Текст книги "Собрание сочинений в 15 томах. Том 6"

Автор книги: Герберт Джордж Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

12. Люишем ведет себя странно

В тот вечер, направляясь вместе с Люишемом к Челси-стейшн, мисс Хейдингер заметила, что он пребывает в весьма необычном состоянии духа. Сцена, очевидцами которой они оба только что были, оказала на нее глубокое воздействие; некоторое время она искренне верила в существование духов, и состоявшееся разоблачение произвело переворот в ее взглядах. Подробности же случившегося несколько смешались у нее в голове. Люишем, по ее мнению, в этот вечер оказал не меньшую, чем Смизерс, услугу торжеству науки. В общем, настроение у нее было приподнятое. Она не возражала бы против насмешек Люишема, но не могла не сердиться на медиума.

– Ужасно жить ложью! – говорила она. – Как может улучшиться мир, если разумные, образованные люди используют свой разум и знания на то, чтобы вводить в заблуждение других? Ужасно!

– Страшный человек, – продолжала она, – и какой у него вкрадчивый, какой лживый голос! И эта девушка. Так жаль ее! Ей, должно быть, стало ужасно стыдно, иначе с чего бы она расплакалась? Это меня очень расстроило. Представьте, так расплакаться! Это было неподдельное – да! – неподдельное отчаяние. Но чем можно ей помочь?

Она замолчала. Люишем шагал рядом, глядя прямо перед собой и погрузившись в мрачное раздумье.

– Все это напоминает мне «Медиума Сладжа», – сказала мисс Хейдингер.

Он ничего не ответил.

Она быстро взглянула на него.

– Вы читали «Медиума Сладжа»?

– А? – переспросил он, приходя в себя. – Что? Извините. Медиума Сладжа? А мне кажется, его фамилия – Чеффери.

Он взглянул на нее, очень озабоченный этим вопросом.

– Я говорю о «Сладже» Броунинга. Вы знаете эту поэму?

– Нет, к сожалению, не знаю, – ответил Люишем.

– Надо будет дать вам ее почитать, – сказала она. – Это великолепная вещь. Там разбирается самая суть вопроса.

– Вот как?

– Мне раньше это и в голову не приходило. А теперь я все поняла. Если людям, бедным людям, платят деньги за то, чтобы происходили чудеса, они не в силах устоять. Они вынуждены обманывать. Это подкуп! Это безнравственность!

Она говорила короткими фразами, задыхаясь, потому что Люишем, не заботясь о ней, огромными шагами шел вперед.

– Интересно знать, сколько такие люди могут заработать честным путем?

Этот вопрос медленно дошел до сознания Люишема. Он с трудом отрешился от своих мыслей.

– Сколько они могут заработать честным путем? Понятия не имею. – Он помолчал. – Эта история мне не совсем ясна, – добавил он. – Я должен подумать.

– Все ужасно сложно, не правда ли? – спросила она чуть удивленно.

Остальную часть пути к станции оба молчали. На прощание они обменялись рукопожатием, которым весьма гордились. Люишем, правда, на сей раз был несколько небрежен. Когда поезд двинулся, она еще раз пытливо взглянула на него, стараясь разгадать причину подобного настроения. Он напряженно вглядывался куда-то вдаль, словно уже забыл о ее существовании.

Он должен подумать! Но ведь в таких случаях, полагала она, ум хорошо, а два лучше. Беда, что ей совершенно неведомы его мысли. «Как отгорожены мы друг от друга, как далеки наши души!» – прошептала она, глядя из окна на смутные тени, летевшие навстречу поезду.

Ей вдруг стало тоскливо. Она почувствовала себя одинокой, совсем одинокой в этом огромном мире.

Но вскоре ее мысли вернулись к окружающей действительности. Она заметила, что двое пассажиров из соседнего купе рассматривают ее критически. И рука ее невольно поднялась, чтобы пригладить волосы.

13. Люишем настаивает

Этель Хендерсон сидела за своей машинкой перед окном в кабинете мистера Лэгьюна и безучастно рассматривала серо-синие краски ноябрьских сумерек. Лицо ее было бледно, а веки красны от недавних слез, руки неподвижно лежали на коленях. За Лэгьюном только что захлопнулась дверь.

– Ох, – произнесла она, – хоть бы умереть и избавиться от всего этого!

И снова застыла в неподвижности.

– Интересно, – опять сказала она, – что я сделала дурного и почему должна так страдать?

Казалось бы, на кого-на кого, а на гонимое судьбой создание эта прелестная девушка вовсе не походила. Ее изящная головка была увенчана темными вьющимися волосами, темными были и тонко вычерченные брови над карими глазами. Пухлые губы красивого рисунка выразительно изгибались, подбородок был маленький, белая шея – полная и красивая. Нет необходимости отдельно говорить о ее носе – он был как раз таким, каким нужно. Среднего роста, скорее плотная, чем худенькая, она была одета в платье с широкими рукавами, сшитое из приятного золотисто-коричневого материала по изящной моде тех времен. Она сидела за машинкой, мечтала умереть и, недоумевая, спрашивала себя, что она сделала дурного.

Все стены комнаты были уставлены книгами; среди них выделялся длинный ряд нелепых претенциозных «трудов» Лэгьюна – бездарного, путаного подражания философии, которому он посвящал свою жизнь. Под самым потолком стояли гипсовые бюсты Платона, Сократа и Ньютона. За спиной Этель находился освещенный электрической лампой под зеленым абажуром письменный стол этого «великого» человека; на столе в беспорядке лежали гранки и номера «Геспера» – «Газеты для сомневающихся», которую он с ее помощью составлял, писал, редактировал, издавал и которую он – уже без ее помощи – финансировал и сам же – без ее помощи – читал. Перо, вонзившись стальным концом в бювар, еще трепетало. Швырнул его сам мистер Лэгьюн.

Случившийся накануне скандал страшно его расстроил, и перед уходом он без конца изливал свой гнев в страстных монологах. Работа всей его жизни, да, всей жизни, погибла! Она, конечно, знала, что Чеффери – мошенник. Не знала? Молчание.

– После всего хорошего…

Она со слезами перебила его:

– О, я знаю, знаю!

Но Лэгьюн был беспощаден и утверждал, что она предала его, хуже того, выставила на посмешище! Как сможет он теперь продолжать «труд», начатый им в Южно-Кенсингтонской школе? Откуда ему взять силы, если его собственная секретарша принесла его в жертву мошенническим проделкам ее отчима? Мошенническим проделкам!

Он взволнованно жестикулировал, серые глаза его от возмущения вылезли из орбит, пронзительный дискант не умолкал ни на минуту.

– Не он, так кто-нибудь другой обманул бы вас, – тихо пробормотала в ответ Этель, но искатель сверхъестественного не услышал ее слов.

Такая кара была, возможно, все же лучше, чем увольнение, зато и продолжалась она дольше. А дома ждал мрачный Чеффери, который злился на нее за то, что она не сумела спрятать надувную перчатку. Он не был вправе возлагать вину на нее, это было несправедливо, но а злобе человеку свойственно пренебрегать справедливостью. То, что тамбурин оказался у него в руке, можно было, утверждал он, объяснить, сказав, что он поднял руку и поймал его у себя над головой, когда задвигался Смизерс. Но для надувной перчатки объяснения не находилось. Притворившись, будто ему стало плохо, он дал ей возможность убрать перчатку. Кто-то в этот момент смотрел на стол? Да чепуха все это!

Рядом с вонзенным в стол пером стояли маленькие дорожные часы в футляре, которые вдруг мелодичным звоном возвестили о том, что уже пять часов. Она повернулась и поглядела на часы. Потом скорбно улыбнулась уголками рта.

– Пора домой, – сказала она. – А-там все начнется снова. И так без конца… Отсюда туда, оттуда сюда…

– Я поступила глупо…

– Наверное, я сама виновата. Мне следовало ее убрать. Можно было успеть…

– Мошенники… Обыкновенные жалкие мошенники…

– Мне и в голову не приходило, что я снова увижу его…

– Ему было, конечно, стыдно… Ведь он был со своими друзьями.

Некоторое время она сидела неподвижно, безучастно глядя перед собой. Потом вздохнула, потерла согнутым пальцем покрасневший глаз, встала.

Она прошла в холл, где над жакеткой висела ее шляпа, пронзенная двумя булавками; надела жакет и шляпу и вышла в холодный мрак.

Не успела она пройти от дома Лэгьюна и двадцати ярдов, как почувствовала, что какой-то человек догнал ее и шагает рядом. Такие вещи не в диковинку для лондонских девушек, ежедневно шагающих на работу и с работы, и ей волей-неволей многому пришлось научиться со времени своих хортлийских подвигов. Она напряженно глядела перед собой. Тогда мужчина обогнал ее и загородил дорогу, и ей пришлось остановиться. Она с возмущением подняла глаза. Перед ней стоял Люишем. Он был бледен. С минуту он неуклюже топтался на месте, затем молча подал ей руку. Она машинально протянула ему свою. Наконец он обрел голос.

– Мисс Хендерсон! – сказал он.

– Что вам угодно? – чуть слышно спросила она.

– Не знаю, – ответил он. – Я хотел поговорить с вами.

– Да? – Ее сердце учащенно забилось.

Он вдруг почувствовал, что ему трудно говорить.

– Разрешите мне… Вы ждете омнибус?.. Вам далеко идти? Мне хотелось бы поговорить с вами. Есть много…

– Я хожу в Клэпхем пешком, – ответила она. – Если хотите… пройти часть пути…

Она не знала, как себя вести. Люишем пристроился сбоку, и некоторое время, взволнованные, они неловко шагали рядом; им надо было так много сказать друг другу, но они не могли подыскать слов, чтобы начать разговор.

– Вы забыли Хортли? – внезапно спросил он.

– Нет.

Он взглянул на нее. Она шла, опустив голову.

– Почему вы ни разу не написали? – с горечью спросил он.

– Я написала.

– Еще раз, хочу я сказать.

– Я написала, в июле.

– Я не получил письма…

– Оно пришло обратно.

– Но миссис Манди…

– Я забыла ее фамилию и послала письмо на школу.

Люишем едва удержался от восклицания.

– Мне очень жаль, – сказала она.

Они снова шли молча.

– Вчера вечером… – наконец заговорил Люишем. – Я не имею права спрашивать. Но…

Она глубоко вздохнула.

– Мистер Люишем, – сказала она, – человек, которого вы видели… медиум… мой отчим.

– И что же?

– Разве этого не достаточно?

Люишем помедлил.

– Нет, – наконец ответил он.

Снова наступило напряженное молчание.

– Нет, – повторил он, на этот раз более уверенно. – Мне совершенно безразлично, что делает ваш отчим. Вы сами принимали участие в обмане?

Она побледнела. Ее рот открылся, потом снова закрылся.

– Мистер Люишем, – медленно начала она, – можете мне не верить, это кажется невероятным, но, клянусь честью… Я не знала, то есть наверняка не знала… что мой отчим…

– Ага! – вскричал Люишем, сразу загоревшись. – Значит, я был прав…

Секунду она смотрела на него.

– Я знала. – Она вдруг заплакала. – Как мне вам объяснить? Это неправда. Я знала. Я знала все время.

Он уставился на нее в крайнем изумлении, даже отстал на шаг, но тотчас снова догнал. Наступило молчание, молчание, которому, казалось, не будет конца. Вся превратившись в ожидание, не смея даже взглянуть ему в лицо, она больше не плакала.

– Пусть, – наконец медленно сказал он. – Пусть даже так. Мне все равно.

Они свернули на Кингс-роуд, шумную от беспрерывного движения экипажей, от быстрого потока пешеходов, и тотчас набежавшая ватага мальчишек, волочивших растрепанное чучело Гая Фокса, разлучила их. На оживленной вечерней улице всегда приходится переговариваться отрывистыми выкриками или просто молчать. Он посмотрел на нее и увидел, что лицо ее снова приняло суровое выражение. Но вот из шумной толкотни она свернула на темную улицу, где на окнах домов были спущены шторы, и они смогли продолжить свой разговор.

– Я понимаю, что вы хотели сказать, – начал Люишем. – Я уверен, что понял вас, вы знали, но не хотели знать. Что-то в этом роде.

Но она успела принять решение.

– В конце этой улицы, – сказала она, глотая слезы, – вам придется повернуть обратно. Спасибо за то, что вы пришли, мистер Люишем. Но вам было стыдно, конечно, вам стыдно. Мой хозяин занимается спиритизмом, мой отчим – профессиональный медиум, и моя мать занимается спиритизмом. Вы были совершенно правы, не заговорив со мной вчера вечером. Совершенно. Спасибо, что вы пришли, но теперь вам придется уйти. Жизнь и так достаточно жестока… В конце улицы вы должны повернуть обратно. В конце улицы…

Добрую сотню ярдов Люишем не отвечал.

– Я иду с вами в Клэпхем, – сказал он.

До конца улицы они дошли молча. На углу она повернулась и посмотрела на него.

– Уходите, – шепнула она.

– Нет, – упрямо сказал он. Они стояли лицом к лицу; это была решительная минута в их жизни.

– Выслушайте меня, – продолжал Люишем. – Мне трудно объяснить, что я чувствую. Я сам не знаю… Но я не согласен вот так потерять вас. Я не хочу, чтобы вы снова ускользнули от меня. Я всю ночь не спал из-за этого. Мне безразлично, где вы живете, кто ваши родные и принимали или не принимали вы участие в этом спиритическом мошенничестве. Даже это мне безразлично. Больше, во всяком случае, вы этого делать не будете. Что бы там ни было. Я думал всю ночь и весь день. Я должен был прийти и разыскать вас. И я вас нашел. Я никогда вас не забывал. Никогда. И, пожалуйста, не думайте, что я вас послушаюсь и уйду.

– Ни мне, ни вам это ни к чему, – сказала она не менее решительно, чем он.

– Я вас не покину.

– Но это бесполезно…

– Я иду, – заявил Люишем.

И он пошел.

Он весьма категорически задал ей вопрос, она же не ответила ему, и некоторое время они шли в угрюмом молчании. Наконец она заговорила, и губы ее дрожали.

– Лучше бы вам оставить меня, – сказала она. – Мы с вами совсем разные люди. Вы почувствовали это вчера вечером. Вы помогли вывести нас на чистую воду…

– Когда я только приехал в Лондон, я целыми неделями бродил по Клэпхему, разыскивая вас, – сказал Люишем.

Они перешли через мост и заговорили только, когда очутились на узкой улочке с убогими лавчонками, что находится возле Клэпхемской станции. Она шла, отвернувшись, лицо ее было безучастным.

– Мне очень жаль, – начал Люишем с какой-то церемонной вежливостью, – если вы считаете мое поведение навязчивым. Я не хочу вмешиваться в ваши дела, если вы этого не желаете. При виде вас мне почему-то многое пришло на память… Я не могу этого объяснить. Возможно, я просто не мог не прийти и не разыскать вас, я все время вспоминал ваше лицо, вашу улыбку, и как вы спрыгнули тогда с калитки у шлюза, и как мы пили с вами чай… И многое-многое другое.

Он снова замолчал.

– И многое-многое другое.

– Если вы позволите, я пойду с вами дальше, – добавил он и продолжал путь, не получив ответа.

Они пересекли широкую улицу и свернули к пустырю.

– Я живу в этом переулке, – сказала она, неожиданно останавливаясь на углу. – Я предпочла бы…

– Но я еще ничего не сказал.

Она смотрела на него, лицо ее побледнело, с минуту она не могла произнести ни слова.

– Это ни к чему, – проговорила она. – Я связана со всем этим…

Она замолчала.

– Я приду, – выразительно сказал он, – завтра вечером.

– Нет, – возразила она.

– Я приду.

– Нет, – прошептала она.

– Я приду.

Она больше не могла таить от себя охватившую ее сердце радость. Она была напугана его приходом, но рада и знала, что ему известна ее радость. Она больше не возражала и молча протянула ему руку. А на следующий день он, как и сказал, ждал ее у подъезда.

14. Точка зрения мистера Лэгьюна

Три дня Лэгьюна не было видно в лаборатории Южно-Кенсингтонской школы. Наконец он пришел, и пришел еще более речистым и самоуверенным, чем прежде. Все думали, что он откажется от старых взглядов, он же только укрепился в своей вере и продолжал беззастенчиво ее проповедовать. Из какого-то никому не ведомого источника он почерпнул новые силы и убежденность. Даже красноречие Смизерса оказалось перед ним бессильным. За чаем, для которого, как всегда, не хватило чашек, опять разгорелась жаркая битва. Ею заинтересовался даже почтенного вида молодой ассистент профессора, наслаждаясь, по-видимому, затруднительным положением Смизерса. Ибо сначала Смизерс был самоуверен и снисходителен, но под конец уши его горели, а от хороших манер не осталось и следа.

Люишем, как заметила мисс Хейдингер, играл в этой дискуссии весьма незавидную роль. Раза два он как будто намеревался что-то сказать, обращаясь к Лэгьюну, но тут же отказывался от своего намерения, и слова замирали у него на губах.

К скандальному разоблачению Лэгьюн относился довольно спокойно и громогласно выступил в защиту медиума.

– Этот Чеффери, – заявил он, – чистосердечно во всем признался. Его точка зрения…

– Факты остаются фактами, – перебил его Смизерс.

– Факт есть синтез впечатлений, – отпарировал Лэгьюн, – но это вам станет понятно только с возрастом. Все дело в том, что мы с ним действовали несогласованно. Я сказал Чеффери, что вы новички. Он и обошелся с вами, как с новичками: устроил показательный сеанс.

– Весьма показательный, – заметил Смизерс.

– Вот именно. И если бы не ваше вмешательство…

– А!

– Он подстроил только самые элементарные эффекты…

– Подстроил. Этого вы не можете не признать.

– Я и не пытаюсь отрицать. Но, как он объяснил, это было необходимо и вполне оправдано. Спиритические явления трудноуловимы, для них требуется определенный навык в умении наблюдать. Медиум – более тонкий инструмент, чем весы или шарик буры, а сколько проходит времени, прежде чем вы научитесь получать точные результаты анализа с применением буры? В начальной стадии, во вступительной фазе условия слишком незрелы…

– Для честности.

– Подождите секунду. Разве не честно заранее подстроить демонстрацию опыта?

– Разумеется, нечестно.

– Но ваши профессора это делают.

– Я отрицаю это in toto, – заявил Смизерс и с довольным видом повторил: – In toto.

– Ну, хорошо, – сказал Лэгьюн, – но я располагаю фактами. Ваши преподаватели химии – можете пойти вниз и спросить, если не верите мне, – всегда подделывают опыты, связанные с законом сохранения вещества. Или возьмем другое – географию. Знаете ли этот опыт? Демонстрацию вращения Земли. Они используют… Они используют…

– Маятник Фуко, – подсказал Люишем. – Берут резиновый мяч с дырочкой и, сдавливая его в руке, придают маятнику нужное направление.

– Это совсем другое, – возразил Смизерс.

– Подождите секунду, – повторил Лэгьюн и достал из кармана сложенный листок бумаги, на котором был напечатан какой-то текст. – Вот статья из журнала «Природа» о работе самого профессора Гринхилла. Видите, в аппарате есть специальный стержень для наглядной демонстрации принципа возможных перемещений! Прочтите сами, если не верите мне. Вы ведь, кажется, мне не верите?

Смизерс решил отказаться от своего отрицания in toto.

– Я говорю совсем не об этом, мистер Лэгьюн, совсем не об этом, – сказал он. – Назначение опытов во время лекций состоит не в доказательстве фактов, а в том, чтобы внушить новые понятия.

– Это же преследовалось и на нашем сеансе, – заявил Лэгьюн.

– Нам все это представилось несколько иначе.

– Обычному слушателю лекции по естествознанию тоже все представляется иначе. Он убежден, что видит явление собственными глазами.

– Все равно, – сказал Смизерс, – злом зла не поправишь. А фальсификация опытов – зло.

– В этом я с вами согласен. Я откровенно поговорил с Чеффери. Он ведь не настоящий профессор, не высокооплачиваемое светило истинной науки, как здешние фальсификаторы опытов – профессора, поэтому с ним можно говорить откровенно: он не обидится. Он придерживается того же мнения, что и они. Я более строг. Я настаиваю, чтобы этого больше не было…

– В следующий раз, – насмешливо подсказал Смизерс.

– Следующего раза не будет. Я покончил с элементарными демонстрациями. Вы должны поверить слову тренированного наблюдателя, как верите преподавателю на занятиях по химическому анализу.

– Вы хотите сказать, что станете продолжать опыты с этим субъектом, хотя его и поймали с поличным под самым вашим носом?

– Разумеется. А почему бы и нет?

Смизерс принялся объяснять, почему нет, и запутался.

– Я все же верю, что у этого человека есть особые способности, – сказал Лэгьюн.

– Обманывать, – добавил Смизерс.

– А это придется исключать, – сказал Лэгьюн. – Вы можете с таким же успехом отказаться от изучения электричества только потому, что его нельзя подержать в руках. Всякая новая наука неуловима. Ни один здравомыслящий исследователь не откажется исследовать какое-либо соединение только потому, что получаются неожиданные результаты. Или это вещество растворяется в кислоте, или мне нет до него никакого дела, так? Прекрасное исследование!

И вот тут-то исчезли последние остатки вежливости Смизерса.

– Мне плевать на то, что вы говорите! – закричал он. – Все это ерунда, сплошная ерунда. Доказывайте, если хотите, но разве вы кого-нибудь убедили? Поставить на голосование?

– Чрезвычайно демократично, – заметил Лэгьюн. – Всеобщие выборы истины в полгода раз, а?

– Не увиливайте, – сказал Смизерс. – Демократия тут ни при чем.

Раскрасневшийся, но веселый Лэгьюн спускался уже вниз, когда его догнал Люишем. Люишем был бледен и запыхался, но поскольку лестница всегда утомляла Лэгьюна, то он не заметил волнения молодого человека.

– Интересный разговор, – выдохнул Люишем. – Очень интересный разговор, сэр.

– Искренне рад, что вам понравилось, – ответил Лэгьюн.

Наступило молчание, а затем Люишем решился на отчаянный шаг.

– Там у вас была молодая леди… Ваша секретарша…

Он остановился, ибо у него окончательно перехватило дыхание.

– Да? – удивился Лэгьюн.

– Она тоже медиум или что-нибудь в этом роде?

– Видите ли, – задумался Лэгьюн, – нет, она не медиум. Но… Почему вы спрашиваете?

– О!.. Мне просто интересно.

– Вы, наверное, заметили ее глаза. Она падчерица этого Чеффери, странная натура, но, бесспорно, одаренная медиумической силой. Удивительно, что вы обратили на это внимание. Признаться, я и сам подумывал, что, судя по ее лицу, она обладает даром духовидения.

– Чего?

– Духовидения – неразвитым, конечно. Мне это неоднократно приходило в голову. Вот только недавно я говорил о ней с Чеффери.

– Вот как?

– Да. Ему бы, естественно, хотелось видеть всякий скрытый талант развитым. Но начать, знаете ли, немного трудно.

– Она не желает, хотите вы сказать?

– Пока нет. Она хорошая девушка, но в этом отношении несколько робка. В ней замечается некоторое сопротивление – какое-то странное свойство, – можно его назвать, пожалуй, скромностью.

– Понятно, – сказал Люишем.

– Его обычно удается преодолеть. Я не теряю надежды.

– Да, – коротко согласился Люишем. Они были уже у подножия лестницы, и Люишем остановился в нерешительности. – Вы дали мне пищу для размышлений, – сказал он, стараясь казаться спокойным. – То, о чем вы говорили наверху… – И хотел отойти, чтобы расписаться в книге.

– Я рад, что вы не заняли такой непримиримой позиции, как мистер Смизерс, – сказал Лэгьюн, – очень рад. Я должен дать вам кое-что почитать. Если, конечно, у вас остается свободное время от всей этой зубрежки.

– Спасибо, – коротко поблагодарил Люишем и отошел.

Его замысловатая, с росчерком подпись на сей раз дрогнула и полезла куда-то вбок.

– Будь я проклят, если ему удастся это преодолеть, – сквозь зубы процедил Люишем.