Текст книги "Дерзкий рейд"

Автор книги: Георгий Свиридов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

5

Это было еще до мировой войны. В одном из портовых кабачков Марселя Алимбей случайно услышал разговор двух русских эмигрантов. Они говорили о Ленине, говорили по-русски о том, что сейчас происходит в России. Выше его нет никого в партии. Джангильдинов обрадовался. Имя Ленин ему было знакомо. Это был автор запрещенной брошюры, которую он тайно читал и которая зажгла его, заставив по-настоящему задуматься о жизни. Джангильдинов сразу вступил в разговор, но эмигранты тут же ушли, приняв его за тайного царского агента.

Джангильдинов пять дней ходил в кафе. У него была одна-единственная цель – разыскать и встретиться с людьми, знающими человека, имя которого часто произносили с восторгом на тайных сходках. Лишь на шестой день он встретил случайно на улице одного из эмигрантов.

Алимбей догнал его:

– Пожалуйста, остановитесь на минутку. Извините меня, я хочу вас спросить…

Эмигрант остановился. Русская речь незнакомца, чистая русская речь человека с характерными восточными чертами лица, невольно его насторожила. Он сначала оглянулся, потом коротко бросил:

– Идите за мной!

Они быстро свернули за угол. Зашли в ближайшую харчевню. Эмигрант проследил, нет ли за ними «хвоста», слежки. Потом, усадив Джангильдинова за столик в глубине зала, долго и нудно расспрашивал: кто он, откуда, как появился в этих местах… Но когда Алимбей рассказал о себе, назвал имена руководителей московских марксистских кружков, эмигрант ему поверил. А через день товарищ Валентин (так он назвал себя) познакомил Джангильдинова со своими соотечественниками. Те в свою очередь тоже дотошно выспрашивали Алимбея, удивляясь превратностям его судьбы. Они и помогли неделю спустя отправиться Джангильдинову в Швейцарию, дали адреса своих друзей:

– Товарищи помогут вам встретиться с Лениным.

Так Джангильдинов оказался в Швейцарии.

И вот они сидят в небольшом кафе. Обычный мраморный круглый столик, легкая еда, в чашечках стынет черный кофе. А напротив Джангильдинова сидит и ласково смотрит, улыбается обыкновенный русский человек, но в нем Алимбею угадывается что-то родное, восточное. То ли в прищуре острых глаз, то ли в скуластом лице и бородке. Доверительная атмосфера установилась сразу, с первых минут. Алимбей почувствовал себя свободно, раскованно. Имя Ленин много говорило ему, выходцу из казахских степей, недавнему участнику московских марксистских кружков, бывшему студенту духовной академии, исключенному за революционную деятельность.

Алимбей поведал о своих духовных поисках.

– А дальше что? Отправился ногами мерить землю. Посмотреть на мир…

Владимира Ильича интересовало буквально все. Он жадно расспрашивал его о том, как живут скотоводы-кочевники в Тургайской степи, и о голодающих индусах, о паломниках в Мекке и китайских рикшах, о настроениях студентов Московской духовной академии и трудолюбивых феллахах долины Нила, о японских рыбаках и грузчиках Александрийского порта. Своими наводящими вопросами и искренней заинтересованностью помогал высказаться. Молодой Джангильдинов, за плечами которого были тысячи километров пройденных дорог, тысячи встреч с совершенно разными людьми, вдруг почувствовал себя в плену душевного обаяния этого внимательного человека.

Потом Алимбей не раз силился вспомнить до мельчайших подробностей тот первый разговор с ним за мраморным столиком в скромном кафе, однако восстановить в памяти многие детали было невозможно, ибо долго они вели беседу и затрагивали слишком обширный круг тем, но главное, пришел Алимбей на встречу взволнованным и доверительно тревожным, а ушел приподнятым и увлеченным.

Крепко запомнились напутственные слова Владимира Ильича.

– Вам надо вернуться, обязательно вернуться в родные степи, – сказал тогда на прощание ему революционер, – к своим соотечественникам. Рассказать о том, что видели, разоблачать несправедливость и произвол, царящие в мире. Именно там вы принесете больше всего пользы нашему революционному делу.

Джангильдинов впервые посмотрел по-иному на свое хождение по странам и землям. Оно вдруг приобрело новый смысл.

Владимир Ильич выразил вслух то, о чем часто задумывался Алимбей, но не решался окончательно принять решение. Домой тянуло. Бродяжничество надоело. Хотелось быть полезным, нужным.

Джангильдинов хорошо знал своих соотечественников, степенных и трудолюбивых, замкнутых в кругу повседневных однообразных забот, и представлял себе, как они воспримут его рассказы о чужих землях, о других странах. Найдутся и такие, которые будут с ухмылкой недоверия слушать правдивое повествование, многозначительно покачивать головой, щурить глаза, как бы говоря: «Чего-чего, а плести небылицы научился на чужбине. Складно и ловко языком крутишь!»

Но как их заставить поверить, чем убедить?

Показать обыкновенную карту и на ней вычертить маршрут, пройденный за эти годы? Но многие степняки никогда не видели обыкновенной географической карты и будут пялить на нее глаза да удивленно пожимать плечами.

Привезти книги? Читать некому, грамотных раз-два и обчелся, и те умеют в основном разобраться лишь в арабской вязи.

Набрать открыток и фотографий? Конечно, это вроде подходит. Каждый увидит сам. И Алимбей тут же представил, как по кругу, по рукам пойдут открытки и фотографии, как их будут потирать пальцами, пробовать на зуб, потом не отдавать и выпрашивать или просто брать, повторяя: «Такую чепуху не подаришь родственнику?»

И в минуту раздумья, совершенно неожиданно Джангильдинов вспомнил о чуде нового века, о кинематографе. Купить киноаппарат, самый дешевый, самый маленький. Соорудить из белой материи экран. Это тебе не открытка с ладонь, а сразу большой квадрат, на который можно смотреть сразу всем аулом.

Идея Джангильдинова была поддержана Владимиром Ильичей. Большевики помогли Алимбею приобрести подержанный переносный киноаппарат, который приводился в движение от ручного динамо. Снабдили кинопленками с видовыми фильмами и необходимыми документами.

И Джангильдинов заспешил на родину.

Обратный путь всегда длиннее. Воображение быстро уносило его вперед, в родные края. И он уже был мысленно в Тургайской степи, а поезд едва только подвозил к границе России.

В один из летних дней 1914 года Алимбей прибыл в Тургайские степи и на попутной подводе добрался до родного Кайда-аула. А уже оттуда аульчане помогли проехать на джайляу, довезли и поклажу.

Алимбей жадно смотрел на выгоревшие под солнцем и до боли знакомые степные просторы, узнавал холмы и лощины, по которым мальчишкой бродил с отарой овец. Ничего не изменилось за эти годы.

Все так же, раскинувшись крыльями ласточки, стояли юрты на берегу озера. Юрт стало немного больше, только не светлых, а темных, бедняцких. Правда, на отдельных прокопченных серых шатрах у входа был прикреплен кусок светлой, с узором кошмы. Алимбей невольно с грустью улыбнулся такому внешнему признаку достатка, желанию земляков казаться побогаче, выбиться в первый ряд; сейчас пока дверь белая, а скоро, возможно, и вся юрта белой станет…

Так же прозрачна чистая вода в озере, так же монотонно журчит речка, вытекающая из него, и те же отвесные высокие берега. Алимбей невольно вспомнил гибель верблюдицы Каракузы, вспомнил так явственно, словно это произошло не много лет назад, а лишь вчера…

Алимбей присел на камень и, как в детстве, опустил ладони в холодные звенящие струйки воды. Почему-то пришли в голову строчки стихотворения:

 
Дни катятся, как вода в реке.
Не упусти судьбу, она в твоей руке…
 

Тесная, прокопченная юрта пастуха Токжана никогда не знавала столько гостей. Сошлись аксакалы всего аула и отцы семейств. Вокруг юрты толпились парни, девушки, многие из которых и вовсе не знали Алимбея, а босоногая мелюзга, любопытно таращащая глазенки, просто смотрела на приезжего странного незнакомца, как на человека из легенды, о котором иногда говорили взрослые.

Старый пастух Токжан на радостях заколол барана. Растроганный отец и взволнованный дядя не знали куда посадить Алимбея, чем угостить. Они, честно говоря, уже и ждать-то его перестали, думали, что сгинул где-нибудь на дороге в далекой стране…

– Слава аллаху, и в нашу юрту пришла радость.

Алимбей охотно рассказывал о своих странствиях. Аксакалы почтительно слушали, молча поглаживая белые бороды, но соглашались с трудом. Слишком уж странные вещи говорил этот сын пастуха. Кто-то прозрачно намекнул, что, мол, и в соседнем ауле появился такой речистый говорун, плетет байки-небылицы о своих похождениях, а сам нигде и не был, сидел все годы в Омской тюрьме за конокрадство…

Старый Токжан невольно сжал свои костистые кулаки, готовый ринуться на обидчиков, дядя тоже грозно засверкал глазами. Только оставался невозмутимым сам Алимбей. Он чему-то улыбался, не обращая внимания на злые слова, словно и не о нем речь вели. Потом, когда наступил вечер и было выпито много кумыса и опустели подносы с мясом, вдруг сказал:

– Целый день я вам рассказывал о своих странствиях. А сейчас покажу.

Смотреть «чудо» сбежались все жители аула, даже замужние женщины и старухи. Алимбей прикрепил к стене юрты кусок белого полотна, вынул из своего деревянного сундучка диковинный аппарат, установил на сундучке, прикрепил к нему два железных круга, вставил какую-то тонкую ленту. Потом вынес из юрты еще один аппарат и соединил с первым железными веревками, обмотанными тряпками, приладил колесико с ручкой. Вокруг толпились любопытные. Джангильдинов всем предложил сесть на траву и смотреть на белую материю.

– Сейчас начну показывать.

Аульчане стали шумно усаживаться на вытоптанную траву. Старикам разостлали кошмы. Женщины толпились в стороне.

– Иди-ка сюда. – Алимбей подозвал молодого парня с черными усиками. – Как тебя зовут?

– Темиргали, – быстро ответил тот, – сын пастуха Жунуса.

– Хочешь мне помочь немного?

– Я ничего не умею, агай…

– Не робей, Темиргали. Видишь эту ручку на колесе? Возьмись за нее и ровно крути, как на ручной мельнице, когда пшеницу в муку перетираешь.

На Темиргали с завистью смотрели аульские парни. Тот, сжав цепкими пальцами деревянную ручку, волнуясь и тяжело дыша, словно после бега, стал исступленно крутить колесо.

В диковинном аппарате что-то застрекотало, и оттуда выскочил, словно луч солнца между туч, сноп света и высветил повешенное на стенку юрты полотно. Аульчане притихли, а в следующую секунду ахнули: на материи появились высоченные дома с многими рядами окон, улицы, похожие на ущелья, и люди. Люди двигались… Махали руками, разговаривали… Потом проехал экипаж, сытые лошади красиво выгибали шею и перебирали стройными, тонкими ногами. Степняки были поражены:

– Апырай! Настоящие чудеса!

– Алла! – Старики бормотали молитвы. – Что делается на свете!

– Смотри, какие хорошие кони! – понимающе цокали языками пастухи. – Оказывается, не только в нашей степи скакуны водятся.

А на куске полотна одни картины сменялись другими. Алимбей давал пояснения, и выходило, что все то, о чем он рассказывал днем, сегодня вечером кайдааульцы увидели своими глазами. По широкой реке, разрезая волны, двигался огромный колесный пароход. Снова улицы, заполненные толпами людей.

Перед глазами степняков выросли минареты Стамбула и залитые солнцем восточные базары, причудливые китайские храмы, огромные каменные индийские идолы и толпы людей, которые молились. Диковинные тропические леса и горы. Жалкие лачуги крестьян. Полуголые, изможденные дети, согбенные голодные индусы. Крошечные рисовые поля и худые, с выпирающими ребрами фигуры китайских крестьян, которые, стоя по колено в воде, обрабатывали посевы. А вот и их хозяин, бай. Он ехал на легкой коляске. Только вместо лошади, схватив тонкие оглобли руками, коляску вез человек…

– О, алла! – удивленно зашептали степняки. – Разве можно ездить на человеке?

– Бедный человек всюду живет плохо, – заключил Алимбей. – А разве на вашей шее не ездят баи?

Так пояснения Джангильдинова к видовым фильмам превращались в изобличение несправедливости и произвола, царящих в мире.

На следующий день смотреть «живые картины» и «чудеса» съехались степняки из ближайших становий.

Потом началось кочевье Джангильдинова с его необыкновенной «лампой» по степи. От урочища к урочищу, от аула к аулу.

Молва о «живых картинах», словно крылатый конь, промчалась по бескрайним просторам, достигла отдаленных аулов. Просветительской деятельностью Джангильдинова заинтересовались и в уездной полиции. Там быстро вспомнили, что Джангильдинов выгнан из духовной академии за революционную крамолу. Пристав конфисковал аппарат и всю кинопленку. Но самому Алимбею все же удалось скрыться.

6

А через два года, в 1916 году, когда степь охватило пламя стихийного восстания, Алимбей Джангильдинов снова был в родных краях и вместе с батыром Амангельды встал во главе народной армии. Отряды повстанцев, вооруженные самодельными самопалами и охотничьими ружьями, пиками и палками, пошли на штурм Тургая. Город взять не удалось. Прибыли карательные полки. И запылали казахские аулы.

Каратели бесчинствовали и весной 1917 года, когда уже не было царя и у власти стояло Временное правительство. Джангильдинов направился в столицу и там как представитель Степного края выступал на совместном заседании членов Государственной думы и Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Он рассказал, что в казахских степях карательные полки свергнутого Николая II творят кровавую расправу над тысячами невинных, предают огню степные аулы…

Большевики потребовали немедленно отозвать карательную экспедицию, и Временное правительство вынуждено было издать соответствующий приказ.

В революционном Петрограде Джангильдинов встретился с Лениным. Пришел не как странствующий искатель правды, а как член большевистской партии, в которую вступил еще в 1915 году.

Через несколько недель после Октябрьского переворота Алимбея вызвали в Смольный.

С ним встретился Свердлов и, нарисовав картину общего положения в стране, сказал о возможности назначения его, Джангильдинова, чрезвычайным комиссаром Тургайской области.

– Меня?! Комиссаром всей Тургайской степи? – Джангильдинов посмотрел на Якова Михайловича так, словно тот пошутил… или, в крайнем случае, ошибся, принял Алимбея за кого-то другого.

Но за толстыми стеклами пенсне глаза Свердлова были серьезными и в тоне голоса не сквозил даже легкий намек на шутку. Он открыл папку, лежавшую на столе, быстро полистал сухими тонкими пальцами бумаги, нашел нужный лист, остановился на нем взглядом и утвердительно закивал:

– Послезавтра жду здесь ровно в десять. Вероятно, вас примет Владимир Ильич. Он хотел с вами побеседовать.

Джангильдинов вышел из Смольного, не чувствуя земли под ногами. Ему было жарко. Холодный, пронзительный ветер, дувший с Балтики, не остужал и не успокаивал. Комиссар всей степи!..

Он, которого еще недавно преследовали полицейские, выдворяли из родных мест, теперь станет представителем высшей власти…

Алимбей невольно вспомнил тургайского губернатора – лощеного генерала Эверсмана, которого видел лишь издали: мундир, золотые погоны, ордена, на руках белые перчатки…

Алимбей вспомнил и оренбургского губернатора барона Таубе, которого тоже видел лишь издали: его надменный вид и не терпящий возражения тон неограниченного властителя.

Оба губернатора появлялись всегда в окружении свиты и вооруженной охраны. У каждого были свои дома, похожие на дворцы, многочисленные слуги, огромные канцелярии, где важные чиновники, одетые в строгие сюртуки, свысока поглядывали на простых смертных, не считали за людей жителей необъятной степи, называя их сартами [7]7
  Сарты – оскорбительное название народностей Средней Азии.


[Закрыть].

Теперь он, Алимбей Джангильдинов, сын пастуха, становится первым, главным человеком – комиссаром Степного края. Колесо судьбы, как бы сказал акын, сделало крутой поворот и подняло его высоко. Нет, не колесо судьбы, а длительная многолетняя борьба обездоленных людей, великая революция.

И не тщеславие кружило сейчас голову Алимбея, а сложные вопросы, которые, словно мешок с камнями, внезапно легли ему на плечи.

Как, каким образом он должен исполнять высокую должность – быть комиссаром Тургайской области? Что надо сделать, чтобы простые люди верили и шли за ним? Не напяливать же ему для придания веса и солидности, подобно губернаторам, мундир с золотыми побрякушками? Да и белые перчатки, даже если бы он захотел, никогда не натянешь на его натруженные руки…

С чего же начать? Кто подскажет?

В назначенное Свердловым время Алимбей Джангильдинов, почти не спавший ночь из-за бесконечных дум, пришел в Смольный.

Вместе со Свердловым он вошел в кабинет вождя, в кабинет человека, который возглавил только что возникшее новое государство.

Джангильдинов осмотрелся. В кабинете было просто и скромно. Ни роскоши, ни дорогой мебели. Обыкновенный письменный стол, телефон, обычные кресла, обычные венские стулья, на стене – карты. Даже не верилось, что здесь, за этим простым письменным столом, работает Председатель Совнаркома.

Через несколько минут из боковой комнаты скорым шагом вышел Владимир Ильич. Он был собран, подтянут и деловит.

Ленин поздоровался, энергично пожал руку Алимбею и, улыбаясь, спросил:

– Как, товарищ Джангильдинов, нашли правду, которую искали?

У Алимбея потеплело в груди. Оказывается, Владимир Ильич помнил о том, о чем говорили они за мраморным столиком в маленьком кафе… И Джангильдинову сразу стало легко, напряжение, которое сковывало его, улетучилось.

– Теперь за нее воевать будем, товарищ Ленин!

– Верно сказали, за правду воевать надо. А как думают об этом у вас, в Степном крае?

Владимира Ильича интересовали события последних месяцев, настроения в юртах степняков. Вопросы он задавал быстро, с таким знанием обстановки, что Джангильдинову даже стало казаться, словно Ленин сам недавно прибыл из его, Алимбея, родного края и лишь хочет уяснить какие-то незначительные детали.

Джангильдинов отвечал на вопросы, утвердительно кивал, давал пояснения, поддакивал и чувствовал себя свободно, мысль работала раскованно. Так говорят с близким человеком, доверительно и открыто. Алимбей даже не заметил, как Ленин, который несколько минут назад расспрашивал о казахских степях, направил беседу по другому руслу, как бы перешагнул на ступеньку выше, и еще выше, и поднял вместе с собой его, Джангильдинова, и оттуда, словно с высоты, они смотрели уже на всю страну, масштабно, как государственные деятели.

Ленин говорил о значении Октябрьской революции, о ее грандиозных перспективах.

Речь его была стремительная и быстрая, но слова произносил он ясно и четко, а легкая картавость, скрадывавшая резкость звуков, смягчала и делала доверительной каждую фразу.

– Буржуазная революция ничего не дает угнетенному народу, абсолютно ничего! Вы это уже успели сами заметить. А в программу большевиков входит задача, – Ленин сделал акцент на словах «входит задача», как бы подчеркивая их весомость, – освободить угнетенные народы, дать им возможность самостоятельно развиваться.

Джангильдинов слушал Ленина, и все его сомнения, которые еще вчера казались неразрешимыми и сплелись тугим узлом, словно шерстяная веревка на шее верблюда, как-то сами собой отпали, развязались, распутались. Все сложное здесь, у Ленина, становилось простым и понятным. Как будто сошел туман и открылись солнечные степные дали. Все сразу стало на свои места. И цели, и задачи. И он, наконец, понял, что именно надо делать в первую очередь…

Алимбей облегченно вздохнул. Ну как он до этого сам не додумался, мудрить-то здесь особенно нечего! Нерешительность, которая угнетала его, сменилась окрыленностью, жаждой действия.

Заканчивая беседу, Ленин подошел к письменному столу, взял из папки бумагу и сказал:

– Вы назначаетесь чрезвычайным комиссаром Тургайской области. Особенно долго здесь не задерживайтесь. Поезжайте в Степной край, работайте, проводите в жизнь наш лозунг «Вся власть Советам!». А в случае серьезных сомнений запрашивайте, не стесняйтесь, обращайтесь ко мне лично. Договорились, товарищ Джангильдинов?

И Владимир Ильич вручил Алимбею мандат.

Выйдя из кабинета вождя, Джангильдинов пробежал глазами текст мандата. В нем говорилось, что тов. Алимбей Джангильдинов, утвержден Советом Народных Комиссаров временным Чрезвычайным областным комиссаром Тургайской области. Впредь до создания там демократически избранного областного Совета.

Мандат был подписан Председателем Совета Народных Комиссаров В. Лениным, народным комиссаром по делам национальностей И. Сталиным, Управляющим делами Совнаркома В. Бонч-Бруевичем и секретарем Н. Горбуновым.

На следующий день с попутным воинским эшелоном Джангильдинов выехал из Петрограда. Солдаты почти не обращали на него, азиата, внимания, занятые бесконечным обсуждением декретов о земле и о мире…

Джангильдинов, примостившись в углу, слушал монотонный стук колес, а мысленно все еще был в Петрограде, в Смольном, в кабинете вождя. В ушах звучал голос Ленина, он видел перед собой Владимира Ильича. Алимбей осмысливал теперь каждую его фразу и жест.

За годы хождения по странам Алимбею пришлось видеть многих людей, слушать всякие истории. И всегда, как правило, человек, который вдруг получал богатство или приобретал власть, менялся на глазах. Новое положение как бы диктовало ему иное отношение к людям. Поверив в свою исключительность и величие, он одним этим уже угнетал и принижал окружающих. Появлялись чопорность, надменность, зазнайство. А безнаказанное использование власти делало иных диктаторами и самодурами.

Но Ленин был не таким. Он оставался тем же, самим собой, каким его видел Алимбей несколько лет назад. В его разговоре Джангильдинов уловил озабоченность и теплоту. Так старый учитель печется и беспокоится о своих любимых учениках.

На нем был поношенный костюм, белая сорочка, скромный темный галстук. Никаких атрибутов власти! Джангильдинов поймал себя на мысли, что человек, не знающий Ленина в лицо, встретит вождя на улице и пройдет мимо, не обратит на него внимания и не подумает, что рядом глава государства…

Простота в одежде. Простота в отношениях. Простота и ясность. Сколько бы Алимбей ни вспоминал, он не мог вспомнить ни одной повелительной интонации, ни одного приказного жеста. Владимир Ильич все больше советовал, разъяснял, стремясь к тому, чтобы правильно поняли его мысли.

Правильно поняли!..

Джангильдинов радостно улыбнулся, как будто нашел то, что так долго искал, решая сложнейшую задачу. Впрочем, так оно и было на самом деле. Он нашел точку опоры, главный стержень всей своей будущей деятельности: «Стремись к тому, чтобы тебя правильно поняли, товарищ комиссар, тогда люди будут действовать сознательно, убежденно».