Текст книги "Время возмездия"

Автор книги: Георгий Свиридов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава десятая

1

Андрей Старков в новом «мерседесе» спешил в Антверпен. Нужно было срочно перебазировать радистку в Париж. Для безопасности ехал кружным путем, с заездом в Германию. За годы жизни на Западе и по опыту своей нелегкой работы он хорошо освоил старое золотое правило, проверенное многими разведчиками, которое гласило: прямой путь не всегда есть самый короткий и самый лучший. Это правило можно было бы пересказать и русской пословицей: береженого Бог бережет. Документы и французский паспорт у него были в полном порядке, а удостоверение немецкой контрразведки помогало ему беспрепятственно проходить любые проверки и вне очереди заправлять горючим машину.

Согласно документам Старков, вернее, инженер Андре Моруа, является представителем крупной французской машиностроительной фирмы, занимающейся поставками вооружения в германскую армию, и едет он в Германию и Бельгию с важным поручением. Впрочем, это так и было в действительности. Французские заводы выполняли срочные заказы немецкого министерства вооружения и главного командования сухопутных войск, изготавливали, например, и узлы для самолетов-снарядов, крылатых ракет, «оружия возмездия», получивших название ФАУ-1. На севере Франции с лета прошлого года начались и интенсивно ведутся грандиозные строительные работы. Днем и ночью десятки тысяч рабочих, военнопленные, мобилизованные местные жители рыли котлованы, сооружали подъездные пути, бетонные колпаки и бункеры. Строители полагали, что они возводят укрепления разрекламированного печатью «атлантического вала», или секретные подземные заводы. Но военные руководители и отдельные ведущие специалисты фирм знали, что здесь создаются стартовые позиции для ракетного оружия, серийное производство которого, несмотря на технические неполадки и недоработки проекта, уже началось. Грандиозные планы изготовления «оружия возмездия», а следовательно, и гигантские прибыли, привлекли внимание крупнейших монополий немецкого военно-промышленного комплекса и сотен различных фирм как внутри Германии, так и в союзных странах.

Гитлеровцы спешили. Сокрушительный разгром немецких войск под Курском и последующее мощное наступление русских ставили Германию перед пропастью катастрофы. Стратегическая инициатива была утеряна. Фашистский блок трещал по всем швам. Сателлиты Третьего рейха начали лихорадочно искать спасительные пути выхода из войны или хотя бы ослабления связей с Германией. Испанский диктатор Франко спешно отозвал с Восточного фронта остатки «голубой дивизии». Венгерское правительство, за спиной у немцев, усилило попытки завязать контакты с Англией и США. Правительство королевской Румынии, потеряв обширные области на востоке, подаренные Гитлером, опасалось за свою страну и открыто выражало недовольство своим германским союзником.

Победоносное наступление Советской Армии летом и осенью 1943 года произвело большое впечатление на нейтральные страны. Правящие круги Турции окончательно убедились, что не следует связывать свою судьбу с Германией. Шведское правительство, как бы опомнившись, с середины августа громко объявило о «прекращении перевозок немецких военных материалов через территорию своей страны». В порабощенной Европе ширилось и крепло движение Сопротивления. В самой Германии росло недовольство войной и фашизмом.

В этой обстановке было видно, как верхушка гитлеровской Германии во главе с фюрером цеплялась за новую стратегическую концепцию, которая сводилась в основном к следующему: всемерно сдерживать продвижение советских войск и в то же время сосредоточить достаточные силы на Западе для успешного разгрома крупного десанта союзников в Западной Европе, который гитлеровцы ожидали предположительно в середине сорок четвертого года.

Верховное командование вермахта считало, что разгром этого десанта союзников будет иметь тяжелые политические и военные последствия для англо-американского руководства и заставит США и Англию отказаться от планов открытия второго фронта в Западной Европе и создаст предпосылки к началу переговоров. Но, чтобы склонить Англию и США к переговорам при сложившемся после Курской битвы соотношении сил, надо было кроме дипломатических мер располагать какими-то средствами военного давления, которые могли бы произвести должное впечатление на лидеров западных держав. Такое средство фашистское руководство и видело в беспилотных самолетах-снарядах, в ракетах дальнего действия, особенно в баллистической ракете ФАУ-2.

Советской разведке стало известно, что германское командование готовится к массированным ракетным ударам по Англии, в первую очередь по Лондону, по его центру, по густо населенным районам. В дальнейшем планировалось обстреливать ракетами Москву, Ленинград и крупнейшие промышленные города Советской России вплоть до Урала. Фашисты рассчитывали на внезапность. По благодарности, полученной из Центра, Старкову было видно, что переданные ценные сведения подтвердили важную информацию, полученную из других источников, и Ставка Верховного Главнокомандования принимает необходимые меры по защите промышленных городов страны от возможных ударов беспилотных средств воздушного нападения противника.

Шла война явная и тайная. О второй, тайной, не писали в газетах. Это был фронт без линии фронта. Но и здесь были свои победы и поражения. Бои были напряженными, хотя на этом фронте не гремели залпы артиллерии и не слышались пулеметные очереди. Сражения шли в едва уловимом треске и шорохе ночного эфира. Не воздушные армады, а одинокие самолеты с приглушенными моторами двигались в ночном небе на большой высоте и обходили стороной военные объекты и города, сбрасывая не бомбовый груз, а одиночных парашютистов или небольшие группы людей. Правда, выстрелы и взрывы иногда звучали и на тайном фронте, но не они были решающими. Очень часто небольшой клочок бумаги со столбиком цифр оказывался сильнее атаки танковой дивизии, и два слова, брошенные вполголоса, решали судьбы многотысячных армий.

2

День выдался не по-зимнему солнечный и ясный. По синему небу медленно двигались редкие бело-пеиные облака, чем-то похожие на взбитые сливки.

Ровное широкое шоссе, казалось, само стелилось под колеса машины. По обеим сторонам бежали ряды деревьев, посаженных по линейке. До Берлина оставалась сотня километров, и Старков стремился быстрее преодолеть их, чтобы успеть за сегодняшний день не только устроиться в столице, что не так просто сейчас, когда почти ежедневно Берлин подвергался массированным налетам авиации и многие кварталы превратились в руины, но и нанести несколько официальных и неофициальных визитов. Асфальтовая лента шоссе бежала через поселки, мимо чистеньких аккуратных домиков под крутыми черепичными крышами. Размышляя о своем, Старков чуть было не налетел на полосатый шлагбаум с короткой надписью: «Ремонт. Объезд три километра». Дорога впереди и поселок основательно разбиты, видны следы недавней бомбежки. Время приближалось к полудню. Старков свернул и, следуя стрелкам указателей, объехал разбомбленный поселок. Выбравшись на шоссе, дал полный газ. Но не успел отмахать несколько десятков километров, как перед мостом через канал снова остановка. Заградительный отряд.

– На ту сторону проезд закрыт! – к машине уверенно подошел долговязый молодой ефрейтор из отряда фольксштурма.

Новая армейская форма на нем сидела мешковато, из широкого воротничка торчала тощая мальчишеская шея. На вид ему было не больше шестнадцати-семнадцати лет. Но держался он не по возрасту уверенно, гордый своим назначением и службой.

– Сворачивайте в тень, не демаскируйте военный объект!

«Военный объект» – это мост. Слева и справа, по обе стороны шоссе, под деревьями стояло с десяток автомашин. Вдали, за каналом, над железнодорожной станцией, стелился дым, в небе мелькали крошечные самолеты, гулко доносились взрывы бомб и торопливый грохот зенитных орудий. «Задержка может быть долгой», – подумал Старков и вслух резко произнес, обращаясь к безусому ефрейтору:

– Кто здесь старший? Позовите сюда!

Парень, лихо козырнув, побежал к дому на противоположной стороне. Вскоре он вернулся с кряжистым, неторопливым стариком в форме фельдфебеля. Старков воочию мог убедиться, что созданные и широко распропагандированные Геббельсом отряды фольксштурма состояли в основном из призывников семнадцати и шестнадцати лет и людей пожилого возраста.

Увидев за рулем штатского, фельдфебель нахмурился:

– Приказ для всех одинаковый!

Старков молча стянул с рук узкие замшевые перчатки и, вынув из кармана удостоверение контрразведки, протянул фельдфебелю. Тот, подслеповато щурясь, уставился на документ. Потом не спеша достал и водрузил себе на нос очки в жестяной оправе.

– О! Контрразведка… Он из контрразведки! – восхищенно зашептали мальчишки в солдатской форме.

Фельдфебель наконец разобрался, в чем дело. Вытянулся.

– Только там, – он махнул на ту сторону канала, – должен доложить вам, сейчас очень опасно… Вы сами видите, налет вражеской авиации…

– А на передовой, думаете, не опасно? – спросил, улыбаясь, Старков, поворачивая ключ зажигания.

Шлагбаум медленно поднялся, открывая проезд на мост. Старков, не оглядываясь, на полном ходу повел машину на ту сторону канала. С высокой насыпи он увидел, как пламя охватило здание станции, как горели вагоны. Сбавляя скорость, к пригородной станции приближался пассажирский экспресс. Разбомбив эшелоны, американские бомбардировщики – Старков по внешнему виду определил союзников – пошли на Берлин. Осталось лишь два самолета, и они, сделав разворот, атаковали приближающийся пассажирский поезд. Крупнокалиберные пули дырявили крыши вагонов, прошивая их насквозь. Над двумя вагонами вспыхнуло пламя…

Старков, свернув с шоссе, спешил миновать опасное место. Берлин был почти рядом. Над городом густой пеленой висела серая мгла, закрывая солнце. Замелькали светофоры. Увеличился поток машин. То там, то здесь виднелись следы бомбежек. У перекрестка вынужденная остановка: дорогу преградил опрокинувшийся трамвай. Два тяжелых грузовика и трактор, подцепив трамвай тросами, стягивали его с проезжей части. Находясь в Париже, Старков даже и не представлял, что жизнь в столице Третьего рейха все больше становилась похожей на кошмарный сон. Огромный город чуть ли не каждую ночь вздрагивал от ударов авиации Советской Армии и союзников. Разбитые витрины и окна темными провалами пустых глазниц уныло смотрели на улицы, еще совсем недавно щеголявшие знаменитой немецкой чистотой. Команды истощенных военнопленных и угнанных на работу мирных людей, с нашивками «Ост» на груди, лениво разбирали завалы, очищали проходы. И все же разрушений было не так много, как хотелось бы. Город, как старая кокотка, старался скрыть свои изъяны. Ближе к центру разбитые дома прикрывались фанерными щитами с изречениями Гитлера, призывавшими бороться до полной победы. Когда Старков поворачивал к набережной, ему бросился в глаза старый плакат, прикрепленный к фасаду разрушенного дома: «Мы приветствуем первого строителя Германии – Адольфа Гитлера». Это в свое время потрудились сотрудники ведомства пропаганды. Старков невольно улыбнулся. Еще год-полтора такой «деятельности», и этот «строитель» превратит Берлин в груду развалин…

Около моста у станции метро Старков притормозил машину. Неподалеку от входа в метро стоял старый газетный киоск. Выйдя из машины, к нему и направился Старков. На стенках киоска висели различные рекламы и объявления, обложки журналов с полуобнаженными девицами и солдатами, большой плакат, на котором изображен человек в темных очках и шляпе, с поднятым воротником пальто, поднесший палец ко рту. «Тс-с! – предупреждала надпись. – Молчи! Тебя может подслушать вражеский шпион!» Внешне киоск не изменился, ничего подозрительного. Но, присмотревшись, Старков сразу же обратил внимание на одну деталь и замедлил шаги: обложки журналов, рекламы и объявления, разноформатные сами по себе, не составляли единую условную прямую линию. Нарушена была и композиция расположения материалов. Сразу два предупредительных условных знака. Они еще издали как бы кричали: не подходи, опасность!

И в киоске не было ни знакомой фигуры тощего и добродушного Ганса, с черной повязкой на глазу, ни его жены Эрики, женщины грузной, приветливой, которая иногда подменяла мужа. Они появились в Берлине задолго до начала войны. Старков не знал их настоящих имен, знал только, что они люто ненавидят фашизм и что у них есть единственный сын, который находится в концлагере… Два года назад Старков часто бывал в Берлине, приходил сюда и, покупая газеты, передавал бумажную марку, сложенную вчетверо. Ганс приветливо кивал головой, брал марку. В деньги Старков заранее заворачивал коротенькую папиросную бумажку со столбцами цифр. У Ганса имелась связь с радистом. А может быть, на ключе работал кто-то из них, Ганс или его Эрика. Такими деталями Андрей не интересовался. Это не его дело. Здесь чем меньше знаешь, тем лучше. Главное, что радиосвязь была надежной и четкой. Они были прикомандированы к берлинской группе. И теперь их нет. В киоске сидит подсадная утка – молоденькая смазливая немка, которая по годам могла бы сойти и за дочку Ганса и Эрики. Мимо киоска снуют люди, редкие прохожие останавливаются, чтобы купить газету или журнал. Подсадная утка томится от безделья, незаметно зевает, нехотя прикрывая рот рукой. Она старается добросовестно выполнить поручение своих хозяев, играть роль киоскерши…

Старков, не останавливаясь, прошел мимо киоска.

3

В бывшем немецком блиндаже стояла духота. Юстас, присев на корточки, щедро подкладывал дрова, и чугунная печка дышала жаром. В ведерной немецкой алюминиевой кастрюле, распространяя приятный духовитый мясной аромат, булькало варево. Галия готовила из доброго куска конины какое-то замысловатое башкирское блюдо, название которого Юстас никак не мог запомнить. Положив в огонь смолистые полешки, он виновато посмотрел на Мингашеву:

– Опять забыл…

– Кабырга… – повторила Галия, продолжая ловко чистить картошку острой финкой. – Кабырга называется. Совсем не трудно запомнить.

– Кабырга, кабырга, – Юстас привстал, вытянув шею.

– Если бы муки достать и хоть пару яичек, я бы настоящий бешбармак сготовила, – задумчиво произнесла Галия, опуская в ведро с водой очищенную картофелину. – Ты ел когда-нибудь бешбармак?

– А что это такое? – в свою очередь поинтересовался Юстас.

– Очень вкусное, скажу тебе, такое блюдо. Наше национальное, башкирское. Ну как тебе объяснить? Немного похоже на русскую лапшу, только совсем по-другому. Бульон подают в чашках отдельно, а вареное тесто и мясо, посыпанное луком, перцем, приправами, – на большом подносе.

В блиндаж, пахнув облаком холода, вошел Кульга. Стянул с головы меховой шлем, потянул носом.

– Вкусненько!

– Скоро будет готово, Гриша, – сказала Мингашева, моя в ведре очищенную картошку. – Только красного перцу нету и сметаны…

– Ну, ты хочешь, как в ресторане… Сойдет и так! – Кульга скинул замасленный полушубок, расстегнул ворот гимнастерки. – Жарко натопили, хоть баню устраивай, – и перешел на деловой тон: – Горючим заправились, полные баки под завязку. И боекомплекты уложили. А где Илюха?

– Так он вместе с тобой ушел, – ответила Галия, пробуя ложкой варево. – Юра, подай банку с солью.

– Шляется черт знает где и без разрешения, всыплю я ему, – беззлобно произнес Григорий и добавил: – К обеду гость придет. Земляк мой, как после боя выяснилось…

– Этот отчаянный лейтенант из пехоты? – уточнила Мингашева.

– Он самый. Костя Рокотов. Поговорить надо. Он, оказывается, из госпиталя домой, в Донбасс, наведывался.

– А ты его вчера отругал, – прыснула Мингашева. – Ласково приветствовал, одним словом, земляка своего.

– Так то же в бою!.. Он же на рожон лез, прямо куда не надо и без оглядки, – сказал Кульга. – Злости у него много накопилось, когда дома побывал да увидал, что осталось… Вот и безрассудничает отчаянно.

Пехотинцы Рокотова с позавчерашнего дня воюют вместе с танкистами. А с десантом на броне действовать легче и увереннее. Сделав стремительный бросок в тыл врага, танкисты с десантниками вчера на рассвете ворвались в это небольшое село и с ходу выбили гитлеровцев, которые не ожидали удара с тыла. А потом, через пару часов, фашисты пять раз атаковали, лезли напролом, пытаясь вернуть утерянные хорошо укрепленные позиции. Бой шел весь день с переменным успехом, лишь к ночи, когда подошла подмога, гитлеровцев отбросили окончательно. Поле перед деревушкой усеяли десятки трупов, чадили в небо два транспортера, и грудой металлолома застыли три подбитых танка…

В блиндаж, пахнув холодом, шумно спустился Илья Щетилин, неся в охапке небольшой немецкий брезентовый мешок:

– Принимай, братцы, трофеи к нашему котлу!

– А ну-ка объясни сначала, где был? – нахмурился Кульга.

– Так я у друзей-десантников. Царица полей, пехота наша, разнюхала в штабном блиндаже склад какой-то небольшой. Поделились по-братски, – Илья, чумазый, перепачканный пороховой копотью и сажей, озорно блестел белками глаз и крепкими зубами, выкладывал на стол колбасу, куски сала, немецкие консервы, галеты в пачках, две бутылки шнапса.

– Ты бы хоть вывеску свою снегом обтер, а то в темноте за черта принять можно, – сказала Галия.

– Это мы мигом, счас сделаем, – сержант улыбнулся и, засунув руку за пазуху, вынул два небольших краснобоких яблока. – А это персонально для вас!

Галия всплеснула руками, глаза ее радостно заблестели:

– Ой какие!

– Персонально для вас, самой смелой и самой красивой боевой подруги советских танковых войск! Немцы вывезли яблочки из какого-то райского сада, доставили самолетом, а мы, мягко говоря, побили их, выполнили свою высокую миссию, а райские яблоки доставили по адресу.

Мингашева с благодарностью посмотрела на Илью. Тот смутился и опустил глаза. Кульга нахмурился. «Ну, ухажер самозваный, погоди, я тебя взгрею так, что забудешь маму родную», – подумал Григорий и вслух громко произнес:

– Принес и хорошо! Хватит дурачиться.

– Такие яблоки у нас в Каунасе растут, – вставил слово Юстас. – Они могут до весны свежими лежать.

– Где тут мой земляк живет? – в блиндаж с облаком пара ввалился крупный, под стать Кульге, пехотный лейтенант. – Тот самый, который матюкается красиво.

– Заходи, заходи, – Кульга встал навстречу.

– Ого! А у вас и красавица черноглазая! – Рокотов стрельнул острым взглядом на Галию, щелкнул каблуками, представился: – Лейтенант Константин Рокотов! Почти тот самый, о котором в кино «Два бойца» песню поют, помните? Только петь надо «обожают Костю-шахтера», хотя это немножечко не в лад.

– Знакомься, Константин, наша боевая подруга, механик-водитель, невеста моя Галя, – Кульга сразу предупреждал, чтоб в дальнейшем не было пустого ухаживания. – А танк у нас, скажу тебе, подарочный, сделан на заводе ее друзьями-комсомольцами.

– Богато живешь, земляк! – Рокотов снял шинель. – Тепло у вас, как в Ялте.

– Садись к столу.

Галия быстро ставила тарелки с едой. Юстас помогал ей, нарезая кусками колбасу, сало, хлеб. Илья тесаком вскрывал консервы. Отдельно в железной миске Галия выложила варенное крупными кусками мясо. Бульон разлила по кружкам, консервным банкам.

– Что ж ты наделала? – рассерчал Кульга. – Посудины заняла своей юшкой, а горючее из чего пить будем, а?

– На голодный живот пить нельзя, – отрезала Мингашева. – Скушайте сначала чего-нибудь.

– Сразу видно, что есть в доме хозяйка! – весело произнес Рокотов, доставая объемистую флягу и отвинчивая пробку. – Сделаем из горлышка по глотку перед закусом, а там само пойдет! – Протянул Кульге флягу: – На, земляк, начинай!

Выпили, закусили. Хвалили наваристый бульон, башкирское блюдо, ели горячее мясо, удивляясь, как из конины можно приготовить «такую вкуснятину». Выпили за скорую победу, за полный разгром немцев, за родной Донбасс.

– А в Донецке ни одной целой шахты, ни одного завода, сплошные развалины, – Рокотов вздохнул, положил на стол свои крепкие кулаки. – Смотреть больно! Понимаешь, Гриша, сердце кровью обливается. А сколько людей наших перебили, погубили… Мирных, понимаешь? Не брал бы я их в плен, зверюг, ни в коем случае!..

Рокотов рассказал Кульге и о его родном Мариуполе. Косте не удалось там побывать, но слышал от очевидцев. Порт разрушен, завод разбит, красавец «Азовсталь» в руинах.

Григорий мысленно был в родном Мариуполе. Много он видел разрушений и смертей, но почему-то не хотелось верить, что его милый город у ласкового моря разбит и разрушен, в развалинах. Он шумно вздохнул, стукнул кулаком по столу, звякнули тарелки, закачалась посуда со шнапсом.

– Ну-у, гады!.. Ну-у, га-ады!..

– Выпьем, Гриша!

– Нет, Костя, не хочу… Душа стонет… А когда там, внутри, у сердца, открывается рана, ее водкой не зальешь и не вылечишь. Нет!.. Тут другое средство нужно, – Кульга повернулся и положил свою руку на плечо лейтенанту, посмотрел в глаза. – Но их времечко кончилось, и навсегда! Ты прав, Костя, давить их надо… Пощады от нас не будет!..

– И не было, – вставила Галия. – Как в песне: били, бьем и будем бить! – и перевела разговор на другую тему: – Чай закипел. Шнапс убирать?

– Убирай, – согласился Григорий.

– У меня от всей родни всего несколько человек в живых. И жена целая и невредимая, с годовалым пацаном… Валеркой звать, – Рокотов достал из нагрудного кармана фотографию. – Вот бутуз мой, Валерка, посмотри.

– Так с этого и начинать надо бы, – Кульга взял фотографию.

– Счастьем не хвалятся… Время такое, кругом, сам видишь…

– А пацан ничего! – оценил Кульга. – Геройский хлопец!

Фотокарточка пошла по рукам. Галия долго и с нежностью смотрела на ребенка, с завистью посмотрела на Рокотова. «У них есть свой Валерка, – подумала она. – А у нас когда будет? Скорей бы проклятая война кончилась, скорей бы…»

Кульга достал свои фотографии, как он называл, «фотки». Среди них была и та, где он снят с Миклашевским. Рокотов долго ее рассматривал, потом спросил:

– А это кто?

– Игорь Миклашевский, мой закадычный дружок, чемпион Ленинграда и округа. Сильный боксер!

– Я видел его, если не ошибся.

Кульга насторожился. Впервые за всю войну он встречает человека, который видел Игоря. У Григория из головы не выходили слова его жены, Лизаветы, ее слезы, строчки письма, где соседка сообщала подробности, как боксера забирал патруль…

– Когда ты с ним виделся?

– Весной сорок второго, еще до первого ранения. Переходил линию фронта на моем участке, – сказал Рокотов и осекся, мысленно ругнув себя за болтливость, вспомнив строгое наставление чекистов.

– Выходит, Игорь живой! – обрадовался Кульга.

– Сейчас не знаю, а тогда был живым, – сказал Рокотов, потом добавил, не раскрывая деталей, придумывая на ходу: – К партизанам ушел дружок твой… С группой ушел. У меня в блиндаже до ночи отсиживались. Вот я и запомнил его, сам не знаю почему.

– Я сейчас же Лизавете напишу, что вы видели ее Игоря, – живо произнесла Галия. – Обрадовать надо ее, а то она совсем извелась. Понимаете, Константин, ни одного письма, как это случилось…

Она умолкла, видя, как Григорий показал ей кулак.

– А что с ним случилось? – в свою очередь заинтересовался Рокотов.

– Ну это… на фронт послали, – нашлась Мингашева, чувствуя, как жаром полыхнули щеки.

– Так он же в тыл, к партизанам ушел. Со спецгруппой! А оттуда какие письма? – Рокотов развел руками. – Жив будет, сам явится. Это точно!