Текст книги "Прощай, сестрица Кострома. Избранные стихи и рассказы"

Автор книги: Георгий Моверман

 
Sic transit Gloria… Огни
Во тьме последнего вагона…
Щекою к рельсам мрак приник,
Чтоб уловить остатки звона
Кимвалов славы мимолётной,
Случайной, словно театр залётный —
Отрада сонных поселений,
Где ворошит Шекспиров гений
Уклад насупленного быта.
В нём всё не счастливо, не сыто…
Но плачут женщины до стона
Над неповинной Дездемоной,
Тайком глядящей на часы:
Пора бы ехать – дома сын
Один, а тут ещё поклоны,
Гримерка, сплетни… Всех собрать…
О, Боже мой! Дурак Отелло
Так шею слапал неумело,
Что синяков не избежать.
Автобус древний, мятый бампер,
Водила толст, красиво сед…
И метров сто бегут собаки
С истошным лаем труппе вслед.
…Отстукал поезд, дрожь по рельсам,
Кряхтя поднялся, тишь вокруг.
И понял: Transit…
Не надейся,
Другой вокзал. Другой маршрут.
 

2014

 
IПриехал царь Петруша на Кукуй
В немецком платье, рядом Алексашка,
Лучится хитростью и синяками ряшка,
Гостинцы на сиденье – целый куль.
 
 
За Яузой домишки, дерева,
Ганновер, Мюних, Йена и Аахен,
Остаться здесь бы до кончины на хер,
Да долю царскую куда же подевать?
 
 
Сошли с кареты, сели на траву,
Темны и горьки мысли у Петруши,
А Алексашка, будто бы подслушав,
Промолвил едко: «Чисто как живут!
 
 
Вся эта сволочь на кукуйской стороне —
Рейтары, лейтенанты, капитаны,
Нахапали в России капиталы,
И нас же обсерают, разве нет?»
 
 
Сощурился недобро царь Петруша:
«Уж больно разговорчив стал, холоп!
Ты б поберёг, что ль, задницу да лоб…
Поменьше отрясали б удом груши —
 
 
Так жили бы не хуже этих вот!
Да. Точно жили бы не хуже…
А спят подолгу, леность, грязь да лужи», —
Промолвил царь и, сунув трубку в рот,
 
 
Шепнул он Сашке: «Девки ждут, поди.
Давно уж не плясал я менуэта,
А хороша, Бог мой, сисястая Аннета.
Что брюхо трёшь? Туда, в кусты сходи!».
 
 
Петруша пиво пил, гостинцы раздарив.
Спало Останкино, Зарядье и Остожье,
Сны были лёгкие, весенние, о Божьем.
И терпеливо ждал рассвета Третий Рим.
 

 
IIПригнувшись, Пётр вошёл в свою токарню.
(Дела закончил иль не приступал?)
На нартовский станок усталый взгляд упал.
«Хорош, собака, наградить бы парня»!
 
 
Стоит – накрыт рогожей – у окна,
Как конь-огонь по ездоку скучает.
А тот его за лихость привечает,
Ступнями ног давя на стремена.
 
 
Да где ж промчишься конным лишний раз!
Заботы государевы репьями —
Сенаторы, министры да крестьяне.
И каждый ждёт Петра царёв приказ.
 
 
А он затих, не требует приказа —
Токарный этот нартовский станок,
Стоит себе, как конь, четырёхног
Отрадою для рук, ума и глаза.
 
 
Он для Петра – мечта о сонме дел,
Ремесленном сопящем интересе,
О радости неумственной, телесной…
…И Петр станок ногой своей вертел.
 
 
Резцом голландским бронзу разодрав,
Вороной каркал новомодный суппорт,
А Пётр стоял, как будто впавши в ступор,
Единым со станком издельем став.
 
 
Вот стружкой обожглась его нога.
Но Пётр стоял… И думал Царь о дюймах,
Чем сковывал беспутство мыслей буйных.
И пот со лба стирал арап-слуга…
 

 
IIIХрипя, лежит Пётр Алексеич на постели,
На трон последний шестерыми вознесён.
Так долог ростом и тяжёл был весом он,
Что шестерых хватило еле-еле.
 
 
Январский день промозглостью своей,
Усугубляет холод будущих предчувствий,
Реки Петровой видно уже устье,
Доплыл он до него, крича: «Скорей, скорей!»
 
 
…Всю жизнь орал, других мутузя в холку,
Под зад, по спинам палкой, батогом.
Не знал, видать, о способе другом.
А может, знал… Да что в том знанье толку?
 
 
Жизнь такова, поводыря слепцов холопьих,
Все смотрят снизу, и в зрачки не заглянуть,
А мне хотелось сдвинуть их чуть-чуть,
Ну на вершок, на полвершка… Туда, к Европе.
 
 
…А то я их не знал, уж столько повидал!
Постелют мягко, да бока болят. Засранцы.
Но чисто как живут германцы да голландцы!
А мы-то что? За что нам Бог не дал
 
 
Подобной жизни навык и желанье.
А может, дал, да спрятал глубоко.
Открытое увидеть нелегко,
А если уж внутри, во тьме, за гранью…
 
 
…И кто-то грудью навалился.
Катька.
«Кто следующий, Петруша?»
Тянет луком.
Должно быть, выпила. В глазах такая мука.
Ах, кто? Мне самому сие узнать-бы!
 
 
Всё будет меж рабами первый раб!
Решайте сами… Что-нибудь промолвлю…
Я не о том. В закатном блеске молний
Плывёт сюда последний мой корабль.
 

2014

 
Цыганский мальчик в электричке,
Где к полдню заняты места,
Поёт куплет патриотичный,
Гармонь по пузу распластав.
 
 
Цыганский мальчик и сестрёнка,
Едва протиснувшись в проход,
Проходят по вагону, звонко
Горланя про «родной завод».
 
 
Косит цыганский мальчик глазом
На пассажиров. Ведь ему
Любой из них должён, обязан
Вложить хоть что-нибудь в суму.
 
 
Цыганский мальчик – лик немытый
(Иль мытый с горем пополам).
Ему что фарисей, что мытарь;
Вагон ему и дом, и храм.
 
 
Круглы испода крыши своды,
Несёт вагон слепая мощь.
В слезах цыганских Инда воды
Гармонь его – ситары дочь…
 
 
В руках проворных воли знамя.
Ветра, гудящих труб орган…
Мы все – цыгане. Бог не с нами.
Вот Он уж точно – не цыган!
 
 
…Брат и сестра сойдут в Красково.
От службы за денек устав,
Бутылку выпьют «кока-колы»
И вновь – на следующий состав.
 

2014

Я прошу вас покорнейше, как поедете в Петербург, скажите всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот, ваше сиятельство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский.

Так и скажите: живет Петр Иванович Бобчинский.

Н. В. Гоголь «Ревизор»

 
Я не печатаюсь в «реале»,
и денег, вроде, лишних нет…
Да и заметит кто едва ли Сонет,
памфлет и прочий бред,
 
 
который пальцем и курсором
(пером и ручкой иногда!)
с улыбкой, тихо, но с напором
в окошко выдаёт рука
 
 
из кассы душной, тесной, дальней
от пышных офисных хором.
Я в ней сижу, кассир печальный
и, сейф прикрыв, скриплю пером.
 
 
Куда уж скромному кассиру,
тягаться с теми, кто мастак,
по части образов и стилей,
идей и чувства…
А раз так
 
 
я мышью «Яндекс» бодро кликну,
«stihi» из списка загружу,
и с вызовом в пространство крикну,
(а может, шёпотом скажу):
 
 
«Ребята, вот стихотворенье,
а здесь поэма, перевод…
Вы почитайте в воскресенье,
есть время – день длинною с год!
 
 
Хотел сказать про то, про это,
про ненависть и про любовь.
Да, я посмел лихим поэтом
себя назвать… Да тут любой
 
 
себя таким прозваньем кличет,
на то и сайт для всей страны…
Что? Модератор баллы вычтет?
Ну, а кому они нужны?»
 
 
И правда, я похож на клерка
невидной средненькой руки:
свой «кабинет» – из байтов клетка,
где свалены горой стихи.
 
 
Да, «кабинет»! А поправее
нажмёшь на строчку «публикуй» —
и стих родится на дисплее!
Давай, поэт, гордись, ликуй!
 
 
И я ликую, я ли… кую…
В ответ неслышно эхо гор.
И я, как каскадёр, рискую,
но неизвестен каскадёр.
 
 
Не для него желанный «Оскар»
и номинации шорт-лист…
Лечу спокойно прямо в пропасть
и падаю привычно вниз…
 
 
Там, в титрах, где-то в строчке сотой
стихи случайно промелькнут
солдата пишущей пехоты…
Когда все зрители.
Уйдут.
 

2014

 
Боярышник растоптанный
с тропинки у забора,
Мужик – сосед по комнате —
Диктует мне с напором:
 
 
«Кадри вот эту светлую,
Которая из Курска,
Не замужем. Советую…
Как кормят тут невкусно!
 
 
Вот помню, в Самохвалово
Давали нам рулеты.
И было баб навалом там
Тогдашним жарким летом.
 
 
Но, правда, намекнёшь на что —
Кобенились, как дуры.
Главврач здесь точно чокнутый —
Платить за процедуры!
 
 
Пожаловаться некому:
Всё частное… ну, суки!
Вон новые подъехали,
И, как назло, старухи.
 
 
Как плохо связь работает,
Я ж говорю: дырища!
Мобильник где? Да вот же он!
Жена, похоже, ищет.
 
 
Привет, Светуль! Чем занят я?
Сижу с соседом Борей…
Да так – одно название,
Козлиный санаторий.
 
 
Какие бабы, пусенька?!
Я ж говорю: с соседом.
А кормят здесь невкусно так…
Сейчас идём обедать.
 
 
Опять про баб. Да хватит, Свет,
Ты у меня одна же.
Ну хочешь, подтвердит сосед,
Я их не вижу даже.
 
 
Пока, Светлан, кота целуй…
Вот так – всегда ревнует
Ко всем подряд. А в койке нуль —
Поверишь, не волнует.
 
 
Детей? Да как-то не свезло:
Три года за границей,
Машина, шмотки да бабло —
Что с этого родится?
 
 
Аборт, другой, и что-то там
Неправильно залезли.
И всё… бесплодны вы, мадам.
Эх, были б дети если!
 
 
Иди сюда, малыш, ты чей?
Ты с мамой тут, ах вот как?
Скажи мне, Борь, ну вот зачем,
Мне «Волга», деньги, шмотки?!
 
 
Вот если я вернуть бы смог
Года те, что пропали…
Дай носик вытру твой, сынок!
А папа тоже с вами?»
 

2015

 
Я не погиб (невольник чести!),
а просто поднял свой Лепаж…
Машук в лучах рассветных блещет.
Неподалёку экипаж.
 
 
Передо мной тщедушный злюка,
С душой и языком змеи.
В глазах-агатах плещет скука
И гордость, страсти усмирив.
 
 
Он оскорбил, и он получит
Свою смертельную осу.
Она одна его проучит,
Она одна – и рок, и суд!
 
 
Да кто он есть на самом деле?
Стишки кропающий позёр!
Таких вот учат на дуэлях,
Попутно искупив позор.
 
 
Ну, палец, жми курок Лепажа!
Представь, что там стоит черкес —
Стрелок хороший, не промажет,
Ускачет, гикнув, в ближний лес.
 
 
А ты, судьбой лихой обижен,
Лежать останешься в траве.
…Сейчас он подойдёт поближе.
А может, мимо? Может, вверх…
 
 
Соцветье наших бед увянет,
Сокрыв букет курортных склок.
Но мiръ, но мир меня вспомянет…
Ну все, спускаю свой курок…
 

2015

 
Изнанка век – экран глазниц давно потухших.
Ещё секунда и порвутся вдовьи нервы…
Под звуки гулкие Шопена «Марш фунебре».
На сельском кладбище хоронят её мужа.
 
 
Прожили долго, только бестолково как-то,
Добра полдома, мотоцикл и две сберкнижки,
Две дочки дуры, да у дочек три малышки,
Все – безотцовщина, ночной не ведом автор.
 
 
Под третью часть сонаты си бемоль минорной
Идёт процессия, кто в валенках, кто в чунях,
И кто поминок щедрость винную учуял,
И кто – поплакать по чужим слезою сорной.
 
 
Встречают ангелы в чертогах новосельца
Без отпевания, молитвы и прощенья.
Так получилось, не случилось утешенья:
Посредник-батюшка застрял в грязи осенней.
 
 
Свет светло-серый – поздней осени примета,
Берёз кладбищенских листва в октябрьских плешах.
Шопен звучит, за всех усопших неутешен,
Ему кукушка метрономом вторит где-то.
 

2015

 
Нам суждено стать сорной дичью —
Охоты самочьей добычей,
Сражённой мелкой, колкой дробью,
Привычно названной любовью.
 
 
Своею нежностью невольной
Они убьют тебя не больно.
Расчёт их верен и проверен:
Любви клочок… и долг безмерен.
 
 
А нужно было так немного:
Понять, простить, собрать в дорогу,
почувствовать – здесь мед, там деготь.
А твой увязший в страсти коготь —
 
 
Случайный писк наивной птахи;
И ты кричишь в смертельном страхе:
«Мы пополам ломоть тот грешный
Делили в радости поспешной!»
 
 
А долг-то – твой,
текут проценты,
Как кровь кармином из плаценты.
И не списать, не отработать
Не объявить себя банкротом.
 

2015

 
Почему Создатель мне
Отказал в большом уме?
Я ж всегда к Нему лояльно
Относился – как умел.
 
 
Но, видать, ума сего
Не хватило у Него.
Исчерпал Он все лимиты
В день рожденья моего.
 
 
Отказал Господь в любви…
Намекнул, мол, сам лови
Эту птицу-серебрицу,
Только крыл не оторви.
 
 
А без крыльев – что взамен?
Двух врагов нещадный плен
без конвоя… в утешенье.
Но не слаще редьки хрен.
 
 
И в удаче отказал.
Так, сплошной базар-вокзал!
А толкаться, рвать да хапать
Сам себе я заказал.
 
 
Сами и друзья пришли,
Руку – «здравствуй!» – потрясли.
Мы пирог с водой и солью
Вместе столько лет пекли!
 
 
…………………………………………..
 
 
Вот не сделал мне Господь
Острой – мысль, здоровой – плоть!
Может, просто мама с папой
Поздно начали пороть?
 

2015

 
Переезжаю в Кострому.
Куда не знаю и к кому…
Не по холодному уму —
В бессилье ватном…
Что селит в сердце страхов тьму.
Без тягомотных «почему?»,
Но с хамоватым «потому!»,
С перчинкой мата.
Как оказалось просто всё ж,
Швырнуть, что в гроб не унесёшь:
Пустых обид погнутый нож
С ненужной гардой,
Придуманную страхом ложь,
Обломанный тобою грош
И ожиданий колких дрожь —
Писк миокарда.
О, это всплеск, а не коллапс!
Вон, видишь, пароход «Карл Маркс»
Отчалит в Астрахань сейчас,
Швыряя в волны
Нелегких дум фальшивый страз,
Что убивают всякий раз
Свободное теченье фраз,
Смешных и гордых.
Парит в пространстве каланча,
Автобус трогает, рыча,
Кондуктор рвёт билет, ворча,
Счастливый, нет ли?
Что сбыл за ломтик калача?
Что разорил, как саранча?..
И нет душе моей врача
Простывшей, бедной.
 

Сентябрь 2015

Валентине Волошиной

 
В забытом приюте эпохи советской
Обшарпанный стол, обезноженный стул
Настольная лампа на полочке ветхой —
Лет сорок назад прежний мир здесь уснул.
 
 
Солдаты войны нам совсем не понятной —
Осенние мухи пред мутным стеклом,
И вид неопрятный постели помятой,
Неловкому взгляду открыт как назло.
 
 
Сквозит холодком из-под двери балконной…
И водки сто грамм вожделеет душа.
Всего-то чуть-чуть, без азарта и стона.
Два пальца со дна. И глотнуть не спеша,
 
 
Прочувствовав горечь запретного зелья,
Нелепость поступков и зыбкость границ.
И странное чувство: «А здесь-то зачем я?
Средь этих пространств и блуждающих лиц».
 
 
…Там Волга течёт, огибая Лунёво,
Набросив халатик осенних лесов,
А мы-то с тобой только повод и довод
Для диспута с Богом,
что жизнь – только сон.
 

2015

 
Я в принципе на случай не в обиде,
Хоть он жесток бывает и нелеп.
Я многое вживую в жизни видел:
Гагарина, Высоцкого, Пеле.
 
 
Застал рассвет и сумерки застоя,
Противный, как касторка, тихий страх,
Провинции несытое застолье,
Глушилок гул на «вражеских» волнах.
 
 
Распад последних лет былого века,
И нынешнюю шумную орду,
Я пережил, живу и не уехал
Туда, где жизнь нам грезится в меду.
 
 
Любовь я знал какую-никакую,
И глупостей изрядных навалял.
Но смерть людскую не видал вживую.
Хотя собак, не скрою, усыплял…
 
 
Колол его не я, – угрюмый парень,
Приехавший к соседям на такси.
Но мой прокушен был до крови палец,
Когда шептал я глухо: «Друг, прости».
 
 
Не наш был пёс: соседка попросила
Насильным сном прервать дворняжью жизнь.
Долдонила: «Ни мужа нет, ни сына,
Так ты уж подмогни, и, слышь, не злись!»
 
 
«Да я не злюсь, чего уж, по-соседски…
Видал я эту опухоль, кошмар.
Живёт так год? Сильно у парня сердце…
Знакомый в Лосе есть ветеринар».
 
 
Зажил давно мой палец злополучный,
Соседка та, должно быть, не жива.
Но помню взгляд собаки мукомучный.
И коготь, рвущий старенький диван.
 

2015

 
Колки ветры революций —
В щель любую залетят.
Слёзы красные прольются,
И на коже заблестят.
 
 
Плачь, не плачь, не уголубишь
Птицу хищную обид.
В хрип ори: «Да что ж вы, люди!»
Будешь ими же и бит.
 
 
Много в темечке и плоти
Мест, где впору топору
стукнуть. Мне, и вы умрёте.
Стукнуть вам, и я умру.
 
 
И в грязи в обнимку лёжа,
Кровь сведя в один поток,
Вдруг помыслишь:
«Может, всё же брать не стоило, браток,
 
 
Тот топор, весьма сподручный,
Для убийств под крик “ура!”».
Но, видать, уж очень скучно
Людям жить без топора.
 

2015

 
Покой и свет в душе усталость тела топят
в таинственной реке, текущей на восток.
Потерь, побед и бед теперь не нужен опыт,
В гусиный пруд слились и устье, и исток.
 
 
Забота без тревог, веселье без похмелья,
Без пафоса слеза, без злой обиды гнев.
Покойная земля, припал всем телом к ней я,
И строю тёплый кров, сарай, забор и хлев.
 
 
Зазубрен мой топор – не там бревно он тешет,
Не точена пила, и рез её не прям.
Проекта вовсе нет, и знает только леший:
А будет ли вообще построен этот храм.
 
 
Какой уж храм? Смешно! Часовенка в низине
с иконкой лишь одной «Нерукотворный Спас».
Неужто наш костёр погаснет и остынет,
Который я разжёг, и горстку дров припас.
 
 
Течёт поток машин не пафосного вида
На север в Кострому, по бывшей «Костромской».
Неправдой снов теперь мне кажутся обиды,
Да были ли они? Прошли. Как в детстве корь…
 

2015

По мотивам песни Бобби Трупа,

прославленной исполнением The Rolling Stones

 
На шестьдесят шестом маршруте
Койота трупик в стороне…
И понимаешь, как до жути
Далёк тот мир и странен мне.
 
 
Тот мир, в котором ночью кто-то
Под восклицание «My God!»
Прервал мгновенно жизнь койота,
Его таинственный поход
 
 
Куда-то вдаль к помойке щедрой,
Где под рекламой «Pizza Hat»
Полны остатков сладких недра,
Вкусней енотов во сто крат.
 
 
Тут мне не жить средь улиц чистых,
Пронумерованных навек,
Где городки персон на триста,
Где незнакомый человек
 
 
Предупреждает незнакомых,
Что на деревьях есть клещи,
И ты уж, please, приятель, дома
Свой кожный панцирь обыщи.
 
 
Тут тараторят на невнятном
Английском – сроду не поймёшь.
На жабрах здесь у рыбки пятна —
Блюгеля, колкого, как ёрш.
 
 
Поток машин неторопливый
Меж светло-серых мостовых,
На них народ, мечтой счастливый,
К которой сызмальства привык.
 
 
Он мыслит мерами иными:
В пакетик – фунт, а в бак – галлон,
Он в час наматывает мили,
Давя дорог своих бетон.
 
 
Не поминают Бога всуе,
А просто знают, что есть Бог —
Те, кто живёт в земле Миссури,
Среди равнин, холмов, дорог…
 

Коламбиа, Миссури

Октябрь 2016

 
Никто не пишет хвалебных рецензий…
Нет, я не в смысле особых претензий.
Ведь труд мой – на вирши чужие пялься,
попутно мни фаланги фраз и пальцев!
Ищи слова и соблюдай манеры,
Рожай строку, рифмовку и размеры.
 
 
А нужен ли букет шипастых мнений?
Никто не скажет ведь: ну, брат, ты гений!
Или хотя бы, что ты новый Бродский.
Ну, если только выпивши. Да Бог с ним…
Ведь главное на этом мундиале
сыграть с самим собой в большом финале.
На гамбурской арене приз известный:
шлепок по ляжкам, вскрик «О да, прелестно!
Какой же ты, засранец, сукин сын!»
 
 
И вновь впрягайся, не жалея сил
в телегу грязную, воняющую дёгтем.
И ты скребёшь затылок ломким ногтем:
хомут ободранный, истертые оглобли,
ноябрь дождливый, седоки продрогли…
А ты по грязи тянешь неподкован,
к неверным чудесам неведомым и новым,
придуманным тобою, тем и дорогим…
Ведь было всё написано другими
давным-давно, в других краях и лучше,
Но тянешь ты: а вдруг счастливый случай….
 
 
…Да, хлопал я себя по ляжкам жёстким,
лишь пару раз, не больше. Да и Бог с ним!
Целее будут ляжки и ладони…
Какой же шрифт мне выбрать? Да! Бодони!
 

2016

 
Спускаются неслышно белизною ваты
Седые волосы на сгорбленные плечи,
Иных уж нет из нас, погасли тихо свечи —
Семей своих и наши горькие утраты.
 
 
Мы были стайкой в этом мире разобщённом,
Шарами на столе вселенского бильярда,
В границах рамки треугольной в месте старта
Игры неспешной между ангелом и чёртом.
 
 
Мы были вместе все. Делились ли последним?
Излишним – да. А там – как выпал
жребий-случай.
Неразрешимой тайной интеллект не мучай:
Небытие сберёт всех беспощадным бреднем…
 
 
Что может молодость? Лишь то, что знает старость:
На пол подстеленной соломы жидкий ворох,
Мышей сомнения противный тихий шорох,
И горьковатый вкус того, что не досталось.
 
 
Запас минут растратим с миною беспечной,
Не осенясь крестом небесного сиянья.
Нам выходить, друзья: платформа «Северянин»…
А кто за нами, тем – подальше, до конечной.
 

2016

 
Каждый жил, как он умеет,
по прожитому – имеет:
то промеленное мелет,
то просеянное сеет;
удивляется – не зреет
колос в поле и хиреет.
 
 
Ну, а кто-то взял – и смеет
бросить в топку, чем владеет.
«Он безумное содеет», —
осуждают фарисеи!
Или мрак решил рассеять
Тем костром, где был сожжён…
 

2016

 
Могу ли от себя сбежать —
без чемодана, что без ручки?
И бросить с полдороги жаль —
да где же купишь, что получше?
 
 
А города, похоже, есть,
где чемоданы обновляют!
Решиться бы да улететь…
Но грозы! Рейсы отменяют.
 
 
Сплошное «cancel» на табло,
забит буфет аэропорта…
И чемодан забыт назло
себе, упёртому до чёрта!
 
 
Туманы, наледи и смог —
больна нелётная погода.
Прощанья неизбытый срок
и пограничников кордоны…
 
 
Не слышен «цвяк» печати их,
и паспорт мой давно просрочен.
Давай-ка на своих двоих,
к груди прижав свой узелочек,
 
 
где смена ветхого белья,
да кружка-друг в разводах чайных…
Так значит вот цена моя?
Информативно. Но печально.
 

2016

 
Прости всех нас, Фазиль Абдулович, прости,
За мир Сандро, что был профукан как наследство
Подростка глупого, балованного с детства, —
Со смехом щедро брошенное из горсти.
 
 
Свой мир слепил ты из того, что глаз вобрал:
Волны сухумской с нахлобучкой белой пены,
Дымков печей на фоне неба над Чегемом,
Где не однажды Колчерукий умирал.
 
 
В том мире пьяной Изабеллы зрела кисть,
форели покрывались пятнами испуга…
Коня покорного потёртая подпруга,
И простодушная крестьянская корысть.
 
 
Иные смыслы тянут в слово «Искандер»,
И смех иной: недобрый с лязгом пыльных трактов,
Но не пойдёт тобою созданное прахом,
Хоть полк собратьев Чика сильно поредел!
 
 
Добро кулачное воспето не тобой.
А что тобой воспето, зверь породы странной?
Безделья роскошь и невинные обманы
Твоей Апсны, что не обласкана судьбой.
 
 
Теперь и ты в стране бесчисленных пиров,
Ведешь беседы с Юрой, Васей и Булатом,
Ты был по крови им родным, надежным братом,
Со странным голосом, скрипучим как перо.
 
 
Прости всех нас, Фазиль Абдулович, простых,
Чего-то пишущих: чуть лучше и чуть хуже…
Уходит Мастер в ту таинственную стужу,
Нам – оставаться в тихих комнатах пустых.
 

2016

 
Без умолку лаял кобель,
Тряся неопрятною шубой,
Наверное, нёс похабель
Напористо, звонко и грубо.