Текст книги "За денежкой"

Автор книги: Георгий Марчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Георгий Марчик
За денежкой

– Сшибем денежку, коллеги! – бодро сказал, потирая руки, в небольшом вестибюле местной затрапезной гостиницы поэт-сатирик Градов – 45-летний мужчина, среднего роста, плотный, круглолицый, с короткой стрижкой (а ля Керенский) рыжеватых волос и, что самое примечательное, внушительным носярой, носом-генералом, похожим на слегка укороченный хобот слона, у основания которого сидели маленькие голубовато-серые глазки.

Он угодливо улыбнулся поэту-сатирику Гусарову – больше похожему на разбойника, выскочившему на лесной дороге из засады – невысокому кудрявому брюнету крепышу с застывшей на квадратном лице кривоватой зловещей усмешкой и острым насмешливым взглядом карих глаз. В ответ он лишь презрительно пожал плечами. Гусаров был в их компании самый молодой – ему едва минуло сорок лет. Третьим был прозаик Шептуновский – пожилой, под шестьдесят, высокий, грузный, сутулый, с крупным лицом, похожим на какую-то не очень правильной формы грушу, с сероватого оттенка пористой кожей и серыми лохмами седеющих волос на голове. Он никак не прореагировал на слова сатирика. Он знал наперед, сколько получит каждый из них за недельный вояж в этот отдаленный степной район, куга они только что прибыли, проделав утомительный шестичасовой путь в тряском и пыльном автобусе.

Поэтов – лирика и сатирика поселили в одном номере, то есть, попросту говоря, в комнате безо всяких удобств – две кровати с сетками и шкаф с коричневыми полированными дверцами и деревянными крашеными полами. Прозаика поместили в отдельном маленьком номере, больше похожем на камеру одиночного заключения, где он сразу же измазал плащ о побелку. Через час предстояло выступление в районном Доме культуры – надо было успеть подкрепиться.

Прозаик направился к коллегам. Он без стука вошел в заполненную табачным дымом комнату. Оба поэта сидели за квадратным столом, и, казалось, мирно беседовали. Лирик Гусаров, не обращая внимания на вошедшего, негромко, но с пафосом продолжал, обращаясь к сатирику Градову.

– Ты, Сергей, настоящий моральный урод. Впрочем, не только моральный. Я бы, например, постыдился иметь такую рожу. Ну и образина. Смотреть противно. И у тебя еще хватает наглости бегать за бабами. Хотя чему удивляться? Они думают, что ты серьезный человек, поэт. Так ведь? Ты знакомишься, забиваешь ей баки, треплешься о высоких материях, читаешь стихи. То есть жульничаешь, выдаешь себя не за того, кто ты есть на самом деле. Она, конечно, верит. На что-то надеется. А тебе только этого и надо. Быстренько сходишься и живешь за ее счет, пока тебя не раскусит и не выгонит. Так ведь? Ну, чего молчишь?

– Да ну тебя, – как-то вяло отмахнулся потный, красный поэт-сатирик, поднимаясь на ноги. – Все это я уже слышал. Завидуешь, так прямо и скажи…

Выступали в огромном здании с колоннами, местами облупленными. В полупустом зале на скрипучих креслицах из пожелтевшей фанеры сидели местные жители, в основном пожилые женщины, пришедшие сюда исключительно потому, что больше идти было некуда и некоторое количество молодых людей, без стеснения грызущих семечки.

Писателей, расположившихся за длинным столом на сцене громко и явно преувеличивая их литературные заслуги, представила работница клуба. Это была рядовая, дежурная, ничем не примечательная встреча. Лирик рассказывал, в какихмуках рождаются стихи, затем с чувством прочитал несколько стихотворений. Прозаик Шептуновский выступил с набором невыдуманных историй, рассчитанных на то, чтобы как можно сильнее удивить слушателей.

Сельский инкассатор ехал на мотоцикле из поселка в райцентр. Увидел знакомого пастуха, пасущего стадо коров. Подъехал к нему. Тот пригласил его распить бутылку. Инкассатор поставил в сторонке мотоцикл, рядом бросил сумку с деньгами. Вокруг степь – никого. Расположились под деревом. Выпили, закусили, пришло время расстаться. Инкассатор поднял сумку и ахнул – пустая. Он схватил пастуха за грудки: «Где деньги?!» «Какие деньги?!» – отбивался пастух. Они чуть не подрались. Вдруг пастух хлопнул себя по лбу: «Постой-ка!» Вон та корова стояла рядом с твоим мотоциклом и что-то жевала. Она и съела твои деньги…" Пришлось вызвать ветеринара, составить акт. Корову прирезали. И что бы вы думали? Пастух оказался прав – ее желудок был набит денежными купюрами,

– Буквально на днях, – продолжал прозаик, – женщина-врач после дежурства направилась к остановке автобуса. На ней была французская дубленка и норковая шапка. У соседнего с поликлиникой дома стояла, прислонившись спиной к дереву, юная девушка с миловидным личиком. «Можно вас на минутку, обратилась она к женщине-врачу. – У меня поврежден позвоночник и расстегнулся корсет. Не могли бы вы мне помочь?» Ну как отказать в такой просьбе? Они зашли в ближайший подъезд. И там девушка наотмашь со страшной силой бьет женщину по лицу: «Быстро снимай дубленку, шапку, сапоги, кольца, серьги. Через десять минут выйдешь. И никому ни слова! Иначе поплатишься жизнью!» Женщина подчинилась. Стоит ни жива, ни мертва. На одном из верхних этажей стукнул и пришел в движение лифт. Внизу из кабины вышел прилично одетый мужчина. Приостановился рядом с женщиной, сочувственно спросил: «Вас кто-то обидел? Может быть нужна помощь?» Он был так вежлив, участлив – и она решилась: «Вот только что, сейчас…» И все рассказала. «Вы обещали молчать?» – спросил он. Она кивнула. «Вот видите, – укором сказал он. – Ведь она вас предупредила, а вы не сдержали слова. Сами во всем и виноваты». – И жестоко избил бедную женщину.

Слушатели с интересом внимали россказням прозаика.

Замыкал парад выступлений поэт – сатирик. Он хотел стать большим восклицательным знаком встречи. Чтобы быть ближе к сидящим в зале, он навесился над столом президиума и доверительно сообщил, что смешного в жизни гораздо больше, чем это кажется и что если кто-то не понимает шутки, надо смеяться до тех пор, пока не поймет ее. Один грамм смеха, далее заявил он, дороже тонны золота. «Меняю!» – выкрикнул молодой человек из зала. «Покажите мне этот свой грамм, – не растерялся сатирик, – и я дам вам тонну золота».

– Если человек не понимает юмора – он вообще ничего не понимает, – самоуверенно продолжал сатирик. – В древней Греции врачи приписывали неизлечимо больным хорошую порцию юмора, и они после этого либо выздоравливали, либо умирали со смехом на губах. Меня тут обозвали сатириком, а если так, то я обязан посмешить вас. Перефразируя знаменитого писателя Николая Васильевича Гоголя, спросим: «Ну кто из русских не любит ядреного народного анекдота?» Вижу, что в этом зале таких нет, а потому для затравки слушайте анекдот.

– Одна баба поставила в печку сушиться мужнины валенки и забыла о них. Валенки сгорели. Женщина расстроилась. Зашла соседка. «Ты чего?» «Да вот сожгла валенки, боюсь – муж вернется, прибьет». «А ты сделай так-то и так-то, – посоветовала соседка. – Тогда не прибьет…» Приходит муж. Хозяйка быстренько подоткнула подол и стала изо всех сил мыть пол, а сама и так и сяк вертит перед мужем задом. Он смотрел, смотрел, схватил ее в охапку и поволок на кровать. Она кричит: «Пусти, а то валенки в печке сгорят…» «Ну и хрен с ними, – отвечает муж, – пусть горят!»

После столь сомнительной затравки он прочитал несколько своих коротких стихотворений, многозначительно умолкая после каждого в ожидании аплодисментов. Прозаик Шептуновский, глядя на сатирика, с неудовольствием думал: «Господи, как все это постыдно. Так унижаться, выпрашивать аплодисменты, так заискивать перед этой тупой, случайной публикой. На кого же он сейчас похож? На скомороха? Нет… Весь он какой-то… ммм, не могу найти слова.. Жалкий? Нет… Подобострастный? Неуклюже-галантный? Угодливый… Пошлый?»

В заключение пришедший в раж, опьяненный успехом сатирик прочитал несколько затрепанных заметок из цикла «Нарочно не придумаешь».

Смех и хихиканье зала сатирик принимал за полное одобрение и свой личный успех. «Председателю колхоза от колхозника Иванова. Заявление. – Читал он. – Прошу выделить мне пять кубометров леса, так как я хочу пристроиться к тещиному заду…» – Ха-ха-ха! – ржали молодые слушатели. – Хороша теща!

"Молодая доярка сошла с трибуны и на нее тут же залез председатель колхоза… На трибуну, конечно, " – на всякий случай уточнил сатирик. – "Председателю завкома. Заявление! Прошу выделить мне путевку в санаторий, или на худой конец в дом отдыха. Резолюция: «С худым концом в доме отдыха делать нечего». "На колхозном собрании выступает зав. фермой: «Ложусь с доярками, встаю с доярками, а что мне за это платят?»

"Смейтесь на здоровье, – великодушно пожелал поэт-сатирик. – Не зря же наш мудрый классик заметил: «Смех – это человек, Скотина не смеется». А теперь мы готовы ответить на ваши вопросы, – объявил он. Все молчали. Никто не рвался задавать вопросы. "Кто же будет после таких скабрезностей задавать вопросы, " – с досадой думал Шептуновский. Но сатирик не мог угомониться.

– Есть вопросы? – настаивал он. – Что же вы, товарищи? Спрашивайте – ведь к вам писатели приехали…

Зал неловко молчал.

– Ну, кто смелый? – не унимался сатирик. – Гарантирую ответ на любой вопрос. – И он оглянулся за одобрением на товарищей. Те кивнули.

– Скажите, является ли остроумие признаком ума? – спросила, поднявшись с места, совестливая девчушка. «Если так настойчиво просит, значит им для чего-то надо, – решила она, – Может, без этого не заплатят».

– Является ли остроумие признаком ума? – переспросил сатирик. – Да, если нет других признаков.

Отдадим ему должное за находчивость. Публика осмелела.

– Как вы стали сатириком?

– Моя литературная мать – Тэффи, а мои литературные отцы – Чехов и Зощенко, – объяснил Градов.

У прозаика спросили, где он берет сюжеты для своих рассказов и фельетонов. У недовольного задержкой Шептуновского вмиг поднялось настроение.

– О, – прогудел он. – Сюжетами полна голова. Важен не столько сюжет, сколько тема. И даже не тема, а ее поворот. Лично мне грех жаловаться на недостаток сюжетов. Работа в газете давала их с избытком. Вы помните, наверное, мой нашумевший фельетон о бывшем первом лице области. У него ведь осталось немало влиятельных сторонников.

Прозаик, правда, из скромности умолчал о том, что вскоре осле публикации фельетона он случайно встретил на улице сверженного хозяина области, вежливо поклонился ему, а тот вместо ответа покачал головой и молвил с презрением: «Эх, вы, – писака!». Это, конечно, уязвило автора. Как же так, неужели тот не понимает, что он следовал своему долгу. А сколько раз, будучи у руля, он сам давал задание разделать под орех кого-то. Шептуновский не всегда понимал, чем это вызвано, но добросовестно выполнял просьбу начальства.

Конечно, сомнения возникали. Не без этого. Ну, например, когда его попросили состряпать фельетончик о той красотке-актрисе, что снялась в фильме «Карнавал». Ух, как он ее разнес! С вскипевшим враз сладострастием и ненавистью. Откуда что взялось. Бил по самому больному. Она, де, охотно позирует, дает интервью, выступает выпячивая грудку, и везде повторяет одно и тоже, как она снималась в главной роли в фильме «Карнавал»… Потому как больше ей сказать о своих заслугах нечего. Поговаривали, будто она отвергла притязания первого лица, то ли отказалась выполнить какую-то его пустяшную просьбу. Вот и поплатилась за строптивость. Не будь дурой.

А тот упрямый старый литератор, что был как бельмо на глазу у местных идеологов, дразнил их, как дразнят быка красной тряпкой, своим особым мнением. Этот дерзкий болван думал, что он недосягаем для критики, что у него нет уязвимых мест. Как же глубоко он заблуждался. Шептуновский изобразил его немощным импотентом, обманувшим надежды молодой женщины, на которой недавно женился, презренным скрягой, обнесшим дачу высоким голубым забором утыканным гвоздями, чтобы соседские мальчишки не сорвали ни яблока в его саду. Литератор, правда, потом суетился, что-то доказывал, но его никто не слушал. Инфаркт его, беднягу, успокоил. И поделом.

Любой неугодный властям, только свисни, мог подве

...

конец ознакомительного фрагмента