Текст книги "Секретный террор"

Автор книги: Георгий Агабеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

КАК МЫ ДРУЖИЛИ С АНГЛИЧАНАМИ

Я в гостях на квартире у одного из помощников министра в Афганистане. Большая комната, устланная коврами. На коврах лежат маленькие тюфяки и подушки. Мы сидели на этих тюфяках, поджав под себя ноги. Помощник министра – худощавый брюнет с светло-серыми глазами, какие можно встретить среди жителей горного Кафиристана. Он – большой приверженец эмира Амануллы и с его разрешения имел дружественные сношения с вождями индийских мусульман – Шовкет Али и Магомет Али. Он сам был в Индии, лично познакомился с этими вождями и был в восторге от них. Он хранил, как реликвию, фотографию, где был снят вместе с вождями индийского халифата, и с гордостью всякий раз показывал эту фотографию своим гостям.

Я приходил к министру иногда по вечерам в гости узнать новости из Индии, которые он получал благодаря своим индийским связям. Он очень не любил англичан, и на этой почве мы были друзьями; в остальном, конечно, он ненавидел большевиков.

Сейчас он, как всегда у себя дома, сидел в белых шароварах, прикрытых слегка пледом, и, попивая из крошечной чашки чай, рассказывал о том, что он делал в министерстве. В комнате кроме меня сидели еще несколько афганцев. Это были его приверженцы и бедные родственники. Они хватали на лету каждое слово и, умиленно улыбаясь, восхищались его мудростью. У двери, сидя на корточках, двое слуг разливали и разносили чай.

– Вазир-саиб, – продолжал я беседу, – теперь вы убедились, что англичане – ваши враги. В то время как советское правительство прислало вам десять военных аэропланов с бомбами и летчиков на помощь эмиру, – в это время англичане дали убежище врагу эмир-саиба, Мамеду Умар-хану.

– Мамед Умар-хан, этот слон, большой негодяй, но он глуп и нам не страшен. А англичане, конечно, всегда рады принести нам вред. Я это все время повторяю эмир-саибу. С вами мы тоже не можем быть большими друзьями, но у нас один общий враг, и в этом пункте мы должны друг другу помогать, – ответил министр.

– Так-то так, но Афганистан всегда будет в опасности, пока вы не станете сильным государством. А история нас учит, что государство может быть сильным только тогда, если оно имеет выход к морю. Вот если бы Афганистан имел свой порт, хотя бы Карачи, тогда бы вы были сильны и самостоятельны, как и остальные державы мира, – агитировал я.

– Иншалла, будем иметь и порт. Ведь семьдесят миллионов наших братьев мусульман живут в Индии, – сказал он со вздохом.

– Саиб раис-кутвали (начальник полиции) идет, – доложил вошедший слуга и пропустил нового гостя.

– А, очень хорошо, добро пожаловать, саиб, – обратился к начальнику полиции министр, приподнимаясь на одно колено. – А это один мой друг из русского посольства, – представил он меня гостю.

Полицмейстер, короткий, полный мужчина средних лет, в военной форме, занял место на одном из тюфяков. Лицо его выражало заботливость, но он вежливо улыбался.

– Очень рад познакомиться с вами. Я много о вас слышал. Я очень люблю русских, которые являются нашими искренними друзьями, – обратился он ко мне.

Я молча поклонился, а про себя подумал, что вот этот «друг» подослал мне своего агента под видом слуги, держит двух агентов у ворот нашего посольства, которые, высунув языки, бегают за мной, стараясь выяснить мои связи. Наверно, от них-то он и слышал обо мне.

Разговор принял общий характер. Я молча слушал беседующих и изучал начальника полиции.

Министр начал говорить о немецких инженерах, приехавших работать в Афганистан.

– Все эти иностранцы ничего у нас не делают и получают огромное жалование, – жаловался он.

– Вы, кажется, большие друзья с немцами, – обратился ко мне начальник полиции с улыбкой, точно ему известен каждый мой шаг.

Меня взорвала его улыбка.

– Да, мы с немцами дружим, саиб, – ответил я. – Кстати, я сегодня после обеда был у них в посольстве и провел там два часа. Я вам это говорю, потому что ваши люди не успели за моей лошадью и потеряли меня из виду, – с вежливой улыбкой добавил я.

– Какие люди? – спросил полицмейстер, покраснев.

– Вы ведь знаете, о каких людях я говорю, – ответил я, – но я повторяю, господин министр знает, что мы искренне относимся к Афганистану и у нас нет никаких секретов от вас. Наша цель – это борьба с англичанами, и, я надеюсь, мы в этом также будем друзьями. А если вас будет интересовать какой-либо вопрос, я с удовольствием поделюсь с вами моими сведениями, – закончил я.

Начальник полиции переглянулся с министром, который на своем лице изобразил выражение: «Вот каких друзей я имею!»

– Я очень рад, что вы готовы нам помочь «бороться с англичанами», – ответил он, и мы перешли на другую тему.

После получасовой беседы я, использовав момент, когда министр рассказывал о пользе одного из изданных им декретов, спросил начальника полиции:

– Скажите, господин начальник, вы серьезно не любите англичан и хотели бы бороться с их влиянием?

– Да, я и борюсь, но нам очень трудно, ибо англичане – народ богатый, а у нас очень маленький бюджет, – ответил он.

– Сколько вы получаете жалования? – задал я вопрос.

– Триста рупий в месяц.

– Так вот, если вы согласны тормозить работу англичан здесь, мы готовы помогать вам, выдавая ежемесячно пятьсот рупий на нужды полиции, – предложил я.

– А что мы должны делать? – спросил он.

– Ничего особенного. Вы, наверное, знаете, что мы имеем об англичанах полную информацию. Я буду сообщать имена секретных агентов англичан, а вы их будете арестовывать. Таким образом, вы пополните нашими деньгами вашу кассу и, наверное, получите чин за успешную работу. А взамен того вы также информируете нас, что вам будет известно о наших общих врагах. Как видите, тут, кроме пользы, вашему правительству ничего нет, – убеждал я его.

– Хорошо, я согласен, – ответил он, пожимая мне руку. – Только все это должно остаться между нами.

– Будьте спокойны, – сказал я, поняв, что наша субсидия пойдет в его личный карман, и мы присоединились к общей беседе.

Я возвращался в посольство. Страшная темень и грязь… Хотя слуга, шедший впереди, освещал фонарем тропинку, я не обращал ни на что внимание и шлепал прямо по лужам грязи. А на душе было удовлетворение. Завербован сам начальник полиции. Нет сомнений, что через него в нашем распоряжении будет весь полицейский аппарат. После нескольких его рапортов мы крепко и навсегда приберем его к рукам.

В десять часов вечера я имел свидание с полковником афганской армии, который должен был мне передать ряд сведений о положении пограничных племен северо-западной границы Индии. Полковник был еще довольно молодым человеком со смуглым энергичным лицом. Высокого роста, стройный, он представлял хороший экземпляр племени африди, к которому принадлежал. Он был очень осторожен и требовал встречи только поздней ночью и лично со мной, не доверяя моим помощникам. Он имел на окраине Кабула дом с большим садом, задняя часть которого примыкала к рисовым полям, вечно залитым водой. Лишь по узкой тропинке можно было верхом подъехать к садовой калитке. Через сад я обыкновенно проходил на женскую половину дома, где мы могли спокойно, в безопасности беседовать.

На этот раз я был болен и не мог ехать верхом. Я решил ехать на баги (бамбуковая коляска) и взять с собой дипломатического курьера, который бы остался с коляской, пока я буду занят с полковником.

Покружив немного по городу, на случай если за нами следили, мы свернули в сторону дворца Баги-Бала. Поминутно мы оглядывались, чтобы убедиться, что за нами нет слежки. Еще несколько минут езды, и мы очутились недалеко от дома полковника. Впереди чернела обсаженная деревьями аллея, ведущая к Баги-Бала.

– Товарищ Максимов, ты проезжай медленно по этой аллее и возвращайся обратно, пока я приду. Далеко не отъезжай, – приказал я дипкурьеру, слезая с баги.

Подождав немного, пока огни фонарей коляски отдалились, я внимательно осмотрелся и, никого не заметив, свернул с дороги и пошел прямо по засеянным полям к условленной калитке. Все шло нормально. Полковник уже ждал меня у садовой калитки. Я пробыл у него минут двадцать и благополучно вернулся по тому же пути на дорогу. Но что такое? Коляски нет на условленном месте, и нигде ее не видно. Неужели что-либо случилось с дипкурьером? После нескольких минут ожидания я уже решил было идти пешком, когда заметил вдали приближающиеся огни. Это была наша коляска.

– Почему так далеко уехал? – спросил я дипкурьера, усевшись с ним рядом.

– Вот тут недалеко за деревом я заметил афганца, который наблюдал за нами. Я и решил отъехать, чтобы отвлечь его внимание от тебя, – ответил дипкурьер.

– За каким деревом? – спросил я, остановив лошадь.

– Вон, смотри налево, виднеется его чалма, – кивнул он в сторону от дороги.

Я подъехал ближе, и действительно какой-то афганец сидел на корточках, притаившись за деревом.

– Что ты тут делаешь? – спросил я его по-афгански.

– Да вот увидел, что разъезжает поздно ночью баги, и смотрю, по делу или без дела, – ответил он смутившись.

– Конечно, по делу, – сказал я, – кто же будет ночью кататься тут без дела? Да, скажи, пожалуйста, как нам проехать в английскую миссию? А то в темноте мы потеряли дорогу.

– Езжайте по этой дороге прямо, – ответил он.

– Спасибо, счастливой ночи, – поблагодарил я и пустил лошадь вскачь.

На следующий вечер я получил рапорт от начальника полиции, уже работавшего у меня под № 4:

«Вчера ночью около 11 часов по дороге в Баги-Бала разъезжали в коляске два английских агента и, видимо, кого-то поджидали. Заметив моего человека, они больше не стали дожидаться и вернулись в английское посольство. № 4».

Однажды полпред Старк вызвал меня к себе. Войдя в гостиную, я нашел его в обществе молодого афганца, с умным решительным лицом.

– Спросите у него, товарищ Агабеков, что ему нужно от меня, – обратился ко мне Старк.

Я поздоровался с афганцем и перевел ему вопрос посла.

– Я – сын бывшего шейх-уль-ислама Афганистана, – представился он. – Моего отца хорошо должен знать полковник Рикс, нынешний секретарь посольства. Мой отец работал вместе с послом Раскольниковым. Сейчас отец послал меня к послу спросить, с кем из доверенных ему лиц он может говорить по одному важному вопросу.

Я перевел слова афганца Старку.

– Вероятно, какое-нибудь предложение. Я о старике что-то слышал от Рикса. Не возьметесь ли вы поговорить с ним и узнать, в чем дело? – предложил мне посол.

– С удовольствием, – ответил я и стал договариваться с афганцем о месте и времени встречи.

Маленькая, жарко натопленная комната в доме шейх-уль-ислама, куда привел меня младший сын. Сам старик, весь седой и высохший, сидел на ковре и перебирал четки. Рядом с ним сидел его старший сын – точная копия младшего. Такой же орлиный нос, те же зоркие глаза. Только лицо более возмужалое. В комнате находился еще друг из семьи Мовлеви Мансур из индийских эмигрантов. Его широкое, открытое, умное лицо окаймляла большая черная борода, которую он спокойно время от времени разглаживал. Младший сын приготавливал чай и прислуживал. Единственной мебелью в комнате был стол, на котором стояла лампа, освещавшая висевшую на стене карту Афганистана.

– Вы приехали сюда недавно и, наверное, пока не знаете ни меня, ни Афганистана с его историей, – начал старик. – Афганистан при покойном эмире Хабибулле фактически находился в руках англичан, ибо Хабибулла продался им. Но, несмотря на это, вопреки воле эмира, каждый афганец стремился к освобождению своей родины и к завоеванию независимости для своей страны. Я еще в тысяча девятьсот тринадцатом году, будучи шейх-уль-исламом, вел пропаганду за идею освобождения Афганистана и хотел обратиться за помощью к русскому царю. Мои люди ездили в Ташкент и говорили с тамошним генерал-губернатором. Но начавшаяся война объединила русских с англичанами, и нашей надеждой остались немцы.

– Простите, саиб, все это очень интересно, но я более или менее знаком с историей Афганистана и поэтому просил бы вас говорить о вашем важном деле, – прервал я старика.

– Сейчас, сейчас, сын мой, не торопитесь. Так вот, всю жизнь я боролся с английским влиянием в Афганистане. Все это известно. Когда в Вазиристане началось восстание племен против англичан, меня вызвал находившийся здесь турецкий министр Джемал-паша и предложил ехать к независимым племенам и помогать повстанцам. Он обещал мне от имени советского посла Раскольникова и своего послать оружие и деньги для восставших. Я согласился. Я, взяв с собой моих двух сыновей, поехал в Ягистан и восемнадцать месяцев поддерживал восстание своим руководством и авторитетом. Однако Джемал-паша не сдержал обещания. Он прислал немного денег, но оружие не пришло.

– Давайте перейдем к нынешним вопросам, – еще раз перебил я его, видя, что он собирается рассказывать всю ночь.

– Да, скоро уже год, как началось восстание хостинцев против Афганистана, – продолжал старик, – я уверен, что это восстание поддерживается английскими деньгами и оружием. Я считаю большевиков друзьями Афганистана и предлагаю вам следующий план. Я могу поехать в племена, где меня хорошо знают и уважают, и я ручаюсь, что сумею направить восставшие племена против их настоящих врагов – англичан. Таким образом можно спасти Афганистан от междоусобной войны и одновременно разрушить все приготовления и планы англичан на границе Индии, – закончил торжественно шейх-уль-ислам.

Я размышлял над планом старика. Его влияние в племенах не подлежало сомнению. О его прошлой деятельности многое рассказал секретарь посольства Рикс. Предлагаемая им война на индо-афганской границе была выгодна нам, как и всякая война, обострявшая отношения между афганцами и англичанами. Уже благодаря нынешнему восстанию мы сумели внедрить наш воздушный флот в Кабуле, у самых ворот Индии. А чем дальше будет продолжаться война, тем больше выгоды нам.

– Хорошо, саиб, – ответил я, – вопрос этот очень серьезный, я доложу послу. А чем мы можем вам помочь в этом деле?

– Мне лично ничего не нужно, – ответил он, – для выполнения же плана потребуется сто тысяч рублей и пять тысяч винтовок с патронами. Тогда можно спокойно воевать целый год, – закончил старик уверенно.

– Ладно, я доложу послу о вашем предложении, – сказал я и, попрощавшись, ушел.

– Что же, дело неплохое, – выслушав мой рассказ о предложении шейха, ответил Старк. – Напишите в Москву своим, а я также черкну Карахану. Может быть, найдут на это дело средства.

В ту же ночь я составил доклад в Москву о предложении шейх-уль-ислама и через два месяца получил из ОГПУ следующий ответ:

«На § 3 вашего письма № 5 сообщаем, что в высших инстанциях после обсуждения в принципе согласились с вашим предложением. Единственным препятствием служит вопрос о переброске оружия, что может расшифровать нашу активность и невыгодно отразиться на наших дипломатических отношениях как с Англией, так и с Афганистаном. Поэтому чтобы обойти этот вопрос, мы рекомендуем на основании ваших предыдущих информаций попытаться купить оружие через директора немецко-афганской компании Ибнера. В случае успешного разрешения вопроса об оружии телеграфируйте».

Ответ Москвы мне уже не пришлось передать шейху. Он лежал больной. Спустя несколько дней после получения директив я, направляясь в город, заметил большую процессию, впереди которой несколько человек несли на плечах катафалк. Это была похоронная процессия. Стоявший поблизости афганец, которого я спросил: «Кого хоронят?», ответил: «Умер старый шейх-уль-ислам».

После месячного траура сыновья шейх-уль-ислама опять встретились со мной. Без отца они не могли провести больших планов. Не хватало нужного авторитета. Я предложил им более скромные задачи. Они согласились быть секретными информаторами. Два брата и друг их семьи Мовлеви Мансур взялись за работу по сбору сведений в районе от Джелалабада до Газни. Работали они добросовестно вплоть до начала 1930 года. Работают ли они сейчас? Кто знает?

ПЕРСИЯ

Приехав в Москву, я рассказал о своих злоключениях Трилиссеру, а также сообщил обо всем в Центральную контрольную комиссию, где разобрали это дело и оставили его без последствий. В частной беседе решение было мотивировано тем, что сейчас идет усиленная борьба Центрального Комитета партии с троцкизмом и что в этой борьбе каждый старый член партии, стоящий на платформе ЦК, очень дорог. Поэтому пока нельзя тронуть Старка.

Получив двухмесячный отпуск, я собрался провести его в Туркестане, где проживают мои родные. В это время в Москве получили сведения, что в Хоросанской провинции Персии началось восстание, возглавляемое персидским офицером Салар-Джангом. Полученные сведения были разноречивы. Советский консул в Хоросане Апресов сообщил, что восстание вызвано искусственно, спровоцировано англичанами, и в доказательство называл английских агентов, связанных с главарями движения. Из Ташкента в то же время доносили, что движение носит народно-революционный характер, что программа Салар-Джанга по крестьянскому вопросу вполне сходится с коммунистической, и просили разрешения поддержать восстание оружием и инструкторами. Конкретных фактов о восстании обе стороны не сообщали. Москва, как всегда в таких случаях, кинулась изучать вопрос. Раскопали колоссальные архивы в поисках сведений о Хоросанской провинции. Материалов по социальному составу населения, по экономическому его положению и вообще мало-мальски серьезных данных об этом районе Персии в архивах ОГПУ не оказалось.

Однажды утром меня опять вызвал Трилиссер. Обрисовав в общих чертах положение в Хоросане, он велел мне более подробно ознакомиться с поступившими из Туркестана донесениями. Так как я ехал в отпуск в Туркестан, он просил заодно проехать в район восстания и выяснить на месте, каковы цели Салар-Джанга, как широко восстание пользуется симпатией населения, какова роль англичан в этом движении, каковы силы и состав повстанцев и т. д. Я принял поручение и выехал в Туркестан.

Приехав в пограничный с Персией город Ашхабад, я пришел к председателю Туркестанского ОГПУ, Карутскому, и просил его ознакомить меня с положением дел в Хоросане.

С Карутским мы были старые приятели. Молодой человек чрезвычайной толщины, большой добряк, он, несмотря на свои 30 лет, очень любил выпить и совсем запил после смерти жены, покончившей с собой из-за каких-то семейных неладов.

За обедом Карутский рассказал, что теперь с восстанием делать нечего, так как его фактически уже нет. Правительственные персидские войска, поддержанные курдами этого района, разбили повстанцев. Остатки повстанческих отрядов, в числе 700 человек, отступили к советской границе и просят разрешения интернироваться в СССР. Об этом Карутский уже донес в Москву и Ташкент. В той же дружеской беседе он указал, что, без сомнения, движение Салар-Джанга носило революционный характер. Советская власть сделала большую ошибку, не поддержав восстания, так как этим уронила себя не только в глазах населения Хоросанской провинции, которое надеялось на поддержку СССР, но и многих других восточных стран, где наше равнодушное отношение к восстанию, несомненно, произведет удручающее впечатление. По мнению Карутского, умело использовав восстание, можно было бы образовать из Хоросанской провинции нечто вроде второго Кантона, но с той выгодой, что этот «персидский» Кантон стоял бы на границе с СССР и мог бы получать от нас постоянную помощь. Не получая разрешения из Москвы, Карутский на свой страх и риск переодел человек 50 советских пограничников и перебросил их к повстанцам вместе с несколькими пулеметами в качестве инструкторов. К сожалению, помощь оказалась недостаточной. Виновником ошибки Карутский считал консула Апресова, неправильно информировавшего Москву.

По-видимому, в Москве также пришли к этому убеждению. Апресова вскоре уволили, и консулом в Мешеде на его место был назначен Кржеминский. По линии ОГПУ в Мешед прислали некоего Брауна, работавшего прежде в Китае. Когда в Мешеде узнали об увольнении Апресова, то недели через две в одном из почтовых ящиков Ашхабада были обнаружены и оттуда доставлены в ОГПУ заявления иранской коммунистической партии, иранского комсомола и союза печатников Персии на имя Чичерина, Сталина и Дзержинского. Авторы заявлений просили не отзывать Апресова из Мешеда, так как будто бы только благодаря ему эти организации существовали и успешно работали. Впоследствии выяснилось, что заявления были посланы не без ведома и одобрения самого Апресова, что послужило ему не в пользу, а во вред.

Я отправил Трилиссеру доклад и получил в ответ разрешение продолжать отпуск. В начале июля 1926 года, по окончании отпуска, я вернулся в Москву. Москва в то время обсуждала мою кандидатуру на посылку в Турцию или Персию.

В Турции резидентом ОГПУ в то время был Гольденштейн, известный больше под кличкой Александр или Доктор (ныне резидент ОГПУ в Берлине). [1]1
  Когда уже была закончена эта книга, я узнал, что Гольденштейна убрали на покой в СССР.


[Закрыть]Однако, как я писал об этом выше, Наркоминдел, считая мою армянскую национальность неудобной для работы в Турции, отвел мою кандидатуру.

Началось обсуждение вопроса о назначении меня резидентом ОГПУ в Персию.

В то время резидентом в Персии был Казас, тот самый, который работал со мной в 1921 году в четырнадцатом специальном отделении ВЧК. Оказалось, он ездил в Турцию с комиссией по репатриации эмигрантов, вернувшись в Москву, поступил в Академию восточных языков и после ее окончания получил назначение в Тегеран. Он там работал уже год, но иностранный отдел ОГПУ не был им доволен, вменяя ему в вину отчасти бездеятельность, отчасти то, что он вмешался в склоку, происходившую в Тегеране между тогдашним полпредом Юреневым и торгпредом Гольдбергом.

Я не дождался ответа. В Москву приехал Гольдберг, торгпред в Персии, явился в ОГПУ и, рассказав о своей склоке с полпредом Юреневым, просил поддержать его. ОГПУ воспользовалось случаем и предложило ему устроить меня в торгпредстве, взамен чего обещало поддержку против Юренева. Я был немедленно зачислен в штаты Наркомторга на должность старшего инспектора торгпредства с назначением в Тегеран.

В августе 1926 года я выехал через Баку-Энзели в Тегеран, причем на прощание Трилиссер еще раз просил меня обратить особое внимание на пути, ведущие из Персии в Индию, и сказал, что его заветная мечта – иметь хорошего резидента в Индии, не какого-нибудь местного агента, а одного из своих помощников по иностранному отделу.

Я пообещал сделать все, что в моих силах.