Текст книги "Фритьоф Нансен (Его жизнь и необыкновенные приключения)"

Автор книги: Георгий Кублицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Неожиданное

«…Вдруг мне показалось, что я слышу человеческий голос, первый за три года!.. Сердце билось, кровь прилила к голове. Я взбежал на торос и закричал во всю силу своих легких. За этим человеческим голосом, раздавшимся среди ледяной пустыни, за этой вестью к жизни скрывалась родина и все то, что заключало в себе это слово. Родина стояла у меня перед глазами, пока я пробирался между ледяными глыбами и торосами так быстро, как только могли нести лыжи. Скоро я снова услышал крик и с одного из ледяных хребтов разглядел темную фигуру, движущуюся между торосами, – это была собака, но за нею подальше двигалась другая фигура… Человек! Кто это мог быть? Джексон или один из его спутников? Или, быть может, кто-нибудь из моих соотечественников?

Мы быстрыми шагами приближались друг к другу; я замахал ему шляпой, он сделал то же.

Я услышал, что человек окликнул собаку, прислушался – он говорил по-английски. Когда я подошел поближе, мне показалось, что я узнаю мистера Джексона, которого видел, помню, один раз. Я приподнял шляпу, мы сердечно протянули друг другу руки.

– Хау ду ю ду? (Как поживаете?)

– Хау ду ю ду?

Над нами висел туман, отгораживавший от остального мира. У ног громоздился исковерканный сжатиями плавучий лед. Вдали сквозь туман маячил клочок земли.

А кругом – только лед, глетчеры и туман. С одной стороны стоял европеец в клетчатом английском костюме и высоких резиновых сапогах, цивилизованный человек, гладко выбритый и подстриженный, благоухающий душистым мылом, аромат которого издалека воспринимало острое обоняние дикаря; с другой – одетый в грязные лохмотья, перемазанный сажей и ворванью дикарь с длинными всклокоченными волосами и щетинистой бородой, с лицом, настолько почерневшим, что естественный светлый цвет его нигде не проступал из-под толстого слоя ворвани и сажи, наросшего за зиму и не поддававшегося ни обмыванию теплой водой, ни обтиранию мхом, тряпкой и даже скоблению ножом. Ни один из нас не знал, кто, собственно, стоит перед ним и откуда пришел.

– Я чертовски рад вас видеть!

– Благодарю, я также. Вы здесь с кораблем?

– Нет, мой корабль не здесь. Сколько вас?

– Со мной один товарищ. Он там, у кромки льда.

Продолжая говорить, мы пошли по направлению к земле. Я решил, что он узнал меня, во всяком случае догадался, кто скрывается под этой дикой внешностью, – вряд ли он мог так сердечно встретить совершенно незнакомого человека. Но вот при каком-то оброненном мною слове он вдруг остановился, пристально посмотрел на меня и быстро спросил:

– Не Нансен ли вы?

– Я самый!

– О Юпитер! Я рад вас видеть!

И, схватив мою руку, он снова потряс ее. Лицо его озарилось самой приветливой улыбкой, и темные глаза засветились радостью от столь неожиданной встречи».

Эта встреча, так ярко описанная впоследствии Нансеном, могла произойти несколько раньше. Разведочные партии экспедиции английского путешественника Джексона, зимовавшей на Земле Франца-Иосифа – это была именно она, а не мифическая Земля Гиллиса, – только немного не доходили до каменного зимовья на безымянном острове.

Но эта встреча могла и не произойти вовсе.

Вот как все случилось.

17 июня, после полудня, Нансен вскарабкался на высокий торос, чтобы оглядеться. Туман поредел, с земли тянул слабый ветерок.

Стаи птиц, гомоня, кружились над торосом.

Вдруг Нансен услышал собачий лай. Он вздрогнул, напряг слух. Нет, это, наверное, кричит какая-нибудь птица. Но лай повторился – заливчатый, громкий.

Нансен бросился к Яльмару. Да, тому тоже послышалось нечто похожее на собачий лай; но вероятнее всего, это просто птицы.

Все же Нансен пошел в разведку, напал на собачьи следы, и…

И вот он и Иохансен – в бревенчатой избе среди взволнованных англичан, которым не терпится узнать подробности их необыкновенных приключений. Оказывается, сюда, на мыс Флора, скоро должен прийти корабль «Виндворд». Джексон рад сообщить Нансену, что два года назад, когда англичане покидали Европу, Ева и маленькая Лив были здоровы.

– Боже мой, у меня ведь есть для вас и письма! Мне дали их на всякий случай, – спохватывается он и приносит запаянную жестянку.

Нансен дрожащими руками вскрывает ее. Что за беда, что эти строки написаны два года назад. Как бесконечно дороги они, как волнуют и радуют!

Потом Нансен принялся отгадывать загадку, которая мучила их всю дорогу. Прежде всего сверили часы. Разница оказалась не такой большой – 26 минут. Значит, в вычислениях долготы они могли ошибиться на 6 градусов 30 минут.

Тогда составили набросок карты по наблюдениям Нансена и по съемкам Джексона. Сравнили его с картой Пайера.

Где же обозначенный на австрийской карте пролив Роулинсона, северная часть Земли Вильчека, острова Брауна, Гофмана, Фредена? Их, как видно, не существовало вовсе. Возможно, что Пайера ввели в заблуждение сверкавшие на солнце полосы тумана.

Но ни Нансен, ни Джексон не знали тогда главного – карта Пайера была неточна в еще более существенном, и эти-то ее неточности больше всего сбивали Нансена с толку во время похода: в природе не существовало Земли короля Оскара, мифом оказались Земля Петерманна и мыс Будапешт. Пайер думал, что Земля Франца-Иосифа состоит из двух больших массивов; на самом деле она представляет собой множество островов.

Все это окончательно выяснилось в более поздние годы. Пока же, в хижине Джексона, уточнялись только те места карты, где находились острова, виденные Нансеном. Один из них Нансен с разрешения хозяина назвал его именем. Так появился на карте остров Фредерика Джексона, и позднейшие исследователи могли бы найти там развалины каменной хижины двух полярных Робинзонов.

В конце июля к кромке льда подошел «Виндворд». Новости, скорее новости! Нансен узнал, что дома у него все благополучно и что о «Фраме» в Европе еще нет никаких известий. Значит, им удалось немного опередить Свердрупа!

7 августа «Виндворд» развел пары, поднял паруса и с попутным ветром пошел на юг.

Карта, составленная вскоре после экспедиции «Фрама».

«Вот кого я ценю выше всех!»

Нансен с сильно бьющимся сердцем вглядывался в темную полоску, которая виднелась по правому борту. Она все росла, приближалась. Норвегия, родина!..

В гавани Вардё было пустынно. Еще не загремела якорная цепь, а Нансен с Иохансеном уже гребли изо всех сил к берегу. Они так разогнались, что лодка выскочила на скользкие береговые камни.

Было раннее утро. На улицах – ни души. Вдруг Иохансен схватил спутника за рукав и воскликнул с умилением:

– Смотри, корова!

Они разыскали телеграф. Чиновник с подозрением покосился на самодельную клетчатую куртку Яльмара, на долговязую фигуру Нансена в коротком чужом пиджаке и брюках.

Нансен сунул в окошко увесистую пачку. Чиновник, удивленно подняв бровь, принялся листать телеграммы – и тут взгляд его упал на подпись. Он вскочил, словно подброшенный пружиной.

Через час мир уже знал о счастливом возвращении двух участников экспедиции «Фрама».

А они в это время бежали к гостинице, где, как оказалось, остановился проездом профессор Мон – тот профессор Мон, который когда-то писал инструкции для студента Нансена, а позже высказал мысль о полярном течении к полюсу. Нансен чуть не сорвал с петель дверь его комнаты. Профессор, который покуривал лежа на диване, выронил трубку.

– Возможно ли?! – У профессора Мона было такое лицо, точно он увидел привидение. – Неужто Фритьоф Нансен?..

Он разрыдался и, обнимая Нансена, твердил:

– Слава богу, вы живы, живы!..

Под окнами гостиницы собралась толпа. Оркестр любителей нестройно заиграл «Да, мы любим эти скалы!» Над домами и кораблями реяли флаги.

Пришла первая телеграмма от Евы – всего два слова: «Несказанное счастье». Затем вдогонку от нее же более подробная: все благополучно, Лив здорова. Опять телеграммы: от Бьёрнсона – в стихах, от Марты, от брата, от родственников Евы…

Без устали стучали телеграфные аппараты, принимая поздравления со всех концов мира. Не хватало только одного известия, которое могло бы сделать Нансена совершенно счастливым, – о возвращении «Фрама». Теперь корабль должен был появиться со дня на день, если только в океане не случилось что-либо непредвиденное.

Страна шумно встречала героев. В Хаммерфесте их ожидала многотысячная толпа. Над городом реяли флаги. Великолепная яхта «Отария», принадлежащая одному из английских друзей Нансена, приняла путешественников на борт.

Вечером в Хаммерфест приехала Ева. Они не видели друг друга три года и два месяца…

В ученом мире царило возбуждение. Географы приветствовали победу Нансена, приглашали его для чтения лекций. Адмирал Нэрс публично признал неосновательность своих сомнений.

Рано утром 20 августа всех на «Отарии» поднял начальник Хаммерфестской телеграфной конторы, требовавший, чтобы его немедленно провели к Нансену.

– Я думаю, это представляет для вас интерес! – сказал он, протягивая запечатанный бланк.

Нансен вскрыл телеграмму и почувствовал, как что-то сдавило ему горло. Он хотел крикнуть – и не мог. Задыхаясь, вбежал в каюту. Ева думала, что ему дурно.

Он протянул телеграмму:

– Читай!

На бланке было написано:

Доктору Нансену.

«Фрам» прибыл сегодня. Всё в порядке. Все здоровы. Сейчас выходим в Тромсё. Приветствуем вас на родине.

Отто Свердруп.

На другой день Нансен увидел свой «Фрам». Корабль – крепкий, широкий, родной – был цел и невредим, только краску на бортах почти совсем стерли льдины.

Навстречу «Отарии» неслась лодка, в ней размахивал руками Бернт Бентсен, ветер развевал его бороду. А за ним стоял господин в черном костюме с приветственно поднятой рукой.

– Скотт-Хансен, провалиться мне на этом месте! – узнал Иохансен.

А вон и Свердруп, Петтерсен, Блессинг… Лодка стукнулась о борт «Отарии».

– Здорово, здорово, ребята! – кричал Иохансен, и по лицу его текли слезы.

Бентсен так крепко схватил Нансена за руку, что чуть не сдернул за борт. Целуясь, кололи друг друга бородами, о чем-то спрашивали, не ожидая ответа.

Когда волнение встречи немного улеглось, Нансен и Свердруп уединились в тесной каюте «Фрама».

– Рассказывай, старина!

– Гм! – произнес Свердруп, видимо испытывая сильное затруднение. – Ты знаешь, какой я рассказчик… Вот отчет, почитай.

– Нет, нет, я хочу слышать от тебя.

– Ну, значит, после того как вы ушли, мы дрейфовали дальше, – с неудовольствием начал Свердруп. – Было, конечно, несколько сжатий. Но ты же знаешь наш «Фрам»… Что же дальше?.. Помнишь собаку Сусси? Так она принесла нам двенадцать щенят.

После этого Свердруп надолго замолчал.

– Продолжай, продолжай!

– Ну, началась полярная ночь. Я-то не боялся, что нам придется покинуть «Фрам». Но раз ты так хотел… В общем, мы заготовили все для санной экспедиции. Опять были сжатия. Дрейф ускорился. Ребята постоянно держали пари, откуда завтра подует ветер. Я тоже как-то поспорил с Педером. Выиграл порцию семги…

Свердруп опять замолчал и принялся пятерней расчесывать надвое свою пышную рыжую бороду.

– Ты бы все-таки лучше почитал отчет, – виновато сказал он, покончив с этим занятием.

Но Нансен и слышать об этом не хотел.

– За тебя с Иохансеном мы не боялись, – продолжал Свердруп. – Ты не представляешь, сколько было тостов в годовщину вашего ухода с «Фрама»! Ну, к весне нынешнего года мы стали готовиться домой. «Фрам» несло уже вместе со льдами к западным берегам Шпицбергена – ты ведь так и рассчитывал. Однако лед нас держал крепко. Пришлось его взрывать. Ты бы посмотрел, какие мы закладывали фугасы! Один так рванул, что в кают-компании все картины и ружья полетели на пол. Ты не бойся, картины уцелели – и та, с принцессами и с медведями, тоже… Потом мы подняли пары, чтобы пробиться к чистой воде. Вышли в открытое море тринадцатого августа и пошли домой…

– Постой! – перебил Нансен. – Ты подумай, какое совпадение! Ведь как раз в этот день мы с Иохансеном высадились в Вардё. Конечно же, тринадцатого! Вот тебе и «несчастливое» число!.. Ну, дальше, дальше.

– Вскоре встретили небольшой парусник. Спрашиваю капитана: «Нансен вернулся?» А он: «Нет». Тут ребята сильно приуныли. Порешили мы так: если в Тромсё о тебе ничего нет, то сразу повернем к Земле Франца-Иосифа и отыщем там тебя с Иохансеном. А в Тромсё нам сказали, что ты вернулся. Мы так палили и орали, что перебудили весь город: час-то был ранний…

После этого Свердруп совершенно выдохся и не мог добавить ни слова.

– Слушай, старина! – сказал Нансен, с любовью поглядывая на него. – А что, если бы тебе предложили новую полярную экспедицию? Пошел бы ты?

– Весьма охотно, – оживился Свердруп. – Как только представится случай – я готов…

Вечером на шумном празднике в честь встречи Нансен неожиданно схватил своими могучими руками Свердрупа и поднял его над толпой.

– Вот кого я ценю выше всех! – воскликнул он.

Из Тромсё вдоль берега пошла уже целая флотилия: лоцманское судно, затем «Фрам» и, наконец, «Отария».

«Где бы мы ни проходили, – записал об этих днях Нансен, – нам всюду раскрывалось сердце норвежского народа – оно билось на пароходах, переполненных празднично одетыми горожанами, и на бедной рыбацкой лодке, одиноко качающейся среди шхер. Казалось, сама родина-мать, старая наша Норвегия, гордясь нами, крепко заключает нас в свои горячие объятия, прижимает к сердцу, благодарит за то, что мы сделали.

А что, собственно, мы сделали особенного? Мы исполнили свой долг, сделали не более того, что взяли на себя, и скорее мы должны благодарить ее за право совершить плавание под ее флагом».

В Бергене праздничный стол был накрыт в музее, где начинающий биолог, оторвав глаз от микроскопа, мечтал когда-то об экспедиции на Север. Если бы старый Даниельсен мог видеть теперь своего ученика!

Чтобы приветствовать Нансена от всей передовой России и русских географов, в Берген приехал из Петербурга Толль. Нансен горячо поблагодарил его за все, что тот сделал для экспедиции, в своей речи сказал о братьях Лаптевых, о Прончищеве и его жене, о лейтенанте Овцыне, о других участниках Великой Северной экспедиции, бесстрашно проложивших пути по Ледовитому океану.

– Эти герои науки – одни из самых выдающихся среди всей плеяды полярных исследователей. – Нансен высоко поднял бокал: – За Россию и ее мужественных сынов!

После Бергена – Хаугессун, Ставангер, Кристиансанн… Оркестры, речи, флаги, салюты. Однажды, когда Нансен стоял на мостике «Фрама» и кланялся собравшейся на берегу толпе, кто-то робко тронул его за рукав. Это был простодушный Педер Хенриксен.

– Послушай, Нансен, – сказал он со странной тоской, – может, все это и неплохо, но уж очень шумно. В Ледовитом океане – вот там нам было хорошо!..

9 сентября «Фрам» вошел в воды фиорда Кристиании. Военные корабли плыли рядом. В сизом дыму салютов гремели пушки старой крепости Акерсхус; эхо вторило им. Флаги трещали на ветру. Оркестры перебивали друг друга. Все конторы и магазины были закрыты. Сто тысяч человек пели: «Да, мы любим эти скалы!»

Вечером Нансен был у себя в «Годтхобе». На мысу догорали жаркие угли приветственного костра. Праздничный гул постепенно стихал. Шумели сосны, внизу плескались волны фиорда.

Он вспоминал пережитое за последние три года. «Мы боролись, работали, сеяли зерна, – думалось ему. – Теперь настала осень – пора жатвы».

Существует ли Земля Санникова?

Весь мир хотел видеть и слышать Нансена.

Отложив обработку научных материалов экспедиции, он поехал сначала по Норвегии, а потом по большим городам Европы и Америки с лекциями о путешествии.

Значение экспедиции «Фрама» все признали огромным.

Нансен приподнял завесу над тайнами Центральной Арктики. Он установил, что там нет ни суши, ни мелководного моря, а простирается Полярный бассейн с глубинами более 3000 метров[3]3
  В этом бассейне советскими учеными открыт мощный подводный хребет, названный именем Ломоносова, ряд более мелких хребтов, а также ряд впадин.


[Закрыть].

Теперь уже никто не сомневался в существовании течения от Берингова пролива и берегов Сибири к берегам Гренландии, которое, однако, не обязательно проходит через центр Полярного бассейна.

Нансену удалось проследить под холодным верхним слоем арктических вод, приносимых этим течением, более теплый слой воды, проникающей навстречу из Атлантики.

Экспедиция сделала множество магнитных, астрономических, метеорологических наблюдений в тех широтах, куда еще никогда не проникал человек.

Наконец, плавание «Фрама» блестяще доказало правильность идеи Нансена об исследовании Арктики с дрейфующего во льдах корабля.

Говорили, что Нансен, по существу, открыл для науки Северный Ледовитый океан – до него знали только прибрежные арктические моря.

Нашелся лишь один человек, который не радовался успеху Нансена. Это был американский генерал Грили. Перед экспедицией он пророчил Нансену неудачу. Когда о «Фраме» не было известий, говорил, что давно предвидел неизбежность его гибели. Теперь Грили обвинил начальника экспедиции на «Фраме» в том, что тот покинул товарищей на затертом льдами судне.

Это обвинение Нансен целиком напечатал в своей книге «„Фрам“ в полярном море», Она вышла в 1897 году и была тотчас переведена на многие языки. Книга посвящалась Еве. На первой странице было напечатано: «Ей, которая дала имя кораблю и имела мужество ожидать».

Нансен не спорил с Грили, не возражал ему. Сама книга, где описывалась вся экспедиция и невероятно трудный поход Нансена и Иохансена, была достойнейшим ответом на недостойные нападки.

Нансену хотелось поскорее сесть за научный отчет об экспедиции, но пока об этом нечего было и думать. Доклады, заседания научных обществ, обсуждение проектов разных экспедиций и помощь в их снаряжении занимали все его время.

Вместе со Свердрупом и Иохансеном он побывал на шхуне «Бельгика», которую бельгиец де Герлах готовил для похода в Антарктику.

В команде «Бельгики» было шестеро норвежцев. Лицо молодого штурмана, с восторгом смотревшего на гостей, показалось Нансену знакомым. Где он уже видел этот характерный нос, похожий на клюв орла?

Штурман назвался Руалом Амундсеном и сказал, что плавал раньше матросом на «Язоне».

– Когда? – оживился Нансен.

– Совсем недавно, господин Нансен, – ответил тот, запинаясь от волнения. – Но там есть люди… Они хорошо помнят, как девять лет назад вы ходили с ними к Гренландии. А я… я встречал вас, когда вы вернулись оттуда. Вы стояли на палубе… Махали шляпой. Мне было тогда семнадцать лет…

После поездок по европейским столицам Нансену захотелось побывать в стране, где его идеи встретили горячее сочувствие, где у него были искренние друзья, – и весной 1898 года он отправился в Россию.

Норд-экспресс пришел в Петербург апрельским полднем. На перроне собралось множество людей. Нансен узнал исследователя Тянь-Шаня, знаменитого географа Петра Петровича Семенова, и адмирала Степана Осиповича Макарова. Они были в парадной одежде, при орденах. Нансен почувствовал себя неловко в суконной накидке, небрежно наброшенной на одно плечо.

Под руку с Евой он прошел сквозь рукоплещущую толпу в парадные комнаты Варшавского вокзала. Тут же, прямо на вокзале, ему вручили награду – орден Станислава I степени.

Кареты помчались по Невскому проспекту, повернули к Европейской гостинице. Роскошные апартаменты были украшены пейзажами Норвегии. У подъезда стоял экипаж, запряженный рысаками: он должен был дежурить день и ночь.

Нансены два дня осматривали город, побывали в Эрмитаже, в Русском музее, в Мариинском театре. Холодная петербургская весна напоминала бергенскую зиму. По Неве плыл лед с Ладожского озера. Небольшой черный пароходик с высоким носом и плоской кормой, густо дымя, пробирался возле берега. Длинные низкие мосты висели над рекой. Шпиль Петропавловской крепости, казалось, прокалывал хмурые облака. Ровно в полдень с ее серых стен ухала пушка.

– Что теперь там, в крепости? – спросил Нансен переводчика.

Тот замялся.

– Музей?

– Нет, тюрьма.

– Вот как! Для каких же преступников? Для убийц?

– Нет, не совсем. Там сидели, например, писатель Достоевский, географ Кропоткин…

– Достоевский?! И знаменитый Петр Кропоткин?.. Не может быть! За что же?

– Политическое дело, – уклончиво ответил переводчик.

Нансену нравились широкие петербургские улицы, холодноватый простор Дворцовой площади и Марсова поля. Перспектива каменных, плотно поставленных друг к другу домов заканчивалась сверкающей золотой иглой Адмиралтейства – к ней сходились многие улицы города. Роскошные дворцы, красноватые громады старинных казенных зданий соседствовали с новыми, сверкающими зеркальными стеклами домами богачей.

На Невском проспекте кучер молодецки выпрямлялся, натягивал вожжи. Экипаж быстро и бесшумно катился на резиновых шинах в потоке других экипажей. «Эй, эй!» – повелительно покрикивал кучер на перебегавшего улицу чиновника или мальчика-разносчика. По тротуару плыла толпа; среди скромно одетых людей мелькали нарядные мундиры гвардейцев, черные цилиндры франтов, огромные, с перьями, шляпы модниц, направлявшихся к Гостиному двору.

Но был другой Петербург. И его тоже видел Нансен: серые дома – казармы Выборгской стороны, толпы изможденных рабочих у заводских ворот, бедность на каждом шагу…

Вечером 15 апреля в зале Дворянского собрания расселась петербургская знать. Среди роскошных нарядов затерялись черные сюртуки ученых. Нансену шепнули, что в зале присутствуют члены царской семьи.

Он с Евой пошел к эстраде. Навстречу поднялся Петр Петрович Семенов.

– Вы видели до сих пор только холодные окраины России, – сказал он. – Примите теперь привет и дань восхищения от всей страны. Я счастлив, что могу сегодня передать вам, почетному члену нашего Географического общества, его высшую награду – Константиновскую медаль.

Нансен рассказывал о дрейфе «Фрама». Говорил он по-немецки, без особого воодушевления: слишком много парадности, слишком много придворных мундиров. Дамы зевали, прикрываясь веерами. Они пришли посмотреть Нансена и наряд его жены. Теперь им было скучно. Шепотом они осуждали Еву за гордый и высокомерный вид – простая певичка, дочь какого-то зоолога, а держится, словно принцесса крови.

Только два дня спустя, после приемов у принца Альберта Саксен-Альтенбургского, у великого князя Константина и еще у каких-то сановных лиц, пожелавших видеть у себя во дворцах приезжую знаменитость, Нансен попал к людям, с которыми ему было хорошо и интересно. Они собрались в особняке Географического общества.

Тут были Толль, адмирал Макаров, океанограф Шокальский, геодезист Тилло, климатолог Воейков и другие люди, которыми гордилась русская наука.

Голубая карта Северного Ледовитого океана с красным пунктиром дрейфа «Фрама» висела на стене.

– Дорогой доктор Нансен, – сказал Петр Петрович Семенов, – мы хотели бы посоветоваться с вами о наших дальнейших исследованиях на Севере.

Он задал Нансену несколько вопросов. Отвечая, Нансен сказал, что, по его мнению, внутри еще неведомой арктической области находится обширное и глубокое море. Исследовать его можно разными способами, в том числе и тем, который применила экспедиция на «Фраме».

– Наконец, есть способ, который предлагает адмирал Макаров: пробиться в неизвестное море на большом ледоколе, – сказал Нансен. – Это трудно, но возможно. Я уверен, что, куда бы ни пробил его ледокол дорогу – далеко или близко внутрь неизвестных морей, – опыт этот будет иметь величайшее значение. Он даст чрезвычайно важные результаты и, быть может, откроет новую эру полярных исследований.

Попросил слова Эдуард Васильевич Толль:

– Господа, в ясные летние дни с острова Котельного видны горы, чуть поднимающиеся над северным горизонтом. Это еще никем не достигнутая Земля Санникова. Впервые ее заметил почти сто лет назад промысловый человек Яков Санников. Однако позднейшие поиски этой земли оказались безрезультатными. В 1886 году, тринадцатого августа, я сам видел вдали ясные контуры ее гор. Они походили на базальтовые горы Сибири…

– Простите великодушно, Эдуард Васильевич, – перебил кто-то с места, – доктор Нансен на «Фраме» прошел как раз вблизи тех мест, где вы полагаете землю. Однако же никакой земли он там не обнаружил…

– Доктор Нансен пишет в своей превосходной книге, что девятнадцатого и двадцатого октября 1893 года, когда «Фрам» находился возле Земли Санникова, был густой туман, который мешал что-либо видеть, – возразил Толль.

Он стал развивать план экспедиции. Судно высадит ученых на Землю Санникова, перезимует в устье Лены, а через год заберет первых исследователей таинственного острова. Разве плавание доктора Нансена не доказало, что подобная экспедиция для поисков неведомой земли вполне возможна?

– Именно Россия должна осуществить этот план! – говорил Толль. – Девятнадцатое столетие подходит к концу, а нам еще предстоит многое сделать для завершения тех научных завоеваний на Севере, за которые тяжелыми жертвами заплатили первые русские исследователи. Кому, как не русским, приличествует выполнить эту задачу?

Толль сел на место. Все ждали слова Нансена.

– Время уже позднее, – сказал он, – и ответ мой будет кратким. Я согласен с моим другом Толлем в том, что к северу от Новосибирского архипелага могут быть неведомые острова. Мы видели стаи гаг, летящих с севера; один раз оттуда же пролетела стая бекасов. Позже к нам часто наведывались песцы. Возможно, что там есть земли или небольшие острова. Исследование этих земель было бы подвигом величайшей научной важности. Я искренне надеюсь, что такая экспедиция скоро осуществится.

Толль сиял. Земля Санникова давно стала мечтой его жизни. Мог ли он думать в эти минуты, что путь к загадочной земле станет его последним путем…

Нансен, забыв о позднем времени, стал подробно разбирать план Толля. Говорил он долго. Петербургские улицы уже затихли. Гасли газовые фонари.

Ева скучала в роскошном номере гостиницы, перебирая петербургские газеты. Там много писалось о Фритьофе и о ней. В посольстве сделали переводы. Бульварная газетка напечатала карикатуру: Фритьоф верхом на белом медведе возле полюса. Под карикатурой были стишки:

 
– Чуть-чуть я полюс не открыл, —
Рёк Нансен в злой досаде.—
Не то он спереди тут был,
Не то левее, сзади.
 

Ева прислушивалась, не зацокают ли подковы рысаков у подъезда. Снизу, из ресторана, доносилось пение цыганского хора.

Так мало, в сущности, вечеров ей и Фритьофу удается побыть вместе, и еще меньше – вдвоем…