Текст книги "Фритьоф Нансен"

Автор книги: Георгий Кублицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Стуре-Фрён

Нансен, в сущности, все еще чувствовал себя не в своей тарелке среди нескольких десятков собравшихся на корабле людей. Моряков и зверобоев связывало общее дело, жизнь на «Викинге» была их привычной жизнью, а он, кажется, всё бы отдал, чтобы очутиться на часок-другой в сыром ельнике, где сейчас, в эту весеннюю пору, носятся вальдшнепы и вечерними сумерками поет красношейка. Вдохнуть бы хоть разок полной грудью, до опьянения, аромат пробуждающегося леса, прелых листьев, первой травы…

Должно быть, Крефтпнг понял, что чувствует студент, или, может быть, у него самого было тяжело на душе; и, как-то зазвав Нансена в каюту и усадив его на потертый диван, капитан неожиданно принялся рассказывать о себе.

Да, первый раз он ушел в океан на промысловом судне давно, когда был еще совсем парнишкой. Руки у него были крепкие, голова, говорят, тоже варила – и вскоре стал он стрелком тюленей, а потом штурманом. Капитаном начал ходить как раз тогда, когда ему было столько лет, сколько сейчас Нансену. Судовладелец сначала не хотел брать его, находя слишком молодым. Но он, Крефтинг, заметил хозяину, что если нет других препятствий, то молодость – это такой порок, который с годами проходит сам собой. Странно – судовладельца это почему-то убедило.

В первом же рейсе Крефтинг полез в самую гущу льдов, изрядно поцарапал судно, но вернулся с полными трюмами.

Несколько лет ему везло. Но однажды судно сильно потрепало. Открылась такая течь, что команда решила бросить и корабль и добычу, – к чему, мол, торопиться на небо! Капитан не спорил, не уговаривал. Зверобои погрузили свои сундучки и стали садиться в шлюпки, готовые к спуску на воду. Тогда капитан взял топор и принялся рубить поддерживавшие их тросы: раз, мол, команда бросает судно, то ему, капитану, остается только помочь в этом.

Ребята, конечно, повыскакивали обратно на палубу проворнее зайцев: кому охота вместе со шлюпкой с высоты нескольких метров шлепнуться в воду, когда тросы будут перерублены.

– Тут я сказал молодцам: «Бежать вы всегда успеете. Повозимся лучше несколько дней с помпами и, верьте мне, благополучно доползем. Тогда и другим морякам не стыдно будет в глаза смотреть. Сейчас, говорю, трудно, но „когда-нибудь да будет этому конец“, как сказала одна моя знакомая лисица, с которой охотник не спеша сдирал шкуру. Ребята пошумели, потом пошли к помпам, стали откачивать воду. Мы дотянули до порта. И был же на нашей улице праздник! Каждый славно заработал, а судовладелец нажил целое состояние. Что же из того, что судно текло, как решето? Жизнь – это борьба. Надо рисковать!»

Капитан замолчал и, дымя трубкой, поглядывал на своего собеседника. Тому ничего не оставалось, как отплатить откровенностью за откровенность.

Конечно, сказал Нансен, у него в жизни еще не было настоящих приключении. Это ведь первый его дальний рейс. А до того… И он не знает даже, с чего начать рассказ. Может, с детства?

Крефтинг кивнул.

Тогда пожалуйста. Только это совсем не интересно.

Так вот, он родился и вырос в маленькой усадьбе Стуре-Фрён.

Стуре-Фрён – это возле самой Кристиании, но какой лес начинается там сразу за оградой! А речка Фрогнер! Райское место. Он и его брат Александр не сидели в комнатах ни летом, ни зимой. Коньки, лыжи, ружье, удочки…

– После смерти матери отец продал усадьбу и поселился в Кристиании. Но, поверите ли, я до сих пор помню каждую трещинку на стене нашего старого дома.

Помню и первые свои лыжи, кое-как выструганные из сломанных больших лыж. А мне так хотелось иметь настоящие! Дядя Фабрициус – был у нас такой знакомый, он работал в типографии – пообещал подарить новые. Я ему после этого проходу не давал: «Что же лыжи-то, а?» Мы привыкли верить взрослым, отец и мать никогда нас не обманывали, я и осаждал дядю Фабрициуса. Однажды старшая сестра ка-ак закричит на весь дом: «Фритьоф, тебе посылка!» И смеется: «Из Парижа!» Разрываю оберточную бумагу, а там новехонькие лакированные лыжи, красные с черными полосками. И погонял же я на них!..

А летом! Поспишь часа три в избушке лесника, и задолго до рассвета – к реке. Камни холодные, стоишь босиком, ноги сводит, а тут самый клев форели…

Вольная жизнь в лесу – что может быть лучше! С братом Александром они пропадали там до глубокой осени. Мать, бывало, жалуется: дети совсем отбились от рук. А как усидишь дома, если подошла пора охоты на зайцев! Спишь в шалаше, жуешь одни картофельные лепешки, что напекла на дорогу Марта. Марта Ларсен считалась в доме экономкой, но была как родная… Так вот, доешь ее лепешки и, если ничего не настрелял, сиди на пище святого Антония. Зато уж и аппетит разыгрывается, когда в какой-нибудь крестьянской избе тебя посадят за стол да угостят горячими ржаными лепешками со свежим молоком!

Крефтинг слушал, но перебивая.

Правда, продолжал студент, кое-кто злословил, что, мол, адвокат Нансен растит дикарей. Но отец только посмеивался. Нет, уж лучше вырасти дикарем, чем паркетным шаркуном, чем быть похожим на всех этих бледных немощных мальчиков, гуляющих под зонтиком за ручку с гувернером! Что смыслят они в жизни среди природы?

– Вы очень верно говорите, – задушевно сказал Крефтинг. – Вот именно так!

Нансен осекся: кажется, он разболтался. И, чего доброго, Крефтинг сочтет его хвастуном: «Я такой, я сякой». Закашлявшись в смущении, он принялся разжигать давно погасшую трубку.

Обломок сибирской сосны

Настало 3 апреля. По закону с этого дня можно было начинать массовый промысел молодых тюленей. Но где они, эти тюлени? Неужели другие зверобои, заблаговременно подойдя к детной залежке, сегодня положили первые сотни шкур в трюмы, в то время как «Викинг» впустую жжет уголь и треплет паруса? Старый Ларсен ворчал с утра до вечера:

– А что я говорил? Бочку – в воскресенье! Скверный рейс, скверный рейс!..

Теперь к его словам прислушивались. Может, Крефтингу в самом деле изменила удача? Настроение у команды было такое, что из-за каждого пустяка дело доходило чуть не до потасовки. И, конечно, это настроение не улучшалось оттого, что «Викинг» то и дело застревал во льдах, а те уносили его все дальше от места, где Крефтинг думал найти залежку.

Нансен иногда спускался на лед, чтобы размять ноги. Сбивая на лету чаек, он пристреливал свое новое ружье.

Как-то с ним пошел Баллон. Они забрели довольно далеко и, когда повернули назад, наткнулись на полыньи: лед успел разредиться. Одна из них темнела широкой полосой.

– Э-э, не беда! – Баллон выбрал небольшую льдину и, опираясь на багор, с которым не расстается настоящий зверобой, легко перескочил на нее. – Прыгайте, господин студент, в мою «лодку».

Нансен прыгнул. Льдина сильно качнулась. Они поплыли, гребя багром. Двоим на льдине было тесно. Нансен неловко повернулся, ноги у него заскользили и…

А позже он увидел сцену своего купания в недурном исполнении Баллона. Собрав на палубе праздных матросов, тот показывал им, как господин студент балансирует на льдине и как потом господин студент с вытаращенными от испуга глазами цепляется за ее края.

– У него была довольно-таки глупая рожа, разрази меня господь! – закончил Баллон под общий хохот.

Конечно, это было обидно и, кроме того, несправедливо: он ведь не испугался, попав в воду, а спокойно выкарабкался на льдину. Ну и враль этот Баллон! Нансен хотел подойти к рулевому и хорошенько отчитать его, но вовремя одумался: что скажут тогда эти парни? Вот, мол, барчук, не тронь его даже словом, разобиделся… Нет, на шутку можно ответить только шуткой. Однако, как на грех, ему ничего не приходило в голову.

А зверобои затеяли новую потеху. Двое парней натянули фуфайки самым нелепым образом, продев ноги в рукава, набили всякой всячины, чтобы получилось брюхо, приклеили усы и принялись изображать важных господ.

Тот, который был «бургомистром», орал на матросов и совал им в нос кулаки, требуя уплаты податей.

Затем началась игра в «рукошлепки». Один, заложив руки за спину, клал голову на колени другому, а сзади по очереди подходили молодцы и шлепали кто рукой, кто ладонью, а кто и сапогом или старой калошей. Попробуйте-ка угадать ударившего! Зато уж если опознан – прячь голову в колени и получай увесистые шлепки…

Нансен побоялся, что, если он войдет в игру, с ним выкинут какую-нибудь штуку. Даже Баллон за глаза потешался над ним, – что же говорить о других? Крефтинг как-то сказал ему, что Ларсена смолоду разорил судовладелец и с тех пор штурман ненавидит всех, кто, по его мнению, принадлежит к «белой кости». Даже к Крефтпнгу старик относится с недовернем, находя у него барские замашки. Нансена штурман невзлюбил сразу, твердя, что все студенты – безбожники и что посторонний человек на корабле только всем в тягость…

В начале апреля держалась морозная ветреная погода. Нансен, заслышав топот матросских ног по палубе, бросался из каюты, чтобы вместе со всеми ставить паруса, когда льды разрежались и можно было идти по чистой воде. Но куда идти? В том направлении, где на горизонте рисуются мачты каких-то неведомых промысловых судов? Или в противоположную сторону? Нет, лучше к судам. Это «Магдалена», на которой когда-то начинал плавать Крефтинг, и «Язон». Новости? Да никаких новостей. О залежке ничего не слышно. И все три судна идут туда, где мираж заставляет льдины как бы парить в воздухе.

Купание и шутки Баллона не отбили у Нансена охоты к прогулкам, и, когда «Викинг» снова застрял в смерзающемся льде, он спустился за борт, чтобы пострелять чаек.

На одной из льдин студент еще издали заметил что-то серое. Пошел туда. Серое на льдпне оказалось плавником – остатками оббитого волнами, истертого льдами дерева. Такие деревья выносятся в океан реками; иногда на побережье скапливаются целые горы плавника.

Нансен склонился над обломком и принялся его рассматривать. Сосна? Да, пожалуй. Откуда она попала сюда – из Америки? Впрочем, тут и гадать нечего: Крефтинг ведь говорил ему, что к Гренландии часто выносит сибирский лес.

Нансен попытался мысленно представить себе путь обломка сибирской сосны – огромный путь в тысячи километров сквозь льды океана. Вернее, не сквозь льды, а вместе со льдами!

Вместе? Конечно.

Но не значит ли это, что существует постоянное движение, настоянный дрейф льдов, который начинается в море возле берегов Сибири и продолжается где-то здесь, у берегов Гренландии? Чего доброго, бесформенный кусок плавника побывал куда ближе к полюсу, чем это удавалось до сих пор человеку. Вот бы использовать это движение льдов для какой-нибудь экспедиции…

Наконец-то тюлени!

На палубе шум, оживление: кто точит нож, кто чистит винтовку, кто считает патроны, – наконец-то появились стада тюленей. Все ждут сигнала к «хозу». «Хоз» – это вылазка для добычи зверя.

Нансен впервые видел такое множество тюленей. Издали казалось, что на льдины насыпано что-то черное. Гладкие блестящие головы мелькали в волнах. Косяк за косяком плыл к северу.

Сигнал! Нансен торопливо напяливает жесткий, коробом торчащий парусиновый костюм. На студента не обращают внимания – всем не до него. Только Ларсен, отправлявший людей, ворчливо советует ему остаться на «Викинге» и подождать, пока зверобои вернутся с добычей: «хоз» – дело серьезное; лишний человек на шлюпке – обуза.

Вскрывать тюленей, которых добыли другие? Ну уж нет! И студент, к досаде Ларсена, просится в лодку лучшего стрелка Оле Могеруда. Оле мнется, но отказать неловко. Нансен занимает место гребца.

Шлюпки, лавируя между льдинами, пробираются к лежбищу; каждой указан свой маршрут, чтобы зверобои не мешали друг другу.

Погода тихая, ясная. Издали слышно урчание. В глазах пестрит от черно-белых тюленьих шкур. Лежебоки блаженствуют на солнце. Над льдинами струится, трепещет нагретый их телами воздух.

Оле придирчиво поглядывает на студента. Тот гребет изо всех сил, снял шапку, от волос – пар. Шлюпка подходит к лежбищу. Хотя тюленей и много, но это еще не значит, что они только и стараются попасть на мушку. Тут нужны осторожность и сноровка. Оле поднимает руку: тише! Четверо гребцов и рулевой застывают, чтобы Оле было удобнее стрелять. Слышно, как с весел капает вода. Оле широко расставляет ноги, медленно поднимает ружье. Два выстрела – и два тюленя остаются на месте. Остальные скользят по льду и бултыхаются в воду. Шлюпка подходит к застреленным зверям. Зверобои мигом свежуют туши. Оба тюленя убиты меткими выстрелами в голову.

– А если попадешь в другое место? В туловище, например? – спрашивает студент.

– Парню, который не умеет держать ружье, сподручнее ходить со скрипкой и играть на свадьбах! – высокомерно отвечает Оле. – Лучше совсем промазать, чем попасть в туловище.

Оле не снисходит до дальнейших разъяснений. Этот парень знает себе цену. Один из гребцов вполголоса говорит Нансену, что, если тюленя не убить сразу, он будет биться, дергаться и распугает все стадо. Ну, а когда голова зверя поникнет мгновенно, остальные иногда остаются лежать возле убитого, обманутые его спокойной неподвижностью.

– Хватит болтать! – обрывает Оле. – Спустите-ка меня на лед.

Оле собирается стрелять тех тюленей, к которым нельзя подойти на шлюпке.

– Можно с вами? – просит Нансен.

Оле сердито хмурится: этого, мол, мне еще недоставало! Потом усмехается:

– Ну что ж… Только, чур, не жаловаться.

Он соскакивает на лед, Нансен – за ним. До ближайшего тороса они бегут пригнувшись, затем Оле ложится и ползет. Студент тоже ползет, но не так легко и ловко. Через четверть часа у него уже болят локти, он весь взмок. Похоже, что Оле нарочно старается измотать его. Оле бегает, ползает, стреляет: уже шесть туш неподвижно лежат на льдинах.

– Не мешало бы вам научиться свежевать зверей, если вы хотите ходить в «хоз», – говорит Оле.

Нансен пробует, но у него не получается. Серый брезентовый костюм покрывается пятнами крови и жира.

– Эх!.. – В голосе Оле столько презрения… Он берет нож, делает один надрез во всю длину туловища, потом другой – вокруг головы, еще несколько надрезов – и снимает шкуру с подкожным жиром, словно перчатку. Тушу Оле оставляет чайкам, которые тотчас слетаются отовсюду и с яростными криками начинают пир.

Справа, слева гремят выстрелы – это действуют стрелки с других шлюпок. Потом стрельба стихает: должно быть, почти все тюлени ушли в воду. На мачте «Викинга» поднимается сигнальный флаг: капитан приказывает шлюпкам возвращаться.

«Хоз» длился несколько часов. С непривычки все устали. Судно погружается в сон. Храп сотрясает переборки кубрика. Нансен тоже растягивается на койке, несколько минут лежит в блаженной истоме, потом заставляет себя подняться.

Нет, он не будет спать! Он не имеет права спать. Нужно измерить зверей, поднятых на борт неосвежеванными. Надо вскрыть их желудки. У каждого на судне свое дело: он не вправе забывать о том, зачем его послали в рейс. И студент одевается, идет на опустевшую палубу. Сначала зарисовывает, потом измеряет туши. Делает все тщательно, не спеша.

«Викинг» лежит в дрейфе: прекрасный случай заодно измерить температуру глубинных вод. И, хотя глаза его слипаются, хотя белая ночь давно дремлет над океаном в зареве пылающего за горизонтом солнца, он терпеливо опускает прибор, следя за убегающим в глубину тонким пеньковым линем, снова вытаскивает, снова опускает…

Зато, когда все кончено, он возвращается в каюту гордый и удовлетворенный.

Так вот где залежка!

Все, кто ходил в тот год на «Викинге», хорошо запомнили 25 апреля.

С утра сквозь туман и снег дозорный заметил вдруг мачты нескольких судов, по-видимому лежащих в дрейфе. «Викинг» повернул к ближайшему. Что такое? Этот парусник сидит так глубоко в воде, точно его забпля шкурами по самую палубу! Парусник опознан: это «Кап-Норд». А дальше – «Вега», «Новая Земля», «Хекла» – вся компания, оставшаяся во льдах, после того как «Викинг», раскачанный командами других судов, вырвался к чистой воде.

– Милые люди, куда же это вы запропастились? – кричит с кормы толстенький капитан «Кап-Норда». – А мы тут без вас славно обработали залежку…

Крефтпнг побелел. Его усы как-то обвисли, обмякли. А безжалостный капитан «Кап-Норда» продолжал:

– Мы взяли шесть тысяч шкур, «Хекла» – двенадцать тысяч, «Альберт» – четырнадцать.

Четырнадцать тысяч! С такой добычей не возвращался еще ни один норвежский парусник.

– Где же она была, эта залежка?

– Да там, где вы и предполагали, Крефтпнг. Всего в нескольких милях к западу от нашей стоянки. Зря вы тогда ушли, зря!..

На Крефтинга жалко смотреть. Он ведь угадал, чутье не обмануло его, однако он рассчитывал, что к залежке можно будет пробиться с другой стороны. Когда остальные суда, тоже пошедшие за «Викингом», застряли во льдах, в этом было счастье их команд. Девять дней спустя льды неожиданно разредились, и промысловики мигом добрались до близкой залежки. Такова судьба зверобоя: недуй ветер с другой стороны, и вся флотилия так и сидела бы в еще более сплотившихся льдах, а «Викинг» взял бы славную добычу.

Нансен думал, что зверобои ополчатся на своего неудачливого капитана. Но странное дело: хотя у всех были такие физиономии, будто на судне покойник, никто не упрекнул Крефтинга ни единым словом. Напротив, никогда еще его распоряжения не выполнялись так быстро, с такой готовностью; у этих грубоватых парней оказалось куда больше душевного тепла и чуткости, чем предполагал Нансен.

Капитан «Викинга» был слеплен не из того теста, которое быстро прокисает. Время еще не ушло, и, хотя на богатую добычу рассчитывать уже не приходилось, кое-что можно было наверстать, охотясь за тюленьим молодняком.

«Викинг» вошел во льды. Крефтинг дневал и ночевал в дозорной бочке.

Найдя тюленей, он сам повел первую шлюпку, посадив за руль Баллона, а на весла – Нансена и еще троих молодцов. Им пришлось здорово поработать в свежем ломком льду, треск которого вспугивал тюленей.

Наконец капитан приложил приклад к щеке. Нансен смерил взглядом расстояние – слишком далеко. Но тюлень после выстрела остался на месте. Второй – тоже. Пожалуй, Крефтинг стрелял не хуже Оле Могеруда. Баллон сопровождал каждый выстрел шуткой, стараясь развеселить капитана.

– А ну попробуйте! – предложил капитан Фритьофу, когда шлюпке удалось довольно близко подойти к льдине с нежащимися тюленями.

У студента учащенно забилось сердце. Наконец-то! К ружью его приучали с детства. Теперь он покажет, на что способен…

Что такое? Тюлень соскользнул в воду.

– Этот от дополнительной пульки не отказался бы! – с плутовским видом заметил Баллон.

Нансен тщательно прицелился во второго. Но и он после выстрела бултыхнулся в полынью.

– Ишь ты, скалит зубы, посмеивается! – притворно вздохнул Баллон.

…Несколько следующих дней никто уже не предлагал студенту пробовать силы, хотя он, садясь на весла, каждый раз прятал вод скамейку свой охотничий штуцер. И лишь стрельба в цель, затеянная Оле Могерудом, позволила Нансену поднять себя в глазах зверобоев настолько, что, когда 13 мая капитан впервые разрешил ему занять на одной из шлюпок место заболевшего стрелка, запротестовал только старый Ларсен. Он сказал, что Крефтинг слишком потакает пассажиру, своему любимчику. У господина студента, наверное, водятся денежки в кармане, промысел его не кормит, и он может мазать по тюленям. Но почему из-за плохой стрельбы этого молодчика должны страдать другие?

Уходя в каюту, старик попросил, чтобы его разбудили, когда шлюпки будут возвращаться. После подъема сигнального флага он, сонный и недовольный, вылез на палубу. Подошла шлюпка Оле Могеруда. Девять тюленей. Гм, не густо. Карл Андерсен добыл шесть. А-а, вот наконец и шлюпка господина студента…

– Тринадцать! – прокричал Баллон.

Старик остолбенел. Этот шут гороховый Баллон, наверное, врет. Ларсен сам пересчитал шкуры, когда их сваливали на палубу. Тринадцать! Тут что-то нечисто. Не иначе, как этому безбожнику студенту известно какое-то заветное слово, наговор…

Оле сказал, что Нансену повезло случайно; так бывает и при игре в карты, когда новичок неожиданно обыгрывает опытных игроков.

Закрепить удачу Нансену не довелось: тюлени снова исчезли, и студент принялся за измерения температуры воды – совмещать их с охотой ему удавалось, увы, не часто.

В часы вынужденного безделья зверобои обычно толпились на камбузе, выдумывая себе всякие немыслимые блюда. Обжорство не доводило до добра, и многие шли потом к капитану с жалобой на «боль в груди». Капитан посылал их ко всем чертям. Это средство, как видно, помогало; по всяком случае, повторных больных на приеме у капитана не было…

Кроме упражнений в искусстве кулинарии, «рукошлепок» и ловли прожорливых буревестников на крючок с куском тюленьего сала, зверобои развлекались игрой в «лисий капкан». В других странах эта игра называется иначе, но, конечно, всюду знают ее. Двое ложатся на пол рядом, головами в разные стороны. Сцепляются правыми руками, а затем, поднимая правую ногу, стараются зацепить поднятую ногу противника и перекувырнуть его.

Так вот, когда на палубе «Викинга» стали играть в «лисий капкан», Нансен неожиданно для всех перевернул самых сильных парней.

Капитан долго смотрел на потеху, смеялся, а потом не выдержал и сказал, что тоже хочет помериться ловкостью с Нансеном.

Нога конькобежца и лыжника оказалась сильнее ноги моряка. Секунда – и капитан покатился но палубе.

– Э-э, неправильно! – сказал он, поднявшись, отряхнув пыль и расправив усы. – Вы поторопились. Я не успел собраться с силами.

Они сцепились снова. Что за наваждение – сколько ни тужился Нансен, капитан прирос к палубе, будто его налили свинцом! Матросы гоготали во всю глотку.

Капитан-то, оказывается, незаметно зацепился другой ногой за скобу в палубе. Нансен мог бы перекувырнуть его, разве только разорвав пополам.