Текст книги "Собрание сочинений в 15 томах. Том 15"

Автор книги: Герберт Джордж Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

Она наблюдала все эти тревожные симптомы с сочувствием и вниманием. Видимо, ему пришлось выдержать сильную борьбу, из которой он вышел победителем. Она подавила приступ кашля, чтоб не разбудить его. Потом тоже погрузилась в сон.

Вот какой глубокий душевный конфликт пришлось пережить м-ру Майэму из-за того, что двое непосвященных сошлись в так называемом Реформ-клубе, и раскинули сети на его дороге, и злоумыслили против него, и, ничего не понимая в этом деле, обозвали его «Чэдбэндом». Разве Чэдбэнду, этому сознательному лицемеру, была бы доступна суровая самоотверженность, с которой м-р Майэм принялся теперь снова приводить в порядок дела Эдварда-Альберта? Это противоречит версии о Чэдбэнде. И разве жалкий эгоист Чэдбэнд обнаружил бы столько негодования по поводу предполагаемой низости поступков Эдварда-Альберта? Гнев м-ра Майэма не был гневом Чэдбэнда или Чэдбэнда-Сквирса: негодование и гнев его были негодованием и гневом Давида, царя Израильского, – в более скромной обстановке, конечно.

Единственные слова, которые мне приходят в голову, чтобы покончить с этим эпизодом (хотя точный смысл их мне не совсем ясен):

– Чэдбэнд! Вот уж действительно!

И на этом поставим точку.

Без всякого сомнения, м-р Майэм был из того самого теста, из которого делаются святые. Наше повествование должно быть прежде всего правдивым, и это правда – как о м-ре Майэме, так и о святых.

10. Вера и надежда

И вот в конце концов Эдвард-Альберт Тьюлер предстал перед Джимом Уиттэкером. Его провели по длинным переходам, заставленным блестящими, сверкающими стеклянными и фарфоровыми предметами, в большую светлую контору, где м-р Джеме Уиттэкер диктовал письма молодой золотоволосой стенографистке.

– Вот и Тьюлер, – сказал он, обернувшись на мгновение. – Рад тебя видеть, мой мальчик. Садись вон там, на диван. Через две минутки я покончу с письмами, и мы поговорим.

Мечты о роли исчезнувшего наследника, потерянного сына или сводного брата безвозвратно исчезли. Эдвард-Альберт вновь занял свое место в феодальной системе. Он четыре дня готовился к этой встрече, главным образом в Публичной библиотеке, с помощью библиотекаря, и его размышления и исследования не остались бесплодными.

– Пока все, мисс Скорсби, – сказал м-р Уиттэкер и быстро повернулся в кресле, в то время как золотоволосая секретарша стала собирать свои блокноты и карандаши.

Эдвард-Альберт никогда не видел вращающегося кресла.

– Дайте поглядеть на вас, молодой человек. Покажите, какие у вас руки.

Эдвард-Альберт поколебался, но, уступая настоянию, вытянул руки вперед.

– Совсем не похожи на отцовские. У него были шире. Ты случайно не чертишь, не рисуешь?

– Нет, сэр, – ответил Эдвард-Альберт.

– Хм-м. Не занимаешься резьбой или лепкой?

– Нет, сэр, ничего такого я не умею.

– Можешь опустить. Хм-м… Значит, в этом отношении вы не в отца. Жаль. Что же мне с вами делать, мистер Эдвард-Альберт Тьюлер? Даже не придумаю. Старый Майэм взорвался, как пороховой склад. Он, видимо, не слишком тебе симпатизирует. Чем-то ты его очень донял…

– Я вовсе не хотел обидеть мистера Майэма, сэр, вовсе не хотел. Он добрый. Он в самом деле добрый. Но мне казалось, что я имею право вас повидать. После того как вы прислали этот венок и вообще. Но он узкий человек, сэр. Вот в чем дело. Он забрал себе в голову, что вы дурной христианин и что знакомство с вами принесет мне один только вред. Так что уж он во все тяжкие пускался, только бы помешать мне увидеть вас. Как он только меня не обзывал, сэр, просто сказать страшно. И змеей, сэр, и ехидной. Говорил, что на мою голову должны посыпаться угли драконовы. Что это такое, угли драконовы, сэр? Объявил мне бойкот в школе. Никто из мальчиков не должен заговаривать со мной и отвечать мне. Видеть тебя не могу, говорит. Ты, говорит, семя дьявола. Запретил мне ходить на уроки, и мне пришлось просиживать целый день в Публичной библиотеке. Это несправедливо, сэр, несправедливо. Я вовсе не хотел обижать его.

Он сидел на диване, наклонившись вперед и положив руки на колени, – невзрачное, тщедушное существо, заморыш и недоучка, изо всех сил старающийся не погибнуть и как-нибудь найти свое место в жизни, о которой он, в сущности, знал лишь одно: необходима осторожность. Он больше чувствовал, чем понимал, какого рода феодальная связь вынуждает м-ра Джемса Уиттэкера позаботиться о нем.

– Значит, он запретил тебе иметь дело со мной?

– Откуда же мне было знать, сэр, что он так рассердится из-за этого?

– А до того, как он узнал об этом, он обращался с тобой хорошо?

– Он был строг, сэр. Но он вообще строгий. Такой уж это человек, сэр. Он терпеть не может непослушания.

– Точь-в-точь, как его хозяин, – заметил Джим Уиттэкер, но, к счастью, это кощунство было недоступно пониманию его собеседника. – А потом ты стал аспидом и прочее и прочее?

– Да, сэр.

– А что это за драконовы угли, о которых ты говорил? – спросил Джим Уиттэкер. – Я что-то никогда не слыхал о них.

– Я сам не знаю как следует, что это такое, сэр, но уж, наверно, что-нибудь очень плохое, сэр, раз он выискал их в Библии. Они сыплются человеку на голову, сэр, понимаете?

– Значит, это когда попадешь в ад?

– По-моему, раньше, сэр. Я думал, вы знаете, сэр.

– Нет. Надо будет посмотреть это место. Так, значит, ты не принадлежишь к числу верующих, Джо… то есть Эдвард. Рано же ты начал сомневаться.

– Нет, нет, сэр! – воскликнул Эдвард-Альберт в страшной тревоге. – Не думайте, так. Я надеюсь, что тоже спасусь. Я верю, что мой Искупитель жив. Только мне кажется, сэр, что верующий человек вовсе не должен быть упрямым. Вот этим-то я, как видно, и обидел м-ра Майэма.

– Это интересно. Расскажи мне подробней про свою веру… Если тебе это не неприятно.

Эдвард-Альберт напряг все свои умственные способности.

– Христианская вера, сэр. Всякий англичанин знает, что это такое. Христос умер ради меня и так далее. Я думаю, он знал, что делал. Он пролил свою драгоценную кровь за нас, и я, конечно, искренне благодарен, сэр. Это в символе веры, сэр. Чего же тут выходить из себя и грубо обращаться с людьми, ругать их нехорошими словами из Библии и обходиться с ними так, словно это какие-то обманщики…

– Но ты ведь не думаешь, что все спасутся? Это, знаешь ли, была бы большая ересь, Тьюлер. Я забыл, какая… Перфекционизм или что-то в этом роде… Но безусловно – ересь.

– Совсем не думаю, сэр. Я слишком мало знаю. Я только считаю, что если Христос умер, чтобы спасти нас, грешников, он не стал бы потом сам поднимать шум и лишать большинство из нас спасения. Так мне кажется, сэр. А вы как думаете, сэр? Если человек искренне раскаивается и верит?

– А ты веришь?

– Конечно, сэр. Не подумайте, сэр. Я молюсь каждый день и надеюсь получить прощение. Я всеми силами стараюсь быть хорошим. Я никогда в жизни не насмешничал. Никогда не сквернословил. Никогда. Слышал, как другие это делают, но чтобы сам – никогда! Нет, сэр.

– И чем меньше говорить об этом, тем лучше. Верно?

– Да, сэр!

Он произнес это с таким жаром и таким очевидным облегчением, что Джиму Уиттэкеру стало ясно: святой Инквизиции здесь делать нечего.

– Ну, перейдем к делу. У нас тут было нечто вроде дискуссии с твоим почтенным опекуном. Он по-прежнему… – Уиттэкер подобрал единственное подходящее выражение, – он в гневе на тебя. В страшном гневе.

Эдвард-Альберт выразил на своем лице подобающее обстоятельствам огорчение.

– Он объявил, что желает, чтобы ты оставил его… аристократическое заведение и нашел себе другое местожительство.

– Но где же мне жить?

– Я думаю, это можно будет устроить. Дело в том, что у тебя будут некоторые средства.

– Как? Мои собственные? И я смогу их тратить?

– Мы думаем, что их можно будет тебе доверить. Но ты должен быть осторожным.

– Осторожность необходима.

– Да, это – основное правило. Видишь ли, твоя мать оставила тебе некоторое состояние – на текущем счету в сберегательной кассе и в виде разных вложений. Сумма небольшая, но вполне достаточная для твоего существования. А мистер Майэм от твоего имени вложил почти все в свою школу. И мы теперь с ним договорились, что это будет оформлено в виде первой закладной на его собственность с приемлемым для обоих вас порядком выплаты…

– Я не очень хорошо знаю, что это такое – закладная, – заметил Эдвард-Альберт.

– Тебе и незачем знать. В конторе Хупера обо всем позаботятся. Ты – кредитор по закладной, а Майэм – твой должник. Это очень просто. Он закладывает тебе свою школу. Понимаешь? Закладывает. И в общем ты будешь получать что-то около двух с половиной гиней в неделю, из которых примерно пять шиллингов пойдут на восстановление основного капитала – тебе придется их откладывать, или контора Хупера может это делать за тебя; а на остальные ты будешь жить и, мне кажется, вполне можешь дотянуть, пока не станешь сам зарабатывать на жизнь. Таковы перспективы. Следующий вопрос заключается в том, куда ты хочешь поступить. В зависимости от этого и решим, где тебе жить, и все прочее. Как ты об этом мыслишь, Тьюлер?

– Что же, сэр. Я, можно сказать, наводил справки. Есть такой милый молодой джентльмен; он служит библиотекарем в Публичной библиотеке. Вот он мне помог разобраться. Не стану скрывать от вас, сэр, я не очень образован… Пока…

– Ничего, Эдвард, не падай духом.

– Я немного знаком с французским языком и со Священным Писанием, но все-таки, сэр, мистер Майэм меня не многому научил.

М-р Уиттэкер одобрительно кивнул.

– Например, хорошо бы стать банковским служащим. Очень почтенное занятие. Тут и неприсутственные дни. Тут и продвижение по службе. Тут и пенсия. Чувствуешь почву под ногами. Но я недостаточно образован, чтобы стать банковским служащим. Даже если я поступлю в настоящий колледж и буду очень стараться, сомневаюсь, чтобы я успел подготовиться… Потом есть низшие государственные служащие. Там тоже твердое положение. Можно выйти на пенсию, если я буду стараться. Мне только тринадцать лет. Если я начну учиться как следует, чтобы добиться этого… Можно еще попытаться держать экзамен на аттестат зрелости. Это трудно. Но тот джентльмен в библиотеке говорит, что стоит постараться. Там всякие перспективы…

Джим Уиттэкер не мешал Эдварду-Альберту развивать свои скромные, но низменные планы. Ему пришло в голову, что за свою жизнь Эдвард-Альберт, наверно, очень многими будет презираем и ненавидим, так что нет оснований ненавидеть этого противного, жалкого звереныша уже сейчас. Все в свое время. Фирма всегда платила старику Тьюлеру меньше, чем он стоил, и теперь она должна возместить ущерб, оказав поддержку сыну – независимо от того, какие чувства он ей внушает.

И ущерб был возмещен. Фирма удовлетворила страстное желание Эдварда-Альберта вступить на путь разнообразного умственного усовершенствования, предлагаемого в Кентиштаунском Имперском Колледже Коммерческих Наук, и постаралась обеспечить ему стол и кров соответственно его положению.

11. Пансион Дубер

Уладить этот последний вопрос было поручено тридцатидвухлетнему конторщику фирмы Маттерлоку-младшему. Он получил указание подыскать пансион, где мальчику было бы обеспечено постоянное общество и возможность назидательной беседы. Оказалось, что в Кентиштауне такое заведение найти нелегко. Попадались все больше меблированные комнаты. Но к югу и к востоку от этого района Маттерлок нашел очень много пансионов, самых разнообразных по условиям, распорядку, обстановке и населению. Лондон был средоточием огромного количества учащихся всех разновидностей и оттенков, и для каждой разновидности и оттенка там имелись свои специально приспособленные пансионы; Это был целый музей национальностей, пестрый калейдоскоп разрозненных образчиков самых различных общественных слоев. Главная трудность заключалась в том, чтобы отыскать такой пансион, который был бы просто пансионом.

Маттерлоку-младшему не показалось странным, что в этой огромной чаще домов и квартир нет ни одного помещения, которое было бы построено с тем, чтобы разместить в своих стенах меблированные комнаты или пансион. Каждое было рассчитано на то, чтобы служить приютом воображаемой, в действительности совершенно невозможной семье со значительными средствами и нездоровыми привычками, с низкооплачиваемой жалкой прислугой, затиснутой на чердак или в подвал; в каждом имелась столовая, зала, гостиная и так далее. Тогдашние домовладельцы, архитекторы и строители, видимо, и представить себе не могли чего-либо иного. Но даже десять процентов этих идиллических семейных резиденций никогда не использовались по назначению, поскольку такая семья в Англии уже сходила со сцены; большинство же их было с самого начала разделено на «этажи», и почти все, даже сохранившие свое семейное назначение, обставлены выцветшей и неудобной подержанной мебелью. Обнаруживая полное отсутствие воображения, Англия XIX столетия согласовывала свой образ жизни и свои представления о будущем с отжившим общественным идеалом.

Теккерей навеки мумифицировал эту своеобразную фазу нашего упадочного и перестроенного на коммерческий лад феодализма, дав тем самым ценный материал изучающим историю нравов. Но нас интересует исключительно Эдвард-Альберт, и теперь, когда Лондон и большая часть наших крупных городов превращены в развалины, нам незачем гадать о том, в какой мере Англия способна проявить дух творчества и созидания, в какой – останется консервативной, лишенной всякого воображения наседкой и в какой – осуждена на хаотический, бессмысленный и безобразный распад…

Пансион м-сс Дубер, которому в конце концов Маттерлок решил вверить Эдварда-Альберта, выходил довольно красивым фасадом на Бендль-стрит, немного южней Юстон-роуд. Вдоль всего карниза тянулось выведенное крупными буквами официальное название «Скартмор-хауз». Маттерлок осмотрел помещение и заранее договорился обо всем необходимом. Потом он забрал из школы Эдварда-Альберта, с жестяной коробкой, крикетной битой, пальто, из-которого тот вырос, и новым чемоданом, и в надежной, солидной пролетке перевез на новое местожительство.

– Я думаю, тебе там понравится, – говорил он, пока они ехали. – Хозяйка, миссис Дубер, видно по всему, добрая душа. Она познакомит тебя со всеми, и ты скоро привыкнешь. Будешь как дома. Если возникнут какие-нибудь затруднения, – ты знаешь мой адрес. Деньги тебе будет посылать каждую субботу контора Хупера, и ты сейчас же плати по счету. Остатка должно тебе хватать на одежду, на плату за учение и на текущие расходы. Будь осторожен в тратах, и ты сумеешь сводить концы с концами. Необходима осторожность.

В ответ на эту знакомую фразу Эдвард-Альберт издал неопределенный звук, выражающий понимание.

– Надо тебе сшить костюм по твоей мерке. А то в этих одежках, которые Майэм покупает по дешевке в магазине готового платья, ты кажешься еще хуже, чем есть. Миссис Дубер или кто-нибудь там укажет тебе какого-нибудь портного по соседству. Есть такие портные, которые шьют на заказ; Этот костюм тебе узок в плечах, и рукава коротки, так что руки вылезают. Руки у тебя не бог весть какой красоты, Тьюлер… Ну, приехали.

Им открыла м-сс Дубер. Она сияла, изо всех сил стараясь показать, что она и в самом деле добрая душа. За ней выпорхнула услужливая горничная, вызванная, чтобы взять багаж.

«Вестибюль» Скартмор-хауза – то есть передняя – говорил о том, что заведение м-сс Дубер укомплектовано полностью и притом разнообразной публикой; Здесь стоял какой-то неопределенный, но сытный запах. Линолеум на полу и обои под мрамор на стенах были приятного светло-коричневого тона. Цвет и запах сливались в нечто единое. Коллекция верхнего платья и головных уборов занимала длинный ряд крючков над столь же длинным рядом зонтов и тростей. Тут же засиженное мухами зеркало с высоким подзеркальником и полки с отделениями для писем и газет.

Большую часть этого приятного фона закрывала собой фигура гостеприимной м-сс Дубер.

– А, это и есть наш юный джентльмен? – сказала она. – Студент. Мы сделаем все, чтобы вам было удобно. Вы будете не один, здесь есть еще студенты. Мистер Франкинсенз учится в университетском колледже. Такой умный молодой человек. Высшие награды! Потом замечательный преподаватель ораторского искусства, мистер Харольд Тэмп, и его супруга. Потом один молодой человек из Индии…

И, наклонившись к Маттерлоку, конфиденциально шепнула:

– Сын раджи. Прекрасно говорит по-английски.

Затем в сторону, служанке:

– Тринадцатый номер. Если тяжело, не берите все сразу… Ну, так попросите Гоупи помочь вам. Что же вы стали?

И, приняв любезный вид, тотчас же опять повернулась к прибывшим.

Ее слова смутно доходили до сознания Эдварда-Альберта. Он изо всех сил старался держать свои руки так, чтобы они ушли подальше в рукава; кроме того, он уже приобрел привычку слушать невнимательно, которая так и осталась у него на всю жизнь.

– У нас тут все молодежь, – говорила м-сс Дубер. – Есть только один действительно старый господин – но очаровательный. Такой прекрасный рассказчик!

Эдвард-Альберт почувствовал руку Маттерлока у себя на плече.

– Тебе будет хорошо. Сперва покажется немного не по себе в новой обстановке, но скоро привыкнешь.

– Бельгийцы. Семья беженцев из Антверпена. Так что если вы пожелаете учиться французскому языку…

– Ну, пока прощай и желаю успеха, Тьюлер.

Маттерлок пожал ему руку и ушел.

Эдвард-Альберт почувствовал отчаянное желание крикнуть: «Не уходите!» – и кинуться к своему покровителю, прежде чем за ним закроется дверь.

И вот он один на один с м-сс Дубер. К ее вкрадчивому обращению примешался теперь оттенок хозяйской властности.

– Я покажу вам наши общие комнаты и познакомлю вас с некоторыми нашими правилами и требованиями: вы ведь понимаете, что без правил и требований нельзя. А потом отведу вас наверх, в вашу комнату. Милая, тихая комнатка…

И пояснила:

– На верхнем этаже. Номер тринадцать. Я думаю, для вас это не имеет значения? Я все собиралась дать ей номер 12-а, да так и не удосужилась. Надеюсь, вам у нас понравится. Мы тут все так дружно живем, как одна большая семья. Повесьте шляпу и пальто на этот крючок…

Таким-то образом Эдвард-Альберт вступил в новую фазу своего существования и потихоньку приспособился к новой, более широкой среде. Завтракали от половины восьмого до половины десятого. Затем предполагалось, что вы уходите и возвращаетесь к шести-семи. Но у камина в гостиной спал какой-то старый джентльмен. Он просыпался, глядел вокруг, что-то мычал и снова погружался в сон. Обедали от половины восьмого до половины десятого. Столовая была просторной темной комнатой с затененными газовыми лампами, большим буфетом и лифтом для подачи кушаний, который поднимался с треском и грохотом. Небольшим переходом она соединялась с маленькой гостиной. На втором этаже была большая гостиная с двумя каминами, в свое время переделанная из двух смежных комнат; там стояли мягкие кресла в уголках, которым придавали уют книга, вязанье, шаль или другой подобный предмет; был также отдельный уголок для игр, где стояли два ломберных столика, один шахматный и тут же большой диван.

Наконец Эдвард-Альберт оказался у себя наверху. Он разобрал свои вещи, спрятал их в комод и принялся рассматривать свои руки в маленькое зеркало, погруженный в размышления о возможности сшить костюм на заказ. Завести бы длинные манжеты. И воротничок, который можно ставить и откладывать, как у м-ра «Маттерлока. И надо подтянуться – вот так… И носить темный пиджак с синей искрой и отутюженные брюки, как у м-ра Маттерлока. По мерке. Тогда другое дело…

Когда м-сс Дубер привела его в столовую – ей пришлось его привести, – все принялись его рассматривать. Разговаривали с ним не очень много, но все время глядели на него. (Завтра же у него будут манжеты.) Все входили и выходили с удивительной непринужденностью.

Потом, уже в гостиной, одна дама спросила его:

– Вы новый жилец?

Он ответил:

– Да, мэм.

– А как вас зовут? – продолжала она.

И он с большой готовностью ответил ей, а потом уселся в угол, взял очень интересную книжку под заглавием «Указатель европейских гостиниц» и, делая вид, что читает, стал поглядывать исподтишка на тех, с кем ему предстояло теперь проводить свою жизнь.

12. Мистер Харольд Тэмп

С некоторыми членами обитавшего в Скартмор-хаузе счастливого семейства Эдвард-Альберт очень быстро сошелся. Другие оставались для него чужими. Некоторое время в этом новом мире всех заслоняла особа м-ра Харольда Тэмпа. Как объяснила м-сс Дубер, он был «преподаватель ораторского искусства и чтец – и такой жизнерадостный человек». Большой, круглый и краснощекий, с густыми русыми волосами и водянисто-голубыми глазами навыкате, он любил потирать руки, всячески выражая свое довольство жизнью, когда думал о том, что на него смотрят. Но иногда забывался и впадал в полусонное состояние. Если его сознание бодрствовало, он гремел на весь пансион, как духовой оркестр. Он пел в ванной, словно ватага гуляк, возвращающихся домой с хорошей попойки. Здороваясь при встрече с каждым в отдельности, он называл всех просто по имени. И всегда приходил в хорошее настроение при появлении нового жильца.

– А, пополнение нашего избранного кружка! – воскликнул он, как только увидел Эдварда-Альберта, который на другой день после приезда вышел к обеду пораньше, чтобы м-сс Дубер не вздумала сопровождать его.

И заворковал, когда тот еще спускался по лестнице:

– Я вижу, вы очень молоды, но это с годами пройдет. Как тебя зовут, мальчик?.. Скажи, дружок, не слыхал ты последний анекдот о зоопарке? О мартышке и сердитом дикобразе?

Вопрос был обращен к Эдварду-Альберту. Это Эдварда-Альберта спрашивали, слыхал ли он анекдот о мартышке и сердитом дикобразе!

– Нет, сэр, – радостно ответил он.

– Была такая ма-а-ленькая мартышка, – начал м-р Тэмп.

И шепотом добавил:

– Голубая. Ты видел таких – голубых?

– Да, сэр, – ответил Эдвард-Альберт.

Собственно, он таких не видел, но вполне мог себе представить.

Тут лицо м-ра Тэмпа изменилось. Оно приняло таинственное выражение. Он поднял руку с раскрытой ладонью, как бы желая сказать: «Погоди». Губы его сжались. Глаза сделались круглыми. Он стал озираться по сторонам, как бы стараясь обнаружить подслушивающего где-нибудь в углу недоброжелателя.

– Это такой неприличный анекдот, – конфиденциально сообщил он сценическим шепотом.

Любопытство Эдварда-Альберта дошло до предела. М-р Тэмп встал и заглянул на лампу. Чего он там ищет? Ведь там ничего не может быть. Эдвард-Альберт захихикал. М-р Тэмп, ободренный успехом, наклонился вперед и посмотрел, нет ли кого за дверью.

Потом вдруг сделал вид, будто услышал кого-то под столом. Полез туда, чтобы проверить. Эдвард-Альберт не мог удержаться от хохота. М-р Тэмп кинул на него встревоженный взгляд и снова полез под стол. Потом выглянул оттуда с другой стороны, так что видна была только верхняя половина лица, выражавшая недоумение, опаску и в то же время сознание важности и таинственности исполняемого дела.

– Те! – произнес он и приложил палец к губам.

Было страшно занятно.

В этот момент в столовую вошла та дама, которая накануне обратилась к Эдварду-Альберту с вопросом: «Вы новый жилец?»

Она села на свое место за столом. И при этом сделала вид, будто не замечает м-ра Тэмпа. Отсюда можно было заключить, что он ей несимпатичен.

Курьезно, что м-р Тэмп отплатил ей точь-в-точь той же монетой. Это было смешно.

– Потом, – сказал он. – Сейчас не могу.

Появились и другие; среди них м-сс Дубер и какая-то молодая блондинка неприступного вида. При входе каждого нового лица м-р Тэмп изображал все большее огорчение, к возрастающему удовольствию Эдварда-Альберта. Было ясно, что обещанный анекдот имеет все меньше шансов быть рассказанным. Каждый раз м-р Тэмп подскакивал на месте и тотчас поднимал глаза вверх с выражением комического отчаяния. Но при этом он выбирал моменты, когда на него не глядел никто, кроме Эдварда-Альберта. В конце концов неудержимый смех последнего привлек внимание присутствующих. Его веселье показалось подозрительным. Над чем это он смеется? Потом подозрение пало на м-ра Тэмпа и сосредоточилось на нем. Вечно он со своими проделками!

Он запротестовал, обращаясь к Эдварду-Альберту. Стал оправдываться тоненьким, жалобным голоском:

– Я ведь только сказал: «дикобразик», «ма-а-аленький дикобразик». Что же тут смешного?

Потом быстро сделал гримасу и придал лицу печальное выражение.

Эдвард-Альберт стал торопливо жевать хлеб и подавился.

– Просто дикобраз, – продолжал Тэмп унылым фальцетом. – Ах ты господи!

– Вы смешите мальчика, – сказала м-сс Дубер, – и не даете ему обедать. Гоупи, уведите его и успокойте. Как вам не стыдно, мистер Тэмп!

– Я не смешил его, миссис Дубер. Он сам стал смеяться надо мной. Я только спросил его, знает ли он анекдот о мартышке и дикобразе.

– Ну хорошо, – произнес пожилой джентльмен, который днем спал в гостиной. – Что же это за знаменитый анекдот о мартышке и дикобразе? Расскажите – если только это удобно рассказывать здесь.

– Откуда я знаю? – возразил м-р Тэмп, торжествуя победу. – Если бы я знал, разве я стал бы спрашивать такого малыша?

– Вы хотите сказать, что такого анекдота вовсе нет?

– Во всяком случае, я его не знаю. Никогда не слыхал. Может быть, есть, а может быть, и нет. Я вот уже много лет всех спрашиваю о нем. А мальчик так смеялся, что я подумал, он и в самом деле что-нибудь знает…

Старик недовольно заворчал.

– Все ваши штучки, мистер Тэмп, – сказала м-сс Дубер. – Если вы не перестанете, я вас оштрафую… – И, желая переменить тему, заметила: – Наши бельгийцы сегодня что-то запоздали…

М-р Тэмп откашлялся, чтобы пропеть какую-то мелодию, но остановился, поймав взгляд жены.

– Хм-м… – промычал он и мгновенно стушевался.

Когда Эдвард-Альберт, с глазами, мокрыми от слез, еще не вполне успокоившись, вернулся в столовую, бельгийцы были уже там, застольная беседа перешла на другие предметы, и он так и не узнал, что знаменитый анекдот о мартышке и дикобразе был просто розыгрышем. Он сейчас же отыскал глазами м-ра Харольда Тэмпа и был вознагражден сочувственной гримасой.

Так между ним и м-ром Тэмпом установилась странная духовная связь. Они укрепляли друг в друге чувство уверенности в себе. Каждый из них воспринимал другого как доказательство своего собственного существования.

Когда м-р Тэмп входил в одну из гостиных и все давали ему понять, что хотя в сущности они ничего против него не имеют, но все же он им давным-давно надоел, он искал Эдварда-Альберта, зная наверняка, что встретит полный радостного ожидания взгляд. А Эдвард-Альберт, робко присоединяясь к обществу, где никто, кроме профессионально любезной м-сс Дубер, не считал нужным его замечать, неизменно встречал специально для него приготовленную гримасу Харольда Тэмпа и ту неуловимую лукавую усмешку, которая скрепляла их тайный союз против остальных обитателей пансиона.

«Их нет, – без слов говорили они друг другу. – А мы существуем».