Текст книги "Ярость ацтека"

Автор книги: Гэри Дженнингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

37

Вечером накануне того дня, когда нам предстояло сняться с лагеря и направиться на юг, к Куикуилько, все члены экспедиции отправились в трактир, чтобы встретиться там с одним из крупнейших в колонии ученым, доктором Отейсой: он детально изучал пирамиду и измерил ее вдоль и поперек. Карлос дал денег старшему погонщику мулов, велев ему отвести всех наемных рабочих в пулькерию в Сан-Хуане, а для оставшихся в лагере охранников устроил настоящий пир, угостив их вином и жареной дичью. Меня он послал в деревню, велев раздобыть putas для солдат, а по возвращении вручил мне dinero и велел идти обратно в деревню: пить вино и развлекаться с женщинами.

Узнав про putas для охранников, я заподозрил неладное: ну сами подумайте, с чего бы это ученый из Барселоны стал так заботиться о солдатах. Похоже, мой хозяин что-то затевал и хотел заполучить весь лагерь в свое распоряжение.

Я решил незаметно держаться неподалеку и выяснить, зачем Карлосу понадобилось оставить лагерь без охраны. Сделав вид, будто отправился в деревенскую пулькерию, я вместо этого прихватил из палатки повара бутыль с вином, а у Карлоса – сигары и взобрался на Пирамиду Солнца, чтобы отдохнуть, выпить вина и насладиться украденными сигарами, прикрывая в темноте их огонек шляпой.

Я уже начал дремать, когда заметил приближавшуюся к лагерю со стороны Отумбы фигуру верхом на муле и напряг зрение, пытаясь разобрать, кто же это. Уже стемнело, но растущая луна светила ярко, и с моего наблюдательного пункта лагерь просматривался как на ладони.

Приблизившись к лагерю, ночной гость слез с мула, привязал его к кусту и направился к палатке Мануэля Диаса, военного инженера экспедиции.

Сам я с инженером никаких дел не имел, как, впрочем, и вообще ни с кем из экспедиции, кроме Карлоса. Но я слышал, что король поручил Диасу сделать чертежи оборонительных фортификационных сооружений колонии и лично доложить ему об их состоянии.

Человека, который вошел в палатку Диаса, я узнал без труда: это был Карлос. Мула он оставил за пределами лагеря, к палатке приблизился осторожно, не выдав своего присутствия солдатам: те собрались на другом конце лагеря, попивая вино и развлекаясь с проститутками, которыми он столь щедро их обеспечил.

Весьма любопытно. Удалить всех из лагеря, чтобы наедине нанести визит инженеру. Похоже, здесь затевалась какая-то интрига.

Выйдя из палатки Диаса с бумагами в руке, Карлос скрылся в своей собственной, стенки которой изнутри подсвечивала зажженная в специальном лампадном колпаке свеча.

Я спустился с пирамиды, затаился в кустах поблизости и стал ждать. Через несколько минут свет погас. Выйдя из палатки, Карлос ненадолго вновь заглянул к инженеру, а потом, прихватив суму, направился к мулу.

Сомнений не оставалось, Карлос скопировал что-то, принадлежавшее военному инженеру. А раз это было сделано тайно, значит, он вел какую-то опасную игру.

Я вскочил на своего мула и отправился вслед за Карлосом, держась позади на достаточном расстоянии, чтобы не быть замеченным. Зачем мне это понадобилось, я, признаться, в тот момент даже не задумался. Молодой ученый из Барселоны мне нравился, ничего дурного ему я не желал и шпионить за ним взялся просто так, на всякий случай. Мое собственное положение было слишком шатким, и тут не приходилось пренебрегать никакой информацией. Я хотел знать, не окажется ли тайна Карлоса для меня полезной – или опасной.

Я следовал за ним более часа, когда увидел приближавшийся экипаж. Ага, вот и еще одна тайна. Мало кто стал бы рисковать, путешествуя ночью: ведь в темноте можно покалечить лошадь или сломать ось экипажа, я уж не говорю об опасности нападения двуногих хищников с пистолетами.

Я слез с мула, привязал его поводья к ближайшей ветке и тихонько прокрался через кусты. Карлос ждал на обочине, а когда карета, громыхая по изрытой колдобинами дороге, подкатила к нему, снова сделал нечто любопытное. Стоило карете остановиться, как испанец отступил от дороги, направив своего мула вверх по небольшому холму к рощице деревьев. Поскольку я сам наловчился в искусстве избегать внимания ревнивых мужей и альгвазилов, мне было нетрудно догадаться – он удалился, чтобы кучер не мог разглядеть его лицо.

Из остановившейся кареты вышел закутанный до пят в длинный просторный плащ человек, который тут же направился к тем самым деревьям, где уже ждал Карлос. На дверце кареты красовался герб, но в темноте мне не удалось рассмотреть его как следует.

Пригибаясь, я подобрался к холму, присел на корточки, а потом и вовсе пополз верх по склону на животе, благо, будучи заядлым охотником, наловчился двигаться в зарослях бесшумно, как тигр или ягуар. Подобравшись настолько, что сквозь деревья были видны фигуры собеседников, я услышал голос Карлоса, но не мог разобрать слов, хотя понял, что он говорил по-французски и, судя по его энергичным жестам, весьма оживленно. Французский я знал, но, конечно, не так хорошо, как многоученый Карлос.

Приглядевшись, я понял, что размахивал мой друг не чем иным, как бумагами, видимо копиями, снятыми с чертежей военного инженера. Когда человек в плаще потянулся к ним, Карлос отпрянул назад и сказал: «Нет!»

Тут его собеседник выхватил из-под плаща пистолет и наставил его на Карлоса. Я остолбенел. Мой собственный пистолет остался в лагере. Правда, у меня был нож, но рассчитывать метнуть его с такого расстояния точно в цель не приходилось.

Карлос швырнул бумаги на землю и, по-видимому не испытывая ни малейшего страха, подошел к человеку в плаще. И тут произошло еще кое-что удивительное. Незнакомец убрал оружие, они с Карлосом обнялись, о чем-то тихонько, почти шепотом, перемолвились, а потом их головы сблизились – и они поцеловались!

Ну и ну! Оказывается, Карлос и этот человек – содомиты!

Вскоре испанец ушел, оставив бумаги на земле. Человек в плаще поднял их и направился обратно к поджидавшей его карете, но я находился ближе и перехватил его на полпути: выскочил из кустов и толкнул незнакомца плечом, отчего тот отпрянул с возгласом, который мог исходить только от женщины.

Прежде чем незнакомец успел прийти в себя, я схватил плащ и откинул капюшон, открыв бледное красивое лицо и золотистые локоны. На меня пахнуло духами. В руке загадочной женщины тут же оказался пистолет, и я отшатнулся. Грянул выстрел, запах духов сменился едкой вонью порохового дыма. Мимо меня просвистела пуля. Я продолжал пятиться, пока наконец не запнулся о корень и не шлепнулся на задницу.

Она побежала, громко крича по-французски, призывая на помощь того, кто ждал ее у кареты. Я вскочил на ноги и припустил сквозь кусты к своему мулу.

* * *

На обратном пути к лагерю в моей голове теснилось множество мыслей, но вопросов было явно больше, чем ответов. Очевидно, Карлос сделал копию каких-то бумаг инженера и привез на встречу, чтобы отдать той женщине. Но почему он разозлился и бросил бумаги на землю? Кто эта таинственная златокудрая красавица, которая носит при себе пистолет и, не задумываясь, пускает его в ход?

У меня было такое ощущение, что какой бы шаг я ни сделал с тех пор, как умер дядя Бруто, обязательно вляпываюсь в кучу коровьего дерьма. Вот пожалуйста, сегодня ночью снова впутался во что-то подозрительное.

Интересно, что в настоящий момент меня больше занимали даже не тайные побуждения Карлоса, но витавший в воздухе аромат духов незнакомки. Я узнал этот аромат. Такими духами, они назывались «Ландыш», пользовались некоторые дамы в Гуанахуато, в том числе и моя ненаглядная Изабелла. От этого дразнящего, призывного женского запаха у меня набухало в паху, и это несмотря на то, что нынче ночью я надышался еще и пороху, который до сих пор жег мне ноздри.

38

Куикуилько

На следующее утро мы покинули Теотиуакан и, оставив позади древних богов и мертвецов, двинулись по дороге на юг. Мехико находился примерно в дюжине лиг от Города Мертвых. В большинстве стран лига равнялась трем английским милям, но в наших краях она была чуть меньше. Так или иначе, дорога, ведущая в столицу, была оживленной и многолюдной. Крепкие, тяжело нагруженные индейцы без устали вышагивали с корзинами за спиной, крепившимися дополнительными ременными петлями на лбах. Им предстояло отмахать пешком тридцать две мили до столицы, и они стремились проделать свой путь по возможности быстрее, а вот мы не торопились. У разных членов экспедиции имелись свои интересы, и мы задерживались в каждом городке, чтобы дать возможность ученым осмотреть и изучить памятники. Наше путешествие растянулось на несколько дней.

– Мы не собираемся в столицу, – сказал мне Карлос, когда мы выступили в путь из Теотиуакана. – Мы уже бывали там ранее, поэтому Мехико сейчас обогнем и направимся в город Сан-Агустин-де-лас-Куэвас. Наша цель – осмотреть пирамиду в Куикуилько, а это менее чем в лиге от Сан-Агустина. Кроме того, руководители нашей экспедиции надеются встретиться с вице-королем, поскольку разминулись с ним во время предыдущего визита. Он прибудет в Сан-Агустин на праздник.

Меня не волновало, куда или зачем мы отправлялись, пока я числился в экспедиции погонщиком мулов. В столице мне бывать доводилось, и не раз, но в отличие от многих богатых гачупинос своего дома в Мехико у меня не было. Бруто не жаловал претенциозную жизнь столицы, да и я предпочитал проводить время вне города, за пределами Гуанахуато, работая с vaqueros на своей гасиенде, а то и вовсе неделями пропадая в глухомани на охоте.

Что касается Сан-Агустина и тамошнего праздника, то я о нем слышал, хотя сам на нем не бывал. Однако, когда об этом празднике завел речь Карлос, сделал вид, будто ничего о нем не знаю.

– Сан-Агустин, как я слышал, и городом-то не назовешь, так, деревушка, – сказал молодой испанец. – Но каждый год туда на три дня, чтобы посмотреть петушиные бои, съезжается вся столичная знать. Сам вице-король будет делать ставки на бойцовых птиц, а может быть, даже захочет выставить на ристалище и своих собственных петухов.

Я не решился сказать, что помимо столичных богачей Сан-Агустин во время праздника будет кишеть тысячами воров и léperos, проституток и плутов, pícaros, не говоря уж о купцах и торговцах всех мастей, которые съезжаются туда в погоне за монетами, позвякивающими в тугих кошельках высоких гостей. Нигде в колонии золотые, серебряные и медные монеты не переходили из рук в руки без разбора в таком количестве, как в этом городишке во время знаменитого трехдневного праздника.

Насчет той истории с женщиной, приехавшей ночью в карете, я Карлосу даже не заикнулся, и он, естественно, тоже хранил молчание. Если незнакомка, каким-то образом связавшись с моим хозяином, и сообщила ему о тогдашнем происшествии, то, наверное, я фигурировал в ее рассказе как разбойник или бродяга, которого она отпугнула выстрелом.

Дорога, ведущая в Сан-Агустин, была забита путниками, и, решив разбить лагерь перед въездом в город, мы съехали с нее в сторону.

– Городские гостиницы все равно переполнены, поэтому мы встанем лагерем здесь, – сказал Карлос. – Сам я остановлюсь у одного своего друга и земляка из Барселоны, у которого есть дом на другом конце города. Поможешь мне перенести туда кое-какой скарб и свободен – наслаждайся праздником, проводи время в свое удовольствие.

«Да уж, в свое удовольствие, – подумалось мне, – если только меня не узнает какой-нибудь приезжий из Гуанахуато». Однако это было маловероятно. Отпустив бороду, отрастив длинные волосы, одевшись как погонщик мулов, я превратился почти в невидимку, ибо испанцы, как правило, обращают на пеонов не больше внимания, чем на мебель или пасущийся скот.

Едва мы разбили лагерь, как появился всадник – члены экспедиции окружили его, внимательно выслушали, и он поскакал к следующей стоянке. Поскольку я находился за пределами слышимости, то подошел к Карлосу и спросил, что случилось.

– Новости из Испании, нечто невероятное. Толпа народа в Аранхуэсе, близ Мадрида, где находится одна из королевских резиденций, вынудила короля Карлоса отречься от престола. Годоя чуть не убили, а на престол возвели принца Фердинанда.

На моем лице ничего не отразилось, и ученый это заметил. Политика меня вообще не интересовала, а уж новости из Испании тем более, поскольку к нам они доходили с опозданием на два месяца, зачастую безнадежно устаревшими.

– Тебе кажется, Хуан, будто события где-то там, в Испании, мало что для тебя значат, но будь уверен: они касаются всех нас. Многие люди в Испании не доверяют Карлосу. Он слабый, бездарный правитель, и фактически страной при нем управлял любовник королевы Годой, бывший дворцовый стражник. Заключив союз Испании с Наполеоном, Годой восстановил против себя тех, кто с презрением отвергает притязания Франции на господствующую роль.

Наполеон хвастливо обещал избавить Испанию от продажной власти во главе со слабоумным королем и коварным любовником королевы, сбросить с нашей родины тиранию церкви и оковы инквизиции и установить более просвещенный режим, подразумевающий свободу мысли.

Карлос говорил тихо, почти шепотом. Произносить такие слова, даже в беседе со слугой, было очень рискованно: это грозило заключением в тюрьму, причем для обоих. Пытать слугу, дабы тот донес на хозяина, – подобное практиковалось у нас в колонии сплошь и рядом.

Напрямую Карлос Наполеона вроде бы не хвалил, но я заподозрил его в сочувствии Франции; возможно, не последнюю роль здесь сыграло то обстоятельство, что таинственная дама, с которой он встречался, была француженкой.

Когда мы закончили обустройство лагеря, я пошел с Карлосом в город, неся его пожитки. Но одну небольшую суму он повесил через плечо и наотрез отказался от моей помощи, заявив, что понесет ее сам.

По пути в город он все никак не мог выкинуть из головы недавние события в Испании.

– Ты только представь, – возбужденно частил Карлос, не забывая, правда, понизить голос, – толпы людей высыпали на улицы, вынудили короля отречься и возвели на престол его сына. Я всегда полагал, что наш народ слишком запуган церковью и короной, чтобы выступить против тирании или религиозного угнетения, но они это сделали!

Схватив меня за руку, он остановился и заглянул мне в глаза.

– Хуан, неужели ты не осознаешь всей важности этих событий? Их воистину можно назвать эпохальными!

– Конечно, сеньор, – с готовностью поддакнул я, на самом деле решительно не понимая, в чем заключается важность замены одного тирана другим.

– Двадцать лет назад таким же образом началась французская революция. Люди заполонили улицы: сперва лишь немногие смельчаки отваживались собираться небольшими кучками, требуя свободы и хлеба. Но их становилось все больше, они делались все отважнее и решительнее, и кончилось тем, что французы взяли штурмом Бастилию, сместили слабого, продажного короля и установили собственное республиканское правительство.

Ты равнодушен к тому, кто управляет тобой и твоим народом, Хуан, но ведь именно личность короля и определяет все наше общественное устройство. Король – это тебе не наделенный властью управляющий, как вице-короли и премьер-министры, он сам источник власти, ее воплощение. Наш народ, желающий процветания и благоденствия в этой жизни и в будущей, ждет первого от короля, а второго – от священника. От короля люди получают хлеб насущный, а также защиту от воров и чужеземных армий. Священник, посланец Бога, встречает их при рождении, благословляет на заключение брака и провожает в последний земной путь, определяя судьбу мирянина в загробном мире. А если так, то выступить против короля – это все равно что ребенку поднять руку на своего отца...

Неожиданно оратор осекся и резко свернул в тихий переулок. Я последовал за ним, помогая проталкиваться сквозь все прибывавшую по мере приближения к городской площади толпу.

Когда Карлос заговорил снова, его голос звучал как тихий загадочный шепот.

– Испания имеет великую историю – на протяжении тысячи лет мы являлись бастионом западного мира на пути неверных мавров, которые стремились завоевать Европу и загасить пламя христианства. Англичане хвалятся тем, что у них есть Великая Хартия Вольностей. Британцы и французы не без основания гордятся своими империями, но солнце никогда не заходит именно над испанскими колониями, и мы по-прежнему величайшая империя в мире, охватывающая все полушария Земли, включающая больше территорий, чем было завоевано даже Чингисханом. Именно в Испании возродились к жизни литература и искусство, именно у нас был написан первый роман.

Но посмотри на нас сейчас, – продолжил Карлос, и в шепоте его послышался гнев. – Долгие столетия в Испании правили жестокие короли, напыщенные аристократы душили экономику, а церковники кастрировали мысль, на троне восседали то слабоумные, то тираны, а теперь мы получили принца, который, по слухам, и то и другое в одном лице. Мы обречены шептаться по углам, оглядываясь на инквизиторских ищеек, которые подавляют всякую мысль, выходящую за строжайшие пределы церковной догмы.

Остановившись, Карлос схватил меня за руку.

– Но народ пробудился. Люди разбили цепи, сковывавшие их умы и сердца, и, как во Франции, толпами вышли на улицы, высекая искры, которые могут воспламенить мир. Знаешь ли ты, насколько трудно потушить огонь истины? Ну что, Хуан, теперь ты понял, насколько важны события в Аранхуэсе?

– Sí, сеньор, очень важны, – не стал я спорить. – Но сейчас для нас гораздо важнее протиснуться сквозь толпу, иначе вы доберетесь до дома своего друга не к обеду, а только к завтрашнему утру.

Вернувшись на главную улицу, мы двинулись к городской площади, и, когда проходили мимо гостиницы, там остановилась запряженная шестью прекрасными мулами карета. Я почувствовал, что, увидев ее, Карлос остолбенел.

На боку дверцы кареты был изображен герб. Я не был уверен, что это тот самый герб, который я заметил в ту ночь, когда выследил Карлоса, передававшего бумаги женщине с золотистыми локонами, но сомнения мои быстро разрешились. Из кареты вышла настоящая богиня: облаченная в изысканное платье из черного китайского шелка, с длинными, золотистыми с медовым отливом волосами и нежной кожей цвета слоновой кости, да еще вдобавок вся украшенная сверкающими драгоценностями.

Бедный Карлос! Спотыкаясь, словно неотесанный деревенский парень, он налетел на случайного прохожего, и я, схватив молодого испанца за руку, потащил его от греха подальше. Когда мы приблизились к женщине, взгляд ее равнодушно скользнул по нам, без малейшего проблеска узнавания. Но это абсолютно точно была она.

И не золотистые локоны, не кожа цвета слоновой кости выдали таинственную незнакомку, не карета, не шестерная упряжка, не герб на дверце и даже не то оцепенение, в которое при виде ее впал Карлос. Когда я проходил мимо, мои ноздри вновь наполнил волшебный аромат: те самые духи, «Ландыш»! От этого запаха у меня закружилась голова и кое-что зашевелилось в штанах.

39

Доставив Карлоса в casa его amigo, я вернулся на главную площадь, подошел к стоявшему у входа в гостиницу охраннику и показал ему серебряную монету достоинством в полреала.

– Мой хозяин видел, как из кареты вышла красивая женщина с золотистыми волосами и направилась в эту гостиницу. Он хочет узнать ее имя.

– А у твоего хозяина губа не дура, – заметил охранник, взвешивая на ладони монету. – Это Камилла, графиня де Валлс. Она француженка, но вышла замуж за испанского графа. Я слышал, что ее супруг умер и оставил вдове mucho dinero.

Слово «француженка» привлекло внимание случайного прохожего, не преминувшего с пафосом заявить, что «эти подлые французишки хотят самым бессовестным образом захватить нашу страну». Потом он двинулся дальше, а я продолжил разговор:

– Мой хозяин желает, чтобы графине передали маленький презент в знак его восхищения. В каком номере она остановилась?

– Можно передавать все, что угодно, но только через меня.

Я повертел в пальцах еще одну серебряную монету, на сей раз целый реал, и понизил голос:

– Мой хозяин – весьма значительное лицо, и у него ревнивая жена. Он хочет сам нанести красавице визит, но проделать это осторожно.

– Вверх по задней лестнице. Она занимает угловой номер: комната с балконом, вон там, – показал охранник. – Но сегодня вечером графини не будет. Карета вернется за ней, когда стемнеет, чтобы отвезти графиню на бал, который устраивает сам вице-король.

Я вручил парню реал, пообещав:

– Если мой хозяин, придя сюда ночью, найдет заднюю дверь незапертой, еще одна серебряная монета присоединится к своей сестрице в твоем кармане.

Размышляя о французской графине, я, медленно проталкиваясь сквозь толпу, двинулся к главной площади. Не будучи сведущ в такого рода делах, я все же наслушался довольно разговоров о политике – и за столом у дядюшки Бруто, и особенно среди участников экспедиции, – чтобы понять: Карлос затеял опасную игру.

Многие в Новой Испании опасались вторжения в колонию французов или англичан. Похвальба Наполеона, обещавшего освободить испанский народ, подлила масла в огонь, и жители колонии готовы были видеть иностранных шпионов под каждым половиком.

Ввязываться в интриги ученого было в моем положении сущим безумием, но я не мог выкинуть из головы аромат духов этой загадочной женщины. Я слышал об афродизиаках, которые сводят мужчин с ума и обращают их мозги в желе, и, похоже, именно такое воздействие оказали на меня духи графини. Однако в данном случае к вожделению примешивался еще и инстинкт выживания. К добру или к худу, но я связал свою судьбу с Карлосом. В надежде на побег из Новой Испании я намеревался сопровождать его на протяжении всей работы экспедиции. Это сулило возможность добраться до самого Юкатана и даже переправиться на корабле в Гавану. Оттуда участникам экспедиции предстояло вернуться в Испанию, я же рассчитывал обрести в главном городе Кубы пристанище после бегства из колонии. Слишком многое было поставлено на карту, и нельзя было допустить, чтобы интриги этой красавицы иностранки спутали мои планы.

Тайные делишки, которые вел Карлос с графиней, ставили его в опасное положение: ведь возникни у вице-короля хоть малейшие подозрения, ученый кончит свои дни в петле, причем лишь после того, как тюремщики развяжут ему язык, используя такие средства убеждения, какие мог измыслить один только дьявол.

А если Карлосу развяжут язык, то и его верный оруженосец – то есть я – повторит судьбу хозяина: как в пыточной камере, так и на виселице. Чтобы защитить себя, мне придется разобраться в кознях графини и уберечь моего друга от неприятностей – трудная задача, если принять во внимание, как аромат ее духов будоражит воспоминания о былом... и заставляет шевелиться мой garrancha.

Весь оставшийся день я бродил по праздничному городку. Отмечали праздник, который англичане именуют Троицей, то есть сошествие Святого Духа на апостолов после смерти, Воскресения и Вознесения Христа. Католическая церковь называла этот день Пятидесятницей и отмечала на пятидесятый день после Пасхи. В Сан-Агустине, однако, этот праздник приобрел дополнительный размах, причем сугубо церковное торжество, одно из самых почитаемых во всем католическом мире, превратилось здесь почти исключительно в повод для неумеренных азартных игр: главным образом петушиных боев и monte, популярной карточной игры.

Отцы города очистили главную площадь – здесь она называлась Plaza de Gallos, то есть площадь Петухов, – и начали рассаживаться таким образом, чтобы вице-королю и представителям знати было удобно наблюдать за петушиными боями. Из задних рядов зрелищем могли полюбоваться и простые пеоны вроде меня. Ближе к вечеру площадь была уже битком набита азартными зеваками, с алчным блеском в глазах заключавшими пари и делавшими ставки на что только можно, но главным образом на исход петушиных поединков.

Откровенно говоря, меня эти жестокие схватки между бойцовыми птицами с прикрепленными к ногам стальным шпорами, схватки, в которых лилась кровь, летели перья и соперники гибли на потеху публике, не увлекали, однако их популярность среди всех сословий населения была бесспорной. Вокруг насестов толпилось немало женщин, многие из них курили сигариллы и сигары. Дамочки побогаче были разряжены в пух и прах и сверкали множеством украшений.

Лично мне гораздо больше по душе коррида. Это бой с достойным противником, и ни один человек, вышедший на арену, не может быть уверен в том, что el toro, тысячи фунтов мускулов и адской ярости, не вспорет ему живот острыми рогами. Но смотреть, как убивают и калечат друг друга птицы, это не по мне.

Несколько минут я постоял среди зевак, делая вид, будто увлечен зрелищем, а потом, протолкавшись потихоньку сквозь толпу, вернулся обратно к гостинице.

Я ждал на улице, пока карета графини не отвезла ее на вечерний бал. Сменив наряд из черного шелка на желтовато-коричневое атласное платье с бежево-черной мантильей – легким шарфом, который женщины в Испании и у нас в колонии носят поверх головы и плеч, – Камилла добавила к нему бриллиантовые сережки, которые почти касались плеч, и ожерелье из жемчужин грушевидной формы. А надо вам сказать, что в Новой Испании женщины и бриллианты неразделимы, здесь ни один уважающий себя белый мужчина, вплоть до приказчика в лавке, не посмеет сделать предложение, не преподнеся будущей жене бриллианты. Даже красота рубинов и сапфиров не ценится у нас столь высоко, как блеск бриллиантов.

Делая вид, что увлечен азартной игрой, я наблюдал за балконом графини. У нее, конечно, должна быть горничная, значит, надо подождать, пока служанка не уйдет к себе или, что более вероятно, не отправится на улицу, чтобы присоединиться к праздничной толпе.

Приблизительно часа через два я увидел, как в комнате графини погас свет, и, словно случайно, направился в обход гостиницы, с намерением попасть в покои Камиллы и подождать ее возвращения.

Охранник не подвел: черный ход оказался не заперт, и, как и следовало ожидать, дверь в комнату не имела запора, кроме щеколды с внутренней стороны, которую задвигали перед тем, как лечь спать. Никому и в голову не приходило оставлять драгоценности или деньги в номере гостиницы, поэтому постояльцы не запирали комнаты в свое отсутствие.

Внутри царил сумрак, однако графиня оставила гореть одну маленькую масляную лампу, чтобы по возвращении зажечь все остальные светильники. В отсутствие хозяйки в комнате витал ее сладкий аромат. Sí, надушенные нижние юбки – мое слабое место, и этот запах разгорячил мою кровь куда больше, чем петушиные бои толкавшихся внизу зевак.

Добычу я узрел почти сразу: именно эту суму Карлос не так давно, не доверив мне, самолично отнес в дом своего друга. Внутри находилась бумага: очередной чертеж. В полумраке я не мог разглядеть деталей, но было очевидно, что это план какого-то оборонительного сооружения.

– Эх, Карлос, какой же ты глупец! – произнес я вслух, качая головой.

То, что я держал в руках, казалось опаснее и страшнее веревки палача, поскольку повешение считалось слишком мягким наказанием за шпионаж, а изменник заслуживал даже худшей участи, чем иностранный шпион. Поэтому попавшегося на измене перед смертью ждали столь жуткие пытки, что при одной мысли о них меня пробрала дрожь.

Я подпалил уголок листка от лампы и сжег бумагу в камине.

– Зачем ты связался с ней, Карлос? – вслух вопросил я.

Исполняя роль шпиона, этот глупец рисковал не только своей, но и моей шеей, хотя наверняка об этом даже не задумывался. Из нашего разговора я понял, что молодой ученый принадлежал к afrancesado, тем испанцам, которые привержены идеям Французской революции: свободе, равенству и братству. Но одно дело – умствования и разглагольствования, и совсем другое – похищение военных секретов.

Но что же все-таки толкнуло его на эту игру со смертью – любовь к свободе или к нижним юбкам? Эта женщина, графиня Камилла, спору нет, просто чудо как хороша. Неужели она завербовала моего друга в постели? Конечно, чисто теоретически лидером в этой парочке заговорщиков мог оказаться и Карлос, но мой здравый смысл противился этой мысли.

Признаться, меня совершенно не воодушевляла перспектива учинить расправу над женщиной: мне в жизни не доводилось применять к дамам силу, а уж тем более их убивать. Конечно, стоило попробовать припугнуть графиню: приставить ей нож к горлу и потребовать оставить Карлоса в покое. Однако, если судить по тому, как лихо тогда ночью она палила из пистолета, решимости этой самой Камилле, похоже, не занимать, и напугать ее будет не так-то просто. Вполне может статься, что красавицу графиню все-таки придется убить.

* * *

Она вошла неожиданно, я едва успел спрятаться за балконными занавесками. Вернувшись на удивление рано, графиня, хотя ночь еще не настала, тут же принялась раздеваться, и внезапно до меня дошло: да ведь это она, как было принято у светских дам, просто заехала переодеться, чтобы отправиться на следующий бал в другом наряде. Кажется, Камилла даже пробормотала что-то насчет «безмозглой служанки», видать, досадуя, что горничная ушла на гуляние и ей некому помочь.

Глядя на то, как графиня снимает платье и многослойные нижние юбки, я понял, почему Карлос, рискуя жизнью, похищал для нее военные секреты. Эх, я и сам, пожалуй, не отказался бы стать вором и убийцей ради такой красавицы, но мысль о дыбе, кострах и раскаленных клещах инквизиции несколько умаляла мое желание.

Балконная дверь была открыта, создавая сквозняк. Я стоял, не шелохнувшись, за занавесками, когда Камилла вдруг подошла, чтобы закрыть ее. Резко сдвинув шторы, графиня наткнулась прямо на меня. Камилла еще не отпустила ткань, а моя рука уже закрыла ей рот. Но она тут же укусила меня за руку, да еще и пнула в самое чувствительное место.

¡Ay de mí!Что за дьявол эта женщина! Сцепившись, мы пересекли всю комнату, пока я не повалил ее на кровать, оказавшись сверху.

– Мне известно, чем ты занимаешься! – выдохнул я. – Только попробуй позвать на помощь, и тебя повесят как шпионку.

Ее зубы снова сомкнулись на моей руке. Я вскрикнул и отпустил женщину. Камилла уставилась на меня, слегка успокоившись и задышав ровнее, и тут я снова прижал ее к постели. Но исходивший от нее запах кружил мне голову и будоражил мужское естество, которое, отнюдь не впервые в моей жизни, брало начало над здравомыслием.

– Кто ты? – спросила она.

– Друг Карлоса.

Нижнее белье приоткрыло грудь красавицы графини, и я уставился на нее как человек, оказавшийся на необитаемом острове и внезапно увидевший источник с пресной водой.

Наши глаза встретились. Я уже давно не был близок с женщиной, и Камилла мигом прочла все: желание в моих глазах, вожделение в моем сердце, слабость в моей душе.