Текст книги "Ветер в Пустоте"
Автор книги: Георгий Лебедев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
Скафандр
Птичья кормушка за окном оживала вскоре после рассвета. Но если раньше хлопанье крыльев, чириканье и курлыканье Сережу раздражали, то теперь они служили ему природным будильником. Месяц назад, после таинственного сна, он начал по утрам бегать и медитировать. Несмотря на то, что для этого приходилось вставать минимум на час раньше, пробежка и медитация быстро стали важным и приятным утренним ритуалом, задавая настроение на весь последующий день. Так что в отпуск он пока не поехал.
Необычных снов больше не было. Первые дни он скучал по ним, медитировал перед тем как лечь, вспоминая необычные ощущения, переливающееся облако и широкое пространство, но все это не помогало – он просто засыпал вечером и просыпался утром. Спустя неделю он заметил, что волшебный сон стал отдаляться и блекнуть, так что очень скоро осталось лишь смутное воспоминание с несколькими яркими кадрами, неопределенные цветные образы да странное имя из 4 букв.
Сережа пожалел, что не записал сон сразу, и даже положил рядом с кроватью блокнот и ручку. Несмотря на то, что они пока не понадобились, а старый сон растаял, в ежедневные распорядки пришли вполне конкретные изменения, и они Сереже нравились.
Во-первых, появилась медитация, во-вторых, пробежка и, в-третьих, ушли пятничные барные посиделки. Все случилось очень естественно, без внутреннего сопротивления, напряжений, целей, срывов, и поиска какой-то особой мотивации. Как будто долго брал в кафе одно и то же блюдо, а потом начал заказывать другое. Одно разонравилось, а другое понравилось.
Такая легкость выглядела удивительно. Серёжа вспоминал, как несколько лет безуспешно пытался начать бегать на морально-волевом топливе, а сейчас это все случилось вообще без усилий.
Утренние часы обладали особым вкусом и силой, которых не было в другое время суток, пусть даже там были свои прелести. Сереже так нравилось поспевать к этой “утренней раздаче”, что он целенаправленно разгрузил вечера от дел и ложился не позже половины одиннадцатого – совершенно нереальный график по прошлым меркам.
Но главное изменение было даже не в распорядках. Сережа стал замечать, что его восприятие реальности несколько раз в день специфическим образом ненадолго меняется. Происходило это спонтанно и первый раз случилось наутро после таинственного сна. Он потянулся к кранам в ванной, и собственная рука вдруг увиделась ему как кран-манипулятор, которому он откуда-то подает команды. Это походило на детские игровые автоматы, где с помощью джойстика можно вытащить маленьким краном игрушку из ящика за стеклом.
Это также напомнило Сереже роботов из японских мультфильмов, в груди или голове которых была кабина оператора. Глядя на свою руку, он на мгновение явственно ощутил, будто находится в кабине своего тела как в таком роботе или умном скафандре.
На словах это звучало весьма странно и даже бредово, однако внутри переживалось очень приятно. Если обычно наблюдение сливалось с действиями, то сейчас между ними возникла дистанция, приносящая незнакомое прежде ощущение легкости.
При взгляде из этой “кабины” физические действия обретали новую глубину, и было интересно их рассматривать. Например, банальная ходьба оказалась сложным составным процессом постоянной потери равновесия и по сути падения вперед, при котором мышцы тела показывали чудеса слаженной работы.
Это “ощущение скафандра” было одной из причин, по которой Сережа так полюбил пробежки. Ему нравилось находиться в кабине и наблюдать, как “скафандр бежит”. Как рождается движение, выбирается усилие, оценивается расстояние до окружающих объектов, выбирается способ постановки стопы и т.д. В такие моменты Сережа ощущал себя не сколько Сережей, сколько кем-то, кто за ним наблюдает. Это было странно и приятно. Оказалось, что скафандр отлично справляется с бегом практически без участия Сережи, и пробежка в таком режиме дается значительно проще физически.
Кроме того, привычная болтовня в голове заметно притихала, и это имело настолько явный терапевтический эффект, что в некоторые дни Сережа делал пробежку еще и вечером. Бег стал для него продолжением медитации.
Если в самом начале ему показалось, что состояние наблюдателя ничего не меняло по существу, то вскоре стало ясно, что оно меняло очень многое. В сущности, оно меняло все, поскольку наблюдение распространялось не только на физические ощущения, но и на мысли. Действия раскладывались на составные части – цепочки мыслей, чувств и физических ощущений вспыхивали яркой анфиладой перед внутренним взором и растворялись. Будто на монтажной ленте видеоредактора увеличили масштаб какого-то фрагмента, так что стали видны кадры, из которых он состоит.
Даже с учетом того, что кадры были явно видны не все, само появление этих цепочек в поле зрения позволило обнаружить ряд невидимых прежде автоматических реакций, которые он про себя назвал “мусорными”. Различные машинальные движения, похрустывание суставами, привычные, но неудобные позы, некоторые гримасы, напускная бравада, словесные присказки, специфические интонации, шутки и многое многое другое.
Большинство таких автоматизмов имели схожие корни – они возникли когда-то давно в качестве подражания кому-то или как компенсация психологической неловкости, своего рода щит для прикрытия уязвимых мест.
Каждый раз, обнаруживая автоматическую цепочку, Сережа интуитивно старался рассмотреть ее корень. Было интересно увидеть, какую внутреннюю неловкость она прикрывает, или как он говорил “на чем она растет”. Часто оказывалось, что уязвимые прежде места заматерели и в защите больше не нуждаются. В таких случаях автоматическая цепочка схлопывалась и исчезала, как собранный фрагмент тетриса.
Если же сворачивания не происходило, то это обычно означало, что есть какие-то важные звенья, которые пока не видны.
Рассматривая траектории ума, он заметил, что мыслей вовсе не так много, как ему прежде казалось, просто они многократно повторяются и наслаиваются друг на друга, создавая суету. И еще он стал замечать, что его хандра, как и предупреждал Михаил, была сложным фоновым процессом. Причем она маскировалась и всячески защищала себя от рассмотрения. Например, в первые две недели, оказываясь ненадолго в рубке скафандра, Сережа даже не мог про нее вспомнить. Обязательно были какие-то сиюминутные события, которые привлекали его внимание и он начинал рассматривать их устройство. А когда вспоминал про хандру, то наблюдатель уже выключался.
Расследование его увлекало. Он чувствовал себя детективом, который хочет заглянуть в определенное окно дома напротив. В его распоряжении мощный объектив, закрытый крышкой, которая непредсказуемым образом ненадолго снимается несколько раз в день. И в этот момент ему нужно вспомнить, в какое именно окно смотреть.
В конце третьей недели это, наконец, удалось, и хотя хандра показалась в объективе всего на мгновение, этого оказалось достаточно, чтобы Сереже стало не по себе. Как и месяц назад в такси, он снова увидел, что заперт в тюрьме собственных установок и представлений.
“Стать успешным”, “сделать что-то великое”, “изменить мир”, “создать разницу”, – шипели эти установки, как рассерженные змеи в большой банке. И этой банкой был он сам.
Ему хотелось поделиться своими находками, но поговорить было не с кем – в команде Мандельвакса такими вопросами никто не интересовался, а из подходящих для такого разговора друзей был только Леха, который уже снова улетел, на этот раз куда-то в Гималаи.
В итоге Сережа решил поговорить с Костей. Они были знакомы больше 10 лет и не раз помогали друг другу в разных житейских вопросах. Пятилетняя разница в возрасте и двое детей делали его для Сережи кем-то вроде старшего брата. Сережа никогда не чувствовал с Костей душевной близости, но ни с кем другим из своего круга делать бизнес он бы не стал. Костя был если не идеальным, то близким к этому партнером. Позитивный, честный, надежный, с обезоруживающей простотой и прямолинейностью, позволяющими быстро подбирать ключ к таким клиентам, с которыми Сережа бы сам точно не справился. Первый крупный клиент Мандельвакса – небольшой крытый рынок на окраине города – появился благодаря Косте. Его школьный товарищ работал в администрации и помог, что называется, правильно зайти к тем, кто принимал решение.
Костя был примерно одного роста с Сережей, но крупнее и плотнее. В школе и институте он серьезно занимался борьбой. Возможно именно это придавало ему увесистую солидность, полезную на переговорах.
Небольшая проблема, однако, была в том, что Костя считал себя “склонным к полноте” и потому даже самые искренние комплименты про свою солидность считал скрытыми уколами и намеками. У него был абонемент в зал, куда он ходил заниматься с некоторой регулярностью, но, несмотря на нагрузки, форма его тела заметно не менялась. Костя походил на крепкий чемодан. Не раздутый, но плотно набитый.
Когда он приходил в костюме, а он почти всегда носил на работе костюмы, он напоминал Сереже депутата. Быть “депутатом” Косте нравилось, так что этот неформальный ник скоро прижился. Он жил в коттеджном поселке за городом и приезжал на темно-синем Туареге с большим походным багажником на крыше. Раз в несколько месяцев он на 3-4 дня выбирался на охоту или рыбалку.
“Расскажу сначала депутату, – думал Сережа. – Он крепко на ногах стоит, послушаю, чего скажет.” Сережа не торопил события и терпеливо ждал подходящего момента для разговора, но у мироздания оказался другой план.
Был теплый летний день, и они с Костей сидели на открытой веранде Кофемании через дорогу от офиса. За день до этого Костя ходил на внутренний семинар Вайме, посвященный личной эффективности, и сейчас оживленно пересказывал Сереже тезисы, жестикулировал и даже показывал на телефоне слайды.
– Прикинь, для нашего мозга неважно, какую задачу мы решаем – увлеченно говорил Костя, – выбираем утром рубашку в шкафу, пишем код или структурируем сделку на десять миллионов. И в том, и в другом случае кора мозга активируется примерно одинаково. Увеличивается интенсивность кровотока, нагружаются капилляры, затрачивается энергия. Поэтому какая идея просится?
– Какая? – спросил Сережа без особого энтузиазма. Тема была ему интересна, но чутье подсказывало, что разговор идет не туда.
– Ну понятно же, – удивленно посмотрел на него Костя, – перевести все рутинные вопросы вроде выбора футболки в автоматический режим, чтобы сохранить ценные ресурсы мозга для важных дел.
– Хм. Похоже у вас был семинар “Как стать роботом”, – мрачно сказал Сережа.
– Да ладно тебе. Мы и так все роботы, причем бестолковые, а семинар был про то, как стать классным роботом. Чего ты упираешься-то? Это ж вроде очевидно, нет?
– Не уверен, – Сережа немного замялся, но решил все-таки продолжить. – Я последний месяц занимаюсь обратным процессом – избавляюсь от автоматизмов, чтобы яснее видеть каждый момент и делать осознанный выбор. Я понимаю, что автоматизмы могут помогать, когда ты за рулем по телефону болтаешь или на доске по пухляку валишь, но я тут про другое.
Сережа чуть помолчал и продолжил:
– Вот, помню, в школе один козел был, мы с ним дрались постоянно. И была у него куртка кожаная. Так вот я, оказывается, до недавнего времени автоматически напрягался, встречая людей в кожаных куртках. И сам того не осознавал даже. Ты тут вообще?
Сережа пропустил момент, когда Костя нырнул в телефон, видимо, в поисках очередного слайда, и потому с опозданием понял, что говорил в пустоту. Вскоре Костя вынырнул.
– Прости, я отвлекся, – сказал он и снова уткнулся в телефон. – По-моему, с куртками – это вообще больше про психологию какую-то. А про автоматизмы – я правильно услышал, что ты убираешь их?
– Правильно.
– А зачем? Я же только что объяснял, что они помогают. Если я про каждое действие думать буду и заново решение принимать, что с моей эффективностью станет? Я же буду тормозить как интернет на даче, – Костя засмеялся и заторможенно поднес стакан с водой ко рту. – Я, наоборот хочу побольше полезных действий в автоматический режим перевести. В этом самый жир и есть. Что тут плохого?
Сережа задумался. Почему-то такой вопрос у него даже не возникал, и это было странно. Ему нравилось находить и схлопывать автоматические цепочки, это казалось важным.
– А что хорошего в том, чтобы выбирать футболку на автомате? Это как фильм “Клик” – там у чувака был пульт, чтобы перематывать все скучные моменты в жизни. Помнишь, чем закончилось?
Костя покачал головой, давая понять, что не помнит и совсем об этом не грустит.
– Тем, что лучше жить без такого пульта. Потому что если ты жизнь перематываешь, то ты ее и не живешь, тебя здесь в этот момент нет, понимаешь? А это как-то странно, мне кажется. Ты хочешь быть тут ?
– Тут или не тут? – Костя сделал драматическое лицо. – Серег, чего ты тут, – он выделил это слово, – философствуешь, усложняешь? Я тебе говорю про классическую многозадачность, ничего странного в ней, прозрачная логика, причем банальная. А про кино я даже комментировать не хочу, ты еще на мультфильм сошлись в качестве примера.
Костины аргументы вводили его в странный ступор. В нем была часть, которая с ними соглашалась, но была и другая, которая чувствовала за ними ловушку. Проблема была в том, что эта вторая часть не могла себя адекватно выразить, буксовала, и от этого возникало общее оцепенение.
– Костяныч, мы о разном, – Сережа решил сделать последний заход. – Я пока не знаю, как это объяснять правильно. Просто поверь – когда ты обнаруживаешь у себя автоматизмы, которые ты даже не осознаешь, у тебя не будет идеи, что это круто. Ты захочешь их убрать.
– Пример давай, – сказал Костя, намазывая еще горячий хлеб маслом.
Сережа понял, что рассказывать про шипящих змей в банке не стоит. Но совсем сворачивать разговор не хотелось. Нужен был какой-то реальный пример из его недавних находок.
– Ты трусы носишь? – спросил он.
– Чего? – Костя отложил хлеб и посмотрел на него.
– Трусы, спрашиваю, носишь?
– Ношу. А что?
– Каждый день носишь?
– Ну каждый, да. А ты чего – по праздникам только? Ты куда клонишь-то?
– Попробуй завтра их не надевать. Или прямо сейчас иди сними и остаток дня так походи.
Несколько мгновений Костя молча сверлил друга взглядом, пытаясь понять, серьезно тот говорит или шутит. Сережа его взгляд выдержал.
– Да нафига это надо, объясни толком?
– Ты попробуй, сам все поймешь, и потом посмеемся вместе.
– Да иди ты, – Костя скомкал салфетку и бросил ее в тарелку с остатками супа. Чувствовалось, что он разозлился. – Скажи мне лучше, когда вы доделаете интеграцию с новыми сканерами. Уже на две недели сроки поехали. В чем загвоздка – трусы мешают?
Разговор провалился, и Сережа пожалел, что нельзя откатить все назад, как выкаченную по ошибке в production проблемную версию сервиса. Он переживал, что Костя не понимает его, и злился на себя, что не может подобрать правильных слов.
Конечно, он знал, что они с Костей из разного теста, но прежде это им помогало. Сопоставляя свое видение по развитию бизнеса, они приходили к новому общему знаменателю, который помогал. А сейчас он впервые отчетливо почувствовал, как их разница может стать причиной больших перемен. Ему точно не хотелось ссориться с Костей, да и никаких рациональных причин для этого не было, но от Костиных слов и тона все внутри него вставало на дыбы, так что хотелось защищаться и нападать. Это было странно и неадекватно, раньше с ним такого не бывало.
Остаток обеда прошел в молчании. Костя сидел в телефоне, а Сережа разглядывал, как солнечный луч преломляется в бокале с минералкой. Он вспоминал, как в детстве, обижаясь на кого-то, говорил “я тобой не разговариваю”.
“На самом деле, – думал он, – в такие моменты с этим человеком продолжается очень активный диалог. Но только про себя”.
Он решил не затрагивать с Костей подобных тем, пока у него самого не возникнет больше ясности. И хотя уже вечером того же дня они нормально и даже весело обсуждали рабочие дела, неприятный осадок остался.
Чтобы “заесть” разговор, Сережа написал вечером Михаилу. С момента его отъезда в Австралию они иногда перекидывались короткими сообщениями – Сережа делился своими находками, а Михаил его подбадривал. Потом он написал, что уезжает на 10 дней в центр континента, где доступ в интернет будет редкий. Сережа надеялся, что это правда, а не завуалированный способ от него отвязаться, но все равно ждал ответа с некоторым волнением.
Михаил ответил через час и предложил созвониться на следующий день.
Там, где нас нет
Сережа вышел на утреннюю пробежку, когда до звонка с Михаилом оставалось меньше часа. Выходя из подъезда, он обратил внимание на свинцовую тучу, наплывающую с севера, но решил, что успеет. Такие же тучи ходили над центром весь день накануне, и ни одна из них не пролилась. Однако эта, как вскоре выяснилось, не шутила.
Пока Сережа бежал свой стандартный пятикилометровый “круг” по окрестным переулкам, туча, не теряя времени, расползлась по небу, отчего, казалось, наступили сумерки.
“Ничего, успею”, – подбадривал себя Сережа, прибавляя скорость и пряча телефон поглубже в карман. Но туча была быстрее. Когда до дома оставалось уже рукой подать, в небе несколько раз свернули длинные зигзаги, а затем громыхнуло так, что у нескольких стоящих машин сработали сигнализации. Какие-то невидимые глазу небесные трубы с оглушительном треском лопнули, и началась московская июньская гроза – резкая и беспощадная.
Можно было, конечно, спрятаться в арку или подъезд, такие грозы редко бывали долгими, но тогда возникал риск опоздать на звонок с Михаилом.
Примерно с минуту Сережа пытался бежать, прячась за ветви редких деревьев над тротуаром, но потом бросил это бесполезное занятие.
Вода лилась не струями, как в душе, а низвергалась бурным ливневым потоком, так что Сереже казалось, будто над ним висит опрокинутая бочка, причем она двигается с такой же скоростью, как и он.
Этот странный образ его так развеселил, что он сначала засмеялся, потом сбавил ход, а затем и вовсе перешел на шаг, чувствуя, как вода попадает в глаза, стекает по спине, заливается в трусы и хлюпает в кроссовках.
Такое прекращение сопротивления вдруг принесло с собой странную легкость и радость. Это было так приятно, что он сошел с тротуара и пошел прямо по центру проезжей части. В арках домов и под козырьками подъездов ему встречались люди, которые, глядя на него, начинали улыбаться, и он тоже улыбался им в ответ и махал рукой.
Уже подходя к дому, он заметил впереди соседа-художника. Тот стоял под зонтом около подъезда, смотрел на Сережу и тоже улыбался.
– Красиво идете, маэстро, – сказал художник. – Или стоит сказать “Сережа-сан”, – художник чуть поклонился.
– Доброе утро, – улыбнулся Сережа. – Почему сан? Я похож на японца?
– В Бусидо сказано: “Попав под дождь, ты можешь извлечь из этого полезный урок.” И ты его явно извлек.
Художник говорил вполне весело и дружелюбно, но Сережа не знал, что такое бусидо, и ему показалось, как будто его проверяют.
– Это что-то японское?
– Самурайский кодекс, – ответил художник, пропуская его в подъезд.
Сережа надеялся, что он расскажет дальше, но художник молчал, а спрашивать, подтверждая свое незнание, Сережа не хотел.
Узкая кабина лифта, установленная в дом значительно позже его изначальной постройки, спускалась медленно и шумно. Сережа слушал, как она грохочет, задевая какие-то стыки на этажах, и отмечал свою неловкость от того, что они с художником стоят и молчат. Он даже хотел пойти по лестнице, но подумал, что это будет странно. Внутри кабины ему настолько сильно захотелось нарушить тишину, что он как-то неопределенно цикнул и кивнул на свежий рекламный плакат на стене лифта. Там виднелось бирюзовое море, солнечный пляж, пальмы и небольшая яхта недалеко от берега. На переднем плане этого курортного клише большая черная обезьяна в шортах и солнечных очках сидела в шезлонге, держа в лапе коктейль с соломинкой. Сверху был лозунг: “Отдых, который вы заслужили”.
– Хорошо там, где нас нет, – сказал Сережа. Он предполагал, что они обменяются каким-то стандартными фразами и разойдутся, но его реплика неуклюже повисла в тишине. Сережа внутренне поморщился. “Зачем я эту ерунду ляпнул? – с досадой подумал он. – Ведь уже доехали почти”.
Художник внимательно посмотрел на него. Он носил круглые очки с дымчатым затемнением, так что его глаз Сережа не видел.
– “Нас нет”? – медленно переспросил Художник. – А ты знаешь, о чем это?
Двери открылись, и путь был свободен, но теперь от разговора было уже не отвертеться.
– А тут разве какой-то хитрый смысл есть? – спросил Сережа. – Где бы мы ни были, и как бы хорошо себя не ощущали, всегда есть места, куда нам хотелось бы попасть, потому что там лучше, чем там, где мы сейчас.
– С этим все ясно, – ответил художник. – Но почему так получается, и может ли быть иначе? Что такое “нас нет”? Вот что интересно. Доводилось ли тебе бывать там?
Вопрос показался Сереже какой-то казуистикой.
– Как мы можем быть там, где нас нет, если нас там нет? – спросил он с небольшим раздражением.
– Вот в этом и вопрос, – засмеялся художник и весело ему козырнул. – Будь здоров, сосед.
Зайдя домой, Сережа сразу прыгнул в горячий душ, где еще пару минут прокручивал в голове этот странный диалог, пытаясь понять, что художник имел в виду, а затем его мысли направились к предстоящему созвону.
