Текст книги "Моя военная пора"

Автор книги: Георгий Марков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Поздравляю с праздником!

– С каким?

– С Днем Победы. Германия полностью капитулировала.

Мы принялись горячо, со слезами радости на глазах поздравлять друг друга.

Сколько раз за эти годы каждый из нас мысленно представлял этот час! Большое счастье дожить до него!

14 мая

В городке размещен КП учений. Ежедневно возвращаемся из подразделений, справляемся о ходе учений, консультируемся по материалам газеты.

Все новые и новые эшелоны прибывают на все разъезды «Маньчжурки» с Запада. Идет стремительное накопление сил.

20 мая

Дежурю. Над Читой занимается рассвет. В стране мир. Нет больше сводок Совинформбюро и ночных приказов Верховного Главнокомандующего.

Мир!.. Но все, что совершается здесь, у нас, чревато новыми военными событиями. Надо подготовить себя ко всему, чтобы не оказаться в растерянности.

23 мая

«Забайкальцы, пробил наш час!» Такая статья вырисовывается в случае возникновения на Востоке военной ситуации.

Пять часов утра. Пасмурно. Идет дождь над Читой. Дежурю по номеру.

Изредка выхожу на редакционный балкон освежиться утренней прохладой. С балкона виден изгиб железной дороги. Эшелоны с людьми и техникой следуют один за другим – чуть ли не впритык. И все на Восток и на Восток. События приближаются неотвратимо.

31 мая

Мир входит в сознание людей не просто. В редакции получено письмо: «Как понимать слова Сталина о начале мирного периода развития?» Слышится в этом отголосок: да точно ли, что война окончилась?

Дожди омывают сопки, окружающие Читу. Под окном редакционной комнаты трепещет от ветерка молодой тополевый лист. Крупные капли скатываются с деревьев и растворяются в земле, уже чуть покрытой травкой. Странно… Почему-то эти листочки, капли, ветерок, небо в облаках навевают чувства тревоги и тоски. Тревогу? Какую? Тоску? О чем? Неизъяснимо…

Вспоминается детство, тайга, деревня, и начинает манить куда-то, в какую-то неведомую даль…

В последние дни много думаю о повести на материалах поисков в Сибири слюды. Интересный исторический материал и не менее интересный материал современный. Слюда нужна была в войну, как хлеб, многие виды вооружения не могли обойтись без нее. Слюда вместе с броней служила нашим людям.

2 июля Над Читой гроза. Блещет молния, гром бьет по макушкам сопок. Сотрясается и наше большое здание. Смотрю неотрывно в окно. Нет сил отвести глаза. И от чего отвести? От тополей. Гнутся ветви, скрипят стволы. Лист готов в любой миг сорваться и улететь. На улицах пустынно. Нет-нет, промелькнет прохожий под зонтом или плащ-накидкой. Казалось бы, что в этой картине притягательного? Ан нет. Что-то завораживает, держит у окна, более того, рождает зуд в руке, хочется взять перо и писать обыкновенно о самом обыкновенном.

9 июля

В субботу вернулся из командировки. Был у летчиков, у пехотинцев, встречался с зенитчиками, оберегающими тоннели.

Уезжал из Иркутска в тихом, спокойном настроении. А. была в синем костюме с белой косынкой на плечах. Долго друг другу махали руками: она с площадки перрона, а я из вагона.

Получасом раньше простился с дочкой во дворе. В соломенной шляпке, с косичкой на затылке, она почему-то необычно была безразличной к моему уходу. Родные мои, когда же я снова увижусь с вами? Ощущение такое, что расстался с ними надолго.

И вот Чита. Тут захватили и вести и слухи. Впереди полная неизвестность.

Около четырех дня вызвал полковник, редактор газеты. Разговор о предстоящих делах. Характер работы ясный: быть в войсках. Условия тоже известны: пока максимум готовности, а затем максимум знания о событиях.

16 июля

Третий день в Монголии. Берега реки забиты войсками. Кочую от одной части к другой. Прибывшие с Запада фронтовики встречают с интересом, расспрашивают, как тут жилось в эти неповторимые годы. Удивляются нашему долготерпению.

– Четыре года терпеть, не снимать руки с гашетки! С ума посходить можно!

Случалось. Случалось и такое.

Ну, скоро распрямится наш солдат-забайкалец, покажет свою удаль и хватку…

Предстоящее вселяет волнение, но не робость, не страх. Что ж, вот и сбылось то, что ждалось четыре года.

21 июля

Возвращаюсь в Читу. Едем в теплушке товарного поезда. Я не один. Поступил приказ вернуться: И. Луговскому, Б. Костюковскому, М. Гордиенко, сотрудникам татарских и казахских газет. Причина отзыва не ясна. Гадаем, как можем, никто не сомневается, что на днях будем возвращаться назад.

Исполнилось четыре года моей службы в Красной Армии. Начался пятый. Может быть, он будет последним?

23 июля

Пишу эти строки в теплушке. Поезд стоит на разъезде второй час. Вокруг простор. Горы, леса. Извилистой лентой убегает к горизонту Ингода.

Раздумываю над обстоятельствами своей жизни. От судьбы не уйдешь. Впереди война – это очевидно.

Мой девиз теперь: будь готов ко всему.

26 июля Задержался в Чите на несколько дней. Догадываюсь: к приказу о моем отбытии из Читы снова последуют уточнения.

27 июля

Вхожу в кабинет секретаря редакции П. Файерштейна. Он ко мне навстречу с телетайпной лентой:

– Предъявлен нашими союзниками и Чан Кайши ультиматум Японии о безоговорочной капитуляции.

Все стало мне ясным. Бывают известия, похожие на ночную молнию. Вспыхнет, и все как на ладони. Иголку и ту на земле заметишь.

31 июля

Всю ночь лил дождь. Идет он и сейчас. Сыро вокруг, сыро над землей. Торопимся с В. Шерговым на станцию Чита Первая. Приближается эшелон демобилизованных солдат с Запада. Будет митинг. Нам поручено дать в номер свой отчет.

…Пока ехали по тряским улицам Читы Второй и Первой, по магистрали промелькнули длинные составы… танки задраены в брезентовые чехлы. На чехлах белеют надписи: «Срочно! Уборочная!»

6 августа

Около восьми часов вечера встретил в коридоре редактора газеты полковника М.Ф. Мельянцева. Он только что с аэродрома. Прилетел из Монголии.

– Зайдите ко мне.

Я вошел вслед за ним в кабинет, и он без малейших промедлений объявил приказ:

– Немедленно отправляйтесь на склад: получайте вещевое довольствие, продпаек, оружие. Приказ спущен. Завтра утром выезжайте в передовой отряд. Вручается вам автомобиль «виллис» с водителем Балдиным, который будет обслуживать вас весь период боевых действий. Ясно?

– Слушаюсь.

7 августа

Еду на новом американском «виллисе». Солнце палит нещадно, и тент, растянутый над машиной, пылает жаром.

Уточнилось и направление. Еду в самый крайний угол Восточной Монголии – в Югодзирь, куда уже передвинулись части 17-й армии.

Со мной лейтенант К. Тихонов (спецкор отдела боевой подготовки газеты), младший лейтенант В. Нечухаев (фотокорреспондент) и капитан Е. Гехман (спецкор отдела партийной жизни газеты). Они едут по своим делам. Я должен лишь доставить их до места назначения.

Невыразимо прекрасна забайкальская земля в августе. Долины желтеют, переливаются золотыми потоками. Дозревает пшеница. Косогоры сопок в густых, непролазных лесах. Могучие сосны, кедры, ели вскинули свои макушки в поднебесье. Вечностью и незыблемым покоем веет от них. Придорожные полянки в цвету – буйно алеет кипрей, кипит белой пеной белоголовник, малиновыми кострами пылает в зелени трав марьин корень… В глубине лесных чащоб высвистывают свои незамысловатые песни какие-то птахи…

И краски и звуки мирные-мирные. А у нас на душе совсем другое – война. Лежим на поляне. Отдыхаем, смотрим в небо и молчим. И молчание это тревожное, тяжелое.

Проехали несколько деревень. На окнах домов то тут, то там перекладины из почерневших досок. Заборы развалились, накренились избы, во многих дворах поднялась лебеда и крапива. Куда ни кинь глаз, всюду нехватка хозяйских рук.

8 августа

В военном городке пусто. Войска ушли, и обезлюдел городок. Мест для ночевки сколько хочешь. Решили обосноваться в продолговатом доме политотдела. Я занял пустую комнату № 13. Вместо постели расстелил на широком письменном столе пухлые подшивки газет.

Сон – не сон, а дремота охватила тело, усталость придавила голову к пахнувшей керосином подшивке.

Очнулся от громкого, четкого голоса Левитана. Передавалось сообщение о вступлении Советского Союза в войну против Японии.

Пробил наш час, забайкальцы и дальневосточники!

Стояла темная, прямо-таки апрельская ночь. Было так тихо, что не хотелось верить, что началась новая война.

9 августа

Ровный гул приближался, нарастал, слегка подрагивала стенка политотдельского дома.

Вскочил со стола, заваленного газетами, выбежал на улицу. Керулен дымился туманом, гасли предрассветные звезды на бездонном монгольском небе.

– Наши бомбардировщики отбомбились и возвращаются на базы, – сказал стоящий рядом со мной капитан Е. Гехман. Он приехал к нам в редакцию с Западного фронта, и у него были опыт и знания, чтобы с ходу оценивать происшедшее.

В 11 часов дня после получения редакционного задания у подполковника Г. Куклиса выехал на «виллисе» в направлении Мотат-Самон – Югодзирь.

Дорог в монгольской степи – как звезд в небе. Войска шли параллельно колонне колонна, ширь неохватная. Равнина до горизонта. Митюха Балдин – русский солдат (так себя называет наш шофер) – все-таки старается держаться старой дороги. Колея уже более накатанная и местами на солончаковых болотах даже разбитая. Но, главное, путь по этой дороге более известный.

В степи пусто. Войска давно прошли. Кое-где лишь маячат отставшие обозы.

В Мотат-Самоне расстались с Гехманом, тут встретили некоторых товарищей из резерва. Ждут назначения.

За Мотат-Самоном произошел случай, которого мы не ждали. Вначале увидели на горизонте в небе точку. Она походила на летящую птицу. Но через несколько секунд обозначились очертания самолета. Самолет явно шел в глубь Монголии. Когда он приблизился, по очертаниям мы поняли: японский истребитель! Зачем его черти несли в глубину чужой территории, было непонятно. Возможно, летчик просто заблудился. Однако самолет заметил нашу машину и решил либо попугать нас, либо всерьез рассчитаться с нами. Он резко стал снижаться, делая круги над степью и сокращая их.

И тут нам повезло. Мы переезжали русло пересохшей степной речки. Берега ее были довольно высокими и сильно подмытыми. Митюха Балдин ловким поворотом руля направил машину под навес берега. Самолет сделал один круг, второй, третий… Чувствовалось, что он потерял нас. Раздосадованный летчик рванулся в небо, и мы услышали трескотню пулеметной пальбы. Вдали от нас по степи всклубилась рыжая пыль. После этого истребитель исчез в строго восточном направлении.

В Югодзирь прибыли вечером. В темноте долго искали редакцию «Героической красноармейской», то и дело натыкались на опустевшие рытвины и землянки. Под конец, отчаявшись, решили, что будем ждать рассвета.

Вдруг где-то рядом послышались звуки гармошки и веселый смех. Показалось, что смеется Алеша Юдин – подполковник, редактор газеты. Я кинулся в темноту, пока не заглохли эти звуки. Наткнулся прямо на землянку, вход в которую был завешен плащ-палаткой.

Отбросив ее, увидел знакомые лица Молчанова, Юдина, Головастикова и других офицеров армейской редакции. Вокруг тусклого фонаря ужинали товарищи и друзья. Все были навеселе, начались объятия и расспросы…

Рано утром, на зорьке пересекли границу. Степь кишмя кишит от людей, дрожит от гула танковых и самолетных моторов.

Пробил наш час!

10 августа

Второй день войны. Зной. Просто пекло. Обозначенные на карте озера и речки пересохли. Войскам грозит ужасное испытание – безводье. В колоннах мечутся санитары, обвешанные флягами с водой. Уже много тяжелых случаев перегревов, солнечных ударов. А небо безоблачно и бездонно. И что-то есть в этом зловещее. Странно, но это так. Наш «виллис» раскален, металл прижигает через одежду.

Обогнал нас офицер связи штаба армии. Сказал: «Сегодня 52 градуса, завтра ожидают 58 градусов». Пить хочется нестерпимо. Внутри не просто жжет, а горит. Кажется, что впихнули тебе в живот жаровню.

13 августа

Пишу в степи у озера Табун-Нур. Углубляемся на вражескую территорию. Японцы бегут, но когда огрызаются, то ожесточенно, с яростью фанатиков.

В войска спущен приказ командующего армией, который предупреждает, что противник переходит к тактике внезапных налетов, в связи с чем многие его подразделения переформированы в летучие отряды смертников. Условия позволяют осуществление такой тактики: степи в балках и отрогах. Вокруг песчаные холмы, немало лесистых островков.

Приказано не оставлять в походе маленькие группы бойцов, усилить бдительность и круговую оборону на привалах и ночевках.

Радио снова передает зарубежные сообщения о готовности Японии капитулировать. Однако сообщения пока не подтверждаются, и война разворачивается все шире и шире.

На других направлениях нашего Забайкальского и двух Дальневосточных фронтов дела идут успешно.

Квантуяская армия, выучкой и боевой несокрушимостью которой столько бахвалились японцы, расползается по всем швам.

14 августа

Зашел в походную типографию. У печатного станка лежит испачканный краской старый номер «Смены». Раскрыл страницы. В глаза бросились крупно набранные слова И.С. Тургенева: «Разлуку переносить и трудно и легко. Была бы цела и неприкосновенна вера в того, кого любишь, тоску разлуки победит душа».

Невозможно полнее передать самое сокровенное, что лежит на сердце в эти дни и ночи.

Пишу в палатке, неподалеку от городка с трудным монгольским названием. Городок – столица одного монгольского княжества. Князь малолеток – ему 13 лет. Управляет всем мать. Толстая, с заплывшими хитрыми глазками. Выглядит, вероятно, старше своих лет. В беседе с командующим армией генералом Даниловым пыталась неловко кокетничать.

Осмотрели храм. Потом княжеский двор. В продолговатых мазанках живут монахи: лобастые, крепкие как на подбор парни с тяжелыми глазами преступников, небрежные, в засаленных халатах. Вонь от них нестерпимая – баранье сало, изрядно подпорченное. Прогорк даже воздух.

Здесь война ощущается вполне определенно. Пока осматривали усадьбу князя, поблизости дважды вспыхивали короткие, но ожесточенные перестрелки.

Провели пленных, их погрузили в грузовики и отправляют в тыл. На вид – ничего воинственного, жмутся друг к другу, боязливо озираются, вздрагивают от каждого резкого звука. Самураи… живые самураи… вот они какие, когда их бьют…

15 августа

С вечера поступило предупреждение, что нужно быть начеку, возможно нападение. По данным разведки, вокруг нашего расположения не менее двух летучих отрядов «смертников».

После ужина все-таки занялись устройством ночлега. Поставили палатки. В нашей палатке оказались, кроме меня и Молчанова, Баевский и Головастиков. Долго разговаривали о том о сем, но постепенно затихли и уснули.

Проснулись от выстрела, который прозвучал буквально над ухом. За палаткой бушевал ливень с грозой.

Рассекая шум грозы, послышалась пулеметная очередь и стрекот автоматов.

Мы выскочили из палатки на дождь, в темноту, молния все еще блистала, хотя дождь уходил куда-то в сторону.

Когда немножко тревога улеглась, часовой, стоявший неподалеку от нашей палатки, прикрытый барханом, доложил, что группа японцев пыталась тайно вторгнуться на территорию, занятую редакцией газеты. Более часа мы стояли под дождем, в кромешной темноте, готовые к бою. У меня был свой сектор наблюдения. Я стоял со своим пистолетом в руке.

Японцы попытку свою не повторили.

Утром выяснилось, что другая группа «смертников» проникла в расположение штаба артиллерийского полка, стоявшего рядом с нами, и вырезала офицеров и солдат ножами. «Смертникам» удалось уйти необнаруженными.

Подполковник Юдин перед строем сотрудников редакции и команды охраны выразил благодарность часовому, спасшему наши жизни. Им оказался 18-летний солдат самого последнего призыва Савостин.

Несколько позже колонну догнал инспектор политотдела армии. Он сообщил деталь, характеризующую коварство японцев. Под видом монахов, расположившихся в мазанках в центре княжества, находились японские солдаты.

В доме княгини с сыном обнаружен тайный диверсионный пункт японцев, оборудованный по всем правилам армейских требований.

Командующий армией сформировал из кавалеристов специальную группу, которой приказал «прочесать» барханы и кустарники по берегу полувысохшей речки и уничтожить японских диверсантов-«смертников».

Приказ был выполнен. Под вечер впервые за дни похода мы хоронили со всеми воинскими почестями наших героев, погибших в бою.

Был тихий-тихий вечер. Солнце закатывалось спокойное, ласковое. Золотом окрашены были и степь, и барханы, и кустарники.

С трудом сдерживал рыдания. И не один я, многие.

16 августа

Пустыня и степи сменились горами. Вползаем в отроги Большого Хингана. Впереди двигаются команды подрывников, саперов и дорожников. Рвут каменистый грунт, расчищают путь войскам.

Подъемы местами такой крутизны, что тягачи не удерживаются, ползут назад. И тут впрягаются люди. Как ни мал человек в сравнении с горой, а гора уступает. Грузовики, танки, пушки карабкаются с одного подъема на другой. Движется наша река наступления неостановимо.

То тут, то там вспыхивают ожесточенные перестрелки. Японцы пытаются сдержать наступление, но бои короткие, как грозовые вспышки.

17 августа

Вчера под вечер вырвались из отрогов Хингана на равнину.

Вот и первый китайский городок – Линьси. Еще на подступах к нему нас встретили толпы голодных и оборванных китайцев. Это были дети, старики, женщины почти совсем голые, с обвислыми грудями.

Дрогнули сердца наших бойцов. С машин и повозок в толпу полетели из вещмешков солдатские гимнастерки, брюки, белье, банки с консервами, галеты, сухари. Вытянутые руки китайцев подхватывали это, и тотчас толпа запестрила от цвета хаки.

Кто-то из наших офицеров попытался прекратить эту самовольную раздачу вещей и продовольствия, но сделать это было невозможно. Солдаты, да и офицеры были захвачены стихийно возникшим чувством жалости к полунищей толпе.

Пока я ходил в голову колонны, которую живой людской поток остановил намертво, не давая двинуться дальше, шофер Митюха Балдин разгрузил «виллис». Под сиденьем у нас вместе с гранатами лежали буханки хлеба, консервы, кое-какое обмундирование про запас. Все, кроме оружия, роздал Митюха Балдин китайцам.

– Вы только посмотрите на них, товарищ капитан! В чем душа держится! Поизгалялись над ними, видать, японские вояки! – не мог успокоиться мой водитель, пылая от гнева к поработителям с Японских островов и не скрывая сочувствия к бедным китайцам.

Наконец вошли в Линьси. Население высыпало на улицы. Откуда-то появились красные бумажные флажки. Люди размахивают руками, вытягивают большие пальцы, кричат какие-то приветственные слова.

Через час заглянул в комендатуру. Майор, назначенный только что комендантом, сидел за столом, окруженный китайцами, которые слушали его с сияющими от восторга глазами.

Речь шла о самом насущном – как накормить и одеть людей. За четырнадцать лет своего владычества в Маньчжурии японцы не ввезли сюда ни одного килограмма риса, ни одного метра тканей.

18 августа

Сводка штаба армии сообщает, что японцы на нашем направлении складывают оружие. Сдалось уже около 20 тысяч человек.

Днем был в Линьси, смотрел, как живут китайцы.

Крайняя степень нищенства, упадка, запустения во всем.

Пошли к речке, намереваясь искупаться. Вдруг начался дождь. Заторопились к своей стоянке под горой.

Сижу в палатке. Дождь долбит в брезент надоедливо и скучно. Художник Борис Титков что-то рисует в очередной номер газеты. Я смотрю на него, думаю о жизни, о будущей работе, о том, что свершится, когда все это будет позади.

20 августа

Вторые сутки поливает дождь. Беспрерывно. Надо бы ехать вперед, но дороги размыты, пересохшие речки взбухли, катят желтую воду. Войска сгрудились на стоянках. Отроги Большого Хингана в молочном тумане.

Дождь просочился в палатку, под наши постели. Спим в мокроте. Шинели набухли, сукно пахнет распаренной шерстью, как в пимокатне.

Сводка Совинформбюро сообщает, что японцы в массовом порядке начали сдаваться в плен.

Вчера был на допросе одного японского полковника. Захвачен в плен в летучей группе «смертников». Долго отказывался, что командовал полком. В капитуляцию Японии не верит. Показывали ему газеты, переводили радиосообщения – не верит, считает подлогом.

Так и увели.

22 августа

Все еще стоим около Линьси. Дожди не перестают. Вокруг туман, зелень полей и толпы голодных китайцев под широкими шляпами из какой-то бело-желтой соломы.

Вчера был в госпитале, расположенном в шатре, разговаривал с солдатами и офицерами, ранеными в схватке с японцами возле Линьси. Были убитые. Очень жалеют погибших. Бессмысленные жертвы в конце войны. Как тяжко умирать, зная, что завтра наступит мир на всей земле!

…Днем в расположение нашего лагеря привели пленного японского солдата. Пришел к нашим сам с листовкой, гарантирующей жизнь и возврат на родину.

Солдат оказался из Иокогамы. Рабочий. Краситель тканей.

Вид у японца непобедоносный. Оброс, согнулся, щеки ввалились, глаза испуганные. На все вопросы отвечает охотно. Никогда не предполагал, что Красная Армия окажется в этих пределах. Знает несколько русских фраз, произнес их: «Эй ты, русский, руки вверх!», «Показывай, где золото, где драгоценности?», «Становись к стенке!» и т. д.

Обучали с первого года службы. Готовили завоевателей, оккупантов. Сильно просчитались!

Солдат ел хлеб маленькими кусочками. Когда вошел наш полковник, он поднялся вместе со всеми и сделал глубокий почтительный поклон. Листовку держит судорожно, никому не отдает ее, боязливо озирается по сторонам.

Спросил солдата: каково его самое большое желание? Ответил: вернуться домой, жить с матерью, жениться, невеста ждет его уже несколько лет. «Будет ли когда-нибудь желание воевать против русских?» – спросил я под конец. Солдат даже вскочил: «Никогда!»

25 августа

Лавина наших войск снова в стремительном движении. Впереди крупный центр провинции – Чифын.

День 24 августа мог стать последним днем моей жизни, как он стал таким для многих моих сослуживцев.

Обгоняя поток грузовиков, оставляя позади повозки, запряженные лошадьми, наш «виллис» мчался вперед. Мы оказывались то в потоке колонн, то вдруг врывались в свободное пространство, не занятое никем и не отмеченное никакими дорогами.

Часа через два непрерывного движения мы услышали впереди плотную стрельбу и гул разрывов. Не отдавая себе отчета в том, что происходит, мы заторопили Балдина. Он нажал на газ, увеличил скорость. Мы переехали через мостик какой-то безымянной речки и прежде всего на косогоре увидели руку, как бы вытянутую из самой земли.

– Стой! Остановись! – исступленно кричал все тот же человек, скрытый в окопе и теперь уже грозивший нам кулаком.

Мы выскочили из машины и тут же поняли, что идет бой. Над нами свистели пули, и разрывы снарядов встряхивали землю где-то совсем рядом.

– Что тут у вас? – спросил я, ползком приближаясь к окопу.

– Вы въехали в окружение. Японцы пропустили вас, а назад ходу нету. Замкнули нас, – сказал солдат, лишь вполоборота повернувшись к нам.

– А какая часть ведет бой? – спросил я.

– Часть! – сердито воскликнул солдат. – Санитары и команда охраны полевого госпиталя. Покрошили уже многих.

Чуть приподняв голову за бровик окопа, я увидел впереди обширную поляну. Во всю ее километровую ширину залегла цепь японских солдат. В середине этой цепи медленно двигалась самоходка, посылая снаряды, рвавшиеся за нами, в зоне пересохшей речки.

Балдин попятил наш «виллис» ниже по косогору, а мы с Молчановым, отдалившись от окопа шагов на сорок – пятьдесят, начали рыть свой окоп.

В «виллисе» у меня лежал автомат, связка гранат, запас патронов для пистолетов. Балдин принес оружие, положил его возле нас. Его самого я отослал к машине, наказав не отдавать врагу дешево ни машину, ни себя. У Балдина была винтовка, и он в пути не снимал ее со своих коленей.

Между тем бой разгорался, стрельба становилась ожесточенней. Вскоре подъехали на легковой машине еще несколько офицеров из редакции «Героической красноармейской». Самоходка уже рокотала совсем близко.

– Ну вот, Георгий Мокеевич, наступил и наш черед. Ждали его больше четырех лет. Давайте простимся, – непередаваемо жестким и в то же время торжественным голосом сказал Молчанов, и мы обнялись крепко-крепко, как самые искренние друзья.

Был момент, когда на мгновение меня охватил испуг, засосало под ложечкой, заурчало в животе, но в эту минуту, когда сознание неизбежности борьбы подчинило себе весь организм, я почувствовал ясность и спокойствие.

Приподняв снова голову, я увидел перебежки японских солдат. Мой левый глаз (правый я чем-то засорил в горячке, и он покрылся слезой) зафиксировал момент: два японских солдата кинулись к нашему солдату, он, по-видимому, был ранен, подпустил их к себе и тут же взорвал гранату. Ворох земли и куски трех человеческих тел взлетели вверх. До японских солдат было, пожалуй, не больше двухсот шагов, когда позади себя мы вдруг услышали рокот автомобилей. По косогору, от мостика через пересохшую речку поднимались три «студебеккера», задраенные брезентовыми чехлами.

Молчанов кубарем кинулся наперерез «студебеккерам», остановил их, пока они не оказались в зоне видимости японской самоходки.

Из кабины первого грузовика выскочил старший лейтенант. Он был изрядно пьян и поэтому не очень учтив перед старшим по званию.

– Почему, майор, задерживаешь? По какому праву? – с первого слова перешел на крик старший лейтенант.

Молчанов объяснил, что происходит. И тут на глазах старший лейтенант протрезвел, звонким, совсем еще юношеским голосом прокричал:

– Орлы, к бою готовься! Мы им сейчас дадим, растак иху мать! Мы им сейчас покажем великую Японию до Урала! – Старший лейтенант, видать, был мастак на крепкие слова. Грузовики тотчас же разъехались, занимая боевой порядок. Бойцы сбросили с машин чехлы, и мы увидели счетверенные зенитные пулеметные установки. Старший лейтенант вскинул к глазам бинокль и выдал команду открыть огонь по наземным целям.

Самоходка вспыхнула в первые секунды. Японская цепь попятилась, залегла, но на открытом месте самураям укрыться было негде. Может быть, через минуту, а может, и того меньше японцы прекратили огонь. «Студебеккеры» развернулись и прошили пространство, лежавшее у подножия косогора.

Когда все кончилось и старший лейтенант приказал снова зачехлить пулеметы, мы с Молчановым пошли в буерак, в котором белели макушки санитарных палаток.

Здесь мы увидели картину, ужаснувшую нас: под брезентовым тентом молодая, с побелевшим лицом женщина-врач, засучив рукава, с окровавленными руками кромсала раненых. Слышался стон, скрежет зубов, отборный мат. Каждый по-своему приглушал боль. Тут же возле стола в разных позах лежали только что подобранные убитые. Их было семь, и все они имели свое неповторимое выражение. Неверно, что смерть уравнивает всех. Особенно незабываем был один солдат: рослый, крепкий, с ожесточенным оскалом зубов, с вскинутыми кулаками. Он лежал, как скульптурное изваяние, и, вероятно, был сражен пулей в грудь в состоянии упоения боем.

Начальник госпиталя – майор медицинской службы, рассказал, что японские «смертники» в течение этого дня трижды нападали на них.

Команда охраны почти вся выбыла из строя. Он ввел в бой большинство санитаров и хозяйственников. Но и это не дало перевеса. Окончательно помогло военное счастье. Оно все-таки существует. Да я и сам дитя этого счастья!

К вечеру мы двинулись дальше целой колонной. Впереди ехали дозорные.

Вдруг в темноте увидели огни костров. Послали разведчиков. Оказалось, наши артиллеристы. Мы присоединились к ним.

Утомленные дорогой и переживаниями, рухнули с Молчановым на землю и уснули. Утром вскочили ошеломленные: рядом с нами кишмя кишели змеи. И тут пронесло нас мимо беды.

26 августа (утром) Когда смотришь на поля Китая, на белеющие от цвета посевы гречихи, на желтые полосы пшеницы и ячменя, вспоминается Россия. Может быть, разница только в том, что все у нас как-то ярче, многоцветнее, разнообразнее. Рисунок природы здесь нежнее, чуть глуше.

26 августа (вечером)

Вчера вошли в город Чифын. Это уже совершенно иное, чем Линьси. Город стоит на реке, вода ее густо-желтая, песчаные косы лежат гребнями, преграждая плавное течение. Вокруг города тополевые оазисы и горы. По расщелинам гор тянутся тропы и лепятся строения причудливых форм. Жилища богатых людей.

Сегодня осматривали город. Обнаружили католическую церковь и школу при ней. Один из учителей сносно изъяснялся по-русски. Говорит, что выучился у русского священника в Харбине.

Потом были на шумном базаре. Китайцы – большие охотники до торговли. Некоторые сидят на корточках по целым дням перед своим немудрящим товаром, а товар тот – старые шурупы и гвозди, проржавленные замки, цепочки, банки и далее в таком роде. Потом поехали в театр. Понять, конечно, что происходит на сцене, трудно. К тому, что исполняют актеры, зал настроен довольно индифферентно. Все свободно разговаривают, едят арбузы, выплевывая семечки прямо на пол, курят, дети шалят… Гул стоит под крышей театра, напоминающего продолговатый сарай.

28 августа

Все еще живу на стоянке штаба армии возле города Чифына.

Стоит мягкая, совсем непохожая на нашу погода. Утром сегодня все было покрыто густым, непроглядным туманом. Вскоре он рассеялся, и над землей засияло не яркое, но какое-то по-особенному ласковое солнце.

Вчера опубликован Договор с Китаем. Он поражает своей корректностью и сдержанностью. Все понимают его временность, поскольку разгром японских оккупантов в Китае создает исключительно благоприятные условия для победы национально-освободительных армий и Коммунистической партии Китая. Китайская революция не может не подняться на новую ступень, ибо помощь ей, оказанная Красной Армией СССР, неоценима.

30 августа

Вчера пришел самолет из Ставки. Он привез газеты. Вместе с Молчановым поехал в Чифын на базу связи.

Смотрю фронтовую газету «Суворовский натиск» и глазам не верю. В траурной рамке фамилии: Г.С. Кара-Мурза, П.М. Бесов. Тут же помещен некролог.

Кара-Мурзу я знал мало, но с Бесовым прослужил всю Отечественную войну. Это был знающий офицер и хороший журналист. Сотни километров исколесили мы с Бесовым по гарнизонам и частям Забайкалья. Не верится, что нет его.

У инструктора Политуправления по печати узнал подробности гибели наших товарищей. Возле Ванемяо самолет ударился в сопку, и все погибли.

У Бесова осталась жена и трое сыновей. Младшему несколько месяцев. Жестокий нрав у войны.

3 сентября (Все еще под Чифыпом.) День Победы! Речь Сталина! Все это трудно, невообразимо осмыслить сразу.

4 сентября

Второй день ищу путей выезда из 17-й армии в Чанчунь, в котором обосновалась наша фронтовая газета «Суворовский натиск». Автомобильной дороги отсюда нет. Железная дорога на некоторых участках еще не восстановлена.