Текст книги "Хобби Холл, или Приключения русского кота в Туманном Альбионе"

Автор книги: Гэри Тэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Кстати, насчёт глаза. – Сокровищница воспоминаний миссис Моторхэд была поистине неистощима. – Глаза мистера Тримайла. Так вот, глаз у него по-прежнему стеклянный, да будет тебе известно! С того самого дня, как чёрт его дернул прогуливать свою несчастную Марию-Антуанетту в окрестностях ядерного полигона в штате Невада, который ты открыл тогда на соседней улице. Помнишь?

Помнил ли Дарлинг глаз мистера Тримайла? Дарлинга и самого интересовал этот вопрос. Но сколько же воды утекло с тех пор! И всё-таки Уильям был благодарен старушке за то, что она сохранила столь свежие воспоминания о благословенных днях, когда он, Уильям Дарлинг, прощался с детством, перед тем как превратиться в сурового мужчину для суровой жизни среди суровых взрослых людей.

Чайку? (Суровый жребий Дарлинга)

За чаем, когда в Дарлинге и его бабушке уже плескалось около двух пинт портвейна, миссис Моторхэд вернулась к утреннему разговору с доктором Океанопулосом.

– Уильям, – сказала она. – В пансионате доктора Океанопулоса (это наше психоневрологическое светило) произошла жуткая вещь… Ты не мог бы перестать таращить глаза, дорогой? Это сбивает меня с мысли… Так вот, там пропал пациент. Причём очень важный пациент. Тот, от пребывания которого в пансионате зависит судьба исследований доктора. Очень важных исследований… Уильям! Ради бога, почёсываться ты мог бы и в Лондоне! Стоило ли тащиться ради этого в такую даль?.. Доктор не исключает преступления. (Дарлинг судорожно зевнул.) У кота было много недоброжелателей.

– У какого кота, бабушка? – как можно непринуждённее спросил Дарлинг, бросая взгляд на пустой графин из-под портвейна.

– У Носкова, – отрезала миссис Моторхэд.

– Довольно странное имя для кота, ты не находишь? – поинтересовался Дарлинг у своей выжившей из ума (теперь он в этом не сомневался) бабушки.

– Он русский.

– А-а…

Только и сказал Дарлинг, вгрызаясь в датский медовый пряник, как будто на самом деле собирался его раскусить.

– Оставь пряник в покое, в конце концов! – разозлилась бабушка.

Дарлинг и сам уже какое-то время подумывал об этом, так что дважды повторять не пришлось.

– Ну хорошо. Где-то пропал кот по имени Носков. Возможно, не случайно. Не исключено даже, что имеет место преступление. Но мы-то тут при чём? Мало мне было котов в детстве?!

Дарлинг вдруг отчётливо вспомнил проклятого Ронни, кота миссис Пампкинбридж, которого однажды под вечер притащил в бабушкин дом на собственном ухе. Добрых полчаса под вопли Дарлинга и причитания соседок окаянного Ронни отдирали от уха. Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы миссис Пампкинбридж не пошла на крайние меры. В присутствии посторонних она торжественно поклялась коту, что лишит его минтая в томате на веки вечные, если он немедленно не отпустит бедного малыша. Ронни тут же покинул ухо Дарлинга, а с ним и дом миссис Моторхэд. Так что многострадальное ухо и по сей день оставалось в полном распоряжении Уильяма Дарлинга.

– Мы при том, что доктор Океанопулос любезно согласился заняться моим дворецким, – донёсся до Дарлинга бабушкин голос. – У него раздвоение личности.

– У кого?

– У дворецкого, чёрт возьми! – взревела миссис Моторхэд. – По-моему, это из-за двойной фамилии. Хотя его столько раз били по голове в разных кабаках, что…

– Что?

– А то, болван, что ты служишь в этом… как его… (Дарлинг тоже забыл, как называется Скотленд-Ярд, совсем это вылетело из Дарлинговой головы.) и мог бы заняться расследованием этого дела. Или как вы там называете то, что делается в подобных случаях. Здешние полицейские такие…

Так как слово «болван» было только что произнесено, миссис Моторхэд подобрала другое:

– …идиоты.

– Идиотов везде хватает, бабуля, – многозначительно сказал Дарлинг, сам не до конца понимая, что он имеет в виду.

– Короче говоря, ты немедленно поедешь в Хобби Холл и проведёшь там расследование. В противном случае я напишу в Лондон твоему начальству. Хотя сомневаюсь, что они тебя до сих пор ещё не раскусили!

– И это ты говоришь человеку, который еле передвигается на костылях?! Который…

– А я-то думаю, чего это он тут кривляется на одной ноге? Тебя что, ранили преступники? Бедный малыш! – В голосе пожилой леди Дарлингу померещилась какая-то тень сострадания. – И всё-таки поехать надо. Я уже обещала доктору. Наберись мужества. К тому же тебе там потребуется не нога, а голова, – с нескрываемым сожалением сказала миссис Моторхэд.

– Но, бабушка… – захныкал малыш Дарлинг.

– Никаких «но», мой милый! – прекратила дискуссию бабушка.

Затем она позвонила в Хобби Холл и сообщила Шульцу, который подошёл к телефону, что за детективом Уильямом Дарлингом необходимо прислать авто, так как он в данный момент ранен и передвигается на костылях с трудом.

– С кем? – уточнил Шульц.

– С трудом, – терпеливо повторила миссис Моторхэд, которая безгранично уважала Шульца.

– Понятно, мэм, – сказал Шульц, считавший миссис Моторхэд одной из достойнейших леди Британии. – Машина прибудет через восемь минут.

– Хорошо, Шульц. Мы ещё успеем попить чайку.

Попив чайку, Дарлинг едва держался на ногах. Точнее, на ноге. И Шульцу стоило немалого труда запихать его в «Моррис» со всеми этими чёртовыми костылями, которых было никак не меньше дюжины. На каждом шагу они попадались Шульцу под ноги. Наконец Дарлинг угомонился на заднем сиденье в позе смертельно раненного, но всё ещё опасного льва. Прослезившаяся миссис Моторхэд передала Шульцу узелок с кое-какими вещами для внука. Ибо Дарлинг до сих пор так и не снял свою шокирующую пижамку, которая грозила произвести фурор в заведении доктора Океанопулоса, где и без того проблем хватало. На прощание Шульц заверил миссис Моторхэд, что при первом же удобном случае переоденет её внука в более подобающие одежды, и машина тронулась.

К месту своих грядущих подвигов Уильям Дарлинг прибыл в состоянии полной каталепсии. Сильно, впрочем, смахивающей на тяжёлое алкогольное опьянение. По крайней мере опытный Шульц мысленно поставил именно такой диагноз. Поэтому по прибытии на место он потащил Дарлинга не парадным, а чёрным ходом, справедливо полагая, что излишняя шумиха только повредит ещё не начавшемуся расследованию.

Досье на Шульца

Угомонив Дарлинга, Шульц уединился на ночь в своём тесном солдатском будуаре. Войдя в комнату, он погрозил пальцем висящему на стене портрету бундесканцлера, уселся в продавленное котом кресло, напялил очки и развернул свежий номер «Русской Мысли».

Тут надо сказать, что году этак в 43-м Йозеф Шульц пришёл к убеждению (совершенно, кстати, справедливому), что в этом смертельно больном мире русские – практически единственный народ, с которым можно иметь дело. Никакого тебе английского лицемерия, никакого французского жеманства, никакой итальянской… (Шульц забыл слово), но тоже совершенно идиотской. А русские… Если что не так – дадут просто в морду, и дело с концом.

Даже не подозревая о существующих в мире философских теориях, по большей части бредовых, Шульц просто-напросто догадался, что русские и немцы в 20 веке заразились одной и той же отвратительной болезнью и восприняли подлейшую на земле веру – атеизм. И в результате восстали на Бога. А всё потому, что больше всех жаждали правды, да только позабыли, где её искать. Вот жидомасоны их и кинули, как только подвернулась возможность. Кроме того, он был абсолютно уверен, что вся так называемая Мировая История – просто бред сивой кобылы, склеротические воспоминания о несущественном. Ибо все действительно важные события происходят исключительно в человеческом сердце, и только в нём. Это он знал наверняка. Короче говоря, Шульц уважал русских (а может, и любил?) и видел в них товарищей по несчастью. Возможно, именно поэтому однажды тёмной ненастной ночью он вскочил с постели, отыскал в чемодане свой старый русско-немецкий разговорник, хлопнул стакан шнапса и приступил к изучению русского языка. Потом вошёл во вкус, начал слушать «Русскую Службу Би-би-си», покупать «Мурзилку» в ларьке на Пикадилли и даже записался в библиотеку при посольстве Империи Зла. Правда, там его вскоре стали шантажировать «Вестником Свекловода» (№ 7 за 1958 год), который он якобы не сдал вовремя. В ответ на вопрос Шульца («Штоше тепер телайт?») ему открыто предложили сотрудничество на погибель Соединённому Королевству и всему блоку НАТО. К тому времени словарный запас Шульца был ещё слишком мал, поэтому в дальнейшей дискуссии с библиотекаршей-ГРУшницей ему пришлось использовать практически один мат, который он помнил ещё с окопов. Однако с годами русский язык Шульца становился всё более могучим, так что в последнее время он всё чаще стал задумываться, а не пора ли ему, наконец, приступать к Антрюшенке Платонофу?

Неизвестно почему, но Йозеф Шульц, знавший русский, в общем-то, понаслышке, сильно тосковал по Андрею Платонову, придумавшему новый язык, так подходящий нашему времени, когда человек уже ступил одной ногой в ад. Может быть, этот немецкий старик тоже был гением сострадания?.. Кто его знает?..

Шульц и сам не заметил, как задремал над «Русской Мыслью», как всегда изобиловавшей сослагательными наклонениями и деепричастными оборотами. А приснилось ему вот что.

В коридоре послышалась сдержанное мяуканье и толерантная возня. Шульц поднялся, открыл дверь, взял кота на руки, внёс в комнату и посадил на стол. Носков огляделся, нехотя перекусил обнаруженным на столе куском голландского сыра, кряхтя, перелез на кровать, улёгся поудобнее и закрыл глаза. А Шульц сел в кресло, раскрыл газету, в которой излагались мысли, время от времени приходящие в головы русской эмиграции, откашлялся и сказал:

– Фот послушай.

Кот и ухом не повёл.

– Послушай, гофорю, – возвысил голос Шульц, которого порой раздражал самодовольный нигилизм этого русского кота. – Тут про манифест Госутарь Император Николай Алексантрофич ф тефятьсот пятом готу.

Кот открыл один глаз, и Шульц приступил к чтению.

Расследование, которому не бывать

Проснувшись на следующее утро, Уильям Дарлинг тут же об этом пожалел. Состояние было тяжелейшее. Это стало ясно в первые же мгновения. «О, смерть! Зову тебя…» – говаривал в таких случаях Уильям Шекспир, пьянчуга из Стрэтфорда (на Эвоне). И лучше его не скажешь. Чтобы поскорее вернуть себе позитивное отношение к миру, Дарлинг немедленно приступил к «седативному медитированию», как он это почему-то называл.

Для начала перед закрытыми глазами Дарлинга появилась кухня в его кенсингтонском гнёздышке. Чуть позже он увидел себя входящим туда под руку с милой Джун. Они весело болтали о том о сём. Потом Дарлинг открыл блестящую круглую дверцу и помог жене пролезть в довольно узкое отверстие стиральной машины. Джун радостно улыбнулась ему через прозрачный пластик, и Дарлинг, послав ей воздушный поцелуй, нажал кнопку запуска всех двенадцати программ. Включая отжим и сушку. Машина работала прекрасно, так что барабан вращался почти бесшумно. На душе стало легко. Всё же для полного спокойствия Уильям врубил кассету с любимым до-мажорным концертом «Блэк Саббат», который умиротворял его как нельзя лучше. Неземной покой проник в каждую клеточку Дарлингова тела. И это было восхитительно!

Уильям открыл глаза и пришёл в себя. Ему было так хорошо и легко, что он и думать забыл о виртуальном прокручивании Джун в электромясорубке, имевшейся для этих целей на кухне. Дарлинг снова чувствовал себя старым добрым Уильямом С. Дарлингом, готовым встретить любой из грядущих вызовов судьбы.

Взгромоздясь на верные костыли, он прошёлся по незнакомой пыльной комнате. Теперь уже ничто не пугало его здесь. Даже собственное отражение в тусклой глубине расколотого викторианского зеркала. Он принялся с интересом разглядывать полные нежного лиризма литографии с картин Иеронима Босха, в изобилии развешанные по стенам комнаты. Внутри Дарлинга было тихо и радостно, внутри Дарлинга восходило солнце.

В дверь постучали, и на пороге появился Шульц. Дарлинг ласково улыбнулся незнакомцу. Наверное, так улыбался своим полночным гостям старина Фома Торквемада [10] , когда те заглядывали на огонёк в его холостяцкий подвал.

– Доброе утро, сэр, – сказал человек и улыбнулся так широко, что на какое-то время потерял контроль над мышцами своего старого, доброго, ласкового, приветливого, располагающего, простодушного, честного, порядочного, наивного, славного, милого и т. д. лица.

– Доброе утро, – приветствовал Дарлинг филейную часть Шульца, в то время как остальной Шульц полез под кровать в поисках закатившейся туда челюсти.

– Прошу прощения, сэр. Сию минуту её отыщу, – прошамкал Шульц из-под кровати. – Она у меня очень хорошо блестит в темноте.

– Железная, что ли? – спросил Дарлинг, шаря под кроватью костылём и уже в третий раз натыкаясь на лоб Шульца.

– Что вы, сэр! Кому бы в сорок третьем году пришло в голову выбрать себе железную челюсть? – сказал Шульц, вылезая из-под кровати. – Чистое золото, сэр, чистое золото!

И старик принялся протирать своё сокровище ковриком, подобранным под кроватью.

– В самом деле, – согласился Дарлинг, что-то читавший о калифорнийской золотой лихорадке. – Я как-то об этом не подумал.

Шульц запихал челюсть в рот.

– Доктор Океанопулос просит вас пожаловать к нему в кабинет, сэр. Завтрак будет подан там.

– А что на завтрак? – живо отозвался Дарлинг. – То есть я хотел сказать… Впрочем, уже неважно. Куда идти?

– Направо по коридору, сэр… Но, честно говоря, идти лучше в брюках… В пансионате имеются дамы, прошу прощения. У меня, кстати, есть отличные брюки. Вчера их передала мне миссис Моторхэд, ваша бабушка.

– Боже мой, точно! – вскричал Дарлинг, хлопая себя по лбу. – А я-то думаю, где мы с вами встречались? Ну конечно! И как поживает моя бабушка?

– По-моему, неплохо, сэр, по-моему, неплохо, – сказал Шульц довольно рассеянно.

Ему вдруг показалось, что сыщик в чём-то его подозревает. Иначе к чему этот идиотский вопрос? Так… Значит, ещё не успев надеть штаны, этот Дарлинг уже приступил к расследованию… И Шульц решил быть начеку. Впрочем, он всегда был начеку. Просто сейчас Йозеф Шульц посоветовал себе ввести режим более строгого начеку, чем обычно. Раз уж его тут начали подозревать чёрт знает в чём. Но Шульца голыми руками не возьмёшь!

Ещё немного о Шульце

Он вспомнил, как много лет назад, ещё во время войны, фельдфебель по фамилии Кант поймал его в кровати одной красавицы-цыганки. Кант устроил жуткий скандал. Он так орал, что Шульц был вынужден напомнить ему о соблюдении мер секретности в прифронтовой полосе. Тогда только Кант немного поостыл и пошёл искать штаны, которые снял в сенях. Когда он вернулся с новыми угрозами, Шульц доложил ему, что находится в кровати с цыганкой исключительно по службе. Дело в том, что муж красавицы был довольно известным в тех краях партизаном или что-то в этом роде, и Шульц намеревался его схватить. Для этого он и устроил засаду в таком неожиданном для партизанского вожака месте. Фельдфебелю пришлось принять объяснения Шульца к сведению. Обмозговав всё это как следует, он предложил лежать в засаде по очереди, и Шульц был вынужден согласиться. Цыганку никто не спрашивал. Так они и сторожили до утра, пока девица не заявила, что пора ей доить корову. Тогда Шульц с Кантом надели штаны и отправились в казарму. Ибо время завтрака неумолимо приближалось. Разумеется, никакого рапорта от фельдфебеля Канта майор Гегель в то утро не дождался. Да он его, честно говоря, и не ждал, так как помогал красавице-цыганке доить ту самую корову.

Вот что значит (сказал себе ещё тогда и повторил сейчас Шульц) всегда быть начеку.

Потом он принёс брюки, рубашку и пиджак. Пиджак очень понравился Дарлингу. Надев его прямо на костыли, он долго разглядывал себя в зеркале. Потом спросил Шульца, стоит ли нарушать создавшуюся гармонию какими-то невразумительными штанами? Но старомодный Шульц настоял на традиционных формах. И, скрепя сердце, Дарлинг напялил брюки.

Потом, заскочив на полчасика в уборную, он направил свои костыли в сторону берлоги Океанопулоса. За завтраком тот должен был ввести Уильяма в курс происходящих здесь событий.

В лапах доктора. Часть первая

– А! – закричал Океанопулос, увидев Дарлинга в дверях. – Добро, как говорится…

Тут он замолчал, потому что забыл, что говорят дальше. Дарлинг тоже понятия не имел, что там и как говорят. Впрочем, сейчас это его меньше всего интересовало. Такое впечатление произвёл на него доктор. Если, конечно, это был доктор. В чём Дарлинг очень и очень сомневался. По крайней мере на первый взгляд собеседник Уильяма походил на самого что ни на есть настоящего завсегдатая психиатрической лечебницы. Причём из тех, кого периодически связывают. Дарлинг, конечно, не был специалистом в области психиатрии, но уж, как надеть на этого парня смирительную рубашку (так, кажется, называется эта штука), он бы сообразил.

«Очевидно, в заведении доктора Океанопулоса царят передовые методы лечения, основанные на полном (может быть, даже слишком полном) доверии к пациентам», – подумал Дарлинг не без тени ужаса.

Тем временем человек приблизился к нему и протянул руку, в которой, к счастью, ничего не было. Он сказал:

– Океанопулос. Очень рад.

– Дарлинг, – прошептал Дарлинг и схватил руку доктора.

– Прекрасно, прекрасно, мистер Дарлинг. Вы очень вовремя, – сказал Океанопулос, увлекая Уильяма к столику в углу.

Они сели за стол, и доктор хлебосольным жестом указал на угощения. Уж как не был взволнован Дарлинг последними событиями, но аппетита это его, слава Богу, не лишило. Вообще, на свете было немного вещей, способных лишить аппетита Уильяма Дарлинга, совсем немного. Дарлинг отставил костыли и приступил к завтраку. И всё-таки детектив был взволнован. Доктор отметил это, наблюдая, как тот при помощи ножа и вилки пытается расправиться с полной окурков пепельницей. Дело в том (и это не ускользнуло от внимания доктора), что вилку его гость держал в правой руке, а нож, соответственно, в левой.

– Ситуация не из лёгких, Даунинг, – сказал доктор и, видя, как трудно тому приходится с пепельницей, подкатил к Дарлингу яйцо вкрутую. Мисс Кукконен бесподобно варила такие яйца.

Дарлинг набросился на яйцо, как будто оно было страусиным, а сам он голодным австралийским какаду.

– Да, я кое-что слышал от бабушки… – сказал Дарлинг, запихивая в рот кусок хлеба с прилипшей к нему салфеткой. – У вас пропал кот. Не исключено похищение, а?

И он нервно подмигнул доктору.

Океанопулос не принял легкомысленного тона Дарлинга и немедленно попытался довести до сознания олуха (теперь он уже не сомневался, с кем имеет дело) всю серьёзность положения.

– Дело в том, дорогой мистер Данди, что это не простой кот, – сказал доктор, на всякий случай отодвигая от Дарлинга тарелку с едой, чтобы тот не отвлекался.

– Учёный? – спросил Дарлинг.

– Учёный здесь я! – раз и навсегда расставил точки над «и» Океанопулос. – Этот кот – основа всей нашей деятельности здесь. Я имею в виду её материальный аспект, разумеется. С пропажей кота мы теряем около сорока процентов финансирования исследований, которые я здесь провожу. Так что прошу вас со всей серьёзностью отнестись к возложенной на вас миссии.

– Конечно, доктор! Сделаю всё, что в моих силах, – заверил Океанопулоса Дарлинг, тихонько придвигая к себе тарелку.

– Что ж, мистер Дарлинг, – неожиданно попал в точку доктор, – очень хочу на это надеяться.

И Океанопулос принялся излагать события, предшествовавшие пропаже кота.

Внимательно выслушав рассказ безумного (вне всякого сомнения!) доктора, Дарлинг сделал для себя два вывода. Во-первых: во всём заведении Океанопулоса не было ни одного существа, которое можно было бы назвать хоть сколько-нибудь вменяемым. За исключением, пожалуй, кота. Тот вёл себя более-менее адекватно. И второе: это, по– видимому, и явилось причиной исчезновения животного, у которого были все основания опасаться за свой рассудок.

Придя к такому заключению, Уильям мысленно поздравил себя со столь удачно проведённым расследованием. Теперь оставалось только разыскать кота, если он скрывается где-то поблизости, и уговорить его не валять дурака и вернуться в лечебницу этого сумасшедшего Океанопулоса.

В этот момент доктор прервал оптимистические раздумья Дарлинга и обратил его внимание на одно обстоятельство:

– Скоро здесь должен появиться мистер Полисчукинг, адвокат кота. Это может серьёзно осложнить дело, мистер Даун.

– Сам ты даун! – воскликнул Дарлинг, а про себя подумал: «А это ещё кто такой?» Хотя надо было сделать всё наоборот.

Но доктор, казалось, ничего не заметил. Он сказал:

– По условиям контракта между мной и покойной княгиней Переедовой-Запойной, бывшей хозяйкой животного, мистер Полисчукинг осуществляет ежемесячный контроль за условиями проживания кота в Хобби Холле. Хотя о каком проживании можно говорить сейчас! После того как…

В этом месте доктор неожиданно разрыдался. Напряжение последних часов без кота дало, наконец, себя знать. Или что-то в этом роде. Отчаяние доктора было так велико, что его даже не удивил вопрос Дарлинга, который тот задал с совершенно невинным видом:

– А что такое Хобби Холл?

Океанопулос только укоризненно посмотрел на Дарлинга сквозь пальцы, которыми он стирал слёзы с перемазанного кетчупом лица.

Чтобы немного разрядить обстановку, детектив задал другой вопрос:

– Доктор, а почему вы возложили эту, как вы её называете, миссию на меня? Бабушка сказала, что здешние полицейские страдают некоторым, как бы это сказать… идиотизмом. Но, по-моему, это ещё не основание для того, чтобы… Короче говоря, где гарантия, что я тоже не идиот?

Доктор прекратил рыдания и энергично закивал головой:

– Совершенно резонная постановка вопроса, мистер Даунинг. Никаких гарантий. Но у нас нет другого выхода. К вашим услугам мы обратились исключительно потому, что хотим избежать огласки. Любой ценой. Даже если – поймите меня правильно – для этого придётся иметь дело с вами.

Дарлинг ничуть не обиделся на беспрецедентную в наше время прямоту Океанопулоса.

– Понятно, – сказал он, удовлетворённый возникшей ясностью. – Что ж, кажется, пора браться за дело.

Тут на лице доктора появилось выражение некоторого… нельзя сказать – ужаса, но как бы испуга за судьбу вышеупомянутого дела.

– Да-да! – поспешно согласился он. – Вчера я уже сообщил персоналу и пациентам, что прибывает новый больной. То есть вы.

– И какой же у меня диагноз? – полюбопытствовал Дарлинг.

– Ну-у… у вас промежуточная, не очень выраженная стадия мании величия и общее размежевание мозжечка. Вот и всё, в общих чертах.

– Размежевание?

– Ну да. Мозжечка.

– Понятно. И как я должен вести себя при таких недугах? – спросил Дарлинг.

– Да как угодно, – махнул рукой Океанопулос. – Кстати, костыли у вас для маскировки?

– Нет.

– А для чего тогда? – удивился доктор.

– У меня сломан голеностоп.

– Ах, вот оно что… – Доктор помолчал. – Видите ли, дорогой Дарлинг, пожалуй, два костыля… это слишком много в вашем случае.

– Что вы имеете в виду?

– Многолетний опыт общения с маниакальными больными (доктор бросил мимолётный взгляд на собеседника) говорит мне, что одного костыля пациенту с вашим диагнозом было бы вполне достаточно.

– Это почему это?!

– Понимаете, маньяк склонен переоценивать свои возможности. Он считал бы, что ему вполне хватит и одного костыля.

– Но я-то не маньяк!

– С чего вы взяли? – Не дождавшись от Дарлинга ответа, доктор продолжил: – Так что, боюсь, и вам придётся пользоваться только одним. Правым или левым, выбирайте сами. Тут у вас полная свобода.

– Что значит, правым или левым?

Дарлинг был обескуражен и перестал соображать.

– Правым или левым костылём, боже мой! – раздражённо сказал доктор.

– А-а… Но, доктор, может быть, я всё-таки похожу на двух? В конце концов, у меня ведь только промежуточная стадия.

Теперь соображать отказывался доктор.

– Какая ещё стадия? О чём вы?

– Ваш диагноз гласит: промежуточная стадия мании величия, – напомнил Дарлинг.

– Да? Ну и что?

– Может быть, на этой стадии ещё возможны два костыля?

Доктор впал в состояние, которое при желании можно было бы назвать задумчивостью.

– Ну что ж, пожалуй, – наконец отозвался он.

У Дарлинга камень с души свалился.

– Тогда за дело!

И он с воодушевлением принялся за пирог с черникой.

В лапах доктора. Часть вторая. Опция: Кларисса

Когда покончили с завтраком, Океанопулос предложил Дарлингу сигару. Тот взял четыре. Доктор зачарованно наблюдал, как детектив распихивает сигары по карманам своего пиджака. Поймав взгляд Океанопулоса, Дарлинг улыбнулся:

– Итальянский. Масса карманов. Все, знаете ли, под рукой.

Доктор оглядел кабинет, и ему бросилась в глаза масса предметов, которые наверняка поместились бы в карманах Дарлингова пиджака.

Океанопулос снял телефонную трубку.

– Мисс Бусхалтер, прошу вас зайти в мой кабинет… Боюсь, что через полчасика будет поздно… Ну не знаю, накиньте что-нибудь… Нет, не знаю… Потому что у меня нет никакого мнения о слаксах в горошек… А вот нет! Представьте себе… Понятия не имею… Розовый шарфик подойдет… Уверен, чёрт возьми! Жду… Что?

И доктор принялся объяснять ассистентке, как добраться до его кабинета.

Во время этого тягостного разговора Дарлинг невозмутимо разглядывал диплом Океанопулоса, висевший у того над головой в увесистой рамке и оставлявший кое-какую надежду на скорое падение. Но время шло… Так ничего и не дождавшись от диплома, Уильям принялся размышлять о том о сём. Уже задрёмывая, он вдруг вспомнил про кота, который тут пропал. Дарлинг решил подумать об этом.

Вообще-то он неплохо знал котов, немало повидал их на своём веку и был о них не лучшего мнения, чем Иосиф Сталин о тех, кто постоянно мешал ему строить коммунизм. Например, Дарлинг знавал одного кота, который кормился у его соседей в Кенсингтоне, шляясь при этом где попало по всему Лондону. Чуть завидев Дарлинга, этот негодяй принимался орать, имитируя вой полицейской сирены. Но самое удивительное: ни один башмак, запущенный Дарлингом в кота, так и не был найден. Мерзкая тварь завладевала орудием мести и навсегда утаскивала его неведомо куда.

Дарлинг даже выступал в суде в качестве ответчика по делу о мнимом похищении этого кота. Кажется, его звали Фрэнк. Отвечая на обвинения плешивого адвоката, нанятого соседями, Дарлинг высказал предположение, что скотинка просто ушла на блядки. Как всегда… За это он был немедленно приговорен к штрафу в семь фунтов. По словам слабоумного парня в парике, который, как выяснилось, и был судьей, употреблять такие выражения в судах Её Величества, видите ли, запрещено. Дарлинг не верил своим ушам! Человек же, к которому он весь день апеллировал в поисках справедливости, оказался вовсе не судьей, а мясником на пенсии с Тотнем Корт-роуд. Болван пришел в суд полюбоваться, как засудят обидчика бедной киски, злодея-полицейского. В тот раз Дарлинга оправдали за недостатком улик.

Каково же было его торжество, когда через пару дней котяра явился домой! А торжество Дарлинга было таково, что он просидел у Джерома дольше обычного и по пути домой рухнул с крыши супермаркета (куда забрёл впотьмах) на пальму у входа в этот самый супермаркет. На фотографиях в газетах сидящий на пальме Дарлинг выглядел немного растерянным.

Тут размышления Дарлинга о котах были прерваны вошедшей в кабинет девицей, на которую он и вытаращил глаза.

Сиреневые слаксы в горошек да розовый шарфик, только-то и надетые на мисс Бусхалтер, наверняка показались бы редакторшам глянцевого «Космополитэна» несколько легкомысленными для деловой женщины с утра. Во всём этом явно не хватало стиля. К счастью, в кабинете Океанопулоса находились только Дарлинг с Океанопулосом, абсолютные профаны в вопросах женской моды.

Доктор, привыкший к такого рода передрягам, быстренько накинул на плечи ассистентки медицинский халат, а Дарлинг глубоко затянулся потухшей сигарой.

– Вот что, мисс Бусхалтер, – сказал Океанопулос, когда ему с грехом пополам удалось прогнать мысль об удушении Клариссы. – Это мистер Шарфик… То есть я хотел сказать…

Он посмотрел на Дарлинга, как бы моля о помощи. Но чем же мог помочь ему несчастный Дарлинг, понятия не имевший о том, что хочет сказать доктор?

– Шарфик… – Мелодично пропела Кларисса и записала информацию в блокнотик. – Какая прелесть!

– Да не шарфик! Не шарфик, проклятие! – В конце концов, доктора осенило: – Дарлинг – вот это кто!

В эту минуту доктор Океанопулос жалел только об одном. Он жалел, что его не видит сейчас покойный профессор Мориарти, в своё время предрекавший студенту медицинского факультета Океанопулосу прекрасное будущее в качестве продавца газированной воды.

«Профессор и на этот раз ошибся!» – в который уже раз поздравил себя Океанопулос. Ибо многие годы пророчество Тиберия Огастэса Мориарти не давало ему покоя.

– Ах! Так это мистер Дарлинг, который будет искать этого… Боже мой, как его?.. Который сожрал мою помаду.

Дарлинга насторожило явно неприязненное отношение девицы к коту. И всё-таки он решил вычеркнуть её из ещё не составленного списка подозреваемых. (К этому времени Дарлинг успел начисто забыть свою собственную версию о добровольном уходе кота.) Уж очень ему понравилась Кларисса. Тут был бессилен даже Океанопулосов халат, прикрывавший одну из молочных желёз ассистентки.

– Как поживаете, мистер Дарлинг? – поинтересовалась девица.

– Как поживаете, мисс Бусхалтер? – в свою очередь навёл справки Дарлинг.

– Не, ну а вы-то как поживаете? – настаивала та.

– Да так, знаете… – прекратил препирательства Дарлинг, пристально вглядываясь в многообещающие ягодицы ассистентки.

Тут в беседу вмешался доктор.

– Ванесса, – сказал он Клариссе, – будьте любезны, покажите мистеру Дэмпингу его комнату и представьте, пожалуйста, другим пациентам. (Дарлинг невольно содрогнулся.) И прошу вас, не громыхайте вы так каблуками в коридорах! Крэншоу постоянно жалуется на бессонницу.

Вторая (в этом месяце) любовь Клариссы

Кларисса показала Дарлингу его спальню. Да так, что бедняге ничего другого не оставалось, как завалить её тут же на кровать. Костыли сильно сковывали движения и, восходя к вершинам наслаждения, Дарлинг попытался избавиться от них. Но страстная ассистентка так крепко вцепилась в него, что он слился с ней и костылями в одно целое.

Ощущение беспрецедентного счастья не покидало Уильяма С. Дарлинга всё то время, что он возился с Клариссой.

Наконец она покрыла его пятки (Дарлинг с утра так и ходил без носков!) последними поцелуями и затихла поперёк кровати в обнимку с одним из костылей. А измочаленный Уильям откинулся на подушку, не без труда вытащенную из-под беззаботной задницы Клариссы, и тоже собрался отдохнуть. Предаться, так сказать, отдыху. Предаться отдыху всегда было сокровенным желанием Дарлинга, сколько он себя помнил. А сейчас особенно. Но не тут-то было. Разбуженная возней с подушкой Кларисса вновь оседлала Дарлинга, и тут ему действительно пришлось туго. Еще немного, и доктору Океанопулосу пришлось бы подписывать свидетельство о смерти детектива У. С. Дарлинга, если бы в комнату не ввалился какой-то умалишённый в костюме семнадцатого века.