Текст книги "Космонавт № 34. От лучины до пришельцев"

Автор книги: Георгий Гречко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Экзамены научно-технические и другие

Вся профессиональная жизнь космонавта – это экзамены. И в прямом, и в переносном смысле. Мы постоянно должны доказывать свою профессиональную состоятельность. Испытания начинаются на Земле, длятся долгие годы и продолжаются в космосе.

Полет на космическом корабле – разве это не экзамен? Экзамен, и сложнейший! Не столько перед экзаменационной комиссией, сколько перед самим собой. А работа на орбитальной станции – разве это не череда экзаменов? Но сначала – общекосмическая подготовка. Изучается астрономия, космическая навигация, принципы управления космическим кораблем.

А вот когда тебя назначают уже в экипаж – на конкретный корабль, с конкретной программой полета, тогда начинается уже конкретизированная подготовка. По системам именно этого корабля, по научным приборам, которые именно на этой станции стоят, по задачам, которые стоят именно перед тобой в этом полете. Создаются условия полета, условия работы на орбитальной станции.

Тогда у космонавтов много занятий на различных тренажерах, специфических тренировок в скафандрах, отрабатываются различные аварийные ситуации. Проводятся комплексные тренировки, идет постоянная учеба и постоянные экзамены. Космонавты летают месяцами, а готовятся к полетам в космос годами. У меня было три полета в космос, а экзаменов за время подготовки я сдал не одну сотню.

Первым из королевцев слетал в космос Феоктистов, за ним Елисеев. Я считал, что всех годных к полетам бортинженеров нужно было испытать в космосе по одному разу. А потом, проанализировав работу в космосе, выбрать лучшего для второго полета.

Но все сложилось иначе. Анохин хотел сделать из Елисеева «шеф-пилота». Военные продвигали для этой же роли Шаталова. За короткий срок они слетали по два раза. И вот уже казалось, что победу одерживают те, кто ставил на Елисеева. Он готовился в третий полет с командиром Георгием Шониным. Но Шонин нарушил режим, и кто-то заинтересованный его сдал. Поднялся шум, и Шонина от полета отстранили.

Кто полетит с Елисеевым? Полетел командир дублирующего экипажа Шаталов. У обоих стало по три полета… Карьера Елисеева пошла вверх, он стал заместителем главного конструктора.

Со временем принципы подготовки космонавтов устаревали. Все большее значение приобрели орбитальные станции. На космическом корабле мы находились только в первый день полета и в последние полдня. Весь остальной срок полета работали на орбитальных станциях. А при подготовке 75 % времени уделялось изучению корабля. И только 25 % станции с ее сложнейшими приборами, к каждому из которых нужен индивидуальный подход.

Мы, несколько космонавтов, обратились к Елисееву с предложением изменить такое положение вещей, больше изучать орбитальные станции. Елисеев почему-то воспринял это как критику, как вторжение на его территорию. Он стал на нас давить, заставлял взять предложения назад. «Трамбовал» и всех вместе, и каждого по отдельности. У нас все было обосновано, не меньше двадцати причин, но он и слушать не хотел.

Почти все отказались от предложений. Я не отказался. Тогда он вызвал меня в свой кабинет и возвысил на меня голос. Я сказал: «Когда со мной спорят, когда предлагают аргументы – я еще могу как-то соображать. А, когда на меня орут – я соображать перестаю». Больше никогда я не подавал ему руки.

Однажды я отдыхал на юге, и там одна гадалка предсказала мне на кофейной гуще: «С твоего пути ушел большой враг». Я вернулся в Москву и узнал, что Елисеев ушел из «Энергии», стал ректором Бауманского института. А в подготовке космонавтов, все равно пришлось больше времени уделять орбитальным станциям. Плакат с нашими предложениями до сих пор у меня хранится.

Командир + бортинженер = Экипаж

В мое время у космонавтов были две, по существу, разные должности, – командира и бортинженера. Во внештатных ситуациях нам иногда приходилось брать на себя обязанности товарища. Такие ситуации тренировками были предусмотрены. Конечно, из бортинженера не делали полностью командира корабля. И командир не мог полностью заменить бортинженера. Но в тех знаниях и навыках, от которых зависит жизнь самих космонавтов или станции, мы, конечно, друг друга подменяли.

Я летал в космос бортинженером, но я мог сориентировать корабль, мог посадить. А командир, соответственно, знает главные системы жизнеобеспечения и навигации. Так что, в космическом экипаже обязательно есть взаимозаменяемость в основных вопросах. А все полностью знать и уметь одинаково я считаю невозможно и не нужно. Слишком большой объем специфических навыков у каждого специалиста. А назначать иностранца бортинженером российского космического корабля – это, по моему мнению, просто профанация.

Профессия космонавта-бортинженера появилась не сразу. Для полетов на первых космических кораблях нужны были просто молодые крепкие летчики, потому что, собственно говоря, в корабле от них мало что зависело. Но эти полеты были очень важны для космонавтики. Первые космонавты подробно докладывали Земле о своем самочувствии и ощущениях на разных стадиях полета. Они подробно описывали, что конкретно видно из Космоса. Они проверяли на себе, как влияет невесомость.

Хотя первыми космическими кораблями и управляла автоматика, космонавты были обучены работать с ручным управлением. И могли полностью взять управление кораблем на себя в случае отказа автоматики. Так, кстати, и получилось в полете космонавтов П. Беляева и А. Леонова, когда отказала система ориентации корабля. При таком отказе двигатель, который должен был затормозить полет, чтобы они могли вернуться на Землю, мог начать работать «на разгон» и увести корабль в далекий космос. Но космонавты вручную сориентировали свой корабль и благополучно приземлились.

Космонавты-командиры владели высоким операторским искусством управления. Раньше командир очень много часов тренировался управлять кораблем. И он очень быстро и точно работал множеством ручек. Ну о том, что там внутри, за ручкой, командир имел обязательно общее представление. А бортинженер должен был знать системы корабля более конкретно и детально. И когда что-нибудь ломается, у бортинженера больше знаний и навыков, чтобы починить.

Можно было сказать, что командир, в основном, умел эксплуатировать системы корабля, пока они работают, и немножко понимал в ремонте.

А бортинженер мог управлять кораблем похуже, чем командир, потому что у него меньше тренировок. Но он должен глубже знать, как функционирует электрическая система, системы терморегулирования, радио, ориентации, управления движением, выхода в открытый космос. И как они взаимодействуют. А в случае отказа прибора или системы, он должен быстрее разобраться, что случилось и как можно исправить поломку.

У бортинженера больше практического опыта по исправлению неисправностей, потому что он дольше этому учился и тренировался.

Психологи работали с каждым из нас по отдельности. Потом они с нами работали, когда нас объединяли в экипаж, а потом писали заключение. И был случай, когда психологи написали в заключении, что один экипаж нельзя запускать в космос. Потому что и командир, и бортинженер – высокоразвитые, знающие, профессиональные люди, но каждый сам по себе. Такой не сплоченный экипаж может справиться с программой полета, но если возникнет аварийная ситуация непредусмотренная, могут не справиться.

За неделю до полета экипаж сняли, заменили дублерами, и более того, эти космонавты так никогда и не слетали.

Когда главный конструктор Сергей Павлович Королев отбирал сотрудника конструкторского бюро для медицинского обследования, то были требования, чтобы у человека был не только опыт не менее пяти лет работы. Но чтобы о нем отзывались, как о хорошем специалисте, чтобы человек был коммуникабельным, чтобы его уважали в коллективе. Нас, первых бортинженеров, набирали не в академическом институте, где ученые работают с формулами на бумаге.

Мы все работали в конструкторском бюро Королева, то есть по своей работе уже знали корабли и устройства «вживую», а не только по чертежам. Мы знали, например, не только, что этот узел сделан из металла, а эта штучка из пластмассы, но мы могли объяснить, почему так надо. То есть у нас было больше знаний о технической стороне полетов, чем у летчиков.

С самых первых экипажей получилось, что у летчиков был один профессиональный и жизненный опыт, а у бортинженеров – другой. Но только так и можно достичь совершенства, ведь когда каждый умеет свое, то экипаж, получается, знает и умеет все!

Мне говорят, что сейчас стерлась грань между командиром и бортинженером, что они подготовлены одинаково. Это значит, что они уже не дополняют друг друга. Мне это не нравится. По-моему, это не экипаж, где командир не отличается от бортинженера. Так же как это не семья, где не отличаются друг от друга муж и жена.

Дублеры

Дублером быть все же тяжело, морально тяжело, знаете, почему? У нас была такая система, что и дублирующий экипаж, и основной должны готовиться одинаково. Даже на старт и Гагарин, и Титов ехали вместе. Когда снимали на кинопленку Гагарина в автобусе, а в кадр попадал и Титов, то офицер вставал и перекрывал Титова. Получалось, что основной экипаж становится всемирно известным, а ты исчезаешь, тебя не было. Но ты же знаешь, что ты готов не хуже, а может, даже лучше! А у американцев всегда публиковали и основной экипаж, и дублирующий, и вспомогательный, поэтому морального такого удара никто не получал.

Вот улетел основной экипаж. Что делали дублеры? Первые дни вместе с преподавателями работали в центре управления полетами (ЦУП). А потом со временем у космонавтов на орбите работа и жизнь налаживались. И тогда дублеры получали другое назначение и готовились к другим полетам. Но иногда дублеров могли вызвать в центр управления и сказать, что у ребят в космосе такая-то проблема, а мы не очень понимаем. Дублер может прямо на наземном оборудовании показать руководителям полетами, что происходит.

Говорят, что сейчас обходятся без преподавателей и без дублеров. Дай Бог…

Тысячу раз прав психолог В. И. Лебедев: «При подготовке космонавта самое трудное – ждать». Вспоминаю ребят с Кавказа, которые нередко лучше нас проходили испытания, но психологически ломались от ожидания. Я тоже клял свою судьбу, это было очень трудно пережить. Из-за сломанной ноги целых девять лет был дублером, оказывался в третьем экипаже или в группе поддержки.

Я много раз, наверное, больше всех был бортинженером дублирующего и резервного экипажей. Это важная работа, хотя и не публичная. Нас, дублеров, не называли в официальных документах, о нас помалкивала пресса. Но в конце концов, это несчастье – мой перелом – стало для меня хотя и очень тяжелой, но наукой. В результате я хорошо знал корабль, станцию, научные эксперименты и подготовился к своему будущему полету. Несколько раз полет был близок, но вмешивались обстоятельства…

В 1970-м году мы с Анатолием Филипченко были в первом экипаже, но программу «Контакт» (это радио-техническая система стыковки, которую разрабатывали для лунного корабля) закрыли и полет отменили.

Как-то раз я удивил наш байконурский гарнизон рыбацкой удачей: притащил сома весом в 22 кг и длиной в 180 см. Я рассказывал, как добывал такого богатыря, как тянул, как порезал руки леской. Мы с Филипченко сфотографировались с этим огромным сомом. Потом с ним сфотографировались и Николаев с Севастьяновым – первый экипаж. Во многих газетах потом вышла фотография с сомом – но, конечно, не наша, а николаевская. Одни газеты писали, что сома поймал Николаев, другие – что Севастьянов. Дублеров показывать было не принято!

На самом деле сома мне подарили солдаты, подцепившие его на мелководье напильником.

А сбылась моя мечта в самом начале 1975 года. Незадолго до этого, когда мы с Губаревым на космодроме заканчивали подготовку к полету, приехал главный конструктор Юрий Семенов. Встретил меня и с ходу спросил: «Где Макаров?»

Мы с Петром Колодиным парим в невесомости, как орлы, только гораздо выше. Один из лучших снимков, если не лучший во взлетающем и падающем, как камень, самолете

А Макаров был бортинженером дублирующего экипажа. Я понял, что нас будут менять. Макаров тогда прямо мне сказал: «Я сделаю все, чтобы полететь вместо тебя» – «Почему?» – «Я летал всего однажды и это был очень короткий полет – меньше двух суток. Я хочу в длительный полет!». Он не учитывал, что к тому времени за девять лет работы в отряде я не летал ни разу… Но полетели все-таки мы с Губаревым.

Экипаж дублируется иногда по частям, иногда в полном составе. Был такой случай, что перед полетом Леонов, Кубасов и Колодин были первым экипажем, а Добровольский, Волков, Пацаев – вторым. И вдруг у Кубасова находят на рентгене какое-то образование в легких. Его с этим пятном в полет посылать нельзя. И тогда решается вопрос: или экипаж менять, или только Кубасова. Все-таки пришли к выводу, что надо менять весь экипаж. Полетел дублирующий экипаж – все думали: «Как ребятам повезло». А они погибли при посадке…

Очень тяжело сложилась жизнь и у Петра Колодина. Так случилось, что он уже никогда так и не полетел в космос. Судьба поставила его перед двумя вариантами, один хуже другого. Остаться в живых, но не полететь или полететь, но не остаться в живых.

Здоровье, как у космонавта

Здоровья из космоса точно не привезешь, страдают практически все системы организма. Все-таки человек жил, может быть, миллионы лет в условиях земного тяготения. Невесомость для него является фактором из ряда вон выходящим, сильно влияющим на самочувствие.

Самое неприятное, что страдает иммунная система. Потому что, можно так сказать, лечат не лекарства. Они воздействуют на иммунную систему, а иммунная система лечит. Поэтому если иммунная система выходит из строя, то же самое лекарство, которое на Земле помогало, там может не помочь. То есть защитная система космонавта страдает, это, наверное, самое опасное.

Витамины в полете принимаем ежедневно. А если заболел, то у нас есть большая аптечка, а в ней подробные инструкции, какое лекарство от чего. Да и в Центре управления обязательно дежурит врач и всегда с ним можно проконсультироваться.

Самое незначительное в космосе – это то, что страдают мышцы. Ты по земле ходишь и у тебя мышцы ног, хочешь – не хочешь, постоянно «качаются». А в космосе ты на руках «ходишь» и внутри корабля, и снаружи. А ноги болтаются, как хвост, и мышцы ног, естественно, атрофируются. Когда я летал 3 месяца, у меня на 7 см окружность ноги уменьшилась. Но мышцы можно потом нарастить на Земле физкультурой, которой я увлекался с детства.

В школьные годы, как все мальчишки, бегал, прыгал, зимой не кутался. До сих пор храню грамоту за 1-е место в стометровке и прыжках в длину. И 2-е место за прыжки в высоту, но я, помню, обиделся, что меня «засудили».

Мой девиз тогда был, как в песне:

 
Чтобы тело и душа были молоды,
Ты не бойся ни жары и ни холода.
Закаляйся, как сталь.
 

В юности регулярно занимался утренней гимнастикой по радио, йогой и даже по системе Мюллера.

Стихи на полях:

 
Женщины мажутся,
Мужчины по Мюллеру мельницей машутся,
Но поздно, морщинами множится кожица,
Любовь поцветет, поцветет и скукожится.
 

В. Маяковский

После 70-ти лет – лечебная физкультура под девизом: «Здоровье надо не закалять, а беречь».

После 80-ти лет – беречь уже мало что осталось.

Но вернемся в Космос.

В моих полетах я меньше, чем положено занимался на спортивных тренажерах. Нарушал в этом смысле программу и предписания врачей. Командиры, они люди военные, более дисциплинированные. Они точно соблюдали режим, занимались физкультурой сколько положено.

У людей, далеких от нашей профессии, иногда складывается впечатление, что грозный всевидящий ЦУП круглые сутки следит за каждым нашим движением. На самом деле, на корабле нет никаких камер слежения за нами. Ведь космонавты не подопытные кролики! Мы сами давали специалистам на Земле сведения, кто сколько физкультурой занимался. Но я иногда, каюсь, подвирал, что сделал больше, чем на самом деле. Потому что в это время занимался научными экспериментами.

У каждого космонавта в полете есть еще нагрузочный костюм. Если кто-то летает долго, то он носит этот костюм постоянно. В костюм вшиты парашютные резины. Если в космосе расслабишься, то эти резины тебя собирают в комок, как в утробе матери. А в комке работать и есть неудобно, поэтому ты невольно разгибаешься. И получается, что ты весь полет как бы занимаешься физкультурой, тонус сохраняешь.

С прачечной в космосе лучше всего, на Земле мужчины об этом только мечтают. Поносил одежду и засунул в контейнер с мусором. А мусор вообще ни хранить, ни возвращать на Землю не надо. Мы помещали все ненужное в алюминиевые ведра-контейнеры и отстреливали их от станции. Контейнеры с мусором быстро сгорают без остатка в атмосфере.

Спускаемый аппарат тоже горит, когда спускается. Но у него очень толстая специальная обмазка, поэтому космонавты живыми-здоровыми приземляются. А ведра с мусором без защиты-обмазки сгорают, как спички. Вы видели когда-нибудь метеорит? Как он – чирк, вспыхнул, и нет его. Может, это как раз сгорело ведро с мусором!

В орбитальной станции – особый тяжелый запах. Парфюмерией мы не пользовались, там и так запахов хватает. Все-таки наружной вентиляции, форточки в космосе нет! Есть, конечно, системы поглощения запахов и вредных примесей. Но я иногда шутил, что эти системы одни вредные примеси поглощают, а другие выделяют. Поэтому когда ты уже там прилетался, принюхался, то не чувствуешь, какая на станции тяжелая атмосфера. Но когда с Земли прилетает корабль и в станцию попадает свежий воздух, то, конечно, это две большие разницы.

Интересно, что запахи концентрируются в волосах. Даже если ты уже вроде притерпелся к запахам в станции. И вдруг случайно ткнулся носом в шевелюру товарища. То тебе бьют в нос эти запахи. А смесь запахов там жуткая. Запахи горелой пластмассы, горелой резины, от пищи, от остатков, от чего-то пролитого. В общем, запахов хватает. Но каждый ощущает их по-разному. Например, космическая туристка Ануша писала, что в космосе пахнет горелым печеньем. Очень романтическая трактовка! По-моему, скорее уж горелой изолентой, чем печеньем.

И когда на Землю возвращаешься, люк открываешь – надышаться не можешь! Какой тут воздух! Воздух нашей большой Родины – Земли.

Личное дело

Семидесятые годы… Дело шло к первому полету, к первой работе в космосе. Я был идейный, честный, с книжными представлениями о жизни. Подошел мой час лететь в космос. И тут я едва сам себя не выгнал из космонавтов. Моя первая жена – Нина Викторовна, И вот я решил, что все равно у нас с женой совместная жизнь не ладится, и если я слетаю в космос, а потом подам на развод, скажут: «Когда он был инженером, ему жена подходила, а стал космонавтом – подавай ему артистку!»

Незадолго до полета я подал на развод, мы развелись. Я это, естественно, вписал в анкету… И началось. Страшнее было, только когда мы с братом в оккупированной деревне ждали смерти. Собралась партгруппа – все коллеги, все должны лететь в космос. Многих из них я считал друзьями. Я думал, они собрались, чтобы помочь мне, чтобы меня из-за развода не выгнали из космонавтов. И какое же было изумление, когда никто ничего хорошего обо мне не сказал!

Один, он уже погиб, царство ему небесное, произнес: «Ты разводишься с женой, значит, ты предаешь жену, а значит, можешь предать и Родину!». Я обратился к другому: «Ты ведь тоже разводился! Ты меня поддержишь?» Он покачал головой: «Нет!». Я от всего этого похолодел – мы клялись в дружбе, обещали, что будем умирать друг за друга, а тут вдруг все наоборот…

А третий сказал: «Мы даем тебе выбор». Ну, тут я немного ожил. «Слава Богу, – думаю, – хоть один порядочный нашелся». А он продолжает: «Ты же, Жора, не идиот. Просто так разводиться перед полетом, конечно, не стал бы. Поэтому, ты признаешься, что у тебя есть любовница, которая от тебя ждет ребенка, и тогда мы тебя выгоним за аморалку. А если не признаешься – за неискренность перед партией». У меня не было любовницы с ребенком, я не мог в этом признаться.

И пошла страшная цепь собраний. Я цитировал на партсобраниях Ленина: «Аморален не развод, а жизнь без любви в семье». Даже цитата Ленина не помогла… Я был в отчаянии. Двадцать лет шел к цели, и сам себе ее перечеркнул.

И снова как будто чья-то рука помогла мне. На этот раз, на мое счастье, дело взял в свои руки Яков Исаевич Трегуб – курировавший нас заместитель Королева по испытаниям. Вызывает он меня к себе в кабинет, материт и заявляет: «Да ты и вправду полный идиот! Из-за того, что ты сделал, и из-за того что блеешь на собраниях, про Ленина и честь члена партии. Завтра на парткоме, если вякнешь хоть слово, я первый от тебя откажусь». И так доложил на парткоме мое дело, что меня не только не выгнали, а даже дали неделю на отдых, из-за тяжелого морального состояния.

Якова Исаевича я всегда видел в цивильном, в штатском костюме. Но однажды при нем рассказал анекдот.

Анекдот на полях:

«Капитан должен уметь организовать работу.

Майор должен знать, где что делается.

Подполковник должен уметь доложить, где что делается.

Полковник должен уметь самостоятельно найти место в бумагах, где ему положено расписаться.

Генерал должен уметь расписаться там, где ему укажут».

Когда я дошел до полковника, Трегуб сказал: «Будь осторожен! Я генерал».