Текст книги "Ужин"

Автор книги: Герман Кох

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

5

– В качестве аперитива от заведения у нас сегодня розовое шампанское.

Метрдотель, или главный официант, или распорядитель (не знаю, как положено называть эту категорию служащих в ресторанах подобного класса), был одет в светло-зеленый костюм-тройку в тонкую голубую полоску, из нагрудного кармана виднелся уголок голубого носового платка.

У него был тихий голос, даже слишком тихий, практически тонущий в общем гуле; очутившись за столиком (с видом на сад! я оказался прав!), мы сразу заметили, что с акустикой тут что-то странное – приходилось говорить громче обычного, иначе слова уносились к высокому стеклянному потолку. Я бы даже сказал, нелепо высокому, не знай я о прежнем предназначении этого здания. Где-то прочел, что раньше здесь располагалась то ли молочная фабрика, то ли канализационная насосная станция.

Мизинцем метрдотель указывал на какой-то предмет на нашем столике. На свечку, сначала подумал я, – на всех столах вместо свечей в высоких подсвечниках мигали крошечные плоские свечки-таблетки. Но мизинец был направлен на плошку с оливками, очевидно только что поданную официантом. Во всяком случае, я не помнил, чтобы она там стояла, когда метрдотель выдвигал для нас стулья. Когда он успел ее принести? Меня охватил краткий, но сокрушительный приступ паники. В последнее время со мной часто такое случалось, когда вдруг из времени выпадали целые куски, образуя пустоты, внутри которых меня, скорее всего, не существовало.

– Это греческие оливки с Пелопоннеса, спрыснутые оливковым экстра-класса маслом первого отжима из Северной Сардинии и сдобренные розмарином из…

Тут метрдотель склонился над столом, но слышимость от этого не улучшилась; конец фразы вообще пропал, в результате чего происхождение розмарина так и осталось для нас загадкой. Хотя, по мне, подобная информация вообще никому не нужна, мне все равно, вырос ли розмарин в Рурской области или в Арденнах. Не слишком ли много слов ради несчастной плошки оливок?

Вдобавок еще этот мизинец. Почему обязательно пускать в ход мизинец? Это что, признак хорошего тона? Может, это сочетается с костюмом в тонкую голубую полоску, так же как торчащий из кармана голубой платок? Или он просто что-то скрывает? Ведь мы не удостоились вида других его пальцев, которые метрдотель сложил в кулак, – может, они покрыты грибковой экземой, симптомом неизлечимой болезни?

– Сдобренные? – переспросил я.

– Да, сдобренные розмарином. Это означает, что…

– Я знаю, что это означает, – резко и, наверное, неуместно громко перебил его я: за соседским столиком мужчина и женщина, прервав свою беседу, обернулись; мужчина с густой бородой, закрывающей почти все лицо, и слишком молодая для его возраста женщина лет тридцати; второй брак, подумал я про себя, или девушка на один вечер, на которую он решил произвести впечатление, пригласив в такой ресторан. – Я в курсе, – продолжил я чуть тише, – что это не означает, что оливки были «удобрены» или «озлоблены».

Угловым зрением я видел, как Клэр смотрит в окно. Незавидное начало; вечер и так уже испорчен, мне не стоило усугублять ситуацию, хотя бы ради моей жены.

Но тут метрдотель сделал то, чего я никак не ожидал; я был готов к тому, что у него отвиснет челюсть, задрожит нижняя губа, что он, возможно, покраснеет и станет мямлить извинения, предписанные ему начальством и кодексом поведения с трудными и грубыми клиентами. Но вместо этого он разразился смехом, причем не подобострастным, а самым что ни на есть искренним.

– Простите, пожалуйста, – сказал он, прикрывая рот рукой; пальцы были по-прежнему подогнуты, и только мизинец все еще оттопыривался. – С таким поворотом мне еще сталкиваться не доводилось.

6

– Какой смысл в этом костюме? – спросил я Клэр, после того как мы заказали аперитив и метрдотель удалился.

– Милый… – Клэр протянула руку и прикоснулась к моей щеке.

– Нет, ты только посмотри. Он нацепил его не просто так. Ты же не будешь отрицать, что в нем кроется определенный смысл?

Моя жена одарила меня лучезарной улыбкой, которой одаривала меня всякий раз, когда считала, что я слишком завожусь, – улыбкой, говорящей, что ее забавляет мой пыл, но что она ни на секунду не воспринимает его всерьез.

– И эта церковная свечка? – продолжал я. – Почему не цветы? Или не траурный марш?

Клэр взяла пелопоннесскую оливку из плошки и сунула ее в рот.

– Ммм, – сказала она. – Объедение. Жаль только, что розмарин, судя по вкусу, явно недополучил солнца.

Теперь настала моя очередь улыбнуться жене; розмарин, как потом поведал нам метрдотель, был «собственного разведения» и происходил из стеклянной теплицы на задворках ресторана.

– Ты обратила внимание на его мизинец? – спросил я, раскрывая меню.

Вообще-то я сначала хотел взглянуть на цены – цены в подобных ресторанах меня завораживают. Должен отметить, сам я не жмот; не стану утверждать, будто не знаю цены деньгам, однако я ни в коей мере не отношусь к тем, кто уверен, что пойти в ресторан значит выбросить деньги на ветер, и предпочитает ужинать дома, где «гораздо вкуснее». Такие люди ничего не смыслят ни в еде, ни в ресторанах.

Нет, меня завораживает нечто другое, что условно назову непреодолимым расстоянием между блюдом и назначенной за него денежной суммой; мне кажется, что две эти величины: с одной стороны еда, а с другой – деньги – не имеют между собой ничего общего, они обитают в диаметральных плоскостях и не должны соседствовать в одном меню.

Я собирался пройтись по названиям блюд и соотнесенным с ними ценам, но мое внимание привлекла фраза на левой странице меню.

Я впился в нее глазами, после чего стал высматривать полосатый костюм метрдотеля в глубине ресторана.

– Что случилось? – поинтересовалась Клэр.

– Знаешь, что здесь написано?

Моя жена вопросительно на меня посмотрела.

– Здесь написано: «Аперитив от заведения – 10 евро».

– Ну и что?

– Ты не находишь это странным? – удивился я. – Метрдотель говорит нам: «В качестве аперитива от заведения у нас сегодня розовое шампанское». Как это понимать? Ты пребываешь в полной уверенности, что ресторан угощает тебя розовым шампанским. Или я не прав? Если тебе что-то предлагают «от заведения», значит, бесплатно, так ведь? И тогда это не стоит десяти евро, это не стоит ни цента.

– Ну, не всегда. Например, «бифштекс à la maison» означает лишь то, что бифштекс приготовлен по рецепту заведения. Нет, не очень удачный пример… Домашнее вино! Вино, разливаемое в данном заведении. Это же не значит, что его разливают бесплатно?

– Ладно-ладно, это логично. Но я про другое. Я же еще не успел прочесть меню. Человек в тройке выдвигает для тебя стул, ставит перед твоим носом жалкую плошку оливок и объявляет, какой сегодня в заведении аперитив. Это же слегка сбивает с толку. Это звучит так, словно аперитив предлагается бесплатно, а не стоит десять евро. Десять евро! ДЕСЯТЬ! Давай рассуждать иначе: стали бы мы заказывать бокал выдохшегося розового шампанского от заведения, если бы заранее знали, что оно стоит десять евро?

– Нет.

– Вот именно. Нас просто поймали на крючок.

– Да.

Я посмотрел в глаза своей жене, и она ответила мне серьезным взглядом. «Нет, я не подтруниваю над тобой, – говорил ее взгляд, – ты совершенно прав. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Это действительно странно. Такое впечатление, что они делают это намеренно, чтобы посмотреть, попадешься ты в их ловушку или нет».

– Правда же?

Вдалеке я уловил, как костюм-тройка нырнул в кухню; я помахал ему, но мой жест заметила лишь одна из девушек в черном фартуке, тут же устремившаяся к нашему столику.

– Послушайте, – сказал я, демонстрируя девушке меню и глядя на Клэр – в поисках поддержки или любви или в расчете на понимание, что, мол, с нами такие шутки не пройдут, – но взгляд Клэр был прикован к чему-то за моей спиной: к месту, где, по моему разумению, находился вход в ресторан.

– А вот и они, – сказала Клэр.

7

Обычно Клэр сидит лицом к стене, но сегодня мы поменялись местами.

– Нет-нет. Давай хоть разочек ты сядешь здесь, – сказал я, пока метрдотель выдвигал наши стулья и она машинально собралась занять место, откуда открывалась панорама сада.

Обычно я сижу спиной к саду (или к стене, или к открытой кухне) по одной простой причине: я не хочу ничего пропустить. Клэр всегда собой жертвует. Она знает, что мне не нравится вид стен или садов и что я люблю глазеть на людей.

– Да ладно тебе, – сказала она, пока метрдотель учтиво выжидал, не отрывая рук от спинки стула – стула с видом на ресторан, который он в принципе отодвинул для моей жены, – это же твое любимое место!

Дело не только в том, что Клэр готова принести себя в жертву. В ней есть какой-то покой или внутреннее богатство, позволяющее довольствоваться зрелищем глухой стены, или открытой кухни, или, как здесь, парой чахлых газонов с гравийными дорожками и прямоугольным прудом с хилой живой изгородью. Теоретически вдалеке должны были виднеться деревья, но из-за опустившихся сумерек и отражений в стеклянной стене их едва ли удастся разглядеть.

Подобного вида в сочетании с видом на мое лицо ей вполне хватало.

– Не сегодня, – сказал я. «Сегодня я хочу любоваться лишь тобой», – должен был добавить я, но вслух произнести этого в присутствии метрдотеля в полосатом костюме у меня не хватило духу.

Помимо того что в этот вечер я мечтал сосредоточиться на любимом лице моей жены, я надеялся избежать зрелища прибытия моего брата: возни в коридоре, раболепия метрдотеля и девушек в фартуках, реакции гостей. Однако в момент их прихода я все же обернулся.

Разумеется, появление супругов Ломан не осталось незамеченным. Возле пюпитра образовалось легкое столпотворение: не менее трех черных фартуков приняли на себя заботу о Серже и Бабетте. Их приветствовали метрдотель и еще какой-то седой полулысый мужчина, не в костюме и не в черном с головы до пят, а в обычных джинсах и белой водолазке – судя по всему, владелец ресторана.

Да, это и в самом деле оказался владелец, – он подошел к Сержу и Бабетте и пожал им руки. «Меня там знают», – предупредил нас Серж несколько дней назад. Он был на короткой ноге с мужчиной в белой водолазке, который осчастливливал своим выходом из открытой кухни отнюдь не каждого.

Гости делали вид, что не происходит ничего особенного, – скорее всего, выражать свои эмоции не полагается в ресторанах, где аперитив от заведения стоит десять евро. Видимо, они, еще на несколько миллиметров согнувшись над тарелками, изо всех сил пыжились сохранять непринужденность, лишь бы избежать неловкой тишины, – если судить по тому, как явственно усилился гул в зале.

И пока метрдотель (белая водолазка снова скрылась в кухне) сопровождал Сержа и Бабетту к нашему столику, по ресторану пробежала едва заметная волна: легкий бриз по прежде гладкой поверхности пруда, порыв ветра над кукурузным полем, не более того.

Серж широко улыбался и потирал руки, Бабетта следовала за ним. Судя по ее семенящей походке, она надела чересчур высокие каблуки и теперь едва поспевала за мужем.

– Клэр! – Он протянул руки навстречу моей жене, которая уже приподнялась на стуле, и они трижды поцеловались.

Мне поневоле тоже пришлось встать: останься я сидеть, мне пришлось бы потом долго объясняться.

– Бабетта… – сказал я, придерживая локоть моей невестки. Я уже рассчитывал на то, что она подставит щеки для предписанных трех поцелуев, чтобы затем поцеловать воздух у моих собственных щек, как вдруг ощутил мягкое прикосновение губ сначала на одной щеке, потом на другой, а последний поцелуй пришелся – нет, не в губы, но совсем рядом. После чего мы посмотрели друг на друга; на ней, как всегда, были очки, только на сей раз какая-то другая модель – по крайней мере, я не припомню, чтобы когда-то видел ее в очках с настолько темными стеклами.

Бабетта относилась к той категории женщин, которым, как говорится, идет все, даже очки. Но сейчас что-то явно было не так. Как в комнате, в которой в твое отсутствие кто-то выкинул все цветы: изменение в интерьере, неосознаваемое до тех пор, пока не откроешь крышку мусорного ведра.

Жена моего брата обладала, мягко говоря, импозантной внешностью. Некоторых мужчин ее габариты приводили в трепет. Она не была тучной, нет, все ее физические параметры идеально уравновешивали друг друга. Тем не менее все в ней было крупным и роскошным: руки, ноги, голова, – слишком крупным и слишком роскошным, по мнению тех мужчин, которые втихаря обсуждали прочие части ее тела, пытаясь мысленно воссоздать их размеры исходя из нормальных человеческих пропорций.

В средней школе я дружил с мальчиком двухметрового роста. Помню, как тяжко было стоять рядом со сверстником на целую голову выше тебя – ты буквально тонул в его тени, лишенный солнечного света. Солнечного света, на который я имел полное право, сетовал я частенько. Я вынужден был постоянно задирать голову вверх, отчего затекала шея, но это еще полбеды. Мы вместе проводили летние каникулы, и, хотя мой друг был не толстым, а только ужасно долговязым, мне приходилось отвоевывать себе пространство всякий раз, когда он шевелил руками или ступнями, торчавшими из спального мешка и упиравшимися в стенку палатки. Эта борьба отнимала у меня все силы. Иногда утром я обнаруживал его ноги за пределами палатки и чувствовал себя виноватым за то, что эта маленькая палатка не в состоянии вместить в себя таких людей, как мой школьный товарищ.

В присутствии Бабетты я всегда лез из кожи вон, чтобы казаться больше и выше, чем был на самом деле. Я вытягивался, чтобы она смогла смотреть мне прямо в глаза.

– Хорошо выглядишь, – сказала Бабетта, ущипнув меня за предплечье.

У большинства людей, особенно у женщин, высказанные вслух комплименты по поводу внешности – пустой звук. Но только не у Бабетты, как убедился я за многие годы. Если кто-то, кому она симпатизировала, неважно выглядел, она этого не скрывала.

Поэтому фраза «Хорошо выглядишь» могла означать, что я действительно хорошо выглядел, хотя, возможно, таким образом она приглашала меня высказаться на счет ее собственной внешности, уделив той больше внимания, чем обычно.

Я еще раз хорошенько заглянул ей в глаза сквозь стекла очков, отражающих весь ресторан: гостей, белые скатерти на столах, парафиновые свечки… да, десятки парафиновых огоньков дрожали в стаканчиках. Только сейчас я заметил, что затемнен лишь верхний край стекол. Нижняя половина оставалась прозрачной, открывая для меня глаза Бабетты.

Они были красные и опухшие: явный признак недавних слез. Не слез двухчасовой давности, нет, слез, выплаканных только что, в машине, по дороге в ресторан.

Возможно, на парковке перед рестораном она и попыталась замаскировать их следы, но безуспешно. Своими затемненными очками она могла провести персонал в черных фартуках, метрдотеля в костюме-тройке и прыткого владельца в белой водолазке, но только не меня.

И в тот же момент я понял, что Бабетта вовсе не собиралась меня обманывать. Она приблизилась ко мне ближе, чем обычно, поцеловала меня почти в губы и заставила посмотреть в ее влажные глаза, чтобы я мог сделать соответствующие выводы.

Она опустила веки и пожала плечами – на языке тела это могло означать только одно: «Мне жаль…»

Не успел я и рта открыть, как Серж протиснулся между нами, слегка оттолкнув свою жену, чтобы с силой пожать мне руку. Раньше он не отличался мощной хваткой, но за прошедшие годы научился приветствовать «простых людей страны» крепким рукопожатием, ведь они никогда не проголосуют за какого-нибудь хлюпика.

– Паул, – произнес он.

И улыбнулся, но без какой бы то ни было эмоции. «Улыбайся», – наверняка убеждал он сам себя. Эта улыбка входила в тот же арсенал, что и рукопожатие. Через семь месяцев то и другое вместе должны были обеспечить ему победу на выборах. Даже если в него будут швырять тухлыми яйцами, улыбка должна оставаться безупречной. Первое, что увидят избиратели, – это улыбку на лице, пусть и перепачканном тортом, брошенным разъяренным демонстрантом.

– Привет, Серж, – сказал я. – Как дела?

За спиной брата Клэр и Бабетта приветствовали друг друга. Они поцеловались – по крайней мере, моя жена расцеловала Бабетту в щеки, – обнялись и посмотрели друг другу в глаза.

Увидела ли Клэр то же, что и я? Распознала ли она те же красные круги отчаяния за тонированными стеклами? Но тут Бабетта рассмеялась и поцеловала воздух у щек Клэр.

Мы сели за стол. Серж – напротив меня, на стороне моей жены, а Бабетта с помощью метрдотеля опустилась на стул рядом со мной. Одна из девушек в черном фартуке ассистировала Сержу, который, перед тем как плюхнуться на стул, еще немного постоял, чтобы обозреть интерьер ресторана.

– В качестве аперитива от заведения у нас сегодня розовое шампанское, – объявил метрдотель.

Я глубоко вздохнул, по всей вероятности слишком глубоко, потому что моя жена посмотрела на меня таким пронзительным взглядом, словно пыталась мне что-то сказать. Она никогда не закатывала глаз, не кашляла и не пихала меня ногой под столом, желая предупредить меня о том, что я ставлю себя (или уже поставил) в глупое положение.

Нет, в ее глазах было какое-то неуловимое выражение, незаметное другим, что-то между усмешкой и внезапной серьезностью.

«Не надо», – сказал ее взгляд.

– Ммм, шампанское, – сказала Бабетта.

– Недурно, – сказал Серж.

– Секундочку, – сказал я.

Закуска

8

– Речные креветки в уксусе и оливковом масле с добавлением эстрагона и лука-порея, – возвестил метрдотель, указывая мизинцем на тарелку Сержа. – А это лисички с Вогез, – мизинец перелетел через креветки к двум разрезанным вдоль коричневым грибам. Казалось, что лисички сорвали лишь несколько минут тому назад: основания ножек были облеплены чем-то, что, по-моему, могло быть только землей.

Я успел отметить ухоженную руку метрдотеля, когда тот откупоривал заказанную Сержем бутылку шабли; так что мои подозрения не оправдались – ему нечего было скрывать: коротко остриженные ногти без заусенцев, чисто вымытые пальцы без колец не выказывали ни малейших признаков какой-либо болезни. Однако рука чересчур активно орудовала в непосредственной близости от нашей еды, всего на пару сантиметров выше креветок, причем мизинец едва не коснулся лисичек.

Я с ужасом представил эту руку с мизинцем над собственной тарелкой, но подумал, что лучше не нагнетать атмосферу за столом и воздержаться от комментариев.

Вот именно, решил я в тот момент, я буду воздерживаться от комментариев. Сдерживаться, как задерживаешь дыхание под водой, и делать вид, что совершенно посторонняя рука над моей тарелкой – самая что ни есть нормальная вещь на свете.

Кое-что еще сильно действовало мне на нервы – растрачиваемое попусту время. Перед тем как откупорить шабли, метрдотель не торопясь закрепил на столе ведерко со льдом (модель, на двух крючках подвешиваемая на край стола, словно детское сиденье), затем продемонстрировал бутылку и этикетку: Сержу, разумеется, поскольку именно он выбирал вино, пусть и с нашего согласия. Эта бесконечная винная церемония меня безумно раздражала.

Точно не вспомню, когда он возомнил себя знатоком вин; по-моему, это произошло довольно спонтанно, просто в один прекрасный день он первым схватил винную карту и пробормотал что-то о «земляном послевкусии» португальских вин из Алентежу. Это было не что иное, как захват власти, потому что с того дня винная карта стала прерогативой Сержа.

После демонстрации этикетки и одобряющего кивка моего брата метрдотель принялся открывать вино. Тут же выяснилось, что умение орудовать штопором не относится к числу сильных его сторон. Он попробовал завуалировать этот изъян, пожав плечами, улыбнувшись и состроив гримасу, что с ним, дескать, такое случается впервые, но именно гримаса его и выдала.

– Эта бутылка явно не в настроении, – сказал метрдотель, после того как верхняя половина пробки, отломившись, раскрошилась.

Теперь он стоял перед выбором: попытаться вытащить из бутылки другую половину пробки под нашими выжидающими взглядами или же удалиться на кухню за квалифицированной помощью.

Простейшее решение проблемы, к сожалению, отпадало: рукояткой вилки или ложки протолкнуть строптивую пробку через горлышко внутрь бутылки. Тогда в бокалы, возможно, попали бы пробковые крошки, – но что с того? Какая разница? Сколько стоило это шабли? Пятьдесят восемь евро? Эта сумма все равно ничего не значит. В лучшем случае она может означать лишь то, что на следующее утро ты обнаружишь точно такое же вино за 7,95 на прилавке супермаркета «Альберт Хейн».

– Простите, пожалуйста, – сказал метрдотель. – Я принесу новую бутылку.

И не успели мы возразить, как он поспешно ретировался.

– Ну да, – сказал я. – Прямо как в больнице. В больнице тоже надо молиться, чтобы кровь у тебя взяла медсестра, а не врач.

Клэр рассмеялась. Бабетта тоже улыбнулась.

– А мне его жаль, – сказала она.

Только Серж задумчиво и серьезно смотрел перед собой. В выражении его лица было что-то почти удрученное, как будто у него отняли игрушку, занимательную головоломку о винах, урожайных годах и сортах винограда. Неуклюжесть метрдотеля косвенно бросала тень и на него. Ведь это он, Серж Ломан, выбрал шабли с прогнившей пробкой. Он-то уже предвкушал стремительное развитие событий: изучение этикетки, одобряющий кивок, пробный глоток. Особенно последнее. Я вдоволь насмотрелся и наслушался, как он потягивает носом, полощет рот, причмокивает, перекатывает вино языком вперед-назад, вплоть до задней стенки горла и обратно. Я всегда отводил взгляд от этого моноспектакля.

– Остается только надеяться, что у другой бутылки такого изъяна не окажется, – сказал он. – Было бы обидно, ведь это восхитительное шабли.

Он явно находился в затруднительном положении. Ресторан тоже был выбран им, его здесь знают, мужчина в белой водолазке специально вышел из открытой кухни поприветствовать его. Интересно, как бы развивались события, если бы ресторан выбрал я, другой ресторан, в котором он еще не бывал и где метрдотелю или официанту не удалось бы открыть бутылку вина с первого захода; он тогда как пить дать сочувственно ухмыльнулся, покачал головой, – да, я знаю его как облупленного, – смерил бы меня взглядом, в котором ясно читалось: этот Паул всегда приводит нас в самые нелепые места…

Другие известные всей стране политики любили коротать время на кухне, собирали старые комиксы или собственноручно ремонтировали свои лодки. Зачастую выбранное хобби совершенно не сочеталось с имиджем того или иного политика. Некая серая мышь с лицом как скоросшиватель вдруг обожает на досуге готовить по французским рецептам и вот уже красуется на цветной обложке очередного воскресного приложения к национальной газете: вязаными прихватками гордо держит противень с мясным рулетом по-провансальски. Что особенно бросается в глаза помимо фартука с репродукцией картины Тулуз-Лотрека, так это улыбка, призванная донести до читателя полученное от стряпни удовольствие. Вернее, не улыбка, а испуганный оскал, – так непроизвольно скалишься, когда на дороге в тебя врезаются сзади, а ты и рад, что отделался легким испугом, – улыбка нескрываемого облегчения от того, что пресловутый мясной рулет по-провансальски не сгорел в духовке дотла.

Что именно происходило в голове Сержа, когда среди многочисленных хобби он выбрал себе именно винное? Надо бы уточнить. Может, даже сегодня вечером. Я сделал заметку на полях своей памяти, сейчас не самый подходящий момент, но вечер обещал быть длинным.

Раньше он вообще пил только кока-колу, в больших количествах; за ужином он легко мог разделаться с полуторалитровой бутылью. При этом он громко и продолжительно рыгал, за что его часто выгоняли из-за стола. Отрыжка длилась секунд десять, а то и дольше; словно рокочущие раскаты грома, она поднималась из глубин его желудка, создавая ему определенную популярность на школьном дворе – исключительно среди мальчиков (он уже тогда знал, что девочек отрыжки и газы только отпугивают).

Следующим шагом стало оборудование бывшего чулана под винный погреб. Со стеллажами для бутылок, в которых, по его выражению, зрело вино. Во время званых обедов он читал лекции о разливаемых у них дома винах. Бабетта наблюдала за этим его увлечением с некоторой долей иронии, не воспринимая его всерьез. Помню, как однажды я позвонил Сержу, которого не оказалось дома, и к телефону подошла Бабетта. «Он в долине Луары, дегустирует вина», – сказала она с весьма недвусмысленной интонацией. С такой интонацией женщина сообщает, что ее супруг «вынужден был допоздна задержаться на работе», прекрасно зная, что у того уже больше года роман с секретаршей.

Я уже упоминал, что Клэр умнее меня. Но она никогда не предъявляет мне претензий, что я не дотягиваю до ее интеллектуального уровня. То есть она никогда не ведет себя со мной высокомерно, не вздыхает и не возводит глаза к небу, когда я чего-то не понимаю. Конечно, я могу только гадать, как она отзывается обо мне за моей спиной, но уверен, она никогда не позволит себе такого тона, как у Бабетты: «Он в долине Луары, дегустирует вина».

Совершенно очевидно, что Бабетта тоже гораздо умнее Сержа. Что не так уж и сложно, мог бы добавить я, но не делаю этого, – некоторые вещи говорят сами за себя. Я лишь рассказываю о том, что видел и слышал во время нашего совместного ужина в ресторане.