваться над моей вялостью, – я себя знал, к концу вечера мой пыл, как правило, угасает, и, если бы брат снова начал разговор о детях, я не смог бы ему достойно ответить.

Я бросил взгляд на другой конец мостика и на огни кафе за кустами на противоположной стороне улицы. Не останавливаясь проехал трамвай, потом все опять стихло.

– Давай поторапливайся! – сказал я вслух.

Именно в этот момент, как бы очнувшись от звука собственного голоса, я вдруг отчетливо осознал, что мне предстоит.

Я вынул мобильник Мишела из кармана и отодвинул крышку.

Нажал на иконку «прочитать сообщения».

Прочел обе эсэмэски: в первой упоминался телефонный номер абонента, не оставившего голосового сообщения; во втором говорилось, что тот же самый абонент наговорил новое сообщение.

Сравнил время получения обеих эсэмэсок. Между первой и второй прошло всего две минуты. Сообщения были получены, когда я беседовал по телефону со своим сыном.

Я удалил эсэмэски.

Затем зашел в голосовую почту.

Позже, когда Мишел получит свой телефон, он не обнаружит на дисплее пропущенных звонков, а значит, не будет прослушивать голосовую почту. Во всяком случае, какое-то время.

– Yo![7]7
  Эй! (англ.)


[Закрыть] – услышал я после того, как привычный женский голос объявил о наличии одного нового и двух уже прослушанных сообщений. – Yo, ты собираешься перезванивать или как?

Yo! Примерно полгода назад он решил косить под афроамериканца, натягивая на себя бейсболку «New York Yankees» и пользуясь соответствующей лексикой. После того как его привезли из Африки, он прекрасно овладел голландским, причем не голландским языком плебеев, а языком окружения моего брата, что называется безупречным голландским, то есть голландским высшего общества – голландским теннисных кортов и хоккейных клубов.

В один прекрасный день Бо наверняка посмотрел на себя в зеркало и решил, что Африка – синоним чего-то жалкого и нуждающегося в помощи. С другой стороны, голландцем он все равно никогда бы не стал, несмотря на идеальное произношение. Вполне объяснимо, что он ищет свою идентичность за пределами Голландии, по ту сторону Атлантического океана, в черных пригородах Нью-Йорка и Лос-Анджелеса.

И все же с самого начала что-то мне безумно во всем этом претило. В этом усыновленном мальчике моего брата мне отчаянно не нравилось его ханжество, его жуликоватая манера эксплуатировать собственную непохожесть в отношениях с приемными родителями, сестрой, братом и кузеном.

Раньше, еще малышом, он чаще Рика или Валери заползал в слезах на колени к матери. Бабетта гладила Бо по его черной головке, нашептывая в утешение ласковые слова и одновременно озираясь вокруг в поисках виновника его горя.

И почти всегда сразу находила.

– Что случилось с Бо? – с укором спрашивала она у своего биологического сына.

– Ничего, мама, – говорил Рик. – Я только посмотрел на него.

– Вообще-то ты просто расист, – сказала Клэр, когда я дал волю своему возмущению в адрес Бо.

– Отнюдь! – защищался я. – Я был бы расистом, если бы симпатизировал этому лицемеру исключительно из-за его цвета кожи и происхождения. Позитивная дискриминация. И если бы я экстраполировал лицемерие нашего сводного племянника на Африку в целом и Буркина-Фасо в частности, тогда я тоже был бы расистом.

– Шутка, – сказала Клэр.

На мостик выехал велосипед. Велосипед с фарой. Я видел лишь силуэт за рулем, но собственного сына я даже в темноте узнал бы из тысячи. То, как он склонился к рулю, точно гонщик, небрежность, с которой он вихлял вправо-влево без малейшего движения корпуса; это движения… хищника, вдруг промелькнуло у меня в голове. Вообще-то атлета, собирался я сказать. Собирался подумать. Спортсмена.

Мишел занимался футболом и теннисом; полгода назад он записался в фитнес-клуб. Он не курил, практически не употреблял алкоголь и не принимал наркотиков. «Эти тормознутые» – так называл он своих одноклассников, куривших травку, и мы с Клэр, конечно, ликовали. Мы были рады иметь сына, который не обнаруживал признаков проблемного поведения, редко прогуливал школу и всегда делал домашние задания. На уроках он не блистал, не высовывался и никогда не лез из кожи вон, но, с другой стороны, никто никогда на него не жаловался. В целом он учился на «хорошо», только по физкультуре всегда успевал на «отлично».

«Прослушанное сообщение», – доложила голосовая почта.

Только теперь я осознал, что по-прежнему стою с телефоном Мишела. Мишел уже доехал до середины мостика. Я отвернулся и двинулся обратно, к ресторану; надо как можно скорее прервать соединение и сунуть мобильный сына обратно в карман.

«Сегодня вечером, – произнес голос Рика. – Сделаем это сегодня. Позвони. Пока».

Затем женский механический голос уточнил время и дату оставленного сообщения.

Позади я услышал хруст велосипедных колес по гравию.

«Прослушанное сообщение», – повторил женский голос.

Мишел меня обогнал. Что он видел? Мужчину, вальяжно прогуливающегося по парку? С прижатым к уху мобильником? Или он видел своего отца? С мобильником или без?

«Привет, дорогой», – услышал я в своем ухе голос Клэр в тот момент, когда мимо меня промчался мой сын. У освещенной грунтовой дорожки он слез с велосипеда. Оглядевшись, двинулся к стоянке велосипедов слева от входа.

«Через час буду дома. В семь часов мы с папой идем в ресторан, я прослежу за тем, чтобы задержаться до полуночи. Значит, вы должны сделать это сегодня вечером. Папа ничего не знает и, надеюсь, не узнает. Пока, дорогой. До скорого. Целую».

Мишел запер велосипед на замок и направился ко входу в ресторан. Голосовая почта объявила дату (сегодня) и время (два часа дня) последнего сообщения.

«Папа ничего не знает».

– Мишел! – крикнул я, молниеносно спрятав телефон в карман.

Он остановился и оглянулся. Я помахал.

«И, надеюсь, не узнает».

Мой сын зашагал в мою сторону. Мы одновременно оказались в самом начале гравийной тропинки. Здесь было очень светло. «Может, столько света – это как раз то, что мне нужно», – подумал я.

– Привет, – сказал он.

На нем была черная шапочка «Nike», на шее болтались наушники, шнур от которых исчезал за воротником стеганой куртки «Dolce & Gabbana»; на нее он спустил все карманные деньги, так что на белье и носки не осталось ни цента.

– Привет, дружище, – сказал я. – Вот, решил встретить тебя на улице.

Мой сын посмотрел на меня. Своими честными глазами. Своим бесхитростным взглядом. Папа ничего не знает.

– Ты кому-то звонил? – сказал он.

Я не ответил.

– С кем ты разговаривал?

Он старался говорить непринужденно, но в его тоне чувствовался напор. Такого тона мне слышать еще не доводилось – меня охватил озноб.

– Я набрал твой номер, – сказал я. – Хотел узнать, куда ты запропастился.

21

А произошло вот что. Перечислю факты.

Однажды вечером, месяца два назад, трое молодых людей возвращались домой с вечеринки. С вечеринки, устроенной в столовой средней школы, где учились двое из них. Эти двое были сводными братьями – один из них был приемным сыном.

Третий учился в другой школе. Он приходился им двоюродным братом.

Несмотря на то что кузен практически не брал в рот спиртного, в тот вечер он опрокинул несколько банок пива. Вместе с двумя другими. Братья танцевали с девушками. С разными девушками, поскольку постоянных подружек у них на тот момент не было. У приемного имелась пассия, и большую часть вечера он целовался с ней, уединившись в темном углу.

Когда трое юношей покинули вечеринку (в час им велели быть дома), подружка осталась в школе ждать своего отца, который обещал за ней заехать.

Уже давно перевалило за полночь, но юноши знали, что еще укладываются в рамки дозволенного. Было обговорено заранее, что кузен останется ночевать у братьев, поскольку его собственные родители укатили на пару дней в Париж.

По дороге домой им приспичило пропустить еще по стаканчику пива в кафе. Так как наличности было в обрез, они отправились на поиски банкомата, который и обнаружили на полпути между школой и домом. Банкомат находился в закутке, за стеклянной дверью.

Один из сводных братьев, родной сын своих родителей – назовем его «биологическим братом», – идет снимать деньги. Кузен и приемыш остаются ждать на улице. Не проходит и минуты, как «биологический брат» возвращается.

– Уже? – удивляются двое.

– Да нет, – говорит брат, – блин, я чуть не обделался от страха.

– Почему? – спрашивают двое.

– Там кто-то лежит. Спит, в спальном мешке, блин, я чуть не наступил ему на голову.

Как в точности развивались дальнейшие события и тем более кто явился их зачинщиком, доподлинно неизвестно. Все трое в один голос утверждали лишь то, что в закутке с банкоматом нестерпимо воняло. Блевотиной, по́том и еще чем-то, что все трое приняли за трупный запах.

Это важно: дурно пахнущий вызывает гораздо меньше симпатии, зловоние порой ослепляет; и, хотя пахнуть человеку свойственно, это умаляет его достоинство. Что, безусловно, не служит оправданием случившегося, но и замалчивать сей факт тоже не следует.

Итак, трое юношей хотят снять деньги, немного, на заключительный пивной раунд в кафе. Но стоять в этой вони невыносимо, здесь и десяти секунд не выдержать – тут же начинает тошнить, как будто по полу разлили помои.

Но там лежит человек: он дышит и даже похрапывает во сне.

– Пошли поищем другой банкомат, – предлагает приемный.

– Черта с два, – говорят двое других. – Что за хрень: невозможно снять деньги только потому, что кто-то здесь отсыпается с бодуна и воняет.

– Да ладно вам, – пробует убедить их приемыш, – пошли отсюда.

Нет, двое других не столь слабохарактерны, они не обязаны рыскать по всему району в поисках другого автомата, они будут снимать деньги здесь. В закуток входит кузен и начинает тормошить спящего:

– Эй, просыпайтесь! Подъем!

– Я пошел, – говорит приемыш, – не нравится мне все это.

– Не дури, – говорят ему двое других, – одна минута, потом дерябнем пивка.

Приемыш повторяет, что ему все это противно, к тому же он устал и пива ему расхотелось. Садится на велосипед и уезжает.

Сводный брат пытается его удержать.

– Подожди! – кричит он ему вслед.

Но тот в ответ лишь отмахивается и исчезает за углом.

– Оставь его, – говорит кузен. – Он зануда. Чистоплюй. Слабак.

Они заходят в закуток вдвоем. «Биологический брат» дергает за край спального мешка.

– Эй, просыпайтесь! Блин, – говорит он, – какая же вонь!

Его кузен пинает спальный мешок. Это не трупный запах, скорее и впрямь запах из мусорных пакетов, полных пищевых отходов – обглоданных куриных костей и плесневелых кофейных фильтров.

– Вставайте!

Их обуревает упрямое желание: снять деньги именно здесь – и точка. Разумеется, они уже немного выпили на школьной вечеринке. Их упертость сродни упрямству захмелевшего автомобилиста, уверяющего, что он прекрасно справится с управлением, или с настырностью гостя у тебя на дне рождения, вымаливающего «последний стаканчик», чтобы потом в седьмой раз рассказать тот же анекдот.

– Поднимайтесь, здесь же банкомат.

Они еще вежливы, несмотря на вонь, от которой слезятся глаза, они обращаются к спящему на «вы». Незнакомец, скрытый спальным мешком, несомненно, старше их. А значит, надо обращаться «господин» – хоть он и бомж, по всей вероятности, но все-таки господин.

Из спального мешка впервые раздаются звуки под стать ситуации: кряхтение, вздохи, неразборчивое бормотание. Как будто разбудили ребенка, которому ужас как неохота идти в школу. Звуки сменяются движением: кто-то потягивается и пытается выпростать из спального мешка голову или какую-нибудь другую часть тела.

Молодые люди еще не придумали, как поступить, они слишком поздно соображают, что вообще-то им совсем не хочется знать, кто прячется в спальном мешке. До сих пор перед ними было лишь препятствие, мешающее снять деньги в банкомате, дурно пахнущее препятствие, которое требуется устранить. А теперь им придется вступить в разговор с кем-то, кого насильно вырвали из сна. Кто знает, что снится бездомным: крыша над головой, горячий обед, жена, дети, дом с подъездной аллеей, ласковая собака, виляя хвостом несущаяся навстречу?

– Убирайтесь, пидоры!

Они вздрагивают. Голос не соответствует ожиданиям. Они представляли себе мужика – заросшего, потного, взлохмаченного, беззубого. Но раздавшийся голос вроде как женский…

В тот же самый момент в спальном мешке снова происходит копошение: одна рука, другая и, наконец, голова. Черные жидкие волосы с проседью, через которые просвечивает череп. Мужчины лысеют иначе. Лицо грязное, небритое, вернее, покрытое некой растительностью, но явно не мужской.

– Убирайтесь! Сволочи!

Голос сиплый. Женщина машет рукой, словно отгоняя мух. Женщина. Двоюродные братья ошарашенно смотрят друг на друга. Вот сейчас бы им и уйти. Позже оба будут вспоминать эту минуту. Тот факт, что в спальном мешке лежит женщина, все меняет.

– Пошли отсюда, – и в самом деле говорит «биологический брат».

– Черт бы вас побрал! Проваливайте! – кричит женщина. – Катитесь отсюда!

– Заткнись, – говорит кузен. – Закрой пасть, я сказал!

Он собирается пнуть спальный мешок, но пространство ограниченно, он с трудом удерживает равновесие и, промахнувшись, попадает носком ботинка женщине под нос. Толстые, опухшие пальцы с черными ногтями хватаются за нос. Кровь.

– Сволочи! – надрывается голос, так громко и хрипло, что заполняет собой все пространство. – Убийцы! Гады!

Брат тянет кузена к выходу:

– Пойдем отсюда.

Они выходят на улицу.

– Грязные ублюдки! – доносится до них из-за стеклянной двери все тот же голос, уже чуть более приглушенный, но все равно разлетающийся по всей улице.

Уже поздно, улица пуста, лишь в трех-четырех окнах еще горит свет…

– Я не хотел… – говорит кузен. – Меня прорвало. Черт, сука!

– Да уж, – говорит брат, – блин, вот разоралась-то!

Из закутка еще сыплются ругательства, благодаря закрытой двери смодулированные в яростное шипение.

Внезапно оба разражаются смехом, истерическим хохотом. Потом им будут вспоминаться собственные разгоряченные, возмущенные лица, шипение за стеклянной дверью и свой гомерический хохот. Они не могут остановиться, они держатся за стену, чтобы не упасть, а потом друг за друга. Они бросаются друг другу на шею, их тела сотрясаются от смеха.

– Сволочи! – Брат имитирует хриплый голос женщины. – Ублюдки!

Кузен брякается на колени, а потом валится на землю:

– Перестань! Пожалуйста! Я сейчас умру!

Возле дерева стоят мешки с мусором и другие предметы, очевидно приготовленные для мусороуборочной машины: офисный стул на колесиках, картонная коробка от домашнего кинотеатра, настольная лампа и кинескоп. Все еще гогоча, они берут стул и шагают с ним к банкомату.

– Грязная шлюха!

Они швыряют стул на спальный мешок, где тем временем снова затаилась женщина. Кузен распахивает дверь, другой идет за лампой и двумя до упора набитыми мусорными пакетами. Из спального мешка снова показывается голова женщины, волосы спутались в сальные колтуны, на лице борода или наросшая грязь. Она пробует столкнуть с себя стул. Первый мусорный пакет летит ей прямо в лицо, голова, отклонившись назад, ударяется о стальную урну, подвешенную на стене. Теперь кузен бросает лампу. Старомодную модель с круглым абажуром и складной ножкой. Абажур попадает ей точно в нос. Странно, что она больше не кричит, что юношам больше не слышно ее сиплого голоса. Она лишь осоловело клюет носом, когда второй мусорный пакет бьет ей по голове.

– Грязная шлюха, катись дрыхнуть в другое место! Найди себе работу!

Их обуревает новый приступ хохота.

– Работу! – кричит брат.

– Работу, работу, работу!

Кузен снова подходит к дереву и мусорным мешкам. Он отпихивает коробку из-под домашнего кинотеатра, за ней валяется канистра. Защитного цвета, такие часто вешают на багажник джипа. Кузен проверяет канистру – пустая. Неудивительно, кто станет выбрасывать полную канистру?

– Нет, нет, что у тебя на уме? – волнуется брат.

– Да ничего, она пустая, а что ты подумал?

Женщина тем временем приходит в себя.

– Хулиганье! У вас совесть есть? – произносит она внезапно нормальным голосом, голосом из далекого прошлого.

– Здесь воняет, – говорит двоюродный брат, – мы сейчас выкурим это амбре.

Он поднимает канистру над головой.

– Ладно, хорошо, можно мне наконец поспать?

Кровь из носа уже не течет. Кузен кидает канистру и (кто знает, может намеренно) промахивается, канистра приземляется на безопасном расстоянии от женщины. Раздается страшный грохот, но в целом ущерб меньше, чем от мусорных мешков и настольной лампы…

Спустя две недели в телепередаче «Внимание: розыск!» будет хорошо видно, как, метнув канистру, двое молодых людей выскакивают на улицу. Их долго нет. На кадрах, запечатленных установленной в закутке камерой видеонаблюдения, женщины в спальном мешке не видно. Камера направлена на дверь, на посетителей; остальное пространство закутка остается за кадром.

В тот вечер, когда Клэр и я впервые увидели по телевизору эти кадры, Мишел был наверху, у себя в комнате. Мы с Клэр сидели на диване в гостиной, с газетой, бутылкой красного вина и остатками ужина. К слову сказать, данное происшествие уже было описано во всех газетах, освещено в выпусках новостей, но отснятые кадры обнародовали впервые. То были шокирующие кадры, нечетко зафиксированные камерой видеонаблюдения. До тех пор все лишь клеймили хулиганов позором. Куда только катится наш мир? Беззащитная женщина… нынешняя молодежь… строгое наказание – да, слышались даже призывы вернуть смертную казнь.