Текст книги "Тайны Тарунинских высот"

Автор книги: Георгий Травин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

ГЛАВА III
МНОГОЗНАЧИТЕЛЬНЫЙ БУГОРОК

Подготовка операции держалась в самой строгой тайне, штурм высот должен был начаться внезапно, явиться полной неожиданностью для противника. Запрещалось все, что могло бы вызвать у гитлеровцев какие-либо подозрения. Даже свои войска не должны были ни о чем догадываться.

Лишь за несколько дней до смены частей на позиции под Тарунином допущено было ограниченное число офицеров и сержантов для доразведки. В числе их и полковник Буранов, уже побывавший здесь раньше неофициально – «в гостях».

Части, оборонявшие рубеж, и не предполагали, что их сменят. Напротив, они получили приказ: произвести разведку боем и захватить «языка», чтобы выяснить, какими силами обороняются Тарунинские высоты.

Разведка боем в общем удалась. Буранов прибыл в самый подходящий момент: довольный успехом командир дивизии встретил его чрезвычайно радушно. Генерал Василенко помнил Буранова еще по финской войне. А Буранову особенно запомнились его роскошные каштановые усы; теперь усы эти были белые.

– Давненько не видались, Ксенофонт Ильич! – говорил генерал, обнимая Буранова и щекоча ему щеки усами. – Ты все такой же, не стареешь. Молодой ты! Завидую. А я, брат, сильно подался. Траектория жизненного процесса пошла круто вниз. Усы даже, гляди, побелели. А я думал, что они всегда темные будут, до самой смерти.

– Ну, невелика беда, Всеволод Петрович! Усы покрасить можно, – сказал Буранов, не желая огорчать генерала, который действительно сильно постарел: словно бы кто вдоль и поперек исчертил черными линиями его поблекшее лицо.

– Не подобает, – возразил Василенко. – Не генеральское дело краситься.

– Ну, тогда снимите усы, – враз помолодеете лет на двадцать.

Генерал обиделся:

– Ты бы еще Буденному присоветовал усы снять, Семену Михайловичу!

– Ну, Буденному я не посоветую.

– И мне не советуй таких глупостей. С усами родился, с усами помру. Ха-ха-ха!

Он похохатывал, но, как показалось Буранову, не очень весело, смех был с трещинкой – не такой, как на финском фронте, четыре года назад. Не повезло ему под Тарунином!

Буранов никогда не мог понять, почему этот добряк, любитель хорошо покушать, перекинуться в преферанс или посидеть за шахматной доской, избрал себе беспокойную военную профессию. На такой вопрос генерал Василенко отвечал всегда коротко и решительно:

– Призвание!

Командовал дивизией он неплохо, в штабе фронта был на хорошем счету. Сам он говорил о себе, что умеет и карты противника разгадать, и ход хороший сделать, и, шутя, уверял, что недурно было бы в военных училищах преподавать, сверх всего прочего, преферанс и шахматы, так как то и другое – превосходная тренировка военных качеств командира. Только под Тарунином, впервые в жизни, получилось у него неладно. Может, от этой неудачи и побелели так усы?

Ласково глядя на Буранова черными живыми глазами, которые не думали сдаваться годам и испытаниям, хоть и были окружены сетью морщинок, генерал говорил:

– У тебя, Ксенофонт Ильич, нюх на закуску. В самый раз подгадал. У меня редкое угощение имеется. Деликатес! Такого и в Москве не достанешь!

– Что же это такое? – без особого интереса, только из вежливости спросил Буранов, никогда не увлекавшийся едой.

– А вот что, – сказал генерал многозначительно: – «Языки»! А может, и дороже стоят? Хо-хо-хо! Это мы посмотрим.

– Вот это угощение по мне! – с искренней радостью воскликнул Буранов, подумав, что «языки» смогут дать какой-нибудь ключ к разгадке тарунинских тайн.

– И «языки», заметь, особенные! – продолжал генерал. – Один язык – вроде как бараний – бароний. Или – баронов? Черт его знает, как немецкий барон изменяется в соответствии с русской грамматикой?

– Как требует русская грамматика, так и изменится! – поддержал шутку Буранов.

– Полагаю, что так. А ты видел когда-нибудь баронов?

– Видел одного, – усмехнулся Буранов.

– Где ж ты мог видеть барона? – недоверчиво спросил генерал. – Ты ведь молодой.

– На сцене Художественного театра. В пьесе «На дне».

– Ха-ха-ха! Ну, у меня, брат, увидишь барона с другого дна – с фашистского. Перед ним горьковский – херувим и серафим. Тут уж – подонки, так подонки. Человеческого не сыщешь!

Этот разговор они вели на ходу, направляясь в штаб дивизии. В большой штабной землянке собралось много офицеров. Некоторые из них хорошо знали Буранова и стали с ним здороваться: кто жал ему руку, кто – обе, а иной норовил и обнять. Нашлись, конечно, и охотники поболтать – вспомнить какую-нибудь старинку, но генерал скомандовал:

– Отставить разговоры! Привести пленных!

Их было двое – солдат и офицер. Оба были без головных уборов и так перемазаны желтой глиной и черной торфяной землей, что обмундирование их казалось камуфлированным. Гитлеровцы были одинакового роста, но офицер во что бы то ни стало хотел быть выше солдата – все время вздергивал кверху подбородок и поднимал плечи. Буранов с любопытством смотрел на немецкого офицера: настоящего, не театрального барона видел он, действительно, впервые. Ему как-то не верилось, что есть еще люди, которые всерьез почитают средневековые титулы, что существуют еще где-то князья, бароны, графы, сохранившиеся у нас только на сцене. Барон был белобрысый, безбровый, с крутым лбом, одутловатыми щеками и хищным хрящеватым носом. Глаза у него были бесцветные, водянистые, нижняя губа отвисала, но ее крепко подпирал снизу массивный подбородок, в свою очередь подпираемый воротником мундира.

Все с интересом рассматривали пленных, особенно офицера. В землянке было тихо, и в тишине послышался вдруг странный металлический звон и дребезжание. Поняв его причину, прыснули в кулак молодые адъютанты, потом засмеялись и командиры, а генерал, с презрением смотря на фашистского офицера, сказал:

– Ишь ты! Как цыганка в кабаке, грудью трясет, монистами гремит.

«Дурак», – подумал о немце Буранов, но все же невольно стал разглядывать ордена: железные и бронзовые кресты и медали, нарочито грубой выделки, неполированные, в средневековом стиле. На рукаве мундира нашит щиток. Не сразу можно понять, что на нем изображен Крымский полуостров, но надпись поясняет: «За Крым».

Солдат стоял смирно, вид у него был откровенно испуганный, он смотрел прямо на генерала. По-русски он не понимал, и оттого все, что говорили русские, представлялось ему страшным, угрожающим. А офицер неплохо владел русским языком, только говорил с сильным акцентом.

Генерал сам начал допрос пленных.

– Фамилия? – спросил он офицера.

– Барон фон-Штуббе. Обер-лейтенант.

– Это я сам вижу. Отвечайте только на вопросы.

– Вы должны обращаться со мной корректно, – поспешно сказал гитлеровец.

– Разумеется, – усмехнулся генерал, – точно так же, как вы обращаетесь с пленными.

– О нет! – вырвалось у офицера, и все засмеялись, а он надулся, поняв, что дал маху.

– Кто командует войсками на этом рубеже?

Гитлеровец наморщил лоб и закатил глаза, соображая, отвечать или нет на вопрос. Решил, что можно ответить:

– Это не есть секрет. Это всем известно. Германскими войсками здесь командует прославленный генерал Краузе. Под его командованием мы завоевали Крым... Крымские вина мне понравились. Мы, германцы, охотно будем пить крымское вино.

– Не болтать! – крикнул Василенко. – Отвечайте только на вопросы. Какие части обороняют этот рубеж?

Еще сильнее сморщив лоб, гитлеровец подумал, потом заговорил напыщенным тоном:

– Германский офицер никогда есть болтун. Кроме того, я не имею желания беседовать с представителями низшей расы. Вы есть унтерменш. У вас не есть настоящий социализм. Настоящий социализм осуществляется в Германии. Это есть националь-социализм, создатель которого есть посланец провидения Адольф Гитлер. Хайль Гитлер!

Кое-кто из офицеров хмурился, но многие улыбались: речь фашиста была просто смешна, а свое «хайль» он выкрикнул каким-то петушиным голосом и грудь при этом выкатил, как петух.

– Сколько штыков в дивизии Адлера?

– Адлер? Откуда вы знаете Адлера? Я вам ничего не говорил об Адлере.

– Мы знаем немножко больше, чем вы думаете. Сколько штыков у Адлера? И сколько у Кнабе?

– Этого я вам не скажу. Германский офицер умеет хранить военная тайна.

– Вы просто этого не знаете. Вы слишком маленький командир, чтобы это знать. А нам это известно. Хорошо. Зато вы, наверно, знаете, как велики были у вас потери при последнем штурме Тарунинских высот?

Обер-лейтенант нагло улыбнулся:

– О нет! Никаких потерь. Мы умеем воевать. Это вы при штурме понесли колоссальные потери!

Генерал Василенко побагровел, но, сдержав порыв ярости, продолжал невозмутимым тоном:

– Вы слишком много болтаете. Это не приведет ни к чему хорошему. Отвечайте только на вопросы. Как часто происходит смена частей на Тарунинских позициях?

– Смена частей происходит своевременно.

– Вы не хотите отвечать?

– Я требую отправить меня в лагерь для военнопленных офицеров, в соответствии с правилами ведения войны.

– Куда вас отправить, мы решим сами. Сейчас мы еще дадим вам время поразмыслить над вашим положением и припомнить все, что вам известно о частях, обороняющих Тарунинские высоты. Это будет для вас лучше всего. Конвой! Увести пленного!

Гитлеровец зашагал к двери журавлиным шагом, горделиво задирая вверх подбородок и надувая щеки.

А солдат, как только увели офицера, сразу оживился и, не ожидая приглашения, заговорил поспешно и даже в грудь себя ударил:

– Herr Oberleutnant ist Nazi! Ich bin kein Nazi!

– Все они так! – заметил Буранов. – Как хвост прищемит, так и давай открещиваться от своего фашизма.

– Ну, не все, – возразил Василенко. – Один только что в нацизме расписался.

– Так то офицер!

– И среди солдат попадаются этакие. Но этот как будто не из железных.

То сам, то с помощью лейтенанта-переводчика генерал стал задавать пленному вопросы, на которые тот отвечал с величайшей готовностью, многословно. Солдат явно старался расположить к себе людей, державших теперь в руках его судьбу. Он смотрел прямо в рот переводчику и спешил ответить, еще не дослушав вопрос до конца. О позициях в центре участка гитлеровец рассказывал подробно, но что было справа и слева, он не знал.

– Повидимому, правду говорит, – заключил генерал. – В основном все совпадает с нашими данными. Кое-что уточняется... Товарищи командиры, у кого есть вопросы к пленному? Давайте.

Буранов задал несколько вопросов об артиллерии, но сразу же понял, что этот пленный в артиллерии несведущ, а, стремясь угодить, может насочинять небылиц.

– Ну его к черту! – резко сказал Буранов, расстроенный тем, что никакого ключа у него опять не оказалось. Сердитый тон полковника испугал пленного, он задрожал и стал снова повторять:

– Ich bin kein Nazi!

Генерал успокоил его:

– Не бойтесь. Геббельс вас обманул: мы не убиваем пленных.

Немца увели, а генерал стал подытоживать результаты разведки боем. Показывал на карте, как протекала она в целом, иное одобрял, иное порицал. Потом, взяв толстый красный карандаш, обозначил большой жирной стрелой направление главного удара, а стрелками потоньше и поменьше – ударов-демонстраций. В заключение же крякнул и уверенно провел новую линию переднего края. Красная черта отхватила от нейтральной полосы крошечную высотку, бугорок.

– Вон какой Монблан завоевала наша пехота! – пошутил генерал. – Три с половиной метра над уровнем моря. А площадью – не менее полгектара. Огромное приобретение!

Офицеры засмеялись:

– И то хлеб! Лучше, чем ничего.

А Буранов смотрел на генеральскую карту с необыкновенным вниманием, более того – с волнением. Ведь это указанное генералом возвышеньице было не что иное, как тот самый бугорок, который заслонял загадочную лесистую высотку, с него она должна быть хорошо видна!..

Хлебосольный Василенко очень огорчился, когда вдруг обнаружилось, что Буранов исчез. Генерал хотел угостить полковника на славу: открыть банку довоенных ленинградских шпрот да еще заказать повару рагу из мясных консервов со свежей морковкой и петрушкой.

Но если бы Буранов и знал, какое роскошное и редкое по тем временам угощение он упустил, вряд ли бы этим огорчился: его вполне устраивала пшенная каша с комбижиром или с колбасой. А сейчас он и не вспоминал о еде.

Хорошо знакомым путем он шел на участок, который только что рассматривал на карте генерала Василенко, – в то самое место, которое генеральский карандаш обвел на бумаге красной чертой.

ГЛАВА IV
ФИГУРА В БЕЛОМ

Бугорком в нейтральной полосе овладел взвод, с одним отделением которого Буранов недавно познакомился в траншее. Еремин, Федоров и другие солдаты были чрезвычайно довольны, что вылезли из сырости, и добрым словом поминали полковника, который «наворожил им счастье»: ныне и впрямь будут у них сухие портянки. Никто не мог знать, что полковник имел в виду совсем другое – смену войск. Солдаты спешили устроиться получше на новом месте и за ночь вырыли хороший окоп, на дне которого – самое главное! – не было ни капли воды.

Буранов попал к своим знакомым. На этот раз его встретил сам командир взвода – младший лейтенант. Он отрапортовал по форме и с удовольствием и почтением смотрел на Буранова. А солдаты принялись наперебой благодарить полковника.

– За что вы меня благодарите? – удивился он.

– Как же, товарищ полковник! – серьезно пояснил Еремин. – Ведь вы намедни сказали: скоро, мол, портяночки просушите, солдаты. Всему взводу ваши слова ведомы стали. Вот мы и закрепились на этой горке и назад уж не спятились, потому как знали, что горка нашей быть должна. Вот как оно вышло, в точности по вашему слову, товарищ полковник!

Буранова очень позабавило, что он невзначай стал прорицателем.

– А где же ваш Шалфей? – спросил он, не слыша обычных прибауток.

– Ранило его, – отвечал Еремин. – В госпиталь эвакуирован Шалфей.

– Тяжело ранен? Опасно?

– Пулей в грудь. Только военфельдшер сказывал: ничего, выживет. Теперь в госпитале чудить будет. Промежду прочим, отчаянный парень оказался наш Шалфей. Мы думали, он только шутить горазд, а он в окоп немецкий первым махнул и двоих солдат там прикончил. А офицер ихний успел в него выстрелить. Проткнул я штыком того офицера, да поздновато... Вот какое дело вышло. Скучно нам будет без Шалфея.

– Ничего, – утешил Буранов. – Другой забавник найдется. Их в армии много... Товарищ младший лейтенант, – обратился он к пехотному офицеру, – мне необходимо посмотреть расположение противника. С вашего бугорка, должно быть, хорошо видно.

– Так точно, товарищ полковник, видимость у нас неплохая, – отвечал пехотинец. – Здесь, неподалеку эн-пе нашего батальона, оттуда местность впереди просматривается хорошо. Разрешите я вас сам туда проведу?

– Проведите.

Буранов попрощался с солдатами и пошел за офицером. Прошли метров пятьдесят по очень узкому ходу сообщения, и младший лейтенант сказал:

– Идти дальше некуда. Вон по той канавке проползти надо метров двадцать, там и эн-пе. Поползете за мной или не пожелаете?

– Не пожелаю! – усмехнулся Буранов. – Зачем мне ползти за вами? Я поползу один – самостоятельно. Сбиться с пути тут нельзя. Вы мне больше не нужны. Возвращайтесь к себе. Спасибо за услугу.

Младший лейтенант, откозыряв, ушел, а Буранов осторожно вылез в канавку и пополз по ней. Через две минуты он очутился на батальонном наблюдательном пункте. Пехота для наблюдения за противником не строит таких блиндажей, как артиллеристы: батальонный наблюдатель сидел в окопчике. Появлению полковника он ничуть не удивился: то был кадровый солдат, удивить которого нелегко. Он только негромко произнес: «Здравия желаю, товарищ полковник», – и потеснился, давая место Буранову.

– Что там видно у немцев? – спросил Буранов.

– Тихо, – отвечал солдат и добавил мудрено: – Нормальная невидимая циркуляция происшествий несущественной значительности.

– Ну-ка, давай посмотрим на эту циркуляцию! – улыбнулся Буранов и вооружился биноклем, служившим ему еще с финской войны.

Перед ним была лесистая высотка, которую еще недавно заслонял этот самый бугорок. Теперь она открылась вся. Буранов стал тщательно исследовать ее, медленно передвигая бинокль, стараясь проникнуть взором в таинственную глубину между деревьями, приглядываясь к цвету зелени, высматривая, нет ли где вскопанной земли.

Лес казался необитаемым.

Но полковник хорошо знал, что наблюдать надо долго и терпеливо, если хочешь что-нибудь увидеть. И, устроившись поудобнее в окопе, он не отрывал глаз от бинокля.

«Толково действует, – с уважением подумал солдат. – Не то что иные-прочие шныряют глазами во все стороны разом. Этот ничего не проморгает. На него можно положиться. Пускай понаблюдает в охотку. Той порой у меня глаза отдохнут».

Прошло не менее получаса, глаза у пехотинца уже отдохнули и от скуки стали слипаться, а Буранов все еще ничего не высмотрел – высота попрежнему оставалась безжизненной.

«Пожалуй, до вечера проторчишь тут зря, – подумывал уже он. – Может, и в самом деле там у противника ничего существенного нет?»

Но этому полковник никак не мог поверить. Он решил сидеть здесь хоть до ночи, полагая, что за целый день обязательно должно что-нибудь обнаружиться.

А солдат уже недоумевал: почему полковник так долго смотрит на эти мало интересные места?

Длительным наблюдением Буранов не тяготился, как рыболов не тяготится часами смотреть на неподвижный поплавок. Зелень лесистой высотки ласкала его взор, казалось, оттуда веет свежестью и лесными ароматами. Хорошо там! Особенно подальше, на горке, где сосны...

Хотя артиллерия Василенко сравнительно мало била по этой высотке, все же снаряды проделали в зеленой одежде ее несколько порядочных прорех. Получились как бы окошки, через которые можно было заглядывать вглубь леса, местами видеть не только середину возвышенности, но и конец ее. Но как ни заглядывал Буранов в эти «окошки», в них ничего не было видно. Высотка казалась безжизненной. Может, и в самом деле там только небольшой заслон?

Но вдруг полковник насторожился: что это? Вдали, в конце сделанной снарядами «просеки», меж стволами сосен мелькнуло что-то белое. Скрылось... опять мелькнуло – поправее!

«Немец, – определил Буранов. – Немец в белом маскхалате. Почему в белом? Не по сезону! Какая же это маскировка? Вон как выделяется на фоне зелени! Странная история...»

Полковник обернулся к пехотинцу:

– Что это за немец в белом там разгуливает? В дальнем конце, меж сосен. Видишь?

Солдат, глядя в бинокль, отвечал равнодушно:

– Нормальная циркуляция отдельного фрица.

– Почему же вы не снимете его из винтовки? Разве у вас снайперов нет?

– Это же повар, товарищ полковник! – отвечал пехотинец таким убедительным тоном, что Буранов невольно улыбнулся: «Ишь ты, гуманность какая! Как же я сам-то не догадался, что это повар?» – думал он, чувствуя, что тут уже есть какая-то нить: повар готовит не на одного человека, и для обслуживания заслона повар – слишком большая роскошь.

А солдат счел своим долгом все разъяснить полковнику:

– Сейчас повар идет в канцелярию – выписывать продукты. Канцелярия правее. Там он пробудет минут пятнадцать. После пойдет на склад – получать продукты. Склад у них в левой землянке, на том скате.

Буранов слушал обстоятельного солдата с истинным наслаждением. Сам Рентгенов не выследил бы все лучше! Очень скоро полковник убедился, что солдат не сочиняет: все было так, как он говорил. Действительно, через четверть часа повар снова появился в поле зрения Буранова. Потом полковник видел, как он шел с мешком на спине, очевидно, уже со склада. «Нестроевой чин» двигался не спеша, спокойно. Он не подозревал, что на него смотрят русские, которым известна вся его «циркуляция»!

Буранов сразу понял, в чем тут дело. Гитлеровцы считали свое расположение на этой высотке недоступным наблюдению с нашей стороны. Так оно и было до тех пор, пока их прикрывал тот самый бугорок, на котором находился сейчас Буранов. Когда наши захватили бугорок, положение значительно изменилось, а гитлеровцы этого не учли. И попрежнему считали себя невидимыми!

Буранов продолжал наблюдать. Теперь никакая сила не оттащила бы его отсюда, он не обратил бы внимания ни на какой обстрел: то, что он видел, было для него слишком интересно. И чем дальше, тем интересней.

Мелькавший на дальнем плане повар был малозначительным явлением по сравнению с тем, что увидел Буранов на переднем плане высотки, на опушке покрывавшего ее леса.

Вдоль нее шли два солдата с термосами на спине. Должно быть, получив пищу на кухне, они разносили ее гарнизону. Шли эти солдаты по траншее, которая местами была мелковата: их головы то появлялись, то скрывались. Время от времени солдаты совсем исчезали минут на пять, а потом появлялись в том же самом месте.

Это было чрезвычайно ценное наблюдение: разносчики пищи показали направление траншеи на лесистой высотке – она располагалась почти перпендикулярно к основной линии фронта, проходящей вдоль главной Тарунинской высоты. Это могло означать только одно: здесь противник оборудовал позицию, с которой может вести фланговый огонь по подступам к главной высоте, – стрелковую траншею с большим количеством пулеметных гнезд.

Там, где останавливались и исчезали на несколько минут разносчики пищи, очевидно, были огневые точки, может быть, пулеметные дзоты.

Теперь Буранов по-новому представил себе картину наших неудачных штурмов.

Позиция на лесистой высотке ничем не выдавала себя. Лес так хорошо маскировал ее, что даже аэрофотосъемкой она не была обнаружена. Позиция упорно молчала в начале боя. Она молчала во время нашей артиллерийской подготовки, и даже при начале нашей атаки с нее не делалось ни одного выстрела. И это вводило в заблуждение разведку. Артиллерия, перепахивавшая всю главную высоту – и передний скат ее и самое плато, – мало била по левофланговой высотке. Разведанных целей на ней не значилось, там предполагался только заслон, да и не очень сильный, так как впереди было непроходимое болото.

Что же получалось? Гитлеровцы впускали наши цепи на склон главной высоты, позволяли им приблизиться к своим траншеям и тут внезапно обрушивали на них мощный фланговый огонь пулеметов и винтовок (может быть, снайперских). Шквал свинца, направленный вдоль цепей, сметал атакующих. Наклон плато в сторону левого фланга способствовал эффективности обстрела.

«А ведь все это просто! – размышлял Буранов. – Не ахти какая хитрость. Почему же командиры Василенко не разгадали ее? Конечно, мысль о фланговом огне у них тоже возникала, но они отбросили ее. После боя, если не в ходе его, имеющиеся в ротах специальные наблюдатели должны были бы доложить, что слева противник вел сильный фланговый огонь. Почему они не доложили? Может, просто не вернулись с поля боя? А с наблюдательных пунктов в нашем расположении ничего такого не было видно. Так вот и получилось: искусная маскировка, а главное выдержка противника сделали свое дело. В анализе боя был допущен пробел, ошибка. И при втором штурме артиллерия обстреливала лесистую высотку совершенно недостаточно, да и не тогда, когда нужно. Гитлеровской ловушке удалось сработать два раза!.. Ну, а в третий раз не выйдет. Номер не пройдет. Я ее уничтожу».

Буранов дождался возвращения солдат с термосами и, следя за появлением их голов, проверил и уточнил свой набросок фланкирующей траншеи. Оставаться дольше на батальонном НП было незачем, да и некогда: у командующего артиллерией немало дел. Прощаясь с солдатом, Буранов спросил его фамилию.

– Рядовой Никитин первой роты, товарищ полковник! – доложил солдат.

– Молодец ты, Никитин! Отлично все высмотрел.

– Обыкновенное дело, – отвечал солдат. – Натуральная циркуляция противника в лесисто-болотистой местности.

Замысловатый солдат очень понравился Буранову, потом полковник не раз вспоминал его.

Своей вылазкой Буранов был доволен: предположения его подтверждались. Но он прекрасно понимал, что это только одна из тайн Тарунинских высот, загадочным оставалось еще многое. Когда его артиллерия встанет на рубеж, дело пойдет успешнее: артиллерийские разведчики – солдаты и офицеры – помогут разгадать все вражеские секреты. На бугорке будет оборудован специальный передовой наблюдательный пункт. Лучшие разведчики поведут отсюда непрерывное наблюдение за лесистой высоткой.