Текст книги "Дерзкий рейд"

Автор книги: Георгий Свиридов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

5

Всю ночь и день небольшой отряд красноармейцев бешено скакал по пустыне, уходя от погони.

На привале командир роты, которую Мурад встретил на железнодорожном разъезде и привел в Кизыл-Арват, сказал:

– Мы, товарищи, совсем не знаем обстановки. Оставаться тут рискованно. Надо разбиться на небольшие группы. Одна пойдет в Красноводск, другая – на восток, в Мерв, третья – в Кушку, а четвертая – на север, к Аральскому морю. Мы должны любым способом сообщить командованию о мятеже.

На север пошел Мурад. Он знал пустыню, вырос в этих краях. Он и выбрал самую трудную дорогу. Так ему под-сказывала совесть.

Кроме Джэксона в его группу вошли армянин Саркисян и два красноармейца из отряда Флорова.

После привала, разделив оружие, воду и продовольствие, бойцы пожали друг другу руки.

– До встречи, товарищи!

Группа Мурада уходила последней. Привстав на стременах, туркмен высоко поднял свою папаху, провожая товарищей. Потом обвел грустными глазами свой небольшой отряд и хлестнул коня:

– Вперед, джигиты!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СКВОЗЬ КОЛЬЦО ВРАГОВ

Глава десятая

1

К Царицыну приплыли под вечер. На палубу парохода «Саратов» высыпали почти все бойцы отряда. Колотубин и Джангильдинов находились на капитанском мостике. Джангильдинов, сняв фуражку, подставил лицо легкому ветерку, который долетел откуда-то из знойных сухих степей, донося запахи полевых цветов. Колотубин, держа ладонь козырьком у глаз, стоял с расстегнутым воротом и пристально рассматривал надвигающийся Царицын. Сзади попыхивал трубкой капитан, коренастый, плечистый, в форменном кителе, с окладистой русой бородой.

Красноватое огромное солнце опускалось где-то за городом, вдали за курганами и холмами выжженной казацкой степи. Над бескрайней спокойной Волгой, которая медленно плыла, как расплавленное олово, стлался белесый вечерний туман, чем-то похожий на разбавленное молоко. Левый, пологий берег с желтыми песчаными плесами кое-где, местами еще был освещен уходящим на отдых дневным светилом, его красноватый нежаркий свет ложился на песок, берег, кусты, одинокую рыбачью лодку, выкрашивая серый грубый парус в нежный розовый цвет и просвечивая вдали реденький лес. Правый, высокий берег, на котором громоздились дома и улицы города, был темным, сумрачным. На светлом предвечернем небе четко темнели силуэты домов, вернее, крыш, кроны деревьев, торчали огромными черными свечками трубы заводов и высилась каменная громада собора, над куполом которого горел огнем массивный золотой крест. От правого берега, распространяясь над водой, глухо доносился привычный шум города, слышались лязг, грохот, конское ржание, голоса. Вода у правого берега тоже была темной, и только за каждой плывущей лодкой тянулся серебристый хвост…

– Ца-ри-цын! – нараспев произнес Колотубин. – Откуда пошло такое название, насквозь старорежимное?

– Разное говорят, – отозвался капитан, – может, не только старорежимное кроется в названии города.

Он вынул изо рта трубку, загасил большим пальцем остатки тлеющего табака, стал выбивать пепел.

– В одной легенде рассказывается, что название пошло от татарских слов Сара-чин, что означает Желтый остров. А ученые люди говорят, что наименование город получил от других, тоже татарских слов – Сары-су, что значит Желтая вода.

– Да, да, Сары-су это и будет Желтая вода. По-казахски тоже так, – вступил в разговор Джангильдинов. – Тут где-то есть последнее большое становище хана Золотой Орды.

– Сарай-Берке, – сказал капитан и показал трубкой на левый берег. – Там, на Ахтубе, протоке Волги.

Пароход, монотонно шлепая плицами больших колес, подходил к пристани. Палуба чуть вздрагивала в ритм работы машины. Из маленькой темной трубки, что находилась около дымогарной трубы и была издали похожа на толстую проволоку, вырвалась струя белого пара и раздался протяжный гудок.

– Сколько стоять будем? – спросил капитан.

– Возьмем груз – и дальше, – ответил Колотубин.

– Нам надо топливом подзапастись.

– Запасайся, капитан. – Степан застегнул ворот, расправил складки гимнастерки, проведя двумя пальцами под широким желтым ремнем. – Хорошо, если завтра за день управимся.

– В город никого не отпускать. Нужно соблюдать осторожность, – сказал Джангильдинов. – Выставим караулы.

– Верно, – согласился Колотубин. – А нам с тобой все же придется сейчас в ревком смотаться, чтобы завтра понапрасну не терять времени.

И Степан пошел в каюту за фуражкой. Ведь в городе надо быть одетым по форме.

Приказ командира «Всем оставаться на месте!» был встречен без особого энтузиазма. Чокан Мусрепов, грузно ступая по палубе, – он все еще никак не мог привыкнуть к пароходу, к тому, что под ногами пол слегка покачивался, – подошел к Джангильдинову и стал по-казахски быстро говорить, доказывая, что ему крайне необходимо сходить на берег, побывать на базаре, ибо есть эту ржавую вяленую рыбу и пить морковный чай ему вконец надоело.

Командир не успел ответить. Едва пароход пришвартовался и поставили ребристые сходни, как на палубу вбежали пятеро вооруженных матросов. На груди крест-накрест пулеметные ленты, за поясом гранаты. Двое тут же встали у выхода, а трое хозяйской походкой направились к капитанскому мостику.

– Товарищи, что вам надо? – Джангильдинов встал на их пути.

Моряки остановились. Невысокого роста, плечистый рыжебровый моряк в новенькой кожанке и с маузером на боку – видимо, старший – с нескрываемым интересом стал рассматривать Джангильдинова, и в его светлых глазах запрыгали смешинки. Второй моряк, с щеголеватыми усиками, заложив руки в карманы штанов, обошел вокруг Джангильдинова и выразительно прищелкнул языком:

– Это совсем не капитан! – И повернулся к третьему, хмуролицему тощему моряку: – Гоша, эта Азия – сплошная безобразия!

– Корабль конфискуется Красной волжской флотилией! – произнес тоном приказа рыжебровый. – На разгрузку даем три часа.

Бойцы отряда обступили прибывших. Чокан исподлобья смотрел на моряков.

– И это все? – сухо спросил Джангильдинов.

– С прибытием, молодчики, вас ждут давно окопчики, – снова зубоскалил моряк с щеголеватыми усиками. – Выматывай, пехота, если к рыбкам неохота!

– Посудина становится боевым кораблем, – нехотя разъяснял рыжебровый. – Кто тут командир?

– Здесь командир, – ответил Джангильдинов. – Я командир.

Моряк в кожанке, пряча усмешку, неторопливо полез в карман и, достав документы, протянул Джангильдинову:

– С тобой мы легко придем к мирному соглашению. Вот мандат штаба фронта. Слыхал небось о такой организации?

Джангильдинов стал читать мандат. Там действительно говорилось, что ударному отряду красных моряков Волжской флотилии дается право конфисковывать на пользу революции и для укрепления военного флота пригодные буксиры, пароходы, а также баржи и парусные лодки.

Степан Колотубин вышел из каюты, сразу увидел моряков. Перед комиссаром расступились бойцы отряда, пропуская его.

– Что тут? – спросил он, подходя к командиру.

– Вот мандат. Хотят отобрать пароход. – Джангильдинов протянул документ Колотубину. – Придется телеграфировать в Москву.

– А это что за сухопутная птица? – Моряк с усиками нахально окинул снизу вверх рослую фигуру Колотубина.

– Комиссар отряда.

– Тогда вам, как говорят в Марселе, наши привет, пардон и мерси.

– Отвали, – тихо велел рыжебровый, и разбитной морячок сразу смолк. – Знакомься, комиссар, и содействуй на всю катушку.

Колотубин пробежал глазами мандат, сложил его и вернул владельцу. Потом молча вынул свои документы и, прежде чем вручить их моряку, спросил:

– Грамоту знаешь?

– Буковки складываю, братишка.

– Тогда знакомьсь. – И Колотубин подал бумагу.

Моряк небрежно взял мандат и неторопливо прочел. Самоуверенная ухмылка слетела с квадратного лица, словно его протерли наждаком. В расширенных светлых глазах застыло удивление. Не выпуская мандата из рук, моряк посмотрел на своих спутников, потом снова перечел бумагу.

– Комиссар, и ты с ним, – моряк ткнул пальцем в подпись, – виделся?

– Вот как с тобой, – ответил Колотубин. – Только он поласковей разговор вел и чаем потчевал.

– И он тоже? – Моряк показал пальцем на Джангильдинова.

– Тоже. Они старые знакомые, еще до революции встречались.

– Иди ты? – не поверил моряк.

– А что мне тебя уговаривать, ты не барышня, хотя клеш носишь.

– Насчет клеша, комиссар, давай не будем! – И моряк подозвал своих спутников. – Вот тут читайте, братишки! – Он пальцем показал на подпись. – Что написано?

– «Предсовнаркома В. Ульянов-Ленин», – прочел по слогам матрос с щеголеватыми усиками и, сразу став серьезным, произнес: – Сам подписал.

– Так-то! – Рыжебровый взял цепко за рукава своих товарищей и придвинул к себе. – Что я вам скажу. Эта посудина проплывет мимо вашего носа… Поднять якоря и отдать концы!

– Ясно, наша карта бита…

Моряк с усиками во все глаза смотрел на Колотубина, на Джангильдинова, и то, что перед ним стояли люди, которые не только видели, но разговаривали с Лениным, и у них были документы, подписанные самим вождем революции, все это необычайно взволновало его.

Рыжебровый вернул мандат Колотубину:

– Я же говорил, что мы легко придем к мирному соглашению. Мы отдаем концы.

– Погоди. – Колотубин положил свою ладонь на плечо моряка. – Читал мандат?

– Даже с удовольствием.

– Что там написано? Вник?

– Вник, конечно, братишка. Даже на память запомнил: «Всем ревкомам, совдепам, всем командирам… оказывать всяческое содействие и помощь».

– Так вот вы нам теперь и будете оказывать всяческое содействие и помощь. По революционному закону. – Колотубин спрятал мандат. – На берегу какая у вас имеется подвижность? Машина или там подвода?

– Таратайка с двумя кобылками.

– Сойдет, – согласился Колотубин. – Эту таратайку мы конфискуем временно. Повезешь нас с товарищем Джангильдиновым в ревком.

– Можно. – Рыжебровый повеселел, поняв, что таратайку берут временно. – Груля!

– Тут Груля. – Моряк с усиками вытянул длинные руки вдоль тела и выпятил грудь. – Антон Груля слушает.

– Садись в таратайку и доставь… – Рыжебровый повернулся к Колотубину: – Куда доставить?

– В ревком, – подсказал Степан.

– .Чтобы прямо к народному комиссару товарищу Сталину, – добавил Джангильдинов.

– А к нему вас допустят? – озадаченно переспросил Груля.

– У них мандат от самого Ленина, – сказал рыжебровый. – Ясно?

– Как штиль на море, – ответил Груля.

– Так и жми прямым курсом на таратайке, – велел рыжебровый и крепко пожал на прощание руки Джангильдинову и Колотубину: – Счастливого плавания!

2

Таратайка оказалась обыкновенной повозкой, а кобылки – тощими гнедыми меринами. На повозке лежал полуторный спальный матрац с упругими пружинами, покрытый сверху куском серого брезента.

– Для удобства плавания по суше, – пояснил Груля, хлопая ладонью по пружинистому матрацу. – Как в каюте первого класса. Прошу садиться!

Сам Груля уселся спереди, подложив под ноги винтовку, натянул вожжи и взмахнул кнутом:

– Но! Но! Пошли, сивохвостые!

Лошади неохотно тронулись с места. Копыта зацокали по булыжнику, изредка высекая искры.

– Бывали в Царицыне? – поинтересовался моряк.

– Впервой, – ответил Колотубин.

– Неказистый, а все ж портовый городишко. Вытянулся, как колбаса, повдоль берега, – пояснял Груля. – Там, на севере, – он махнул кнутовищем назад, – заводы Дюмо, французишка такой тут промышлял, сейчас нет его, смылся. Там и другие французы жили, мастера, инженеры. Эта слободка называется Малой Францией. Поюжнее, этаким островком, живут поляки, их слободку здесь называют Балканами, словно не знают, что Балканы никакогошенького отношения к Польше не имеют. Но раз назвали, тут никуда не попрешь! У поляков своя церква, костел по-ихнему называется. По праздникам у них в костеле музыка красивая и плавная играется на такой большой гармони, что ордан называется. Слыхивали, может?

– Не ордан, а орга́н, – поправил Джангильдинов. – У католиков он всегда уважается, любят играть, чтобы за душу потрогало.

– Пусть будет орган, – миролюбиво согласился Груля и, хлестнув коней, продолжал: – За речонкой Царица, где воды курице по колено и пьяному мужику грязи по самое горло, находится татарская часть. Капказ называется. Сплошные саманные мазанки, голь перекатная, а гляди, себе какую мечеть, церкву мусульманскую, отгрохали! А дальше, на юг, где станция такая Сарепта, немецкая колония, там горчицу мелют. Сарептская горчица… Слыхали про нее?

– Послушаешь тебя, так тут одни иноземцы живут, – сказал Колотубин. – Словно город не российский.

– Мало, видать, вы, товарищ, городов смотрели, – отозвался Груля и снова хлестнул лошадей, – а я поплавал на Каспии и по Волге-матушке. Так вот, дорогой товарищ, скажу тебе, что русский человек завсегда в самом центре, в середке города располагается. Так и тут, в Царицыне. Вон махина собора каменного! Как маяк морской, на много верст с Волги видать. Тут и есть главная часть, где сплошь люди русские, пьют с закускою, а иногда и так – понюхают кулак и шабаш, отче наш!..

– Ловко ты и складно говоришь, прямо стихи выходят, – похвалил Колотубин.

– Само собой так получается, даже когда и не совсем желаешь, – признался Груля. – Терплю я нерадости через это. Скажешь складно, а кому и не по нутру, так с кулаком сразу и лезет, что хошь не хошь, а встревай в драку, отбивай атаку.

– Разные бывают люди, – сказал Джангильдинов, – одни любят шутки, другие не любят очень. У нас, у казахов, шутку любят, уважают, кто красиво и складно говорит. На праздниках даже такие состязания устраивают, из дальних аулов шутники и остряки приезжают.

– Хорошую шутку и доброе слово везде любят, – подтвердил Колотубин.

– Скажи мне, мил человек, товарищ Азия, вот что. Ты называешь свой народ казахами, а мы, русские, зовем вас киргизами. А по-правильному, кто же вы? – полюбопытствовал моряк.

– Степь за морем Каспием большая. И горы есть, и пески, – охотно пояснил Джангильдинов. – Много племен разных кочует. В Небесных горах, Тянь-Шань называются, живут кочевники, что именуют себя киргизами. А там, где пески пустыни Каракум, живут скотоводы: текинцы, йомуды, эрсари, чаудоры, сарыки, которые зовутся одним именем – туркмены. В долинах Ферганы и Зеравшана живут земледельцы, много садов там и хлопок растет, как у вас пшеница. Эта люди зовут себя узбеками. А в большой степи, от Каспия до самых гор, кочуют смелые и добрые люди – казахи. Так есть на самом деле. Только русские почему-то всех называют киргизами. Это еще ничего. Но вот когда сартами называют, это обидно.

Слово «сарт» Колотубин, слышал впервые. Он крепко его запомнил. «Наверное, оскорбительное слово, – думал Степан. – При случае надо будет в отряде поговорить с бойцами, разъяснить. Многие впервой едут в Азию».

– А разговаривают мусульмане по-разному? – продолжал интересоваться Груля.

– Понять можно, трудно, правда. Много слов несхожих.

– А вера? Одна?

– Вера одна, мусульмане все. Только люди разные, одни верят, а многие только обряды выполняют, просто привычка.

Колотубин внимательно слушал и смекал. Вот как выходит: какая обширная матушка-Россия, сколько разных народов живет! «Придется потом у командира спросить, – думал Степан, – каким образом они различают племена? По словам, а может, и по одежде?»

Джангильдинова и Колотубина удивило обилие военных на улицах города. Шли пехотинцы, распевая песни, проскакали верховые. На перекрестке пришлось остановиться, пропуская артиллерию. Грузные, сильные кони, запряженные попарно цугом, тащили зарядные ящики и полевые пушки. Тяжело грохотали по булыжнику их окованные колеса.

– Скоро приедем? – спросил Джангильдинов.

– Почти на месте, сейчас за собором на станцию выедем, – ответил Груля. – Там личный поезд наркома стоит.

Темная громада собора вырисовывалась впереди, поднявшись в звездное небо. Где-то рядом послышался привычный шум железной дороги, лязганье буферов, короткие гудки маневровых паровозов.

Привокзальную площадь освещали несколько тусклых фонарей. Около кирпичного здания вокзала возвышалась трибуна, сколоченная из досок и обтянутая красной материей, на которой крупными белыми буквами был написан лозунг. Колотубин прочел: «Смерть мировому капиталу!» Около трибуны расхаживал пожилой красноармеец с винтовкой в руках.

– Охраняет, чтоб мешочники не ликвидировали материю, – пояснил Груля. – В прошлый раз ободрали трибуну сразу после митинга, едва ораторы ушли. Народ такой, оно и понятно. Война войной, а бабе на платок или кофточку принести хочется каждому. Ну и рвут, не сознавая ответственности.

– Жди нас, мы скоро вернемся, – велел ему Колотубин, спрыгивая с повозки. – Повезешь назад.

В большом зале вокзала с низким потолком в нос ударил крепкий, спертый воздух. Народу было много. На полу, на, скамьях сидели, лежали, дремали, курили, ужинали, пили кипяток, кормили детей… Мужики, городские, солдаты, женщины, старики… И все с котомками, узлами, мешками, чемоданами, корзинами. Одни торопились с севера на теплый юг, в сытые края, другие, намыкавшись в тех краях, наменяв на барахло муки и сала, спешили домой, на север.

«Сколько народу сорвалось с места и мотается, – подумал Степан с жалостью к людям. – Будто вся Россия села на колеса».

Поезд наркома – два мощных паровоза, несколько спальных вагонов – стоял в тупике. В окнах, закрытых занавесками, желтый свет, он ложился квадратами на рельсы, шпалы, освещая часовых.

Колотубин и Джангильдинов вынули мандаты, требовали пропустить, но охрана твердила одно:

– Никого допускать не велено. Отходи!..

– Позови старшего, – настаивал Колотубин.

– Сказал тоже! А кому пост оставлю?.. Отходи!..

Открылась дверь, и на площадке вагона показался высокий военный в фуражке, шашка на боку.

– Товарищ! – Колотубин замахал рукой. – Товарищ! Позови начальника охраны.

– Ну, что надо? – Военный потянулся, зевнул.

– Пропустите нас. Мы из Москвы. У нас мандаты, – быстро заговорил Степан, протягивая документы.

– У всех нынче мандаты есть. – Военный расстегнул ворот, почесал шею и, снизойдя к просьбе, сказал часовому: – Прохор, давай сюды их бумажки. Помотрим, что за мандаты.

Красноармеец взял у Джангильдинова и Колотубина документы и шепнул:

– Сам начальник охраны. – И побежал к площадке вагона.

Военный ушел, оставил дверь открытой. Через несколько минут он показался снова. Теперь он был иным. Быстро сбежав по ступенькам, направился к ожидавшим.

– Что же сразу не сказали, кто вы? Ну, ладно, не серчайте… Мы вас давно ждем. Идемте! Идемте! Так сказать, с благополучным прибытием!

Военный энергично пожал Колотубину и Джангильдинову руки.

– Сейчас пошли докладывать товарищу Сталину. У него там заседает штаб… Побудьте пока в нашем вагоне. Перекусите с дороги.

– Пожевать невредно, – согласился Колотубин, довольный быстрой переменой отношения.

Послышался шум приближающегося поезда, нарастающий металлический скрежет тормозов и паровозный гудок, и вот уже в стороне, за платформами товарного состава, замелькали огни пассажирских вагонов.

– Московский, – сказал военный.

– На слух, что ли, определил? – удивился Джангильдинов.

– По времени, – пояснил военный. – Если не опаздывает…

3

В то самое время, когда Колотубин и Джангильдинов находились в спальном вагоне начальника охраны и гостеприимный хозяин угощал их жареной рыбой, молодой вареной картошкой и малосольными огурчиками, на привокзальную площадь вышел человек среднего роста, лет тридцати пяти, в черной кожаной куртке и кожаной фуражке. Он только что сошел с поезда. Патрульные, проверив документы, взяли под козырек и смущенно улыбнулись. Не каждый день приходится держать в руках мандат сотрудника Чрезвычайной комиссии, да еще из самой Москвы.

– Мы у всех подряд, товарищ Звонарев, – сказал извиняющимся тоном старший, запомнив фамилию приезжего. – Такой приказ.

– Верно, товарищи, – ободрил их человек в кожанке, и его удлиненное и гладкое, чисто барское лицо стало строгим. – Контры полно шляется. Революцию надо охранять.

На привокзальной площади приезжий остановился, окинул ее взглядом, посмотрел на темную громаду собора. Из дверей вокзала густой людской струей выливалась толпа прибывших, извозчики набирали седоков, громко торгуясь об оплате, многие пассажиры с чемоданами и узлами побрели в темноту улиц.

Человек в кожанке вынул пачку папирос, закурил и, помахивая туго набитым портфелем, подошел к повозке с матрацем.

– Неплохо придумано! – Он кулаком потыкал в матрац. – Чья будет? Где хозяин?

– Сухопутных не возим, топай своим обозом, – ответил в рифму Груля, не поворачивая головы, и звучно щелкнул кнутом.

– Первый раз вижу моряка с кнутом, – дружелюбно сказал человек в кожанке, не обращая внимания на ершистый тон возницы. – Извозом промышляешь?

– Флотская посудина, так что проплывай мимо.

– Я не даром… Заплачу наличными. Тут недалеко. – Человек в кожанке не отходил от повозки. – Едем, моряк!

– Плыви мимо.

На площадь въехал фаэтон, сытые кони, выгнув дугою шеи, дружно цокали подковами по булыжнику. Извозчик вертел головой, зыркая по сторонам, но седоков не было. Приезжие уже разошлись, и привокзальная площадь была сиротливо пустой.

– Эй! Эй! Давай сюда! – Человек в кожанке поспешил к фаэтону.

– Тпру, окаянные! – Извозчик остановил коней, наклонив голову к приезжему: – Куды изволите?

Человек в кожанке назвал адрес. Извозчик, едва седок уселся, хлестнул лошадей:

– Но! Соколики!

Лошади весело рванули с места. Скоро человек в кожанке уже был в той части города, которая зовется Балканами. Отпустил извозчика. Осмотрелся. Улица была темной и пустынной. Немного подождал, прошелся до угла и вернулся обратно. Быстро приблизился и трижды постучал в высокое окно кирпичного особняка под железной крышей, что находился неподалеку от костела.

– Кто там? – послышался сонный мужской голос, и в окне, за чуть приоткрытой ставней, мелькнул желтой полосой свет лампы.

– Свои. – Человек в кожанке снова, но тихо, одним ногтем пальца, повторил условный стук.

– Сию минуту, сию минуту, пан, – торопливо отозвался мужской голос; лязгнул железный засов, щелкнул замок, и приоткрылась тяжелая входная дверь. – Какая погода?

– В Москве дождь, – шепотом произнес человек в кожанке, не вынимая руки из кармана, грея ладонью рукоятку браунинга.

– Входите, пароль верный, милости просим. С московским?

– Да, прямо с поезда.

– Ждали вас, пан, телеграмма была…

Человек в кожанке подождал, пока хозяин не закрыл дверь на ключ и не задвинул засов.

Из темной прихожей вошли в коридор. Человек в кожанке шел следом за хозяином, не вынимая руки из кармана. Из приоткрытой двери гостиной широкой полосой падал свет настольной лампы, освещая коридор, и доносились женские голоса. Человек в кожанке невольно обратил внимание на грудное, мягкое контральто, которое показалось ему страшно знакомым. Откуда-то издалека, словно из другого мира, нахлынули приятные воспоминания, вызванные этим голосом, и у него потеплело внутри. Впереди двигалась широкая и слегка сутулая спина хозяина.

– Мы для пана отдельную приготовили… Окна во двор, в сад.

– Благодарю, – тихо ответил человек в кожанке, входя в комнату.

Хозяин чиркнул спичкой, зажег керосиновую лампу с зеленым стеклянным абажуром, стоявшую на столе, и в комнате сразу стало светло. Мужчины несколько секунд смотрели друг на друга – пристально, изучающе. Хозяин особняка был полный, слегка сутулый, давно перешагнувший за средний возраст человек, но еще довольно крепкий, с крупной лысой головой, холеным бритым лицом и острым, слегка горбатым носом, похожим на сильный клюв хищной птицы, и темными небольшими, глубоко посаженными глазами, которые смотрели остро и цепко.

– Разрешите представиться. – Лысая голова сделала легкий поклон, полный достоинства. – Болеслав Адамович Кушнирский.

– Рад познакомиться, Арнольд Греднер, – назвал себя тот, кто по мандату значился Звонаревым, пожал короткую руку с мясистыми пальцами. – Мне о вас, Болеслав Адамович, много лестного говорили наши общие знакомые из «Бунда»… – Он назвал несколько влиятельных фамилий. – Настоятельно рекомендовали остановиться у вас.

– Мерси за доверие. Весьма, весьма тронут…

– Называйте меня просто Арнольдом и не обращайте внимания на эту проклятую шкуру. По документам я сотрудник Чека. – Арнольд снял кожаную фуражку и такую же куртку, презрительно скривив губы, швырнул их на кресло, стоявшее в углу комнаты. – Приходится мимикрировать. Такое время… Если позволите, я закурю.

– Будьте как дома, прошу вас. Помыться не желаете? Ванну подготовили с вечера.

– С превеликим удовольствием! В поезде давка, месиво тел, одна вонь и грязь. – Арнольд Греднер вынул из пачки папиросу и стал ее разминать двумя своими сильными, длинными пальцами с чернотой под ногтями.

– Пойду распоряжусь.

– Одну минутку, пан Болеслав. – Греднер приблизился и, глядя хозяину в лицо, быстро спросил: – В доме посторонние есть?

– Никого.

– Прислуга?

– Давно разбежалась! Как ввели равноправие… – Кушнирский вздохнул. – Только один престарелый дворник Матвей остался, бежать некуда. В саду у него конура вонючая, он и не вылазит оттуда по неделям.

– А там кто? – Греднер кивнул головой в сторону гостиной, из которой доносились женские голоса.

– Никого постороннего. Жена Розалия, племянница Сима, она с детства воспитывается у нас в семье, золотые руки у нее, все умеет делать… Рыбу готовит фаршированную и с соусом, пальчики оближешь!.. И еще дальняя родственница Мария Рошаль, она из Петербурга. У нее большое несчастье: парфюмерную фабрику и магазин большевики отобрали и разграбили… Мария еле-еле выбралась из столицы, жила у знакомых в Москве и вот, слава господу, добралась к нам.

– Извините, но… сами понимаете… – Арнольд говорил теплым, как бы извиняющимся тоном.

– Да, да… Конечно, – закивал лысой головой Кушнирский, – предосторожность… Сейчас даже брату родному трудно доверять. Ну я пойду, пошлю племянницу ванну подготовить.

Болеслав Адамович ушел, прикрыв за собой дверь.

Греднер прошелся по комнате, плотнее задернул бархатную штору на окне, заглянул в платяной шкаф, в котором на деревянных плечиках висело несколько дамских платьев и тонкая полотняная ночная сорочка с яркой вышивкой. Судя по размерам этих вещей Арнольд определил, что хозяйка их была женщиной довольно хрупкой. Арнольд провел по розовому шелковому платью длинной ладонью и, полузакрыв глаза, вдыхал чуть слышные запахи, которые всегда остаются на одежде. Греднеру было совершенно безразлично, кому именно принадлежали эти платья: племяннице или дальней родственнице из Петрограда, – он просто истосковался по женщине. И, прикасаясь к шелку, Арнольд представлял под ним упругое тело.

«Только здесь, в Царицыне, еще возможно… Последняя своя пещера, – мелькнула будоражащая мысль. – А там дальше, с завтрашнего дня опять скитания. Надо догнать отряд и терпеть, жить рядом с грязными, месяцами не мытыми и вонючими от пота большевиками, пока не удастся угнать оружие и выкрасть золото… Главное – золото! Наши в Красноводске ждут… Потом путь в Персию. Там я наконец смогу скинуть с себя обе шкуры и – чекиста Ивана Звонарева, и богатого польского еврея Арнольда Греднера, стать самим собой… Стать самим собой – капитаном Бернардом Брисли… Только когда, когда я туда доберусь? Через неделю? Через месяц?»

Он осторожно закрыл дверцу платяного шкафа и, сосредоточенно рассматривая траур под ногтями, заходил неслышными тигриными шагами по комнате, словно по клетке. Капитан вдруг поймал сам себя, обнаружил, что сейчас он даже мыслит по-русски. Этого еще не хватало! Так и язык предков можно забыть. Язык сильной и могучей нации! Язык народа, призванного повелевать и властвовать!..

Он сел на низкую кушетку, застланную ворсистым шерстяным покрывалом, вынул из кармана маленький перочинный ножик и тонким лезвием стал вычищать ногти, выковыривая тщательно черноту. Под ногтями была не просто грязь, а грязь, смешанная с застывшей кровью. Кровью человека, за которым он охотился от самой Москвы. Кровь настоящего Ивана Звонарева, сотрудника Чрезвычайной комиссии, бывшего балтийского моряка, который вез секретный пакет правительству Советского Туркестана. Два дня назад в поезде, в темном тамбуре, моряка без особого труда он отправил к праотцам. А мандат на имя Ивана Звонарева и секретный пакет, лежавший в кармане кожанки, теперь послужат новому владельцу.