Текст книги "Собрание сочинений в 15 томах. Том 15"

Автор книги: Герберт Джордж Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

А теперь, в частности, о языке. Нам необходим всеобщий язык, на котором обсуждались бы всемирные интересы человечества, важный посредник для политических, научных, философских и религиозных связей. Это должен быть великий и гибкий язык, что, однако, не помешает любому быть двуязычным, а то и полиглотом. В недавнем прошлом, в мире непримиримых монархий и дипломатов, от которых нам необходимо избавиться, чтобы не погибнуть, агрессивные правительства различных государств, порабощая и ассимилируя чужеземные народы, стремились вытеснить и местные языки, что, естественно, вызывало ненависть к языку этих агрессивных держав. Бойкотировать навязываемый язык стало делом чести. Но как только прекратятся эти попытки вытравить местные языки, отпадут и возражения против того, чтобы дать мировому общественному мнению международный язык. Я представляю себе, что повсюду на земле у людей останется привязанность к своему языку, к языку родному, языку нежных чувств, лирической поэзии и общения в узком кругу. И почему бы международному языку не иметь самые разные интонации и произношение, лишь бы это не мешало понимать друг друга. Не могу себе представить, что требование нашего Пришельца из мира будущего иметь международный язык станет на пути развития могучей культуры десяти тысяч местных языков – чем больше, тем лучше, – когда они освободятся от злосчастного политического произвола.

Теперь я позволю себе остановиться на главном пункте проблемы и хочу спросить, действительно ли мы выполняем свой долг, мы – это социологи, специалисты по экологии, значительная часть членов Британской ассоциации, мировая интеллигенция и вообще люди нашего плана – делаем ли мы все, что в наших силах, чтобы разрешить вопрос о методах и организации этого мирового общественного мнения, воплощенного в международном языке? Сделать это необходимо безотлагательно, и только мы одни способны разработать ясный, определенный план того, как это сделать. Что же практически мы можем предложить по этому поводу? Есть ли у нас что-нибудь готовое, что не вызывало бы споров? Насколько мне удалось узнать, мы располагаем только кучей неувязанных, непродуманных материалов, кое-какими удачными соображениями и теми необнадеживающими данными, которые люди почтительно выслушивают, заявляют, что они на редкость обнадеживающие, и забывают о них.

Я знаю, многие из нас уже начинают понимать, что этого недостаточно, и все настоятельнее требуют, чтобы мы встряхнулись и действовали сообща.

Степень согласованности работы различна в разных сферах деятельности человека, объединяемых науками. В целом в области техники и практической физики, в медицине, химии и астрономии сделано очень много по координированию сил. Мы не встретим людей, которые сооружают плотины, строят мосты, пишут рецепты или сообщают о каком-нибудь новом небесном явления по наитию, основываясь на разрозненных, неподтвержденных идеях, на каких-то обнадеживающих наблюдениях, на чем-нибудь еще в этом же роде. Когда в упомянутых областях человек заявляет о сделанном им открытии или наблюдении, его работу сразу же проверяют контрольными опытами, подтверждают, отвергают или вносят в нее поправки. Сырой материал не дает права на патент. Эти области науки, знаменующие прогресс, из года в год набирают силу.

На днях я видел, как в Пасадене изготовляют огромный телескоп Лика, и он показался мне совершеннейшим и грандиозным творением. Он внушает почти трепет. Там, перед этим продуктом колоссальной воли и мудрости, я чувствовал себя пигмеем. И все же, поверьте, создание телескопа – дело куда меньшей важности, чем наше дело координации мысли и задач человечества.

Что же мы можем предложить нашему Пришельцу и всему миру?

Вопрос о международном языке занимал умы людей еще задолго до моего рождения, и было придумано несколько так называемых искусственных вспомогательных языков – эсперанто, идо и им подобные. Они поглотили какое-то количество умственной энергии, и были созданы довольно солидные организации, так что для японского эсперантиста, например, приехавшего в Перу, или Норвегию, или Южную Африку, стало возможным вести беседу с одним или двумя знатоками этого языка. Но знание эсперанто нисколько не поможет ему разговаривать с другими людьми этих стран. Это все равно, что быть членом международной шахматной ассоциации. Мне это напоминает тех загадочных мотыльков, которые отыскивают своих самок на огромном расстоянии. Но как добиться общения между всеми людьми, я так и не знаю. Очевидно, мы, чья прямая обязанность разрабатывать проекты и программы и сообщать новые факты всему миру – будь у нас такое же стремление действовать сообща, как у представителей более прикладных наук, – уже давно могли бы навести порядок в этих бесчисленных проектах искусственных языков; мы могли бы решить, какие социальные условия для них благоприятны и какие пагубны, и определить, на чем остановиться нашему уже теряющему терпение Пришельцу.

Наряду с этими умственными упражнениями делаются попытки изучить возможность использования какого-либо из существующих языков в качестве международного, но в более простом, облегченном виде. Немало людей разобщенно трудились над этими проектами. Исключительно ценен эксперимент с «Бейзик инглиш» – работа, которую мы связываем с именами Огдена, Ричардса и других. В общем, большинство склоняется к тому, что в качестве основы для международного языка надо использовать английский – подчеркиваю, не в качестве международного языка, а как основу. Его широкое распространение во всем мире в настоящее время, отсутствие склонений и простота грамматики, способность к ассимиляции иностранных слов говорят в пользу такого проекта. Против него можно выдвинуть закоснелый аристократический консерватизм, все еще играющий большую роль в английской системе образования – ревностно классической и кастовой, – который не только не способствует подобного рода распространению языка, а упорно сопротивляется ему.

Совершенно очевидно, что прежде чем предлагать Будущему Миру английский язык, необходимо изменить его орфографию. Это стало очевидно не сейчас, мы давно об этом знаем, но Будущее настойчиво стучится в дверь, а что у нас готово для него? И вот опять перед нами неотложная задача объединить усилия и добиться каких-нибудь определенных решений.

На моем письменном столе появляются труды самых разных школ орфографии – все они презирают одна другую, – а после свирепой борьбы отправляются в корзину для бумаги. Начнем со школы Д.Биллингса, которая по каким-то туманным, возможно, финансовым соображениям настаивает на том, чтобы в алфавите было всего двадцать шесть букв, и ни одной больше. Сознаюсь, для меня это так же убедительно, как письмо неграмотного пьяницы. Наш алфавит охватывает всего лишь немногим больше половины звуков, необходимых для международного общения. А уж в области фонетики царит полная неразбериха, непроходимые дебри новых понятий.

В этом вопросе, как и в большинстве других, я вовсе не специалист, но в свое время мне посчастливилось много беседовать с двумя очень одаренными, страстно увлеченными этим вопросом людьми – сэром Гарри Джонстоном и мистером Бернардом Шоу. У Шоу острый слух, и он одержим фонетикой. Он, конечно, и разбирается в этом гораздо лучше меня. И он говорит, что для алфавита, который удовлетворял бы требованиям международного языка, необходима примерно сорок одна буква. Это, по-видимому, недалеко от истины. Но сделали ли мы хоть что-нибудь для того, чтобы объединить усилия и создать единый алфавит, выработать стандартный ключ к нему и пустить его в оборот? Разумеется, нам нужны буквы ясные, определенные, какие не спутаешь одну с другой или с нечеткими уже известными нам буквами. Нам не нужна буква, которая на одном языке читается, как В, а на другом – как F или C, которое на одном языке значит K, а на другом – S, нам не нужно единственное E, сочетающее короткое скромное eta с пышным epsilon и так далее. Все это нам подсказывает здравый смысл. Но много ли сделано в этой области и что мы делаем?

В любом из бесчисленных фонетических проектов вы обнаружите самые немыслимые способы фонетической транскрипции. Обычные буквы печатают вверх ногами, стоящими наклонно и просто лежа; исчерпав всю наборную кассу, бедные труженики привлекают жирный шрифт, и курсив, и математические обозначения, и взбесившиеся знаки препинания. Шрифтов, естественно, не хватает, и это приводит к тому, что большинство фонетических алфавитов просто нелепо. Но мировое общественное мнение не может обойтись без фонетического алфавита. Значит, и в этом деле предстоит огромная работа по согласованию.

Я хочу остановиться еще на одной стороне вопроса о создании мирового общественного мнения. Речь идет о значении или семантике слов, в исследовании которых намечается еще один важный, покамест не координированный сдвиг. Мы постепенно начинаем понимать, какие шутки могут сыграть с нами слова. Такие книги, как «Тирания слов», например, побуждают немало людей к более тщательному исследованию словесного материала: они-то воображали, что думают и обмениваются мыслями, тогда как в действительности просто менялись устарелыми, стершимися монетами, которые следует изъять из обращения. Я не стану называть имена и расточать комплименты, ибо не настолько хорошо ориентируюсь, чтобы определять, кто здесь кто, на этом исключительно важном поприще. Однако моих знаний достаточно, чтобы понимать, что пресловутый словарь английского языка, который говорящие на нем предлагают миру как лучшее средство выражения мыслей, на самом деле крупный мошенник, гигант, толку от которого не больше, чем от быка Тристрама Шенди; и при этом мошенник дерзкий, так как он поражает наше воображение блестящими доспехами выспренних пошлостей. Его единственное оправдание в том, что в целом он не так плох, как другие возможные международные языки.

А какое зло приносит нам небрежное употребление слов! Во все века люди долгие годы не могли договориться и мучали друг друга из-за конфликта между наукой и религией. Это всегда было причиной темноты и забитости, гонений и преследований да и по сей день приносит нам множество бед. А толковать об этом все равно, что искать конфликт между дикорастущими полевыми цветами и цветами на обоях. И все же вы встретите немало людей, которые способны раздраженно вскочить с места и заявить: «О, всемизвестно, что такое наука и что такое религия».

На самом деле вряд ли это кому-нибудь известно, иначе не было бы этого нелепого антагонизма. Я лично считаю слово «наука» на редкость обманчивым, на нем какой-то налет полной безапелляционности, что отнюдь не соответствует его реальной сущности. Первой научной публикацией в Англии были «Философские труды». Если бы вы в то время были членом Королевского общества и завели разговор о «науке» и «ученых», никто не понял бы, что вы хотите этим сказать. Слово «религия» еще более неопределенное. Вы можете без всякого труда собрать десяток противоречивых объяснений этих слов. И, конечно, неприятности были здесь неминуемы.

Конфликт из-за неточных названий «религия» и «наука» объясняется весьма просто. Духовенство, которое в прошлом направляло и контролировало поведение людей, считало необходимым иметь мифологию для истолкования морального конфликта человечества, и с этой мифологией оно тесно связывало свой моральный кодекс. А все объяснения оно основывало на догадках и только на догадках, совсем как первобытные люди. Оно создало миф о сотворении мира и указало точную его дату, сочинило историю о рае, грехе и падении и на этой основе построило обширную, сложную систему своего влияния на человечество, сделав веру в эту мифологию сутью религии я при этом отбросив многие важные стороны религиозной жизни. Большинство религиозных конфликтов, войн и гонений было связано с вопросами определения смысла слов. Вспомним, сколько крови пролилось из-за слова filioque. Атаназианская вера – это фантастический набор немыслимых определений.

С развитием натурфилософии древняя надуманная мифология стала вызывать сомнение. Люди начали постигать новую историю жизни во времени, и это понимание угрожало духовенству, его авторитету, догмам, церковным церемониям, его власти над судьбами людей. Священники не могли допустить и мысли, что религиозная жизнь возможна без их лелеемой мифологии, и, естественно, делали все, что было в их силах, чтобы убедить добрых, простодушных, веривших им людей в том, что новая наука означает конец религии вообще. Не надо ее слушать, не надо изучать.

Между тем расширение познаний о великом прошлом и неизбывная вера в возможности человечества вовсе не означают конец религии, а скорее ее перерождение. Но как мешает нам эта непродуманная, опрометчиво выраженная мысль! Как жестоко мы расплачиваемся за небрежное, безответственное заявление. В мире, жаждущем единой религии, способной объединить нас с нашими собратьями, мы все еще отказываемся признать эту жажду и терпим мертвые религии, такие же мертвые и несостоятельные, как те языки, за которые они цепляются. Подобно тому, как финансовые и собственнические интересы, отжившие обычаи мертвого прошлого борются против явной необходимости охранять мировые ресурсы, подобно тому, как правительства с их узкими государственными границами ведут отчаянную борьбу против всеобщего федерального мира, так и могучие религиозные организации – те самые люди, которые в душе сказали себе «бога нет», а публично отстаивают монополию на его имя, – используют любое смятение умов, чтобы препятствовать развитию солидарности науки и религии, солидарности, так необходимой сейчас миру.

В этой связи возникает еще одна неотложная задача, над решением которой необходимо работать теперь же и сообща, а именно: надо как можно скорее ввести в практику изучения языков в школах и колледжах критическое исследование значения слов. Я сам начал понимать, что такое язык, лишь в школе, когда стал учиться разбору предложений. Такого рода занятия мы должны дополнить смысловым анализом. Надо приучить подростков к тому, чтобы они всегда ставили перед собою вопрос: «Что означают выражения, которые я употребляю? Каков их смысл? И какие ложные представления к ним примешаны?» Знание семантики может оказаться для наших детей надежной защитой от беспросветной галиматьи, которая мешает миру освободиться от его теперешнего слабоумия.

А сейчас обратимся еще к одной стороне вопроса об организации разумного мирового общественного мнения.

Мы хотим собрать воедино всю мировую информацию и создать справочный орган для мирового общественного мнения. Человечество должно не только ясно мыслить и выражать свои мысли, но иметь доступ в мировом масштабе ко всему объему знаний и идеи, которыми оно когда-либо располагало.

Кое-что уже предпринимается и в этом отношении; нужно только общее энергичное усилие, и мы обеспечим материальную основу, регистрирующие единицы для этого важнейшего фактора мирового общественного мнения.

Очень трудно перечислить все, что было сделано и что делается в этой области. А делается куда больше, чем думают многие интеллигентные люди. И сейчас, я полагаю, мы в состоянии собрать весь материал, все, что сделано, рассказать об этом и завоевать себе достаточный престиж, чтобы привлечь средства и обеспечить общественную поддержку. Я пытался – возможно, по-журналистски неуклюже и неувлекательно – мысленно собрать воедино эти материалы. Я воспользовался термином «мировая энциклопедия», чтобы во всем объеме охватить накопленные образцы мысли, искусства и науки. Моя энциклопедия имела бы гораздо большее значение, чем устарелая, неудачно спланированная «Британская энциклопедия», которая до сих пор пользуется спросом. Она включала бы все музеи, картинные галереи, собрания документов, атласы, материалы изучения вселенной. В своем теперешнем виде это огромная, разбросанная – или, скажем, плохо собранная, – труднодоступная сокровищница знании, и наши первые попытки ее атаковать должны быть направлены на то, чтобы снабдить указателем весь этот первоначальный материал.

В этом смысле многое было сделано под общим названием «документация». Мне это известно главным образом через профессора Полларда, доктора С.К.Брэдфорда и их помощников. Эта организация почти в такой же степени интернациональна, как Британская ассоциация. Недавно в Лондоне состоялась конференция, на которой присутствовали делегации от многих стран, а во время последней Парижской выставки мне довелось побывать на съезде, участники которого прибыли более чем из тридцати государств. В науках более систематизированных уже сейчас в значительной степени избавились от ненужных совпадений и повторений, и документация неуклонно сводится во все более широкие неоценимые по значению каталоги.

Наряду с этим прилагаются все усилия, чтобы зафиксировать как можно больше накопленных знаний и уберечь эти записи от урагана бессмысленного разрушения, который проносится сейчас над нашей планетой. Для этой цели все шире и шире применяется микрофотография. И здесь особенно интересная и многообещающая работа ведется моим старым другом доктором Кеннетом Мисом из компании Кодак и Ватсоном Дэвисом из Вашингтонского научного общества. Сейчас можно вместить целую библиотеку в маленький ящичек, и таким способом уже собрана, запакована и хранится значительная часть ранней английской литературы. У нас есть теперь возможность воспроизводить естественные краски. Любую картину, здание, механизм или животное можно показать в его натуральной окраске и в движении, а поскольку возможности репродукции и распределения такого материала поистине безграничны, ничто не мешает нам посылать такие фильмы студентам на манер передвижной библиотеки в любую часть света. Это и есть уничтожение расстояния в интеллектуальном плане.

Обратите внимание, над этим уже никто не может смеяться и называть фантастическими бреднями. Такая работа фактически ведется, нужны только организованность и деньги, чтобы охватить ею весь объем человеческих знаний и мысли. Вот то, что общими усилиями может быть сделано сейчас со всей массой интеллектуальных накоплений человечества.

Но это только одна, важнейшая часть мировой энциклопедии. Вся эта масса накоплений должна приносить плоды, такой материал надо постоянно подвергать обработке и усвоению. Он нужен мировому общественному мнению для учета и переосмысления; но здесь есть немало повторений и ошибок – многие данные слишком противоречивы и нелепы или вытеснены другими, лучше выраженными, или уже не имеют никакой ценности. Не уничтожайте их. Пусть лежат на чердаке. Они могут понадобиться; потребности мирового общественного мнения включают и обобщение и анализ, а для этого необходимо, чтобы сотни и тысячи людей постоянно обновляли и занимались перепланировкой этих общих и частных данных. Вот какое представление возникает у нас, когда мы говорим «энциклопедия», но если бы у меня была возможность вернуться к началу, я отказался бы от термина «мировая энциклопедия» и заменил его словами «Мировой институт мысли и знаний».

У нас есть несколько специальных энциклопедий немалой ценности, однако общие энциклопедии слишком долго остаются на уровне образцов столетней давности. Их превратили в прибыльный товар, и вряд ли мы погрешим против истины, если скажем, что они представляют собой коллекции разнообразных материалов, сколоченных вместе по вкусу книготорговца. Однако Франция – будь она благословенна! – сделала большое дело. Энциклопедия de Monzie, которая выходила до оккупации страны, – это блистательная попытка создать упорядоченную, современную картину мира. У меня есть первые одиннадцать томов, и я надеюсь, что когда-нибудь буду иметь все. Я отнес их одному почтенному, весьма солидному английскому издателю и спросил его, почему бы нам не перевести эти книги, чтобы распространить их среди двухсот пятидесяти миллионов – если не больше – людей, говорящих и читающих по-английски. «Не думаю, что такое издание окупится», – ответил он и прекратил разговор. Так-то вот. Для него это было решающим мерилом. Наша Ассоциация должна разъяснять настоятельную нужду в современной энциклопедии и добиться ее издания в условиях, не зависящих от произвола торгашей.

Не стану предаваться мечтам, описывая, как постоянно обновляемая, модернизируемая всеобщая энциклопедия становится основой системы образования в мировой общине. Ведь сделано еще поразительно мало. Даже в прелестных, радующих глаз сельских колледжах, созданных в Кембриджшире, большинство книг – дрянь, а пуще всего справочники. Поезжайте в любое из таких местечек, вообразив, что вы парнишка лет двенадцати-тринадцати и жадно тянетесь к знаниям, да посмотрите, какую вам предложат литературу. Мне кажется, многим из ученых мужей было бы полезно время от времени ставить себя на место пытливого мальчика, который хочет все знать, и проверять, какие ему предоставляются книги в промышленном центре или в сельской местности. Между тем кому же и давать образование, если не этим любознательным мальчикам и девочкам! Он или она единственная живая реальность по сравнению с корпорантскими шапочками и мантиями, учеными степенями, званиями и претензиями.

Говорят, население мира составляет две тысячи миллионов и египетский рабский труд стал нелепицей. Мы должны обучить всех этих людей и объединить их. Подумайте только, что это значит! Сколько образованных педагогов потребуется на каждые две тысячи человек, даже при максимальном использовании радио, кино и патефона. Сколько духовных наставников и целителей душевных ран? Какая нужна будет им умственная поддержка? На эти вопросы вы сумеете ответить более точно, чем я.

В своей статье я пытался трезво оценить истинное положение человечества, но теперь все начинают понимать, что истинная картина эта мрачна и даже чудовищна не только с позиции здравого смысла, но с любой точки зрения.

Я пытался выдвинуть нечто вроде идеи гигантского предприятия, которое люди призваны осуществлять, люди нашего и только нашего плана. Британская ассоциация, и в частности ее отделение социальных и международных научных связей, а также и сходные с нею организации во всем мире располагают возможностями для объединения нашего легкомысленного мира и превращения его в разумный действенный интеллект. Ассоциация независима и хорошо организована. Она состоит из различных отделений, которые обеспечивают возможность самого полного обмена научным опытом между людьми, работающими в определенных научных областях. В то же время ее двери открыты для любого образованного человека со стороны, который хочет слушать и учиться. В ней совершенно нет аристократической обособленности Королевского общества. Мой старый учитель Томас Хаксли не раз говорил, что элементарный курс, который он читал для студентов, явился для него самой ценной тренировкой, ибо обязывал пересмотреть его собственную исследовательскую работу в свете общей биологии и общей картины нашей жизни. В организациях, подобных Британской ассоциации, и связанных с нею учреждениях, специалист может обучать и учиться, оставаясь человечным. Он может остаться органическим элементом мирового общественного мнения.

Нас немного, а мир сравнительно велик. Это не основание для малодушия. Величайшее в жизни началось с эмбриона. Мы – скромное начало, способное двинуть духовную лавину, которая очистит мир для новой жизни. Мы способны положить этому начало, а если мы этого не сделаем, никто не сделает. Только люди нашего плана могут это сделать.

Кое-кто из вас скажет: «Мечты. Несбыточные мечты!»

Возможно, так оно и есть. Очень может быть, что несбыточные. Но, говорю я вам, если вы не разделите эти мечты, если в течение оставшегося у нас короткого времени не сделаете все возможное, чтобы их претворять в жизнь, то вместо сна наяву на вас обрушатся новые кошмары, на вас и на ваших близких, на всех, кто вам дорог.

Не знаю, что испытывает тот, кто принадлежит к виду, не сумевшему приспособиться. Свои семьдесят пять лет я прожил в эпоху прогресса, но я могу представить себе, как горько будут расплачиваться наши дети и дети ваших детей, вся молодая поросль, – расплачиваться позором, нуждой и лишениями; могу представить себе их жизнь, уродливую, нездоровую, звероподобную, пока Природа, не спеша и не медля, как это ей свойственно, не сметет их с лица земли.

Я мог бы на этом закончить. Это эффектный конец, эффектный с литературной точки зрения; но он не совсем оправдан. Таков естественный ход вещей. Я полагаю, что мы по-прежнему идем к краху, к вымиранию, но мы должны заниматься обсуждением не хода вещей, а чего-то более определенного, и тут нам придется столкнуться с двумя труднейшими проблемами – количественными определениями, определениями временными и пока еще едва заметным процессом развития массовой психологии. Возможно, что мы вступаем в промежуточную фазу умственной усталости и в фазу лицемерных, двуличных религиозных войн. Когда я говорю: религиозные войны, – я, разумеется, имею в виду крестовые походы и грабительские войны, которые ведутся во имя мертвых религий, еще обременяющих нашу планету. Мертвая религия – все равно, что дохлая кошка: чем она больше окостенела и протухла, тем она лучшее метательное оружие. Вызываемые этими войнами беспорядки и волнения могут то здесь, то там создать разумным, настойчивым людям условия для претворения в жизнь этой извечной задачи – разработки структуры мирового порядка и мирового общественного мнения. Это не оправдание, чтобы медлить, но это убеждает нас в том, что надежды необходимо сочетать с решимостью выполнить задачу, которую ставит перед нами Пришелец из Будущего.

Я не собираюсь приносить извинения в том, что написал статью вовсе не оригинальную. Я не внес ни единого предложения, не проверенного на практике и осуществимость которого не доказана; даже моя основная мысль насчет согласованности усилий – лишь эхо того, что делается Отделением Британской ассоциации социальных международных научных связей. Моя роль сводилась к тому, чтобы констатировать и привлечь внимание. Я являюсь чем-то вроде диктора Би-би-си. Я всего только суммировал. Передаем последние известия ученых всего мира в 1941 году. Это квинтэссенция того, что могут сказать миру ученые. И мы обязаны сказать это твердо и ясно. Мы, работники интеллектуального труда, должны решить, уподобимся ли мы греческим рабам и будем делать то, что нам прикажут наши господа, гангстеры и спекулянты, или займем принадлежащее нам по праву место хозяев и слуг народов всего мира.

Вышесказанное я подготовил как вводную речь на заключительном заседании отделения, посвященном теме «Наука и мировое общественное мнение», на конференции, созванной Британской ассоциацией по развитию науки в Лондоне 27 сентября 1941 года; я был приглашен в качестве председателя. В своем докладе я стремился подвести итоги, представить проблему мирового общественного мнения, объединить несогласованные элементы и предложить нечто вроде единого плана действий, которому авторитет Британской ассоциации придал бы вес.

Я понимал, что собрание, на котором я должен был председательствовать, редчайшая – быть может, неповторимая – возможность достичь единства в вопросе влияния на человечество, ибо отсутствие единства, как я утверждал в своей статье, это – величайшее из зол, с которыми нам приходится сталкиваться. У нас высказывается много прекрасных мыслей, проводятся конструктивные опыты, но в случае возникновения противоречий мы – под словом «мы» я подразумеваю мир науки в самом широком смысле, как он представлен Ассоциацией, – так и не умеем сколько-нибудь эффективно и сообща их разрешить. Мы слишком индивидуалистичны. Мы не прислушиваемся друг к другу с целью достичь взаимопонимания. Один говорит о таком-то аспекте, второй концентрирует внимание на другом, и в результате алгебраическая сумма нашего руководящего влияния на мир ничтожна.

«Нельзя ли навести порядок в этом важнейшем вопросе?» – спросил я. Сэр Ричард Грегори своей вступительной речью на открытии конференции показал, что это можно сделать, что мы в силах сделать решительное усилие, чтоб достичь максимального согласия; и что на заключительном заседании мы могли бы особо остановиться на его выступлении и извлечь из него немалую пользу.

Мы много беседовали в кулуарах, прежде чем эта проблема приняла определенную форму. Когда я сказал организаторам, что хочу открыть заседание докладом минут на сорок пять, а то и больше, мне ответили, что это невозможно. Поскольку моя речь имела целью обобщить и подвести итоги, я рьяно протестовал. Работа конференции проходила в новых условиях, условиях большой напряженности, но мне казалось, что мы стоим перед опасностью прийти к тому, против чего был направлен мой доклад, а именно: к несогласованным утверждениям и декларациям, которые нас ни к чему не приведут. В этом наш председатель был полностью со мной согласен. Он согласился с тем, что не удастся выдержать регламент и придется просить дополнительное время. Ведь может случиться, что мы будем противоречить друг другу, а примирить наши разногласия не хватит времени.

Но устроители конференции находились в трудном положении – время было ограничено, а докладов много, и мы примирились на компромиссе: в надежде на то, что впоследствии доклад удастся напечатать, решили размножить его на мимеографе и раздать участникам последнего дневного заседания, а также тем, кто захотел бы его прочитать. В предоставленном мне пятнадцатиминутном вступительном слове я смог только перечислить главные тезисы моего основного доклада и сделать несколько замечаний по поводу мнений, высказанных за те два с половиной дня плодотворной работы конференции, что протекли после того, как мой доклад был подготовлен.

Бернал, например, высказывал мысли, настолько совпавшие с моими, что мне почудилось, будто он читал мой доклад. Но ведь мы с ним много разговаривали, и слова эти стали нашими общими – моими в такой же степени, как и его. И я слышал нескольких ораторов, к примеру, профессора А.В.Хилла, мистера Майского, Дж. Б.Хэлдена, выступавших более живо и решительно по вопросам, которые я пытался ставить. Я добавил: «Если бы мне было предоставлено время, я, разумеется, внес бы в свой доклад поправки, учитывая некоторые весьма важные сообщения, которые мы здесь услышали. Я полагаю, на многих из нас глубокое впечатление произвел подход сэра Джона Орра к мировой проблеме, как к проблеме продовольствия. Это совершенно новая точка зрения, и в настоящее время она может найти горячий отклик в американском сельском хозяйстве. Иллюстрацией к выступлению сэра Джона Орра послужили несколько докладов, из коих, по-моему, наиболее яркими были доклады сэра Джона Рассела и мистера Ноэла Бэкерса. Сэр Джон Орр обладает ясностью, простотой и силой научного мышления. Его доклад был, мне кажется, самым свежим и ценным из всех замечательных выступлений, которые мы здесь слышали. Нет надобности кормить человеческие существа насильно, сказал он нам, положите лучшее в пределах их досягаемости, и они возьмут все сами. Его идея, я позволю себе подчеркнуть, отнюдь не сводится к материальной пище.