Текст книги "Марки. Филателистическая повесть. Книга 1"

Автор книги: Георгий Турьянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Тут нет ничего удивительного. Родина – всегда самое прекрасное место, – заметил я.

При этих моих словах Фурцель обнял меня. Мы ударили по рукам. И договорились называть друг друга Алекс и Франц. Итак, неразрешимых тайн природы не бывает. Мной раскрыта сегодня тайна воздушного шара и успешно разгадана великая научная загадка.

Когда Фурцель развеял мои последние сомнения и сделал наследником своего имущества, настроение моё пошло в гору. Лишь только боль в голове и усталость от ночного приключения давали о себе знать.

Поэтому после завтрака я направился спать и проспал до самого ужина. Ближе к вечеру меня снова пригласили к столу.

К немцу, понял я, испытываешь глубокую неприязнь, пока его не узнаешь. Узнаешь – полюбишь всем сердцем.

После трапезы я вышел на двор. Там лежала огромная корзина, набитая разными вещами, среди которых было специальное устройство, похожее на железную печку-буржуйку, для поддержания воздушного шара высоко в воздухе. Так объяснил мне Франц назначение печки. Я после всего пережитого плохо двигался и соображал и стоял, держась за край корзины. Мои мысли были далеко, а голос Франца шёл мимо моих ушей.

Наконец, Франц и Анна Амалия уложили свои вещи и принялись крепить к ней шар. День клонился к вечеру. Вот высыпали первые звёзды. Чёрное чудесное покрывало раскинулось у нас над головами. Тихо плескалась вода в речке. Неисчислимые полчища цикад пели хором мне свои песни. До моего уха долетали звук пощёлкивания какого-то инструмента, которым ловко орудовал мой новый друг, решившийся на отчаянное предприятие. Кажется, это были пассатижи.

Я тоже рад, что всё так заканчивается. Ведь и моя миссия теперь может считаться успешной. Вот горелка зажглась, Франц и Анна Амалия забрались в корзину.

– Ответьте, дорогой Франц, на мой последний вопрос.

– Всегда к вашим услугам, Алекс.

– Меня всегда интересовало, как изобретатель приходит к своему изобретению. Где скрыта эта тайна технического творчества? Иначе говоря, как вы догадались, что горячий воздух устремит шар ввысь?

– Я этого совершенно не понимаю, – ответил мой новый немецкий друг.

– То есть?

– То есть, я совершенно не могу взять в толк, каким образом эта штуковина работает, – отвечал Фурцель.

Признаюсь честно, меня такие слова заставили усомниться в честности говорившего.

– Да, но какая тонкая работа! Корзина сплетена искуснейшим мастером. Шёлк, из которого сделан шар, скроен настолько великолепно, будто сделан из одного куска! Ни единого шва не видно. Одна печка стоит целого состояния.

– Вот видите, – ответил Фурцель. – Поэтому шар полетит. Устройства, сделанные красиво, всегда работают. Почему – я сам понять не могу.

– А как же законы физики? Правило Архимеда? Об этом недавно была заметка в «Науке и Жизни».

– Дорогой Алекс, все устройства работают вопреки всякой логике. Если я начну вам объяснять принцип работы моих механизмов, то лишь сам запутаюсь. Я не совсем твёрдо уверен, что шар взлетит. Попытаем счастья.

«Неужели все изобретатели лишь только делают вид, что понимают, чем занимаются?» – мелькнуло в голове.

Тем временем Анна Амалия вывела Марию на улицу. Несчастное существо увидело свет божий. Я посмотрел в последний раз на неё. Глаза горели. Худое тельце поминутно дёргалось, будто в танце. Немалых трудов стоило Фурцелю перенести дочь в корзину и усадить там, связав верёвкою. Я заставил себя поглядеть на личико маленькой больной Марии. Она была настоящей красавицей в те минуты, когда приступы оставляли её. Какое горе для родителей! И как несправедлива бывает судьба не только ко взрослым, но особенно к детям! Знавший тайну творчества изобретатель не мог помочь собственной дочери.

– Так не забудьте того, что я вам говорил, – крикнул мне из корзины Фурцель.

– Прощай, Франц! Прощайте, Анна Амалия! Попутного ветра! – крикнул я.

Потом ухватился обеими руками за длинный канат, служивший якорем и примотал его конец к ближайшему дереву. Шар наполнился горячим дымом от печки. Я с трудом мог удерживать его на земле.

– Отпускай потихоньку, – крикнул мне Франц. – Теперь моя воздушная машина должна взлететь!

В глазах Анны Амалии стояли слёзы, мы помахали друг другу в последний раз. Вдруг из корзины раздался весёлый детский смех. Но смех длился недолго, его сменил жуткий нечеловеческий вой и гавканье. Внутренне содрогаясь, я поспешно отвязал якорь от дерева. Не знаю, слышал ли кто-то, кроме меня, страшный вопль одержимой.

Шар медленно взмыл в воздух и полетел, влекомый попутными течениями, в Германию. Путешествие обещало долгую дорогу, ибо наша пословица гласит: «Тише едешь – дальше будешь». А воздушные шары летают не быстро. Я ещё долго махал вслед моим новым друзьям рукой.

Когда шар скрылся из виду, время было уже позднее. Превозмогая усталость и боль в руках и ногах, я зажёг в моём новом доме свечи и отправился по этажам осматривать богатства. Со свойственной мне скрупулёзной точностью я принялся подсчитывать доставшуюся мне собственность. Начал с перечисления крупных предметов.

«Количество этажей в доме – 3»; «Количество жилых комнат – 6»; «Количество нежилых комнат – 4». Затем перешёл к более мелким вещам и сосчитал кровати. Их оказалось четыре. Много времени занял подсчёт подушек, одеял и постельного белья. Подробный список я приготовил для Вас, дорогой Александр Степанович. Когда занялся инвентаризацией кухонной утвари, за окном мелькнули какие-то тени. Я, признаюсь, не придал этому большого значения и вышел на улицу, держа подсвечник в левой руке, а блокнот в правой, чтобы в сарае подвергнуть учёту моих овец.

Но овцы, несмотря на мои усилия, бросались от меня в разные стороны. Так что я вконец утомился и отправился к себе в подвал – перекусить и отдохнуть. Я взял в подвале большой кусок свиного окорока, уселся на лавочку и собрался было насадить уже мясо на вилку, как вдруг сверху раздались звуки, имевшие своим происхождением попадание тяжёлого предмета в оконное стекло и вызвавшее разбитие последнего.

Поспешив наверх, я увидел, что дом окружён со всех сторон нерехтинцами. В свете факелов лица их были решительны и грозны.

– Где Фурцель? – крикнул мне какой-то человек, в котором я сразу признал местного поэта, который хотел угостить меня мутной жидкостью в самый первый день моего пребывания в городе.

– Его нет, друг мой, – ответил я, жуя окорок. – На воздушном шаре он полетел к себе.

– Куда?

– Куда-куда? Туда, в Ротенбург об дер Таубер.

– Колдун! – взвыла толпа. – Ломай тын, поджигай избу!

Со словами: «Гой ты, Русь, моя родная!» мой знакомый поэт бросил в дом крупный камень. В окна полетели и другие предметы и зажжённые факелы. Напрасно я просил жителей не тратить попусту свои силы. Объяснял, что дом Фурцеля сменил владельца, и больше никто колдовать не станет. Всё впустую.

Мне вспомнилась почтовая марка, посвящённая Крякутному. С неё радостный народ глядит в небо, человек на шаре взмыл над зрителями. Нет, неправду нарисовал художник.

Мне стало отчего-то грустно. Дом Фурцеля, подаренный мне ещё сегодня благородным хозяином, безвозвратно сгорел. Воистину, русский бунт – бессмысленный и беспощадный. Я дописываю эти строки, сидя на полатях. Свет лучины, вставленной в фурцелев подсвечник, не даёт возможности закончить письмо…

На этих словах дневники А.М. Горького заканчиваются. Дальнейшее написано крайне неразборчивым почерком, и не поддаётся расшифровке. Читатель может справедливо спросить, а не выдумал ли Автор дневники Алексея Максимовича? Подлинность дневников Автор гарантирует, как и подлинность существования великого изобретателя Фурцеля. В том нет теперь никаких сомнений. Автор, в свою очередь, спросит недоверчивых читателей: «А можете ли вы доказать обратное? Что дневники ненастоящие?» Подчас, дорогие читатели, листая дневник какой-нибудь знаменитости, ни за что невозможно догадаться, что они написаны великой личностью.

Глава II, из которой мы узнаем, что журнал «Наука и жизнь» популярен и среди обитателей альбома марок, и в которой мы близко познакомимся с интересной советской почтовой серией «Челюскинцы» и лично с товарищем Леваневским

– Вы только послушайте, дорогой Александр Степанович, что пишут журналисты, – произнёс Горький. – Я тут держу заметку из журнала «Наука и жизнь» за 2008 год, седьмой номер. Поглядите, вам будет интересно. Статья из вашей области. Написал некто Меркулов. Называется «Из-под семи печатей. Заявка Г. Маркони увидела свет» И вот он тут пишет: «…12 декабря 1896 года в конференц-зале Лондонского филантропического образовательного института состоялось первое публичное представление беспроволочного телеграфа. Немногочисленные представители научного сообщества и прессы увидели Приса, который расхаживал по сцене с закрытыми черными ящиками, а Маркони находился в зале. С разъяснениями работы беспроводной аппаратуры выступал Прис. Маркони выглядел всего лишь ассистентом, молчаливо выполнявшим распоряжения». Короче говоря, в статье описывается, как проходила первая демонстрация радио. Прис занимался объяснениями, Маркони таскал из угла в угол чёрные ящики. И Меркулов приходит к выводу, что Маркони никогда до 1896 года никаких экспериментов с радио не проводил. А если, что – то и делал, то только вместе с профессором Присом, у которого он служил помощником. Как же так получается, изобретатель радио ничего не смыслил в его устройств? Так выходит? А вот еще: «…до своего появления в Англии Маркони никаких экспериментов с беспроволочным телеграфом не проводил.»

Алексей Максимович, читавший статью, оторвался от журнала и принялся пыхтеть своей папиросой. Дым наполнил комнату, так что изобретатель почти исчез в его клубах.

– Ну и что вы по этому поводу думаете, дорогой мой Александр Степанович? – басил Горький. – Обошли вас?

– Я ничего не думаю, – отозвался Попов и пожал плечами. – С Маркони я был знаком. Он приезжал в Петербург в 1902-м году. Я, честно говоря, не ожидал, что моё изобретение припишут ему. Маркони даже не имел никаких схем. А в статье всё правда. Вы знаете, в любую чепуху люди готовы поверить. Маркони на Западе – изобретатель радио, а не я. Это всё?

– Нет, не всё. Вот тут, внизу приписано: «…ошибки в тексте рассекреченной более чем через 100 лет заявки № 12039 позволяют утверждать, что Г. Маркони до этого времени не проводил практических испытаний аппарата для беспроводной связи. Таким образом, приоритет в этом изобретении по праву принадлежит нашему соотечественнику А. С. Попову».

Горький поднял глаза на собеседника.

– Или вот ещё. «Маркони не был в полном смысле изобретателем, но именно он сыграл огромную роль в распространении радио…». Ну, а вы-то сами что думаете?

Изобретатель радио, профессор электротехнического института имени Александра III и почётный член Русского технического общества с улыбкой смотрел на своего собеседника. Потом направился к окну и распахнул его:

– Сейчас мы весь дым разгоним. В изобретениях господина Маркони не было прямых нововведений. Вакуумный когерер и дроссельные катушки он вставил в мою схему. Вот и все новшества. Когерер у меня, кстати, тоже в грозоотметчике стоял.

– Я не очень разбираюсь в технике. Катушки – это я ещё могу представить, – беспомощно поглядел Горький. – Я разницы между его и вашим этим «когерером» не пойму. Но кто он такой, этот Маркони?

– Маркони? Хм. Он человек с тёмным прошлым. Происхождение своё, по-моему, он скрывает. Маркони сумел найти себе покровительство в научной среде Лондона. Он, безусловно, работоспособен. Боюсь, я испытываю к нему некое предубеждение.

– Всё-таки интересно, – шелестел статьёй Горький. – Жизнь скрывает от нас не только загадки. Она и ключ к правде даёт нам прямо в руки. Задача учёного – биться за правду, а не только разгадывать кроссворды науки. Неужели в вас не заговорило чувство справедливости и человеческого достоинства, когда я вам читал? Я-то надеялся с помощью самого автора изобретения восстановить справедливость.

Попов засунул руки в карманы и так стоял перед собеседником, бледный, с холодным взглядом:

– Что вы предлагаете?

– Дорогой вы мой человек, я предлагаю бороться за правду, доказывать, спорить! – с чувством воскликнул писатель.

– Алексей Максимович, боюсь, мы здесь, на месте, сидя в тёплом кабинете, никогда не восстановим попранной справедливости. Надо, в таком случае, разок взглянуть в глаза пресловутому Маркони. Следует отправиться в Англию и разыскать этот самый Лондонский филантропический образовательный институт, о котором вы мне читали. И попытаться там сказать об итальянце правду. Как у нас говорят, вывести его на чистую воду. Снять с него ореол первооткрывателя в глазах уважаемой публики…

– Коим образом, уважаемый Александр Степанович, мы отправимся в Англию? У нас с вами и паспортов-то нет.

– Не забывайте, мы всего лишь изображения на марках. Паспорта нам не понадобятся. Нам даже английский язык не нужен, здесь в альбоме все более или менее сносно говорят по-русски: столько лет вместе… Нам нужно попасть в нужную страну и в нужную эпоху.

– Вот вам моя рука, дорогой мой. Я и не ожидал, признаться, ничего другого. Мы призовём его к ответу, – заволновался Горький. – Только как же нам туда попасть, марки с изображением Маркони у нас нет?

– Мне известен лишь один способ быстрого перемещения – это перемещение по воздуху на самолёте, – поглядел в окно Попов. – А там поглядим. Ведь и вы справились блестяще с разгадкой тайны Фурцеля. А вдвоём мы с Маркони уж точно разберёмся.

– Прекрасно. Я чувствую, разбудил в вас не один лишь азарт учёного. Со своей стороны обещаю вам найти лётчика. Давайте отправимся к Будённому, – принялся развивать мысль Попова Горький. – Уж он-то поможет.

– Я к этому кавалеристу не пойду, – вдруг упёрся Попов. – Он мне никогда не нравился, грубый солдафон. Да он и не лётчик вовсе.

– Семён? Семён не лётчик. Но он на всё готовый рубака. А все эти слухи про него – глупости. Он даже обижается на нас с вами. Учись быть терпимее к людям, дорогой мой человек! Увидите, он нам поможет. У него столько знакомых… на самом верху!

Говорящие встали из-за стола и вышли из марок. Изображения сделались крошечными фигурами людей. А в альбоме остались лежать две пустые рамки в зубчатом обрамлении. Пройдя по странице несколько шагов, фигурки подошли к изображению усатого человека в форме. Человек этот имел ещё более пышные усы, чем пролетарский писатель и глядел молодцом, хотя на вид ему было не меньше шестидесяти.

– Здорово, Семён, – крикнул Алексей Максимович. – Дело к тебе есть. Можно тебя на минуту?

Действительно, поговорив некоторое время с красным маршалом, Горький уговорил того помочь. Будённый в штанах с лампасами вылез из рамы и стоял навытяжку, разминая затёкшие конечности.

– Зарядка – первое дело. В альбоме часто упражняюсь, – объяснял он. – Сиднем сидеть и на лошади целый день не станешь. Как не помочь товарищу Попову? Учёные люди много пользы нашей стране принесли и приносят, даром, что буржуазного класса. А насчёт самолёта не беспокойтесь. Я не только вам его найду, я вам лучшего лётчикам из-под земли достану.

– Из-под земли не надо. Нам бы найти кого-то поближе, – недоверчиво покосился в сторону Будённого Попов.

– А вон он, сам на вас смотрит. Во-о-н, наверху.

Все трое обернулись в том направлении, куда указывал Будённый. В верхней части страницы, на коричневатом фоне читалась надпись «Герои СССР». Именно это полезное знакомство «наверху» и имел в виду Горький.

– У молодых людей найдутся дела поважнее. Боюсь, нам тут нас не ждут, фельдмаршал, – пожал плечами профессор электротехники.

– Дела подождут, – поднял вверх палец Будённый. – Я ему сейчас объясню, куда лететь. Только меня правильно называть – «маршал».

– Ну, что вы! Титул фельдмаршала вам весьма к лицу. Мои старинные друзья, Его Императорское Величество Хайле Селассие Первый со старой эфиопской марки, и Его Высочество принц эфиопский Сеюм Мангаша Тигрей с гордостью носят носят маршальские жезлы.

Но объяснения Попова, касающиеся эфиопского императорского дома, не произвели на Будённого должного впечатления, и он, сделав по адресу Эфиопии странные замечания, бросился к самолёту.

– Придётся и нам пробежаться пару минут по морозу, Алексей Максимович. Самолет, по-моему, готовили для полёта в Арктику, – поёжился Попов.

– Ничего. Нам, как говорится, не привыкать, – ответил Горький.

И Попов с Горьким направились вслед за трусившим впереди Будённым к изображению одного из спасителей экспедиции парохода «Челюскин». С марки глядело молодое красивое лицо, просматривались нечёткие буквы, сделанные красным штемпелем: «Перелёт Москва-Сан-Франциско через Сев. Полюс. 1935 год».

Все трое, друг за другом принялись перелезать через край марки, стремясь попасть в изображение. Вдруг продолговатая рамка сама двинулась им навстречу, типографская краска пропала, снег блестел абсолютной белизной. Пахнуло ледяным воздухом, выталкивавшим вошедших наружу. От перепада температуры кружилась голова, и ломило суставы. В ту же секунду изображение проглотило их. Когда все оказались на новом месте, они поняли, в какую передрягу попали. Выл ветер, стоял не просто мороз, а жуткий мороз. Наконец, добежали до самолёта.

– Примешь гостей? – проорал Будённый в пилотскую кабину. Никто не отвечал.

– Ломай двери, – скомандовал Будённый и первым бросился открывать её. Наконец их заметили. Дверь приоткрылась, и показалось лицо второго пилота в меховой шапке. На ногах лётчика красовались мохнатые унты.

– Что? Куда? У меня самолёт под завязку забит.

– Выгружай почту и еду. Принимай гостей. Тёплое бельё выдать и переодеть пассажиров. Понял приказ? – Будённый не слушал никаких объяснений.

Он уже вломился внутрь самолёта и распоряжался там, как хозяин.

В самолёте, кроме изображённого на марке человека, оказалось ещё трое. Алексей Максимович принялся кашлять и тереть саднившую грудь.

– Здравствуйте, товарищ Горький, – обрадовались лётчики. – Вы, значит, с нами?

Они по очереди подходили к писателю, жали руку и вытягивались в струнку.

– Здравствуйте, товарищи, – отвечал им кашляющий писатель.

Попов тоже дрожал. Тоненькое пальто не спасало. Посреди тюков и сваленных в кучу мешков им предстояло лететь на этом не вызывающем доверия аэроплане молодого конструктора Туполева. Один только маршал чувствовал себя снова в своей стихии. Он бегал, распоряжался, грозился отдать под суд штурмана и радиста. Огромный самолёт, сделанный целиком из металла, АНТ-4 потряс Попова своими размерами. И своей неприспособленностью к перевозке людей. Но тут им принесли холодный кофе и хлеб с колбасой.

– Вспоминаете Капри? – тихо произнёс Попов, глядя на кашляющего соседа.

– Не издевайтесь над стариком, дорогой профессор. Старая болячка даёт о себе знать. А только человек покорил просторы Арктики. Это ли не величайшее достижение! За него и помёрзнуть немного можно.

Тем временем Будённый продолжал командовать.

– Есть, товарищ красный маршал! Так точно, товарищ маршал! – доносилось отрывисто из пилотской кабины.

Перед Поповым и Горьким вплыло красное лицо Будённого. Усы торчали в разные стороны, как у кота, поймавшего мышь. Вид был довольный.

– Видите, я ж говорил. Отличный он парень, Сигизмунд Леваневский.

– Ох, и мороз-воевода! – стучал ботинками о пол Горький, – я тут и не помещусь, с моим-то ростом.

– Что вы хотите, полярные маршруты идут не через Африку! – ответил Попов. – Ничего, поглядите, я тут нашёл несколько комплектов тёплой одежды. Давайте переоденемся, пока мы не подхватили воспаления лёгких.

Глава III, повествующая о способах передвижения в филателистическом мире, в которой читатель познакомится с прекрасной принцессой Дианой Уэльской

Самолёт гудел всеми моторами и полз по снегу. Тем временем свалившиеся на голову экипажу Леваневского гости спешно напяливали на себя шубы и унты. Вид пассажиры имели, как завзятые контрабандисты. Будённый пробрался в пилотскую кабину и уселся рядом с лётчиком. Вот самолёт затрясло так, что пришлось лечь на пол, на тюки. Алюминиевая машина со скрипом и скрежетом ползла по ледяному полю, каждую секунду грозя ткнуться крылом в сугроб. Препятствия замелькали быстрее, невыносимая тряска, казалось, вот-вот развалит АНТ. Но машина уже оторвалась от земли. Позади, на заснеженной полосе остались лежать несколько палаток, ящики и мешки с почтой.

– Куда лететь? – спрашивал второй пилот маршала.

– В Англию, – орал Будённый, перекрывая шум моторов.

– Хорошо. Только Англия большая. Поточнее!

– Что ты говоришь? Не слышу, – показывал на уши Будённый.

– Напишите, куда лететь – второй пилот по фамилии Левченко отчаянно жестикулировал. – Вот бумага, вот карандаш. Я пишу вопрос, вы ответ.

Левченко водил рукой по бумаге. Маршал получил в своё распоряжение карту с пометками Леваневского, сделанными красным карандашом. Левченко ещё разок прокричал Будённому на ухо про маршрут и снова скрылся. Отсутствовал второй пилот долго. Наконец, вышел сам Леваневский. Высокий, чуть даже аристократичный. Его шапку и меховые перчатки покрывал иней. Даже ресницы были белыми.

– Я не сяду! – крикнул он. – Не выйдет у вас ничего!

– Что он там говорит, Семён Михайлович? – подошёл Горький к Будённому.

– Вы пока погодите, я с ним с глазу на глаз разок переговорю.

Через минуту маршал вернулся. Багровое лицо его имело озадаченное выражение, он крутил ус, отрывая сосульки.

– Ничего страшного. Леваневский сядет. А не то рубану по перфорации, родная мама не узнает.

– Расскажите, что случилось? – спросил Попов.

– Что он там кричал? – с тревогой глядел на маршала писатель.

– Он мне всё одно слово орал, а его сперва не понял: «Лыжи». Я ему в ответ: «Какие ещё лыжи?» Скажи человеческим языком! Он и объяснил, у него ж к самолёту лыжи пристёгнуты, если станем садиться – он лыжи попереломает.

– А вы что ему сказали? – осведомился Попов.

– Я ему говорю: «Не сядешь, под трибунал пойдёшь! Ты говорю, что, в штаны наделал, контрреволюционная морда? А ещё военлёт! Прилетишь, я тебя, сукина сына, шашкой порубаю!»

Попов попробовал утихомирить развоевавшегося Будённого. «С эдаким дуралеем и вправду аэроплан разобьём», – подумал он. А вслух он сказал:

– Мне кажется, вы погорячились, Семён Михайлович! Надо перед господином военлётом извиниться. Он действительно не сядет, а только самолёт угробит. И так плохо, и эдак. Не уйти ему от вашего трибунала. Давайте спросим его, можно ли нам выпрыгнуть с парашютами. Я сам его и спрошу.

На сей раз к лётчику пошёл Попов и вернулся довольный.

– Парашюты у них есть. Через десять минут станем готовиться к прыжку. Пока что отдохнём и посмотрим, как этими штуками пользоваться.

– Я про парашюты только читал, – озадаченно промолвил Горький. – Семён Михайлович, а если он не раскроется?

– Не раскроется, прыжок не засчитывается, – буркнул Будённый.

Мотор ровно гудел. Минуты тянулись медленно.

– Вы знаете историю марки Леваневского? – нагнулся Попов над ухом Алексея Максимовича.

В ответ тот лишь помотал головой.

– Этот полёт, отражённый на марке, так и не состоялся. Марку выпустили, а самолёт не смог взлететь из-за поломки мотора. Существуют несколько экземпляров с перевёрнутым красным штемпелем, надпись про перелёт в Сан-Франциско сделана вверх ногами. Говорят, эту ошибку велел произвести всесильный Ежов.

– А Ежову-то зачем понадобились перевёртыши? – не понял писатель.

– Собирал редкие марки, – пожал плечами Попов. – Среди филателистов кого только не встретишь.

В кабине стоял холод, пассажиры задумчиво глядели в покрытые коркой снега иллюминаторы, разговаривать не хотелось. Будённый сидел в своей меховой шубе на мешках, развалясь, по-купечески. Он нашёл в одном из ящиков револьвер и рассматривал находку, заглядывал одним глазом в чёрное отверстие. Каждый думал о своём. Горький что-то записывал в блокнот, иногда смешно слюнявил карандаш. Александр Степанович прикрыл глаза и задремал, но мысль его работала. Хотя поначалу ему вовсе не хотелось участвовать в этой авантюре, он на удивление легко дал себя в неё втянуть. В пользу лондонской экспедиции говорило одно: дело шло не только и не столько о приоритете. В каждой стране есть свои Кулибины. Американцы, например, считают Сикорского, великого конструктора аэропланов, своим собственным гением. А ведь начинал он у нас, в России. Нет, дело не в приоритете, а в том, какую нацию посчитают через десятки лет в мире за «главную». Это спор стран между собой тайный, давний, негласный. Принадлежите вы к передовой державе, или ваша нация одними деревянными лопатами торговать может – таковое ей место в табеле о рангах отведётся. Получается, тут мировой престиж. Вот оно что!

Мысли Попова прервал крик штурмана. Он высунул одну руку в чёрной меховой перчатке и показывал большим пальцем вниз. Левченко заботливо помог пассажирам укрепить парашюты, проверил то, что мог, и дал последние инструкции. Дверца раскрылась, ледяной воздух стремительно наполнял кабину. Будённый, как и полагается военному, попавшему в общество гражданских, первым встал у дверцы. Завладев средством спуска с высоты, он принялся показывать присутствующим трос, болтавшийся сбоку, за который следовало дёрнуть.

– Вывалишься из кабины, досчитай до пяти и рви за верёвку! – крикнул он поочередно в ухо Горькому и Попову. – Видите впереди зелёную площадку? Держите курс туда.

Он первым шагнул за открытую дверцу самолёта и исчез из вида. Потом неловко вывалился Горький, ударившись парашютом о край люка. Третьим должен был спрыгнуть Александр Степанович. Он недолго постоял перед открытой дверцей, слушая свистящий воздух. Затем повернулся спиной к открытой двери, пожал руку второму пилоту:

– Благодарю вас и вашего коллегу, господин Левченко. Ещё раз простите за беспокойство.

Перекрестился, закрыл глаза и сделал шаг в бездну.

Приземление прошло довольно успешно: все парашюты раскрылись. Правда, при посадке маршал переломал какие – то кусты, проехав по ним сапогами, как битюг по пашне. Александр Степанович услышал треск материи: его пиджак оказался разорван на рукаве.

– Как говорят у нас в альбоме, где тонко, там и рвётся, – заключил маршал, показывая на порванный локоть профессора.

– Весьма тонкое замечание, – улыбнулся в ответ Попов. Его несколько раздражала прямая и грубоватая манера Будённого, но сейчас после всего пережитого раздражение выглядело неуместным.

Алексей Максимович ничего себе не порвал. Разве что испачкал зеленью коленки, да потерял шляпу, которую до прыжка засунул в карман. Лбом он ударился о газон, отчего в буквальном смысле целый салют из искр вспыхнул в его голове.

После такой удачной посадки торопиться не хотелось. Долго стояли на траве, отстёгивали парашюты, путаясь в стропах, разговаривали, много смеялись, обсуждая полёт и счастливое его окончание.

Как вдруг вдали показалась спешащая к ним навстречу фигурка. Прямо к парашютистам направлялась женщина. Издали было заметно её развевающееся на ветру платье. Чем ближе женщина подходила, тем шире открывался рот у Будённого. Александр Степанович стоял в нерешительности.

– Хлопцы, кто это? Базельская голубка? – произнёс Будённый, ни к кому не обращаясь. – Бьюсь об заклад, дамочка не рабоче-крестьянского сословья.

– Не рабоче-крестьянского, – подтвердил профессор. – Это кто-то из английского королевского дома.

– А я без шашки. Только эти звезды героя Союза и значок «Депутат Верховного Совета». Сапоги даже не почистил. Погоди-ка.

Будённый опустил обе руки в мокрую траву, намочил их, и влажными от росы ладонями принялся расправлять и подкручивать усы, на которых сразу выросло несколько травинок. Но маршал не обратил на траву никакого внимания. Он уже вытирал руки остатками парашюта.

– Ну как? – спросил он Попова.

– Не хватает павлиньих перьев и шпор с бубенцами, – усмехнулся тот.

– Не слушайте его. Наш профессор, должно быть, ещё не пришёл в себя. Вы настоящий герой и наш спаситель, – улыбнулся Алексей Максимович.

И в самом деле, Александр Степанович был несказанно доволен. Подумать только, сегодня он совершил первый в своей жизни полёт на аэроплане и прыжок с парашютом!

– Эх, коня у меня нет, – похлопывал себя по лампасам Будённый. – Казак без коня, всё равно что без ремня. Ай да Шахерезада.

Незнакомка и впрямь была из ряда вон, светлые волосы, опущенные вниз глаза с поволокой, излом бровей и тонкие изящные руки, высокий и гибкий стан – эта женщина, о которой будут писать журналисты всего света, снимать фильмы и сходить с ума мужчины на пяти континентах. Короче говоря, la Bella Simonetta наших дней. Голову украшала диадема, похожая на корону.

– Мы попали на страницу с английскими марками, – пояснил вполголоса Попов.

– Как бы нам с ней поближе познакомиться? – начал, было, Будённый. – Эх, мне б сейчас годков тридцать бы сбросить, тут от ихнего английского королевства одни шкварки б остались…

Ослепительной красоты женщина подошла совсем близко. С каждым её шагом лицо Будённого всё удлинялось. Лишь только шея и нижняя часть лица незнакомки оказались вымазаны в чёрной саже. Она обвела взглядом стоящих перед ней, взглянула на их порванные костюмы, на сломанные кусты роз. И гостям уже от одного её взгляда сделалось неловко. Красавица с улыбкой метнула взор на Будённого, протянула ему пальцы для поцелуя, и маршал тут же, будто только и ждал этого, упал, сражённый, на колени, припав к руке. Александр Степанович низко наклонил голову. А обычно собранный Алексей Максимович от волнения и от сильного удара о землю при приземлении произнёс невпопад: «Гутен морген».

Жёсткая посадка не прошла для него даром. Говоря военным языком, он отделался небольшой контузией, которая стала причиной несколько сбивчивой речи и сумбура в мыслях. Незнакомка пропустила мимо ушей немецкое приветствие.

– I think, queen will not be amused, – показала принцесса на сломанные кусты и лежащие тут и там куски парашютного шёлка. (Теперь никаких сомнений в том, что женщина была принцессой, быть просто не могло.) – Послушайте, пока нас не застал врасплох слуги, скажите мне кто вы и откуда? Здесь в моём саду, воры! Вы случайно не из этого проклятого графства Корнуолл? Уж не подосланные ли вы моей соперницей Паркер Боулз наёмные убийцы?

– Ну что вы, миледи! Мы, как говорится, с корабля на бал. Вернее с самолёта, – загрохотал Будённый.

– Прошу извинить наше вторжение, сударыня, – вежливо и учтиво произнёс изобретатель радио. – Поверьте, без крайней необходимости мы бы не посмели нарушить ваше уединение.

«Эк он чешет, как по-писаному, сразу господ видать», – мелькнуло в голове у Будённого. Попов между тем продолжал.

– Я и мои друзья прибыли в Англию с целью расследования одного важного дела, незаконного получения патента неким господином Маркони. Мы были бы вам очень признательны, если бы помогли нам попасть в Лондон, в филантропический образовательный институт. А теперь разрешите представиться: слева от меня Алексей Максимович Горький, известный в России писатель. Справа – Семён Михайлович Будённый, фельдмаршал кавалерии.