Текст книги "Полное собрание стихотворений"

Автор книги: Георгий Адамович

«Облака» (1916)

* * *

 
Вот так всегда, – скучаю и смотрю
На золотую, бледную зарю.
 
 
Мне утешений нет. И я не болен, —
Я вижу облако и ветер в поле.
 
 
Но облако, что парус, уплывет
И ветер, улетая, позовет:
 
 
«Вон там Китай, пустыни и бананы,
Высоким солнцем выжженные страны».
 
 
И это жизнь! И эти кружева
Мне заменяют бледные слова,
 
 
Что слушал я когда-то, вечерами,
Там, над закатами, над облаками!
 
 
Но не могу я вспомнить тишины,
Той боли, и полета, и весны.
 

* * *

 
Скоро день. И как упрямо
Волны держат пароход.
Ветерок от Валаама
Звон малиновый несет.
 
 
Скоро в путь. А путь не страшен, –
Ведь по ладожским волнам
Мимо деревень и пашен
К синим, ясным куполам.
 
 
Тонкий звон, звени и падай,
Чтоб не потерять пути,
Помоги, Врагиня ада,
От лукавого уйти!
 
 
Сладок воздух, тесны кельи,
На траве медведь лежит!
Празднуй, празднуй новоселье
Убегающий во скит!
 

* * *

 
В зоологических садах орлы,
В тяжелых кольцах, сонные летают,
С прута на ветку – будто со скалы –
Перелетят и снова засыпают.
 
 
Как мне скучна их царская краса
И декорации глухой печали,
И пар над Альпами, и небеса,
Что раздираемых ягнят видали!
 
 
Я маленькую птицу, воробья,
Поймаю в клетку, напою водою.
Пусть он чирикает, поет. А я
Окошко разноцветное раскрою.
 

* * *

День был ранний и молочно-парный.

Ин. Анненский

 
Так тихо поезд подошел,
Пыхтя, к облезлому вокзалу,
Так грустно сердце вспоминало
Весь этот лес и частокол.
 
 
Все то же. Дождик поутру,
Поломанные георгины,
Лохмотья мокрой парусины
Все бьются, бьются на ветру,
 
 
А на цепи собака воет,
И выбегает на шоссе…
Здесь, правда, позабыли все,
Что было небо голубое.
 
 
Лишь помнит разоренный дом,
Как смерть по комнатам ходила,
Как черный поп взмахнул кадилом
Над полинявшим серебром.
 
 
И сосны помнят. И скрипят,
Совсем, как и тогда скрипели, —
Ведь к ночи ранние метели
Уж снегом заметали сад.
 

* * *

Анне Ахматовой

 
Так беспощаден вечный договор!
И птицы, и леса остались дики,
И облака, – весь незапевший хор
О гибели, о славе Эвридики.
 
 
Так дни любви обещанной прошли!
Проходят дни и темного забвенья.
Уже вакханок слышится вдали
Тяжелое и радостное пенье.
 
 
И верности пред смертью не тая,
Покинутый, и раненый, и пленный,
Я вижу Елисейские поля,
Смущенные душою неблаженной.
 

НОЧИ

I

 
Как трудно вечером дышать
И думать! И ночами тоже,
Когда чугунная кровать
Совсем на катафалк похожа.
 
 
А в комнатах, во тьме ночной
Какая тишина! Ты слышишь, —
Лишь за шкафами, под стеной
Скребут отравленные мыши.
 
 
Слабея, с ядом на зубах,
Грызут зеленые обои…
Я только слушаю. Но страх
Мне тоже не дает покоя.
 
 
И так всегда. Встаю тайком,
Иду скрипучими шагами
К окну, – и вижу за стеклом
Простое розовое пламя.
 
 
И страшно грустно, близко, тут,
Под окнами проходит пенье, —
То братья бедные бредут
На Волково успокоенье.
 

II

 
Ведь только тюльпана упал цветок,
Лишь белой луной засветились плиты, –
– Быть может, сюда не входил никто,
– Но завтра найдут человека убитым.
 
 
Что же, и это полночный бред,
И это мои полночные муки?
А там… у стены… леди Макбет
Зачем ломает красные руки?
 
 
Так страшно знать, что поток времен
Свой дикий гнев всегда возвращает,
И сорок веков погребенный стон
Ночью дрожит и нас оглушает.
 

* * *

 
Не знал и не верил в Бога.
Так, видно, мне суждено,
Но ветер принес тревогу
В высокое мое окно.
 
 
Я вижу: леса и воды
И неба мертвый покой,
Я помню: ранние годы,
Раннее слово «голубой»…
 
 
И вот, – ничего не надо.
Поет, поет тоска,
И дорога вьется из ада
Через пыльные облака.
 
 
А рекам уж нет истока
И воздух – тяжкий свинец.
Я стою у высоких окон
И знаю: это конец.
 

* * *

 
Под глухой, подавленный гул
Был сон покоен и долог.
Но кто-то лодку толкнул
И отдернул тяжелый полог.
 
 
И, удивленный, теперь я плыву,
В тишине по звездам гадаю,
И камни, и лес, и траву,
И небо, и снег вспоминаю.
 
 
Как знать? Печальный ли плен
Найду в грядущем тумане,
Или чудная лодка станет
У золотых Вавилонских стен?
 
 
Так, удивленный, плыву и гадаю,
И птичий слежу полет,
На звезды смотрю, – и не знаю,
Куда же лодка плывет?
 

* * *

 
Сухую позолоту клена
Октябрь по улицам несет,
Уж вечерами на балконах
Над картами не слышен счет,
 
 
Но граммофон поет! И трубы
Завинчены, и круг скрипит,
У попадьи ли ноют зубы
Иль околоточный грустит.
 
 
Вертись, вертись! Очарованьям
И призракам пощады нет.
И верен божеским сказаньям
Аяксов клоунский дуэт.
 
 
Но люди странны, – им не больно
Былые муки вспоминать
И хриплой музыки довольно,
Чтоб задыхаться и рыдать.
 
 
Был век… Иль, правда, вы забыли,
Как, услыхав ночной гудок,
Троянские суда отплыли
С добычей дивной на восток,
 
 
Как, покидая дом и стены,
И голубой архипелаг,
На корабле кляла Елена
Тяжелой верности очаг.
 

* * *

 
Стоцветными крутыми кораблями
Уж не плывут по небу облака,
И берега занесены песками,
И высохла стеклянная река.
 
 
Но в тишине еще синеют звезды
И вянут затонувшие венки,
Да у шатра разрушенного мерзнут
Горбатые, седые старики.
 
 
И сиринам, уж безголосым, снится,
Что из шатра, в шелках и жемчугах,
С пленительной улыбкой на устах
Выходит Шемаханская царица.
 

ЛЕТОМ

 
Опять брожу. Поля и травы,
Пустой и обгорелый лес,
Потоки раскаленной лавы
Текут с чернеющих небес.
 
 
Я ненавижу тьму глухую
Томительных июльских дней,
О дальней родине своей,
Как пленник связанный, тоскуя.
 
 
Пусть камни старой мостовой
Занесены горячей пылью,
И солнце огненные крылья
Высоко держит над Невой,
 
 
Но северная ночь заплачет,
Весь город окружит кольцом,
И Всадник со скалы поскачет
За сумасшедшим беглецом…
 
 
Тогда на миг, у вечной цели,
Так близко зеленеет дно,
И песни сонные в окно
Несут ленивые свирели.
 

ЗИГФРИД

 
Я не знаю, я все забыл.
Что тревожишь ты темным словом?
Я напиток душистый пил
На закате, в лесу сосновом.
 
 
Только видел – друга лицо
Искривилось радостью жгучей,
Да на сосны тяжелым кольцом,
Будто сонные, падали тучи…
 
 
Не зови, не смотри на меня!
Я тебя не люблю и не знаю, —
Только синее море огня
Как покинутый рай вспоминаю.
 

* * *

 
Выходи, царица, из шатра,
Вспомним молодые вечера.
 
 
Все здесь то же – ветер, города,
Да в реке глубокая вода,
 
 
То же небо на семи столбах,
Все в персидских, бархатных звездах.
 
 
И на дереве колдун сидит,
Крылья опустил и не кричит.
 
 
Скучно золотому петушку
В тишине качаться на суку,
 
 
Позднего прохожего поймать,
Хитрую загадку загадать.
 
 
И ведь, знаешь, холодно ему
Колдовать в полуночную тьму!
 
 
Все равно, что черное лицо,
Что давно заржавело кольцо,
 
 
Что дрожит прекрасная рука,
А в руке не посох, а клюка.
 
 
Выходи, царица, из шатра,
Выходи, красавица, пора.
 

* * *

 
Опять, опять лишь реки дождевые
Польются по широкому стеклу,
Я под дождем бредущую Россию
Все тише и тревожнее люблю.
 
 
Как мало нас, что пятна эти знают,
Чахоточные на твоей щеке,
Что гордым посохом не называют
Костыль в уже слабеющей руке.
 

ЭЛЕГИИ

I

 
Бегут, как волны, быстрые года,
Несут, как волны, серебро и пену.
Но я Вам обещаю – никогда
Вы не увидите моей измены.
 
 
Ведь надо мною, проясняя муть,
Уже сияет западное пламя,
Ведь мой печальный и короткий путь
Цветет уже осенними цветами.
 
 
И я хочу до рокового дня
Забыть утехи юности мятежной,
Лишь Ваши ласки в памяти храня
И образ Ваш, торжественный и нежный.
 

II

 
Когда с улыбкой собеседник
Мне в кубок льет веселое вино, —
То кубок, может быть, последний,
И странный пир продлить не суждено.
 
 
Послушай, – радостное пенье
Уже глушат рыданья панихид,
И каждый день несет паденье,
И каждый миг нам гибелью грозит.
 
 
Так, на распутьи бедных дней,
Я забываю годы, годы скуки,
Все безнадежней и нежней
Целуя холодеющие руки.
 

* * *

 
Вот все, что помню: мосты и камни,
Улыбка наглая у фонаря…
И здесь забитые кем-то ставни.
Дожди, безмолвие и заря.
 
 
Брожу… Что будет со мной, не знаю,
Но мысли, – но мысли только одни.
Кукушка, грустно на ветке качаясь,
Считает гостю редкому дни.
 
 
И дни бессчетны. Пятнадцать, сорок,
Иль бесконечность? Все равно.
Не птице серой понять, как скоро
Ветхий корабль идет на дно.
 

* * *

 
Bот жизнь, – пелена снеговая,
И ночи, и здесь тишина, —
Спустилась, лежит и не тает,
Меня сторожит у окна.
 
 
Вот, будто засыпано снегом,
Что кроет и кроет поля,
Рязанское белое небо
Висит над стенами кремля.
 
 
И тонко поют колокольни,
И мерно читают псалмы,
О мире убогом и дольнем,
О князе печали и тьмы.
 
 
Ах, это ли жизнь молодая!
Скорей бы лошадку стегнуть,
Из тихого, снежного края
В далекий отправиться путь.
 
 
Стучат над мостами вагоны,
Стучит и поет паровоз…
Так больно и грустно влюбленных,
Тяжелый, ты часто ли вез?
 
 
Есть стрелы, которыми ранен
Смертельно и радостно я,
Есть город, уснувший в тумане,
Где жизнь оборвалась моя.
 
 
Над серой и шумной рекою
Мы встретимся, – я улыбнусь,
Вздохну, – и к снегам, и к покою
В пречистую пустынь вернусь.
 

* * *

 
И жизнь свою, и ветры рая,
И тонущий на взморье лед, —
Нет, ничего не вспоминаю,
Ничто к возврату не зовет.
 
 
Мне ль не понять и не поверить,
Что все изменит, – и тогда
Войдет в разломанные двери,
С бесстыдным хохотом, беда?
 
 
Бывает, в сумраке вечернем
Все тонет… Я лежу во сне.
Лишь стук шагов, далекий, верный
Слышнее в страшной тишине.
 
 
И сердце, не довольно ль боли,
О камни бьющейся любви?
Ты видишь, – небо, сабли, поле,
И губы тонкие в крови,
 
 
Ты видишь, – в путь сбираясь длинный,
Туда, к равнинам из равнин,
Качается в дали пустынной
Алмазно-белый балдахин.
 

ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ

 
Вот, под окном идут солдаты
И глухо барабаны бьют.
Смотрю и слушаю… Когда-то
Мне утешенье принесут?
 
 
Окно раскрыто, полночь скоро,
А там – ни тьмы, ни ветерка,
Там – Новгород, престольный город,
И Волхов, синяя река.
 
 
Письма не будет… Знаю, знаю.
Писать ведь письма не легко!
Зачем гармоника играет
Так поздно и недалеко?
 
 
Последний нонешний денечек,
Последние часы мои…
Все ближе смерть. И все короче
Томительные к ней пути.
 

* * *

 
Мы так устали от слов и дела,
И, правда, остался только страх…
Вспорхнула птица и улетела,
Что же, – лови ее в облаках!
 
 
Первые дни и первые встречи
Оставили только след золотой…
Я помню, был блаженный вечер,
Иду, – а домик давно пустой.
 
 
Лишь солнце плывет над грустным миром,
Где забыть, – забыть ничего нельзя,
Этих грязных ночей в хулиганских трактирах,
Где кто-нибудь вдруг среди песен и пира
Встает: «Здравствуй, смерть моя!»
 

* * *

 
Летят и дни, и тревоги…
Все ниже головы склоненные.
Заносит ласковым снегом
Ветер улицы пустынные.
 
 
А кто придет, кто остановится,
Заглянет в окошко разрисованное,
Кто, к стеклу прильнув, подивится
На ясные складки савана?
 

* * *

Георгию Иванову

 
Но, правда, жить и помнить скучно!
И падающие года,
Как дождик, серый и беззвучный,
Не очаруют никогда.
 
 
Летит стрела… Огни, любови,
Глухие отплески весла,
Вот, – ручеек холодной крови,
И раненая умерла.
 
 
Так. Близок час, – и свет прощальный
Прольет вечерняя заря.
И к «берегам отчизны дальней»
Мой челн отпустят якоря.
 

* * *

 
Вышел я на гору высокую,
Вышел, – глянул в бездну глубокую
И гляжу.
 
 
Тишина, о ширь голубая,
Трудно я из дальнего края
К тебе прихожу.
 
 
Но любовь! Любовь обманула,
Эта молния взвилась, блеснула, –
Где она?
 
 
Помню, люди – в норах, что мыши,
И над бедной железной крышей
Стоит луна.
 
 
Все прошло… И я теряю,
Все, что видел, и все, что знаю,
Мать моя!
 
 
Мать моя, нежная пустыня,
Высоким покровом синим
Покрой меня!