Текст книги "Конец "Осиного гнезда". Это было под Ровно"
Автор книги: Георгий Брянцев
Соавторы: Дмитрий Медведев
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Прошло три дня. Ничего нового Брызгалов не рассказал. Подполковник Фирсанов позвонил в Центр. Выслушав его, Центр предложил допросы временно прекратить и сообщил, что на днях к нам вылетит полковник Решетов. Кто такой Решетов – никто у нас не знал.
Полковника мы встретили утром на фронтовом аэродроме. Это был рослый хмурый человек, судя по его выправке – в прошлом строевик. Представившись и поздоровавшись с нами, он уселся в машину рядом с шофером, наклонился вперед к ветровому стеклу и молчал всю дорогу до штаба. Я сидел сзади, и в глаза мне бросилась одна особенность: правой рукой Решетов все время старательно массировал кисть левой. Эта кисть была заметно бледнее правой, суше и помечена большим белым рубцом, идущим по тыльной стороне.
В рабочей комнате Фирсанова он уселся на маленький жесткий диванчик, прижавшийся к простенку между окнами, расчесал свои густые волосы и расстегнул воротник гимнастерки.
– Садитесь, товарищи, – сказал он нам – подполковнику Фирсанову, майору Коваленко и мне.
Его спокойное хмурое лицо со сросшимися на переносице бровями казалось утомленным.
Пауза затянулась. Полковник курил. Мы ждали.
– Где парашютист? – спросил наконец Решетов, потирая больную руку.
– Во дворе, рядом, – ответил Фирсанов.
– Где его лучше допросить: там или здесь?
– Только у меня, там негде.
– Распорядитесь, чтобы его привели, – приказал Решетов.
Я, как младший по званию, вышел и через несколько минут возвратился с Брызгаловым.
За эти дни Брызгалов немного отошел, отдохнул, глаза его, тогда, при первом знакомстве в колхозе, показавшиеся мне очень маленькими, теперь как бы увеличились и смотрели с некоторой наглецой, словно он уже считал себя в полной безопасности.
– Садитесь, – бросил ему полковник.
Брызгалов осторожно сел.
Решетов несколько секунд молча смотрел ему в глаза. Брызгалов поежился под его тяжелым взглядом, как жук, наколотый на булавку, потом нервно передернул плечами и уставился в пол.
– Вас готовил к переброске Гюберт? – спросил Решетов.
– Эге… Я уже говорил об этом вот им. – И Брызгалов небрежно кивнул в нашу сторону.
Глаза полковника сузились.
– Встать! – резко сказал он. – Отвечать, как полагается!
Брызгалов вскочил, словно его подбросило сильной пружиной, подтянулся, вытянул руки по швам.
Решетов ставил вопросы громко, четко, отрывисто, не отводя взгляда от Брызгалова.
– Да, капитан Гюберт, – отвечал Брызгалов. – Он готовил к переброске и возил на аэродром.
– Кто сопровождал в самолете?
– Тоже он.
– Еще кто?
– Второй немец.
– Фамилия?
– Не знаю.
– А Саврасова знаете?
– Нет, никогда в глаза не видел.
– А Гюберт Саврасова знает?
Лицо Брызгалова застыло; казалось, в его голове происходит какая-то усиленная работа мысли.
Задержавшись с ответом, он сказал наконец:
– По-моему, не знает.
– Садитесь! – разрешил полковник. – Почему вы так решили?
Брызгалов сел, вздохнул, вытер влажный лоб рукавом пиджака и начал рассказывать. Накануне выброски Гюберт обстоятельно беседовал с ним. В ходе беседы он вызвал к себе незнакомого Брызгалову русского и предложил ему: «Опишите подробнее и точнее наружность Саврасова». Брызгалов считает, что, если бы Гюберт лично знал Саврасова, он бы не передоверил описание его наружности другому. К тому же, когда этот русский рисовал портрет Саврасова, Гюберт спросил его, кто выше ростом – Брызгалов или Саврасов. Русский взглянул на Брызгалова, попросил его встать со стула и ответил, что Саврасов, если и выше, то очень ненамного.
Трудно было предположить, чтобы Брызгалов врал так тонко. К тому же этот вопрос к его личной судьбе не мог, по-видимому, иметь отношения. Из рассказанного можно было заключить, что Гюберт действительно не знал Саврасова.
Это обстоятельство, очевидно, пришлось по душе Решетову. Он чему-то усмехнулся, прошелся по комнате и продолжал допрос:
– Как звали русского?
Брызгалов покачал головой. Этого он не знал. Может быть, при нем Гюберт и называл русского по имени или фамилии, но Брызгалов не обратил на это внимания, не запомнил. За все время пребывания в разведывательном пункте он видел этого русского только два или три раза и знаком с ним не был.
– В чем он был? – спросил Решетов.
– В гражданском костюме.
– Обрисуйте мне его, – предложил полковник. – Каков он собой?
Брызгалов помедлил немного, видно собираясь с мыслями, потер угреватый лоб, посмотрел в потолок, прищурил один глаз, точно прицеливался, и начал рассказывать. Он дал яркий, сочный, запоминающийся портрет, по крайней мере я получил довольно живое представление о внешности и характерных особенностях этого неизвестного «русского».
– Значит, брови у него мои? – спросил Решетов.
Брызгалов посмотрел на полковника исподлобья и ответил:
– Пожалуй… А в плечах он поширше немного. Он пожирнее вас, а вы суховаты…
– Какое вознаграждение обещал вам Гюберт по возвращении?
Брызгалов потупился и после небольшой паузы проговорил:
– Обещал на тридцать тысяч часов и золота из Ювелирторга… И интересную должность…
– Какую именно?
– Начальника полиции в Рославле.
Полковник усмехнулся, прошел к дивану, сел и принялся за свою левую руку.
Я попросил разрешения задать арестованному несколько вопросов.
– Спрашивайте, – сказал полковник.
Брызгалов перевел взгляд на меня.
– Вы владеете немецким языком? – спросил я.
Брызгалов разрешил себе улыбнуться: кроме русского, он не владел никакими.
– Как же вы изъяснялись с Гюбертом?
– Хм… Он по-русски говорит не хуже нас с вами.
Полковник быстро встал:
– А может быть, Гюберт не немец?
– Немец! – твердо заверил Брызгалов. – Самый настоящий немец. С немцами по-своему он говорит очень быстро. А по-русски говорит хоть и правильно, но медленно.
– А почему вы решили, что тот, незнакомый вам человек, русский? – осведомился я.
– И по разговору и по обличию. Нет, уж тут я не ошибаюсь.
– Так… – произнес Решетов и хлопнул себя по коленям. – Еще есть вопросы?
Вопросов не было.
– Отправьте, – распорядился полковник.
Я увел арестованного и вернулся.
– Можете быть свободны, – сказал Решетов мне и Коваленко.
Мы вышли. Я решил отправиться домой и закусить, так как с утра у меня крошки во рту не было. Коваленко остался в штабе.
День выдался жаркий. Я шел теневой стороной улицы, не торопясь. Колонка была уже починена, три воронки засыпаны, около трансформаторной будки стояла грузовая машина: несколько бойцов грузили в ее кузов глыбы кирпичей, спаянные цементным раствором.
Когда я перешагнул порог дома, меня встретил настойчивый телефонный звонок. Я вбежал в комнату и схватил трубку. Звонил Коваленко:
– К полковнику Решетову, быстро! Где вы пропадаете?
– Как – где? Я только что до дому дошел, еще не завтракал даже.
– Не умрете… Давайте быстрее. Он не из тех, кто любит ждать.
Обратно в штаб я почти бежал. Майор встретил меня у входа, видимо специально, чтобы сгладить впечатление от своего резкого тона по телефону.
– Успели перекусить? – спросил он.
– Когда же? Я только вошел – и звонок.
– Ничего! Дело поправимое. После разговора прямо ко мне. Я тоже не завтракал, – и, подмигнув мне многозначительно, добавил: – Закусим добре!
Я понял без пояснений что майор грозится выставить к завтраку что-нибудь более интересное, чем пиво, которым славился городок.
В кабинете меня ждали Решетов и Фирсанов.
– Садитесь, майор… – пригласил полковник. – Вы понимаете, что кому-то надо ехать на Урал, на свидание с Саврасовым? – с ходу спросил он.
– Очень хорошо понимаю, – ответил я. – Думал об этом. Нельзя упускать такой возможности.
– Вот именно. Вы к такому путешествию готовы?
– Я?.. Так точно, готов немедленно.
– Отлично! – сказал полковник и откинулся на спинку дивана. – Правда, подполковник Фирсанов колебался, на ком остановить выбор – на вас или на майоре Коваленко, а потом согласился со мной, что ваша кандидатура более подходит. Важно, что вы уже трижды были в тылу врага, видели тамошнюю обстановку, знаете режим, установленный оккупантами, их повадки. Разговаривая с Саврасовым, вам не придется фантазировать. А Саврасов безусловно поинтересуется воинскими подвигами своих хозяев, всякими там подробностями и деталями. Рассказывайте ему побольше. Это очень важно. Ведь вы пойдете к Саврасову как посланец Гюберта, как человек с той стороны. О Саврасове мы, правда, почти ничего не знаем. Но есть основания полагать, что это гусь крупный… – Полковник помолчал и спросил: – Разведчиком вы стали, кажется, совсем недавно?
– Так точно, – ответил я.
– А кем были до войны?
– Учителем математики.
– В армии служили?
Я ответил, что отбывал срочную службу, затем три года на сверхсрочной, учился на специальных курсах и, наконец, воевал с белофиннами.
– Так вот, майор, – сказал полковник Решетов, – задание это не менее важное, чем ходка в тылы противника. Свидание с инженером Саврасовым надо провести на «отлично». Неизвестно, во что выльется и что повлечет за собой эта встреча. Неизвестно, с кем вам еще придется повидаться после знакомства с Саврасовым. Гадать мы не будем, но предвидеть кое-что можем.
– Ясно.
– Ведите себя в разговоре с Саврасовым смелее, чувствуйте себя свободно, поставьте дело так, чтобы он понял, что вы не просто курьер, вроде Брызгалова, а доверенное лицо капитана Гюберта с особыми от него полномочиями. Постарайтесь выудить из него все, что можно. Постарайтесь узнать больше, чем он сам сочтет нужным передать Гюберту.
– Ваша встреча с Саврасовым, – заметил Фирсанов, – проверит показания Брызгалова. И от результатов ее будет зависеть многое.
– Теперь вот что, – продолжал Решетов, – помимо предметного пароля, вот этой разрезанной фотографии, вы должны назвать Саврасову устный. Вы должны сказать ему: «Привет от Виталия Лазаревича», а Саврасов обязан ответить: «Очень рад, я видел его в феврале сорок первого года».
– Значит, Брызгалов?. – сказал я.
– Да, да… – перебил меня Решетов. – У Брызгалова дух еще неокончательно сломлен. Он кое-что скрывает. Насчет устного пароля он сознался только что, когда вы отсутствовали. Я с ним еще раз беседовал.
– Понятно.
– Возможно, что он и сейчас не все сказал, – проговорил Фирсанов.
– Возможно, даже весьма вероятно, – согласился Решетов. – Но я предупредил этого субъекта, что за все, что он не нашел нужным нам рассказать, он отвечает головой. Итак, собирайтесь, майор.
Я встал.
– Полетите завтра утром, – заключил полковник. – Вас встретят там и дадут знать, где искать Саврасова. Я буду звонить ночью и предупрежу товарищей. Доброго пути. Желаю успеха! – И он подал мне руку.
3. САВРАСОВ РАЗГОВАРИВАЕТ ОТКРОВЕННОСамолет доставил меня из Москвы в город на Урале около полудня.
Два товарища, предупрежденные полковником, встретили меня и сразу же сообщили, что Саврасова в городе нет. Его ждут с минуты на минуту. Живет Саврасов в центральной городской гостинице. В той же гостинице, этажом ниже, забронирован номер и для меня – «представителя одного из железнодорожных главков».
Условившись о встречах и телефонных звонках, мы распрощались, и я, усевшись в автобус, отправился в город.
Получив номер и сдав документы на прописку, я решил прежде всего привести себя в порядок: надо было предстать перед инженером в самом лучшем виде и произвести впечатление хорошего конспиратора, человека, располагающего средствами и идеальными документами.
Я побрился, переоделся и вышел на улицу. День был на исходе. Длинные тени тянулись через мостовую.
Улицы города, широкие, просторные, озелененные, были заполнены пешеходами и машинами. Война взбудоражила город, перекинув в него с запада крупные предприятия и десятки тысяч новых людей. Я шел неторопливо, разглядывая вывески и афиши, временами останавливаясь перед витринами, чтобы посмотреть на свое отражение.
Погода портилась. Лето покидало Урал. Деревья на улицах и в скверах дрожали под порывами ветра. Над центральным сквером, предчувствуя дождь, беспокойно летали и каркали галки.
Я решил было пройти до конца главной улицы, но передумал и пошел обратно. Не то чтобы я волновался. Нет. Еще в самолете я мысленно рисовал картину моего первого визита к Саврасову. Я представлял себе, как войду к Саврасову, что скажу, как направлю ход беседы, пытался предусмотреть опасные вопросы. Казалось, я был вполне подготовлен. Но видимо, подсознательно меня тревожило ощущение неизвестности, и мне вдруг захотелось ускорить встречу, чтобы избавиться от этого ощущения.
Около гостиницы стоял изрядно потрепанный «ЗИС-101», и я подумал, что на этой машине вернулся Саврасов. Я поднялся на третий этаж, толкнул дверь его номера. Дверь была заперта.
Я отправился к себе и прилег на диван. Время потянулось в раздумьях и ожидании.
Примерно через час-полтора я снова поднялся на третий этаж и увидел ключ, торчащий в двери Саврасова. Значит, инженер явился. Ждать больше нечего: я огляделся по сторонам, убедился, что коридор пуст, и без стука вошел.
У круглого стола, уставленного посудой, с журналом «Огонек» в руках сидел Саврасов. Он поднял голову и сквозь большие очки в черной оправе выжидательно уставился на меня. У него было большое, гладкое, актерское лицо, старательная – волосок к волоску – прическа с ровным пробором, темные, с припухшими веками глаза.
– Вы к кому? – спросил он бархатистым, звучным голосом, не меняя позы, с нотками удивления в голосе.
– Если вы инженер Саврасов, то к вам, – ответил я, стоя у порога.
– Да, я Саврасов. Чем могу быть полезен? – спросил он, слегка прищурив глаза.
– Я к вам с приветом от Виталия Лазаревича, – произнес я негромко, внимательно следя за его лицом.
Он немного побледнел, полная рука, державшая журнал, вздрогнула. Он бросил журнал на стол, откинулся было на спинку стула, но тотчас быстро встал.
Эти резкие и непоследовательные движения ясно говорили о волнении.
– Никак не ожидал… – произнес Саврасов вполголоса и, обойдя стол, направился к двери. Походка у него была тяжелая, и паркет под его шагами поскрипывал. Приоткрыв дверь, он вынул ключ, вставил его изнутри и, повернув два раза, строго сказал: – У вас очень громкий голос. Нельзя ли потише?
Я почувствовал повелительные нотки, прозвучавшие в его голосе.
Саврасов подошел вплотную, посмотрел мне в глаза пристальным взглядом, будто прицеливался, и тихо, но очень медленно и внятно назвал ответный пароль:
– Очень рад… Очень рад… Я видел его в феврале сорок первого года… – И прежним повелительным тоном спросил: – Вас кто послал, Доктор?
Тон этот мне не понравился – он сразу ставил меня в зависимое положение, а этого нельзя было допустить.
– Кто послал, не так важно, – ответил я немного развязно, взял стул, повернул его и уселся верхом, положив руки на спинку стула. – Когда надо будет, скажу, Черт вас занес в такую даль!. – Я старался говорить тоном брезгливым и небрежным, так, чтобы установить строгую дистанцию между нами.
Он вздохнул, подошел к просиженному дивану и тяжело опустился на него. Диван издал жалобный стон.
– Так, так… – произнес Саврасов, немного смешавшись и как-то растерянно. – Ну-с?. – Видимо, от волнения его губы пересохли, и он облизал их.
– Рассказывайте, что случилось, почему молчите? Где люди? – сказал я.
– Виноват. Маленькая деталь…
– То есть?
– Вы обязаны показать мне кое-что.
Я неторопливо вынул из нагрудного кармана пиджака зеркальце, вделанное в замшевый чехольчик, извлек из него половинку фотокарточки и подал Саврасову.
Он взял ее, рассмотрел на расстоянии вытянутой руки, как это делают люди, страдающие дальнозоркостью, и, покачав головой, усмехнулся:
– Все ясно, все ясно… Что и требовалось доказать.
Он достал из кармана пухлую записную книжку в засаленной обложке, перетянутую резинкой, и раскрыл ее. Надорвав внутреннюю сторону обложки, извлек из нее фотографию, положил ее на край дивана и присоединил к ней половину, врученную мной. Края обеих половинок, разрезанные по ломаной линии, сошлись точка в точку.
– Вот так… – проговорил Саврасов, ослабил галстук и, расстегнув воротник сорочки, откинулся на спинку дивана: – Но вы все-таки скажите, – обратился он уже просительно, – от кого вы: от Доктора или от Габиша?
Ни о том, ни о другом я не имел ни малейшего понятия. Отсюда неопровержимо следовало, что отвечать опрометчиво нельзя. Надежно уложив в памяти два новых имени – Доктор и Габиш, – я ответил:
– Я от Гюберта. Гауптмана Гюберта…
– Гюберт… Гюберт… – протянул Саврасов, прикрыв глаза и стараясь, вероятно, что-то вспомнить. – Это не племянник Габиша? Вы имени его не знаете?
– В эти детали не посвящен, – коротко ответил я.
– А каков он из себя?
Со слов Брызгалова я довольно живо обрисовал внешность и манеры капитана Гюберта.
– Не то, не то… Безусловно, не то, – проговорил инженер, подтвердив догадку незадачливого парашютиста, что Саврасов, по-видимому, не знает Гюберта. – Да это, в сущности, и не так важно.
Обычно я придерживался непреложного правила: не зная игры, не делать первых шагов. Сейчас обстановка предписывала мне действовать крайне осторожно. Но она вовсе не исключала риска. Даже наоборот – она предполагала риск. Если бы Саврасов не допустил оплошности и не упомянул о каком-то Докторе и Габише, то я, пожалуй, не нарушил бы своего правила и не пошел бы на риск. Но тут козыри сами шли в руки.
Решив обыграть ответный пароль, я небрежно осведомился:
– Стало быть, Виталия Лазаревича вы видели не так уж давно, в феврале сорок первого?
– Почему вы так решили? – удивился Саврасов.
– Я ничего не решал, – пожав плечами, ответил я. – Таков пароль.
Саврасов рассмеялся и махнул рукой.
– Вы правы, – признался он. – Совершенно верно. С Доктором мы встретились в феврале… перед уходом его на ту сторону. Но Виталий Лазаревич высказал твердую уверенность, что мы еще встретимся. Когда я сказал: «Прощайте!», он меня поправил и заметил: «Почему так театрально? Не прощайте, а до свидания». Поэтому-то я и решил сначала, что вы от него.
Итак, Виталий Лазаревич – это не случайное имя для пароля. Виталий Лазаревич существует, он и Доктор – это одно и то же лицо.
– И после вы ни с кем не встречались? – продолжал уточнять я.
– Конечно.
– И никого ни о чем не информировали?
– Да, да… Неожиданный переезд на восток. Связь через Минск нарушена войной… Доктор должен понять… Я ждал указаний…
Я кивнул, сделав вид, что меня это вполне удовлетворяет. Но следовало углубить разговор, выяснить побольше.
– Видите, в чем дело… – начал я, сделал умышленную паузу и продолжал: – Ваше присутствие здесь крайне необходимо, важно. Связь восстановим. «Шифр 17 апреля» действует, учтите. Задачи перед вами очень большие, ведь на Урал и в Сибирь перебазирована почти вся военная промышленность. Здесь формируются крупные соединения советских войск. Вам надо на какое-то время выехать в Москву, восстановить связи, организовать переезд двух-трех надежных людей сюда, на Урал, и в Сибирь…
– Что?! – воскликнул Саврасов. – Поехать в Москву? Это невозможно! Абсолютно невозможно!
– А если необходимо? – спокойно спросил я.
– Все равно…
– Если этого требует Гюберт?
– Я не знаю, кто такой Гюберт… – Саврасов вскинул плечи и растерянно развел руками. – Во всяком случае, если я уеду в Москву, то вернуться сюда не смогу и должен буду перейти на нелегальное положение.
– Не понимаю, – сказал я.
Саврасов объяснил, что работа по приему заводского оборудования, идущего с запада, которая на него возложена, не допускает никаких отлучек и промедлений. Никто его не освободит от этой работы. Время военное. Конечно, если вопрос стоит так, что, невзирая ни на что, он должен быть в Москве, то придется рвать с заводом. Опасно, это грозит судом. Покинуть завод официально не удастся, а неофициально… Завод имеет чрезвычайно важное оборонное значение. Перебазировка его из центральной полосы на Урал проводится быстрыми темпами. Сам Саврасов на заводе – человек не новый, всем известный, и терять такое место было бы неразумно. «Вы же сами говорите, что мое присутствие здесь крайне важно».
Я промолчал. Воцарилась долгая пауза, которую нарушил Саврасов.
– Вы говорите Москва… – начал он.
– Не я, а Гюберт…
– Да, да, это понятно, – кивнул Саврасов. – Но надо же учесть, что я устроился здесь фундаментально. Меня уважают, со мной считаются, мне доверяют. Сюда, если вы хотите знать, двери, как в рай, очень узенькие. Конечно, если дело требует, я брошу все, но это пахнет, я повторяю, нелегальщиной. Мое исчезновение насторожит руководство, возникнут подозрения. В данный момент я ничем официально не смогу обосновать свое желание покинуть завод. Но если, как принято говорить, цель оправдывает средства, тогда можно рискнуть.
– Нет, так не пойдет, – сказал я решительно. – Гюберт, очевидно, не предполагает, что поездка в Москву так сложна. Я его информирую. Оставайтесь здесь, и больше к этой теме возвращаться не будем. В Москве все же остались у вас свои люди?
– Как это понимать? – испытующе спросил Саврасов.
– Раз вы категорически не можете к ним поехать – а ваши доводы меня убедили, – придется мне помочь вам.
– Хм… Есть один человек, служит на железной дороге. Я приобрел его еще в прошлом году. Удачный человек. Я бы сказал – очень удачный и перспективный. Проверен. Он уже оказал нам кое-какие услуги и готов их оказывать дальше.
– Это надежно?
– Вполне! – твердо заверил Саврасов. – Я информировал о нем Доктора. Он понравился ему еще тогда, до войны. Мы условились именовать его «диспетчером». На него можете рассчитывать.
– Ах, Диспетчер! – воскликнул я. (О Диспетчере я слышал, конечно, впервые!) – Слышал… А еще кто? Диспетчера трогать пока не разрешают.
– Есть еще человек, уже другой категории, – сказал Саврасов нерешительно.
– Именно?
– За этого поручиться не могу – будет слишком смело.
– Кто он?
Саврасов охотно рассказал, как рассказал бы любому другому, пришедшему к нему с паролями. Этот второй человек – бывший прораб одной из подмосковных гражданских строек. Инженер-строитель по опыту, но без диплома. Судился по уголовному делу, после заключения долго не мог обосноваться в Москве и получить прописку, но перед самой войной ему удалось это. Живет на частной квартире в районе Тимирязевской академии.
– О нем мне ничего не говорили, – деловито сказал я. – Так вы говорите, человек он ненадежный?
– Ненадежный, – кивнул Саврасов. – Этот тип привык к большим деньгам и очень избалован ими. За деньги, тем паче за хорошие деньги, которых у него теперь нет, он не остановится ни перед чем. Использовать его постоянно очень опасно, он пригоден лишь для эпизодической работы. Пьяница. А пьяницы, с одной стороны, весьма нам полезны, но с другой – опасны, неосторожны. Поэтому использовать его можно с оглядочкой. Я виделся с ним перед отъездом из Москвы. Он озабочен получением документов, которые освободили бы его от призыва в армию. Воевать не хочет.
– Понятно, – сказал я. – Еще кто?
– Все. Больше нет. Война все перемешала, раскидала людей.
«Негусто у тебя, оказывается», – решил я про себя и сказал:
– Значит, сами вы ничего не сделали, чтобы восстановить положение? А как вы живете материально?
– Живу неплохо, но можно было бы и получше, – усмехнулся Саврасов.
– Это дело легко поправимо…
– Что вы сказали? – Саврасов подался немного вперед.
Я прямо не ответил на вопрос и продолжал:
– Давайте договоримся так… – тут я почесал переносицу, будто что-то соображая. – Все, что вы считаете нужным сообщить Гюберту, набросайте себе для памяти, чтобы завтра подробно рассказать мне. Хватит времени до завтра?
– Безусловно.
– Отлично. Завтра же я сниму деньги с аккредитива и вручу вам. Тут с этим делом нетрудно?
– Как вам сказать. Жмутся, конечно. У вас большая сумма?
– Сорок…
– Ого! Ну что ж… Я вам подскажу, в какие кассы обратиться.
– Договорились, – весело сказал я и встал.
– Позвольте! – спохватился Саврасов и тоже встал. – А что вы делаете вечером?
– Ничего. Если не возражаете, давайте поужинаем у меня в номере и поболтаем.
– Ради бога, я с удовольствием. Вечер и у меня свободен. А где ваша комната?
– Внизу, под вами… – Я назвал номер.
Не прощаясь с Саврасовым, я вернулся к себе, вытащил из чемодана сверток с нехитрой закуской и немного подкрепился. Потом прилег на диван и перебрал в памяти всю беседу с Саврасовым. Записывать я по уже укоренившейся привычке считал нецелесообразным. Да в этом сейчас и не было нужды: память служила мне пока безотказно.
Потом я набросал план дальнейших действий.
Погруженный в раздумье, я не заметил, как уснул, и проснулся от стука в дверь. В комнате царила темнота. Я вскочил и зажег свет.
Вошел Саврасов.
– Отдыхали? – спросил он, энергично потирая руки.
– Немножко.
– А вы посмотрите, что делается на дворе. – Саврасов раздвинул шторы.
Я тоже подошел к окну. В заплаканное окно глядел слякотный сумрак. По запотевшим стеклам змеились дождевые струйки.
– Бож-же мой, какая гадость! – передернув плечами, воскликнул Саврасов и отошел от окна. – В такую погодку даже лягушки могут схватить воспаление легких!.
Мы долго сидели за столом у окна. Незатемненная улица выглядела неуютной и неприветливой. Торопливо сновали пешеходы, прижимаясь к стенам домов.
Беседа наша затянулась. Вначале я рассказывал Саврасову разные были и небылицы о жизни в оккупированных гитлеровцами городах. Он слушал с интересом, задавал множество вопросов и, кажется, убедился в моей полной осведомленности. Затем я осторожно попытался узнать, какая среда взрастила и воспитала такого отщепенца и предателя. Но мои попытки проникнуть в прошлое Саврасова успехом не увенчались. Прошлого он не касался и, как мне показалось, даже избегал тронуть его. То ли это была осторожность, то ли черта характера, я так и не определил. Зато о заводе Саврасов рассказал очень пространно; он действительно был хорошо информирован, и это делало его особенно опасным врагом. Тем скорее надо его обезвредить. Но от этого корня могли появиться и ростки… Я воспользовался рассказом Саврасова об уральских делах.
– Вы пробовали искать людей, которые могли бы пригодиться нам здесь?
Саврасов снисходительно посмотрел на меня.
– А как вы думаете? – сказал он.
– Я ничего не думаю, – в тон ему ответил я. – Я интересуюсь.
– Пробовал, дорогой, не раз… – Он налил в стакан вина, затем снял очки и стал протирать стекла носовым платком. – Пробовал, зондировал почву, обхаживал кого-то, но ни черта путного не получается. Что скрывать – патриотический подъем в народе огромный! Я никак не ожидал. Войска фюрера бьют их, блестяще прошли в глубь страны: Прибалтика, Молдавия, Белоруссия, Украина, Западные области! А все глупо уверены, что немцев побьют… Черт-те что! Какой-то фанатизм! Откуда только берутся силы, терпение, вера и упорство?! Признаюсь честно: позавидовать можно. Вы не подумайте, что я сочувствую. О нет! Я ненавижу их, ненавижу от всей души! Но поражаюсь. Ведь, кажется, всем ясно, что от таких ударов Советы не оправятся, а попробуйте с кем-нибудь поговорить на эту тему. Ого! Вас быстро сведут в милицию, а то и в другое место. При таком положении надо быть очень осторожным. Сто раз отмерь, а один – отрежь! Я уже ученый…
Почему он уже ученый, Саврасов не договорил.
– Ну что ж, – сказал я со вздохом, – поскольку передвинуть в Москву вас не удастся, дайте мне координаты этих ваших… Диспетчера и Прораба. Придется связаться с ними.
Он, не колеблясь, вырвал листок из записной книжки и написал адреса и фамилии, потом сообщил мне несложные пароли, которые я мысленно несколько раз повторил.
Мы расстались почти в полночь. Проводив гостя и выждав некоторое время, достаточное для того, чтобы убедиться, что Саврасов улегся отдыхать, я покинул свой номер. Мне надо было связаться с местными товарищами.
Дождь перестал, небо прояснилось, проглядывали звезды. Не высохшие еще асфальтовые мостовые при свете фонарей напоминали реки. Я радовался улучшению погоды, так как на другой день мне предстояло лететь.
Утром состоялся последний разговор с Саврасовым, хотя о том, что он последний, знал лишь я. Саврасов надеялся еще на встречу после обеда и рассчитывал получить обещанные деньги. Он, конечно, и не подозревал, что я поручил его «заботам» местных товарищей.
Задолго до обеда я был уже в воздухе.
