Текст книги "Летний домик с бассейном"

Автор книги: Герман Кох

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

А вот Ралф Мейер, к примеру, при первом же удобном случае сказал:

– Красивая у тебя жена. – Он сидел в посетительском кресле возле моего стола и, по крайней мере, говорил напрямик. Тогда он пришел ко мне второй раз, через неделю после премьеры «Ричарда II». Пришел без предупреждения, не записавшись на прием заранее. «Может, пропустите меня? – сказал он моей ассистентке Лисбет. – Я загляну на минутку и сразу уйду».

Сперва я подумал, что он пришел за новым рецептом, однако на сей раз речь про таблетки вообще не заходила.

– Случайно оказался по соседству, – сказал он. – Вот и решил зайти и пригласить тебя лично.

– Да? – Я попытался посмотреть на него совершенно нейтрально, но, увы, не сумел: у меня из головы не шел взгляд, каким он неделей раньше смерил мою жену с головы до ног.

– В эту субботу мы устраиваем вечеринку, – продолжал он. – Дома. Если погода не подведет, то в саду. Я хотел бы пригласить тебя и твою жену.

Думая о своем, я смотрел на него. Интересно, пригласил бы он нас, если бы я был женат не на Каролине, а на другой женщине? Менее привлекательной?

– На вечеринку? – переспросил я.

– В субботу у нас с Юдит двадцатая годовщина свадьбы. – Он покачал головой. – Не верится. Двадцать лет! Как же быстро течет время!

9

– Шустрый малый, – сказал я. – Прет к цели напролом.

Мы сидели за кухонным столом. Урчала посудомоечная машина. Лиза уже легла спать, Юлия у себя в комнате делала уроки. Каролина разлила по бокалам остатки вина.

– Марк, я тебя умоляю! Он просто тебе симпатизирует. Незачем искать повсюду задние мысли!

– Симпатизирует! Я ему вовсе не симпатичен. Он симпатизирует тебе. Так буквально и сказал: «У тебя чертовски симпатичнаяжена, Марк!» И именно так смотрел на тебя в театре. Как мужчина смотрит на симпатичнуюженщину. Не смеши меня!

Каролина отпила глоток вина и, склонив голову чуть набок, взглянула на меня. Я видел по ее глазам: неожиданное внимание знаменитого актера Ралфа Мейера казалось ей забавным. И, собственно, обижаться тут не на что. По правде говоря, я и сам считал это забавным. Во всяком случае, более забавным, чем когда знаменитые актеры в упор не замечают твою жену, подумал я. Но в следующую минуту снова вспомнил его алчный взгляд. Взгляд хищной птицы. Нет, все это отнюдь не только забавно.

– Ты говоришь, он пригласил нас на вечеринку потому, что увлечен мной, – сказала Каролина. – Но это не так. На премьеру-то он нас тоже приглашал? А тогда еще меня не видел.

Тут я не мог с нею не согласиться. И все же приглашение на премьеру и приглашение домой, на вечеринку, – вещи разные.

– Давай посмотрим с другой стороны, – сказал я. – Через месяц у тебя день рождения. Ты бы пригласила к себе Ралфа Мейера?

– Ну… – Каролина бросила на меня самый что ни на есть лукавый взгляд, потом сказала: – Да нет… Пожалуй, нет. В этом смысле ты прав. Но вообще-то я просто имела в виду, что незачем с ходу искать везде и всюду задние мысли. Может, он вправду нам симпатизирует. Нам обоим. Ведь и так может быть, а? На премьере я разговаривала с его женой. Не знаю, но иной раз симпатия возникает мгновенно. Так получилось у меня с Юдит. Кто знает, вдруг это она предложила Ралфу пригласить нас.

Юдит. Опять я забыл ее имя. Первый раз я забыл его уже через секунду после того, как в фойе театра пожал ей руку. А второй – сегодня утром, когда Ралф Мейер заговорил о вечеринке.

Юдит, мысленно произнес я. Юдит.

Скажу честно. Когда она подала мне руку и назвала свое имя, я смотрел на нее так, как любой мужчина смотрит на новую женщину, которая впервые появилась в поле его зрения.

Ты бы мог с ней? —подумал я, глядя ей в глаза. Ответ гласил: да.

Юдит тоже смотрела на меня. На какие-то доли секунды наши взгляды встретились и замерли. Так мы с Юдит смотрели друг на друга. Строго говоря, чуть дольше, чем считается благоприличным. И пока я забывал ее имя, она мне улыбалась. Причем улыбались не столько губы, сколько глаза.

Да, говорили ее глаза. Я бы тоже смогла, с тобой.

«Благоприличный» – слово не вполне подходящее. Оно на месте во фразах, какие ты сам предпочитаешь не произносить. Во фразах вроде: «Я все же ожидал, что здесь будут соблюдаться минимальные нормы благоприличия». Нет, себя я никак не могу назвать благоприличным. Я смотрю на женщин так, потому что не знаю, как смотреть на них по-другому. Вероятно, к сожалению для «симпатичных» женщин, для «просто приятных» женщин, однако на таких я из предосторожности взгляд никогда особо не задерживаю. Я не грубиян, в случае чего и оживленный разговор заведу, но язык моего тела не оставит никаких сомнений. Не с тобой, нет-нет, крупными буквами написано у меня на лбу. Даже и думать нечего. Никогда в жизни. Симпатичные женщины компенсируют недостаток физической привлекательности теми или иными умениями, приобретенными в других областях. К примеру, когда собирается компания в сотню человек, именно они намазывают булочки на всех. А не то берут напрокат карнавальные шапки и маски для всех и каждого. Или привозят на грузовом трехколесном велике куда больше дров, чем требуется для всех жаровен. «Вилма такая милая, – твердит народ. – Милейший человек! Кто в наше время так поступает? Кто бы вообще подумал об этом?» Впрочем, любому заметно, что Вилма слишком бледна, слишком худа или попросту слишком некрасива, но ведь она делает столько бескорыстных добрых дел, что язык не повернется заикнуться о ее внешности. В конце концов на одной из таких вот многолюдных вечеринок какой-нибудь мужчина клеится и к Вилме. Часто едва ли не в прямом смысле слова. Тот самый мужчина, который весь вечер стоял на краю танцпола. Двигался заодно с танцующими, но сам на танцпол не выходил. Держал в руке бутылочку пива, покачивал ею в ритме музыки. Но это и единственное, что в нем двигалось ритмично. «Помнишь того парня? – позднее говорит народ. – На вечеринке? Он теперь с Вилмой». Отныне он и к пекарю за двумя сотнями булочек ездит, и дрова колет для жаровен. Вилма отдыхает после многолетних выступлений в роли милого человека. И попробуйте-ка с нею не согласиться. Потом появляются дети. Весьма некрасивые. Высокоодаренные и не слишком контактные. Дети, которые ходят в школу с удовольствием. Перепрыгивают через несколько классов, но всегда бывают объектом издевок. Если впоследствии они работают лишь подсобниками где-нибудь в экологически чистом молочном хозяйстве, то большей частью виновато здесь общество. Вилмины приятельницы между тем спрашивают себя: ну что Вилма могла найти в этом неповоротливом парне? Однако им все понятно. Чтó им понятно, Вилме они напрямик не говорят. Только друг дружке. «Хорошо, что у нее есть хоть кто-то, – говорят они. – Может, это звучит глупо, но в известном смысле они вполне друг другу под стать».

Ты бы смог с ней?В студенческие годы мы вечно спрашивали друг друга об этом на практических занятиях по патологоанатомии. Когда на секционный стол клали свежий труп. То изможденную старуху, отказавшую свое тело в пользу науки, то жертву ДТП, у которой в кармане нашли документ с таким же распоряжением. Спрашивали, чтобы унять мандраж. Предшествующий анатомированию человека. «Ты бы смог с ней?» – шептали мы друг другу, украдкой от профессора. Называли суммы. «За штуку? За миллион? Нет? А за пять миллионов?»

Уже тогда мы делили трупы на категории. «Симпатичная» означало обычную дурнушку; «привлекательная» – личико хорошенькое, миловидное, только вот бедра чересчур уж могучие; ну а о «красотке» мы говорили, когда на столе лежала сущая фотомодель. Тело, глядя на которое безумно жаль, что оно холодное и недвижимое.

Каролина посмотрела на меня.

– Ты что смеешься? Опять у тебя какие-то секреты, да?

Я покачал головой:

– Нет, я думал о Юдит. И о Ралфе. Как он смотрел на тебя. Она, вероятно, даже не представляет себе, какую бомбу они подкладывают под свой двадцатилетний брак, приглашая тебя.

– Марк! Я отнюдь не намерена портить им юбилейную вечеринку.

– Конечно же я знаю, что не намерена. Только обещай ни на секунду от меня не отходить.

Каролина невольно рассмеялась:

– Ох, Марк! Здорово все-таки иметь такого мужа, как ты. Мужа, который меня стережет. Охраняет.

Теперь настал мой черед наклонить голову набок и лукаво посмотреть на нее.

– Что ты наденешь? – спросил я.

10

Всем отцам больше хочется иметь сына, а не дочь. И всем матерям, кстати, тоже. Медицинскую биологию нам читал профессор Херцл. И уже на первом курсе подробно остановился на инстинкте. «Инстинкт истребить невозможно, – говорил Херцл. – Цивилизация может сделать инстинкт незримым. Культура и право заставляют нас держать инстинкты в узде. Однако инстинкт всегда рядом. Ждет, когда человек зазевается, и наносит удар».

Профессор Аарон Херцл. Если кому-то это имя кажется знакомым, подтверждаю: я действительно говорю о том самом Аароне Херцле, которого позднее выгнали из университета по причине исследований головного мозга преступников. Ныне результаты исследований Херцла стали общественным достоянием, но в ту пору – в мои студенческие годы – подобные взгляды можно было высказывать лишь шепотом. Тогда еще верили, что человек по сути своей добр. Каждый человек. Плохой человек способен исправиться, так тогда было принято считать. Каждый плохой человек.

«В сущности, „око за око, зуб за зуб“ куда ближе человеческой натуре, чем мы осмеливаемся признать в открытую, – заявлял Херцл. – Ты убиваешь убийцу брата, тесаком кастрируешь насильника жены, отрубаешь руки грабителю, вломившемуся в твой дом. Правосудие зачастую лишь с бесконечными отсрочками выносит такой же итоговый приговор. Смерть. Уничтожение. Мы хотим, чтобы убийцы и насильники никогда больше не разгуливали по нашим улицам. Когда отец умирает, эстафету принимает сын. Он вышвыривает захватчиков из дома и убивает варваров, пытавшихся изнасиловать его мать и сестер. При родах не только отец, но и мать облегченно вздыхают, когда новорожденный оказывается мальчиком. Таковы факты, и даже два тысячелетия цивилизации их не истребили. Да что я! Два тысячелетия? Так было еще позавчера. Всего два-три десятка лет назад. Нельзя забывать, откуда мы ведем происхождение. Милые, забавные, мягкиемужчины – отлично! Только это ведь вопрос роскоши. В концлагере милых, забавных мужчин в помине нет».

Хочу предупредить недоразумения. Я люблю своих дочерей. Больше всего и всех на свете. Просто я стараюсь быть честным. Мне хотелось сына. Мучительно, чуть не до боли. Сына. Мальчика. Перерезая пуповину, я думал об этом инстинкте. Юлия. С самого ее рождения не было для меня ничего дороже. Моя девочка. Любовь с первого взгляда. Любовь, от которой на глаза набегают слезы. Но инстинкт и впрямь оказался сильнее. В другой раз получится, нашептывал он мне. В течение двух ближайших лет возможна вторая попытка. Появление Лизы поставило точку. Некоторое время мы подумывали о третьем ребенке, но меня не очень-то увлекала перспектива обзавестись третьей дочерью. Так уж оно устроено. Вероятность, что родится третья дочь, в сто раз больше вероятности рождения сына. Мужчины, имеющие трех или больше дочерей, вызывают смех. Для меня настало время примириться с фактами. Научиться жить с ними. Я начал сопоставлять плюсы и минусы. Как сопоставляешь плюсы и минусы сельской и городской жизни. В сельской местности видно больше звезд, там тише, спокойнее и воздух чище. Зато в городе жизнь кипит прямо под боком. Шуму, конечно, многовато, однако не надо ехать за семь километров, чтобы купить газету. Есть кинотеатры и рестораны. За городом больше насекомых, в городе – трамваев и такси. Вероятно, нет нужды пояснять, что в моих расчетах сельская местность означала девочку, а город – мальчика. Люди, живущие в сельской местности, отчаянно изощряются, стараясь даже минусы представить как плюсы. Всего через час я уже в городе, говорит сельский житель. Могу сходить в кино или в ресторан, но всегда радуюсь, что вернусь обратно в тишь природы.

Час туда, час обратно – дистанцию, разделяющую для тебя дочь и сына, лучше выразить невозможно. После рождения Лизы я удовольствовался сельской жизнью. Решил примириться с минусами, а главное – наслаждаться плюсами. Девочки менее неугомонны. Девочки ласковее. Комната девочки пахнет приятнее, чем комната мальчика. О девочках нужно беспокоиться больше, чем о мальчиках, всю твою жизнь. В котором часу им положено быть дома после школьного праздника – тут сроки совсем не те, что у мальчиков. От школы до дома полно темных велодорожек. С другой стороны, все дочери влюблены в своего отца. И вечно сражаются с матерями за жизненное пространство. Каролине иной раз приходится туго. «Из-за чего опять сыр-бор?!» – в отчаянии крикнула она, когда Юлия захлопнула у нее перед носом дверь своей комнаты. «А ты что смеешься? – спросила она у меня, когда Лиза затем, вращая глазами, подмигнула мне. – Что бы ты ни делал, все всегда правильно. А со мной что не так? Что такое ты делаешь, а я нет?»

«Я их отец», – ответил я.

– А где в точности он играет, пап? – спросила Лиза, когда мы парковали машину в нескольких улицах от дома Ралфа Мейера. Сперва мы проехали мимо, вдоль живой изгороди, потом вдоль садовых кустов в одном из тихих и довольно дорогих районов нашего города. Меж кустов можно было видеть гостей, с рюмками и тарелками в руках они стояли на лужайке. В воздухе висел дымок, видимо от барбекю: мы опустили боковые стекла и тотчас почуяли аромат жареного мяса.

– Он в первую очередь знаменитый театральный актер, – сказал я. – По телевизору выступает не так часто.

Для Лизы знаменитый актер – тот, кто снимается в киноили по меньшей мере в телесериалах, которые передают изо дня в день. Вероятно, еще и молодой актер, не старше Брэда Питта, во всяком случае. Никак не в возрасте Ралфа Мейера, устроившего вечеринку, потому что двадцать лет прожил в браке с одной женщиной.

– В театре тоже можно стать знаменитым? – озадаченно спросила девочка.

– Лиза! Не прикидывайся дурочкой! Конечно, можно. – В ушах у Юлии были наушники айпода, но они явно не мешали ей следить за нашим разговором.

– А что, даже спросить нельзя? – сказала Лиза. – Можно там стать знаменитым, пап? В театре?

Мы отнюдь не планировали заранее взять с собой дочерей на вечеринку к Ралфу Мейеру. Но, поскольку дело было в субботу днем, предложили им такой вариант. Поначалу ни та ни другая интереса не проявили. Однако за полчаса до отъезда, к нашему удивлению, сообщили, что тоже поедут.

«Почему? Это совершенно необязательно, – сказал я. – Мы с мамой вернемся через часок-другой».

«Юлия говорит, что там, наверно, будут знаменитости», – сказала Лиза.

Я посмотрел на Юлию.

«Что ты так смотришь? – спросила она. – Разве нет?»

И вот теперь, когда я запер машину и мы шли мимо кустов и живой изгороди к дому Мейеров, я пытался сформулировать ответ на вопрос младшей дочери. Да, думал я, в театре по-прежнему можно стать знаменитым, только известность эта совсем не такова, как пятьдесят лет назад. Было несколько попыток запечатлеть талант Ралфа Мейера и перед камерой – с весьма сомнительным результатом. Помню полицейский сериал, снятый с показа после восьмой серии, и серьезность, с какой Ралф Мейер произнес фразу: «В участке ты мне все расскажешь, парень!» Эта серьезность не вызывала ничего, кроме смеха. И его роль руководителя Сопротивления в фильме «Мост через Рейн», самом дорогостоящем нидерландском фильме всех времен, тоже успехом не назовешь. Из всей картины мне запомнились только штурм полицейского управления в Арнеме и реплика: «Надо пулю в лоб пустить этой немецкой подстилке!» Ралф Мейер старался выглядеть сдержанным, когда произносил эту фразу, но во взгляде читалось главным образом недоумение. Поскольку герой Сопротивления весом больше сотни килограммов выглядел неправдоподобно, он сидел на диете. И явно сбросил не один килограмм, но потеря веса не сделала его худощавее, тело казалось попросту дряблым. И за полчаса до конца фильма, стоя перед расстрельным взводом, он, по всей видимости, испытывал в первую очередь облегчение. Наверно, радовался, что все кончилось и можно наконец-то сходить в передвижной буфет за булочкой.

– Многие люди до сих пор ходят в театр, – сказал я. – Для них Ралф Мейер знаменитость.

Лиза повернулась ко мне лицом и одарила самой ласковой улыбкой:

– Ну да, ясно, пап.

11

Порой прокручиваешь жизнь вспять, хочешь посмотреть, в какой точке она могла бы принять другое направление. И говоришь: Вот! Смотри, вот оно!.. Я как раз говорю, что мы могли бы провести отпуск в тех краях и, пожалуй («В самом деле. Да. Почему бы нет? Кто знает?»), ненадолго заехать к ним. Чем плохо? В самом конце вечеринки, когда мы прощались и уже давным-давно стемнело, оба они – Ралф и Юдит – впервые упомянули про дачный дом.

Останавливаешь пленку, потом кадр за кадром возвращаешься назад. Вот Юдит обнимает Каролину, целует ее в обе щеки. «Мы пробудем там с середины июля до середины августа, – говорит она. – Так что, если окажетесь поблизости…» Еще несколько кадров назад: Ралф Мейер смеется над анекдотом, который невозможно понять, а теперь даже и не вспомнишь. «Этим летом мы сняли дачный дом, – говорит он затем. – Дом с бассейном, неподалеку от пляжа. Захотите – приезжайте без церемоний. Места хватит. – Он хлопает меня по плечу. – И Алекс будет рад, как я полагаю». Он подмигивает и смотрит на мою старшую дочку. На Юлию. Но Юлия отворачивается от нас, делает вид, что не слышит.

Алекс – их старший сын. Я стоял рядом, когда его познакомили с Юлией. В холле, едва только мы вошли. Такое видишь нечасто, а потому замечаешь сразу. Искру. Которая буквально проскакивает между двумя людьми.

– Как вам эта идея? – спросила Каролина у дочерей на обратном пути. – Заехать к ним во время отпуска?

С заднего сиденья не ответили. В зеркало я видел, что Юлия мечтательно глядит в окно, а у Лизы уши заткнуты наушниками плеера.

– Юлия! Лиза! – Каролина положила руку на спинку сиденья, повернулась назад: – Я задала вам вопрос.

– Да? – переспросила Юлия. – Какой?

Жена вздохнула.

– Я спросила, как вам идея заехать к ним во время отпуска.

– Без разницы, – сказала Юлия.

– Мне показалось, мальчик тебе весьма понравился. Мы вас, считай, вообще не видели.

– Ма-ам…

– О-о, извини. Просто я подумала: может, тебе по душе повидать его еще разок. На каникулах.

– Мне без разницы, – повторила Юлия.

– А ты, Лиза, что думаешь? – спросила Каролина. Ей пришлось чуть ли не кричать, тогда только Лиза сняла наушники. – Как по-твоему, нам стоит заехать к этим людям во время отпуска? Они сняли дом у моря. Дом с бассейном.

Вместе с младшим братишкой Алекса и еще несколькими детьми Лиза провела весь вечер в уголке гостиной, где они смотрели DVD и играли в компьютерные игры на игровой приставке к висящему на стене огромному плазменному телевизору. Томас! Удивительно, я сразу вспомнил его имя. Томас. Алекс и Томас. На вид Томас ровесник Лизы, а вот Алекс на год-полтора постарше Юлии. Ему лет четырнадцать или пятнадцать. Вполне миловидный мальчик с кудрявыми светлыми волосами и довольно низким для его возраста голосом. Во всех его движениях, как в походке, так и в манере поворачивать голову, чтобы посмотреть на собеседника, сквозила какая-то деланная медлительность, словно он пытался изобразить заторможенную, замедленную версию себя самого. Томас скорее гиперактивен: суматошный, шумный. В углу возле плазменного телевизора регулярно падали стаканы и коробки с чипсами, и остальные дети громко хохотали над его шуточками.

– Ого, с бассейном! – сказала Лиза.

Войдя в их дом, я сперва бесцельно побродил по гостиной и кухне, потом прогулялся по саду. Многих из гостей я вроде как знал в лицо, правда не всегда мог сообразить откуда. Был там и кое-кто из моих пациентов. Большинство наверняка впервые видели меня не на работе, в обычной одежде и с растрепанными волосами, чем и объясняется, что они в свой черед смотрели на меня как на человека, который кажется знакомым, только не припомнишь, где ты его встречал. Я не рвался им помогать. Кивал и шел дальше.

Ралф стоял возле барбекю, в кухонном фартуке с надписью «I LOVE NY». Протыкал сосиски, переворачивал гамбургеры, сдвигал на блюдо куриные крылышки.

– Марк! – Он наклонился, запустил руку в синюю сумку-холодильник, достал полулитровую банку «Юпилера». – А где твоя жена? Надеюсь, ты привез с собой свою красотку-жену?

Он сунул мне в руку ледяную банку с пивом. Я посмотрел на него. И волей-неволей рассмеялся.

– Что смеешься-то? – спросил он. – Неужто скажешь, что дерзнул явиться один?

Я обвел взглядом сад, будто ища Каролину. Но искал кой-кого другого. И углядел ее почти сразу же. Она стояла возле раздвижной стеклянной двери, из которой я совсем недавно вышел наружу.

Она тоже меня заметила. Помахала рукой.

– Пойду посмотрю, где она, – сказал я.

Тут я сперва должен сказать несколько слов о собственной внешности. Я не Джордж Клуни. Для ведущей роли в сериале про больницу не гожусь. Но, пожалуй, обладаю неким магнетизмом или, точнее, взглядом. Этот взгляд объединяет врачей всех рангов. Раздевающийвзгляд – другого эпитета я подобрать не могу. Взгляд, который видит человеческое тело таким, каково оно есть. Для нас это тело не имеет секретов, говорим мы взглядом. Вы можете закутать его в одежду, но под ней вы голые. Вот так мы смотрим на людей. Видим в них даже не столько пациентов, сколько временных обитателей тела, которое без регулярного профилактического обслуживания просто откажет.

Я стоял с Юдит на террасе, у раздвижной стеклянной двери. Из дома в сад журчала негромкая музыка. Что-то южноамериканское: сальса. Но никто не танцевал. Повсюду небольшие группы увлеченных разговором людей. Мы, Юдит и я, не бросались в глаза. Тоже составляли группку.

– Вы давно здесь живете? – спросил я.

Оба мы уже держали в руках пластмассовые тарелки, только что наполненные у буфета в гостиной. У меня преобладали мясные закуски, французский сыр и что-то с майонезом, у нее – помидорчики, тунец и какая-то серовато-зеленая штука, похожая на лист артишока, но наверняка вовсе не артишок.

– Это дом моих родителей, – ответила Юдит. – Мы с Ралфом несколько лет прожили на барже. Мило, романтично, назовите как угодно, но, когда родились мальчики, стало попросту тесно и неудобно. К тому же все время боишься: двое малышей, а вокруг день-деньской вода. Да и нам самим здорово надоело. По горло были сыты житьем на барже.

Я засмеялся, хотя, строго говоря, она не сказала ничего смешного. Но по опыту я знал, как это подействует: чем раньше в разговоре с женщиной находишь повод засмеяться, тем лучше. Они, женщины, не привыкли, чтобы над их словами смеялись. Думают, что неостроумны. Большей частью так оно и есть.

– А твои родители… – Недосказанный вопрос висел в воздухе, меж тем как я пластмассовой вилкой изобразил круг над своей тарелкой. В пределахтарелки, однозначно показывая, что спросил, живы ли еще ее родители.

– Отец умер. А мама решила, что для нее одной дом слишком велик, и переехала в квартиру в центре города. Ну а мой брат, который живет в Канаде, охотно согласился, чтобы дом перешел к нам.

– Ну и как? – поинтересовался я, сделав вилкой более широкий жест. За пределамитарелки. – Странно, наверное, жить в доме, где прошло детство? В смысле, ты ведь как бы возвращаешься во времени вспять. Когда была девочкой.

На слове «девочкой» я опустил взгляд. На ее рот. Жующий листик салата. Смотрел я недвусмысленно: как мужчина смотрит на рот женщины. Но и как врач. Тем особым взглядом. Ты можешь поведать мне о ртах еще больше, говорил этот взгляд. Для нас и рты не имеют секретов.

– Поначалу да, – кивнула Юдит. – Поначалу было странно. Казалось, родители по-прежнему живут в этом доме. Я бы не удивилась, встретив их где-нибудь – в ванной, на кухне или здесь, в саду. Скорее отца, а не маму. В смысле мама, конечно, регулярно к нам приезжает, и с нею обстоит по-другому. Она и сейчас где-то здесь, ты наверняка ее видел. Но мы тогда довольно скоро все перестроили. Сломали стены, из двух комнат сделали одну, перенесли кухню в другое место и так далее. И это ощущение ушло. Не полностью, но все-таки.

Рот – это механизм. Инструмент. Он вдыхает кислород. Пережевывает и проглатывает пищу. Проверяет, не слишком ли горячо или, наоборот, холодно. Между тем я опять смотрел Юдит прямо в глаза. Смотрел на нее все время, пока размышлял о ртах. Взгляд красноречивее слов. Клише, конечно. Но и клише красноречивее слов.

– А твоя собственная комната? – спросил я. – Девичья комната? Ее вы тоже переделали?

Произнося слова девичья комната, я на долю секунды зажмурил глаза, а потом глянул вверх, на верхние этажи дома. Это была просьба. Просьба показать мне ее давнюю девичью комнату. Прямо сейчас или чуть позже. В девичьей комнате мы посмотрим старые фотографии. Старые снимки из фотоальбома. Сидя на краю односпальной кровати, которая прежде была ее девичьей кроватью. Юдит на скамеечке. В бассейне. С одноклассниками на школьном дворе, позируя фотографу. Потом я, улучив минуту, заберу у нее из рук альбом и мягко, но настойчиво заставлю лечь на кровать. Лишь ради проформы она будет сопротивляться. Смеясь, упрется ладонями мне в грудь, попытается оттолкнуть. Но фантазия окажется сильнее. Давняя фантазия, которой столько же лет, сколько девичьей комнате. Приходит доктор. Мерит температуру. Кладет ладонь тебе на лоб. Выпроваживает родителей, присаживается на край кровати.

– Нет, – сказала Юдит. – Моя давняя девичья комната теперь принадлежит Томасу. Он сам покрасил стены. Они теперь красные с черным. А раньше, если тебе интересно, были сиреневые с розовым.

– А на кровати у тебя было множество сиреневых и розовых подушек и куча плюшевых зверей, – сказал я. – И постер с… – Берегись назвать поп-звезду или киноактера слишком рискованно, слишком уж привязанно к определенному времени. – …с тюленем. Очень милым тюленем.

Здесь я должен помимо наружности сказать кое-что о своем характере. Я веселее, чем большинство мужчин. Судя по анкетам дамских журналов, большинство женщин включает в списки любимых мужских качеств чувство юмора. Когда-то давно я думал, что это вранье. Вранье, скрывающее, что они всенепременно выберут скорее Джорджа Клуни или Брэда Питта. Но со временем я понял: все обстоит иначе. Говоря о «чувстве юмора», женщины вовсе не имеют в виду, что им хочется постоянно умирать со смеху над шуточками большого острослова. Они имеют в виду другое: мужчина должен быть веселым. Не острословом, а просто веселым. В глубине души все женщины боятся в конце концов заскучать в обществе слишком красивых мужчин. Эти мужчины прекрасно знают, как превосходно выглядят в зеркале. Считают, им незачем прилагать усилия. Женщин хватает с избытком. Но вскоре после брачной ночи ему уже совершенно нечего сказать. Воцаряется скука. Да и утомительно, когда целый день рядом мужчина, восхищенный собственным отражением. С утра до вечера, каждый день. Время оборачивается прямой дорогой среди красивого, но унылого пейзажа. Пейзажа, который никогда не изменится.

– Почти угадал, – сказала Юдит.

– Лошадь. Или нет, пони. Ты читала книги про лошадей.

– Верно, иногда читала. Но на постере была не лошадь. И не пони.

– Папа…

Меня тронули за локоть, и я посмотрел в ту сторону. Юлия с медлительным мальчиком, который немногим раньше за руку поздоровался со мной и имя которого – Алекс – я успел забыть. Чуть дальше стояли еще два мальчика и две девочки.

– Можно, мы сходим за мороженым? – спросила Юлия. – Тут недалеко.

По временнóму раскладу момент был и плохой, и хороший. Вполне вероятно, что нашу легкую разгоряченность, наш словно бы невинный разговор о девичьих комнатах, постерах с тюленями и книгах про лошадей уже не возобновить. С другой стороны, моя тринадцатилетняя дочь стояла здесь как живое свидетельство, что этот веселый мужчина, сиречь я, сумел зачать ребенка. И не просто ребенка, а мечтательное белокурое существо, с первого взгляда взбудоражившее гормоны пятнадцатилетнего мальчишки. Скажу напрямик: я испытываю огромное удовольствие, когда бываю с дочерьми в таких местах, где все могут видеть нас вместе. В уличном кафе, в супермаркете, на пляже. Люди смотрят. Я вижу, как они смотрят. Вижу и о чем они думают: Господи Иисусе, какие же удачные дети! Какие красивые девочки!Секунду спустя они думают о собственных детях. И начинают ревновать. Я чувствую завистливые взгляды. Они ищут изъяны: не вполне ровные зубы, дефект кожи, визгливый голос. Но ничего не находят. И тогда злятся. Злятся на отца, которому посчастливилось больше, нежели им. Биология сильна. Некрасивого ребенка тоже любишь всей душой. Но тут дело другое. Ты счастлив, владея трехэтажным домом, однако затем тебя приглашает на обед некто, у кого в саду есть еще и бассейн.

– И где же это? – спросил я как можно спокойнее. – Куда вы пойдете за мороженым?

Я смотрел на медлительного мальчика так, как любой отец смотрит на мальчишек, собирающихся с их дочерьми за мороженым. Если хоть пальцем ее тронешь, убью. С другой стороны, внутренний голос нашептывает, что нужно смириться. Настал переломный момент, когда защитник-отец должен отступить ради существования вида. Тоже биология.

– Это недалеко, – сказала Юдит. – Надо пересечь оживленную улицу, но там есть светофор.

Я посмотрел на нее. Хотел было сказать: «Моей дочке тринадцать, и она уже ездит в школу без провожатых», – но вовремя прикусил язык. Сделал вид, будто размышляю. Пойду ли на уступки. Славный, заботливый отец. А в первую очередь веселый.

– О’кей, – сказал я, обращаясь к мальчику. – Приведешь ее обратно в целости и сохранности?

Засим мы снова остались вдвоем, Юдит и я. Но та минута вправду канула в прошлое. Будет ошибкой возобновлять разговор о постерах с тюленями и книгах про лошадей. О девичьих комнатах. Как мужчина я мгновенно потерплю крах. Видно, других тем для разговора у него нет, подумает женщина и сочинит предлог, чтобы уйти: «Схожу-ка я на кухню, гляну, готов ли пирог».

Я смотрел на Юдит. Вернее, удерживал ее взгляд. Я заметил, как она посмотрела на мою дочь. Взглядом старым как мир. Хорошая партия, говорили ее глаза. Хорошая партия для моего сына. Теперь мы смотрели друг на друга. Я еще подыскивал нужные слова, но глазами уже сказал все. Юдит незачем ревновать и злиться на меня. Сын у нее тоже удачный. И тоже хорошая партия. Спокойно отпустив с ним Юлию, я лишь подтвердил то, что каждый мог видеть своими глазами. Девяносто процентов женщин считают женатого мужчину более привлекательным, чем неженатого, заявлял Аарон Херцл, мой преподаватель медицинской биологии, еще тогда, годы назад. Мужчину, у которого уже кто-то есть. Женатый мужчина, предпочтительно с детьми, уже доказал свои способности. Доказал, что он может. А одинокий холостяк похож на дом, который слишком долго пустует. Что-то с этим домом не в порядке, думает женщина. И через полгода он пустует по-прежнему.