Текст книги "Ортис - десятая планета"

Автор книги: Георгий Антипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Георгий Иванович Антипов
ОРТИС – ДЕСЯТАЯ ПЛАНЕТА

Письмо первое

Я – космический «заяц»

Здравствуй, Степка! Я уже на Ортисе. Ортис – это название планеты.

Как я попал сюда? Прилетел в космической ракете. Когда она стояла на ракетодроме, я незаметно забрался ночью в багажник, а утром – трах-бах! – и я в воздухе. И, пока меня заметили, Земля была уже далеко-далеко.

А летел я здорово! Правда, когда я сидел в багажнике, я очень боялся, что меня найдут и оштрафуют как космического «зайца» на два миллиона рублей. Но всё обошлось как нельзя лучше. И, представь себе, как первого космического «зайца» космонавты окружили меня заботой и вниманием. Да что вниманием! Я был прямо нарасхват.

Астроштурман мне звёздную карту в руки сует, Радист – с концертом ко мне по заявке. Повар угощает питательными таблетками. Врач не отрывался от моего пульса почти до самого Ортиса. А потом прямо в ракете начал писать научную работу «Обязательна ли тренировка для космических пассажиров?»

Одни только роботы не обращали на меня никакого внимания. Впрочем, на то они и роботы, чтобы не замечать живого человека.

Ты спросишь, как я перенёс невесомость. Скажу откровенно: невесомость мне не понравилась. Никакого веса: что куриное перо, что человек. Разве это справедливо? По-моему, у каждого человека должен быть всегда свой вес.

На Ортис мы прилетели, оказывается, точно по расписанию. Сели очень хорошо, и все заспешили по своим делам – открывать, изучать, исследовать, а про меня все забыли. И кстати. Я даже обрадовался. Теперь я стал сам себе хозяин: куда захочу, туда и пойду, что понравится, то и буду смотреть.

Ортисяне

Не успел я решить, в какую сторону шагать, как меня окружили жители Ортиса. Взрослые ортисяне, конечно, увязались за нашим космическим экипажем, а меня осадили ортисишки-мальчишки.

Смотрю на них – ничего удивительного. У них есть голова, руки, ноги. В одежде тоже порядок – штаны, рубашки. Только лопочут по-своему.

Посмотрели мы так с ортисишками друг на друга, а потом меня кто-то спрашивает:

– Может быть, ты по-русски говоришь?

Я оглянулся: кто же так заговорил? А это, оказывается, электронный переводчик-маленький такой аппаратик, похожий на наш карманный фонарик.

Какой-то ортисишка сует мне его под нос и всем видом показывает, чтобы я говорил. И я ответил:

– Русский я. С Земли.

Электронный переводчик залопотал по-ортисянски.

И меня поняли! Ортисишки зашумели, загалдели, начали хлопать меня по плечу. Потом они подарили мне электронный переводчик, и я сказал им большое спасибо. Тут все снова начали аплодировать и кричать:

– Мац-бац-кац! Ару!

Пока они шумели, я разглядел моих новых друзей получше.

Я заметил, что, хотя в одежде ортисян не было ничего особенного, носили они её по-своему. Пиджаки и рубашки были надеты задом наперёд. На головах что-то похожее на наши бескозырки. Но когда я пригляделся к одной бескозырке, то сзади у неё нашёл козырёк. Значит, это были не бескозырки, а фуражки и кепки, но почему-то надетые задом наперёд. Оказалось, что на Ортисе носить так одежду удобнее: в пальто и плаще не продувает. А козырьком лучше прикрывать не лицо, а затылок от солнечного удара.

Моих ортисишек очень, видно, удивила наша привычка застёгивать пиджаки спереди. Они толкались вокруг меня, тыкали пальцами в мои пуговицы и показывали друг другу кулаки.

– Из-за чего вы ссоритесь? – спросил я.

– Мы и не думаем ссориться, – ответили они. – Мы не можем налюбоваться на твои пуговицы.

– Зачем же вы грозите друг другу кулаками?

– Мы вовсе не грозим. Мы хвалим пуговицы.

Понимаешь, Степка, показать здесь кулак-всё равно что у нас большой палец.

– Тогда чем же понравились вам мои пуговицы? – спросил я.

– О-о! – зашумели ортисяне. – Это такое богатство! В наших коллекциях нет ничего подобного!

– В коллекциях? Значит, вы коллекционируете пуговицы?

– Только пуговицы! – ответило несколько ортисян. – После того как пуговицы были на Ортисе вытеснены замками-«молниями» и кнопками, наши коллекции больше не пополняются. А тут такое богатство!

Недолго думая я оторвал от своего пиджака все пуговицы и тут же раздарил их.

Но ортисян это только раздразнило. Они так жадно смотрели на мои пуговицы на брюках, что я не выдержал. Через минуту я остался без единой пуговицы. Тогда я взмолился:

– Принесите мне из нашей ракеты какой-нибудь ремешок, а то я никогда не сдвинусь с места!

Беседа с Кинечу

Ремешок мне принёс самый маленький ортисянин, по имени Кинечу.

– Ты не сердись на них, – сказал он, – разве у вас не собирают коллекции.

– Собирают, – ответил я. – Есть чудаки, которые тоже пуговицами увлекаются.

– Как ты сказал, «чудаки»? – спросил Кинечу. – Чудаки – это люди, которые коллекционируют?

– Не все. А только те, что собирают пуговицы, обёртки от конфет и этикетки от спичечных коробок.

– Чудаки! – закричал Кинечу своим друзьям. – На Земле вас бы звали чудаками!

Ортисянам слово понравилось.

– Чу-да-ки! Чу-да-ки! – весело кричали они хором.

Я хотел сказать, что собирать коллекции пустячных вещей – дело не стоящее, но раздумал, чтобы не огорчать ортисян.

– Послушай, – обратился я к Кинечу, – а ваши люди уже летают в космосе?

– Нет, – ответил Кинечу.

– А фиолетовые люди у вас есть?

– Нет.

– И зеленых нет?

– И зеленых нет.

– Но, может быть, гигантские ящеры или какие-нибудь там птицы-лягушки?

– Нет, ничего такого нет у нас.

– А рабы есть у вас? – спросил я.

– И рабов нет, – ответил Кинечу.

– Значит, и освобождать некого?

Я расстроился:

– Зачем же я летел к вам?

– Но у нас зато немало другого интересного.

– А ты мне покажешь?

– Ладно… – согласился Кинечу. – Скажи, – поинтересовался Кинечу, – а сколько тебе лет?

– Двенадцать, – ответил я.

– О! Тебе двенадцать лет? – удивился Кинечу. – Такой маленький, и ты так много сделал!

– Я ещё ничего не сделал.

– А почему же тебе тогда двенадцать лет?

– Ну потому что так родился. А тебе сколько?

– Мне только семь! Я ещё ничего полезного не сделал.

– Ну при чём тут полезное дело? Я ведь спрашиваю про возраст.

– А я и отвечаю про возраст. Я ещё не много пользы принёс, вот потому мне и семь лет.

В общем, мы еле-еле поняли друг друга.

Оказывается, возраст ортисян считается не так, как на Земле. Они записывают в паспорта только те годы, в которые приносят пользу обществу.

Но учёба тоже считается. Счёт как раз и начинается с первого класса. Ученикам шестого класса на Ортисе в основном по шесть лет. Но есть и старше. Это те, кто в свободное время трудятся или занимаются в двух школах, например в художественной или музыкальной.

Чем старше ортисянин, тем больше полезных дел он совершил, а значит, тем больше его и уважают.

Я сказал Кинечу:

– Знаешь, а один мой друг имел бы здесь всего четыре года, так как его оставляли на второй год в пятом классе. А если ещё учесть, что он не ходит на школьные воскресники и не собрал и пуда металлолома, то подходит у вас к младшей группе детсада.

Письмо второе

Чудеса начинаются

Привет с Ортиса! Итак, продолжаю.

Мы двинулись в ортисянский город. Не прошли мы и ста шагов, как мне захотелось пить. Я сказал об этом Кинечу.

– Пить? Сейчас. – Он стал рыться в карманах. – Нашёл! Вот, пожалуйста! – и подал мне таблетку величиной с пятак. – Пей!

Легко сказать – пей. А что пить? Таблетку?

– Пей, пей! У меня ещё есть, – улыбался Кинечу. Он и не догадывался, что мы пьём не таблетки, а воду.

Сунул я таблетку в рот и сразу почувствовал, что рот стал полным воды. Я чуть не захлебнулся, но всё же проглотил. А воды опять полон рот. Я едва успевал глотать и с ужасом думал, что делать, когда напьюсь. Но вода вдруг больше не стала накапливаться, и мне осталось только поблагодарить Кинечу. На всякий случай я спросил:

– А газировки в таблетках у вас нет?

– И газировка есть. Одну минутку.

И Кинечу опять полез в карманы, но я остановил его:

– Не надо. Это я только так, для справки.

Планета Ортис мне начинала нравиться.

Город с первого взгляда тоже показался обычным: дома, улицы, скверы. Но я уже был учёным и внимательно присматривался и к домам, и к улицам, и ко всему, что встречалось на пути.

И вот что увидел. Дома здесь не прямоугольные, как у нас, а восьмигранные. Окон нет совсем. Стены сделаны из прозрачной пластмассы. А что это значит? Это значит, что здесь об уличных футболистах заботятся больше, чем у нас. Здесь в футбол, раз нет окон, можно играть где угодно.

Вот бы тебе сюда попасть, Степа!

С другой стороны, видеть город без окон мне было как-то непривычно. Вдруг взбредет кому-нибудь в голову из ортисишек влезть в окно, а окон нету! И бумажных голубей пускать неоткуда. Да-а, посмотришь со стороны – не дома, а аквариумы. Но ортисяне живут – не жалуются.

На улицах я не заметил ни одного сердитого. Идут все – улыбаются, разговаривают-смеются, прощаются-хохочут. И хоть бы один нахмурил брови!

– Отчего всем так весело? – спросил я Кинечу.

– Ортис – самая весёлая планета во всей Вселенной, – сказал Кинечу. Ортисяне никогда не плачут, никогда не грустят. Они только улыбаются и смеются. Но почему ты вдруг перестал улыбаться?

– А зачем же без всякого повода улыбаться, – сказал я. – Это, наверное, трудно?

– Нисколько! Это дело привычки, – с улыбкой сказал Кинечу и вдруг испуганно посмотрел по сторонам. – Улыбайся! Пожалуйста, улыбайся! Тебя уже заметили смехачи.

И только он это сказал, как нас окружили ортисяне с плакатами и транспарантами: «Долой кислые физиономии!», «Смех для всех!», «Улыбайся! Ты принесёшь пользу не только себе, но и обществу!». Кинечу шепчет:

– Это из клуба «Смехачей». Улыбайся! Они не отстанут, пока не рассмеешься.

А на меня, как назло, будто столбняк нашёл. Никак не могу улыбнуться. В уме говорю себе: «Ну что тебе стоит?» – растягиваю губы, ничего не получается. А смехачи кричат:

– Это фальшивый смех!

Стало мне на них смешно смотреть, на этих весельчаков, я не вытерпел, заулыбался по-настоящему.

Последний рёва

Да, люди на Ортисе совсем не умеют ни печалиться, ни сердиться. А плач считается пережитком прошлого. С ним здесь борются так же, как у нас с религией или алкоголем.

В прошлом на Ортисе читались такие лекции: «Плач-враг здоровья», «Плач и борьба с ним», «Смех и долголетие». Теперь на Ортисе никто не плачет. Ортисяне больше всего радуются и смеются. Можно подумать, что у них круглый год праздник. Правда, в городе каким-то чудом всё-таки сохранился один рёва. О нём известно каждому ортисянину, и вот что рассказал мне о нём Кинечу.

Зовут рёву Лёсо. Ещё в школе никто никогда не мог выпросить у него ни резинки, ни карандаша. Все, например, идут в кино, а он – деньги в копилку. Все в очередь за эскимо, а он опять – деньги в копилку. Денег накопил целый сундук. А тут – раз! – деньги взяли и отменили. Насовсем! Сел Лёсо на сундук и такого рёву задал, что его едва водой отлили. Потом ему говорят:

– Ну чего ты ревёшь? Ведь одеваешься, как все. И ешь теперь, как раньше короли не ели.

А Лёсо, знай, хнычет:

– В кино не ходил… Эскимо не ел…

Смотреть на него съезжаются из самых дальних уголков Ортиса. Особенно часто в этот город приезжают артисты. Ведь на сцене всё должно быть правдиво, как в жизни. Значит, и плач должен походить на настоящий. А где его увидишь, если все улыбаются? Вот и приезжают артисты к рёве учиться. И стоит ему только с сожалением напомнить: «Да, много денег пропало!» – как Лёсо заливается слезами.

После каждого сеанса артисты аплодируют ему. А то и руку пожимают благодарят.

Правда, рёва от такого внимания постепенно зазнался, повеселел и стал реже плакать, и тут артисты перетрусили: а вдруг он совсем реветь перестанет?

Но я думаю, страшного в этом ничего нет. Пусть тоже смеется. Он и так немало слёз пролил из-за своих денег. А рёву можно с Земли доставить – у нас они ещё не перевелись.

Сонное царство

Это случилось в первый же день, как я очутился на Ортисе. Идём с Кинечу по городу. Я, конечно, глазею по всем сторонам. Вдруг слышу звон курантов, а потом музыку, похожую на колыбельную. Смотрю, прохожие на улицах забеспокоились, засуетились. Одни торопятся занять места на скамейках, другие – прямо на газоны лезут. И устраиваются так, будто спать собираются.

Не успел я и глазом моргнуть, как все уже спали. Спали прохожие и постовые. Спали водители и пассажиры. В магазинах – продавцы и покупатели. Остановились и троллейбусы. Замолчало радио. Потухли телевизоры. Настоящее сонное царство!

Мой Кинечу тоже начал клевать носом.

– Что случилось? – спросил я его с удивлением.

– Тихий час, – успел ответить Кинечу и захрапел.

Потом, когда тихий час кончился и все проснулись, Кинечу объяснил, что вместе со звоном курантов из отдела здравоохранения по городам и сёлам посылаются специальные сонные лучи.

На меня, как на новичка, они подействовали не сразу (поэтому-то я и видел, как спали ортисяне). Но и я всё же не устоял перед сонными лучами и тоже вздремнул. Да так сладко, что Кинечу еле-еле растолкал меня. Славный он ортисёнок – этот Кинечу!

Письмо третье

Страна автоматов

Ты послушай, Степка, какая техника на Ортисе! Автоматов здесь видимо-невидимо. Шагу не сделаешь, чтобы не столкнуться с автоматом. Автомат-регулировщик. Автомат-видеофон (не телефон, а видеофон: разговариваешь – и видишь с кем). Автомат-библиотекарь. До чего додумались ортисяне – даже автомат для очистки перьев изобрели!

Так вот, шагаем мы с Кинечу по городу. Смотрю – боксёрский ринг у дома. Прямо на улице. Зевак немного, но боксёры работают на честность. Видно, соревнование ответственное. Судья, секунданты-всё, как у нас. И боксёры что надо! Бац-бац! Прыжок. Выпад. Бац! Тузят друг друга по всем правилам. Бросок. Глухая защита. Удар.

Но что это? Уснул судья, что ли? Боксёры бьются три… пять… десять минут, а гонга нет. Я не выдержал и закричал:

– Время-а-а!

Но меня никто из зрителей не поддержал.

А Кинечу, улыбаясь, сказал:

– Время ещё не вышло. У нас раунд пятнадцать минут.

«Ого-го! – подумал я. – А у нас на Земле три минуты!»

Наконец ударил гонг!

Боксёры отошли каждый в свой угол и… встали. Им даже стулья не подали!

Тут из дома вынесли полотенца и начали массажировать… секундантов и судью.

– Они что, в своём уме? – удивился я. – Или у вас не положено отдыхать боксёрам?

– Сейчас и боксёры получат своё, – сказал Кинечу.

И действительно, на ринг поднялись два ортисянина и подошли к боксёрам.

И тут произошло такое, что я не поверил своим глазам. Грудные клетки боксёров распахнулись, и я увидел внутренности. Да, да, внутренности! Я увидел катушки! Массу катушек, переплетённых проводами. Увидел ряды лампочек и несколько десятков переключателей. И тут до меня дошло, что боксёрами были автоматы.

Роботы-боксёры! Что им раунд в пятнадцать минут! Они могли бы тузить друг друга по целому часу. И массаж им, конечно, без надобности. Смазка другое дело. А секунданты – это вовсе и не секунданты, а конструкторы.

Пока я смотрел на боксёров, судья пригласил на ринг одного из конструкторов и поднял его руку: победитель!

Ортисяне, приветствуя победителя, начали хлопать его по плечу. Один из конструкторов стал расхваливать боксёров:

– Роботы-боксёры – это огромный шаг вперёд в ортисянском боксе. Скулы не своротишь, глаза не выбьешь. А гайка какая вылетит – долго ли новой заменить!

И невдомёк было конструктору, что одной гайки не хватало у него самого. Ведь бокс-то – это физкультура!

Роботы слушали молча. Они как остановились после драки, так и стояли на своих местах с распахнутыми грудными клетками.

И мне почему-то стало грустно…

Есть на Ортисе и роботы-шахматисты. Только между собой они не играют, потому что не умеют нападать. Зато с ортисянами сражаются стойко. Как запрограммируют им какую-нибудь защиту Каро-Канна или Нимцовича, так хоть лоб у тех треснет от самых блестящих комбинаций – не пробьёшь.

Ортисяне к железным шахматистам относятся с уважением. А по-моему, роботам в шахматах делать нечего. Нет у них выдумки. Будь моя воля, я отправил бы их на переплавку. В крайнем случае их можно было бы использовать в качестве роботов-полотёров или швейцаров.

Но кое-какие автоматы ортисян мне определенно понравились.

Например, звукособиратель.

Звукособиратель

О звукособирателе я ещё на Земле слыхал. Какой-то изобретатель-самоучка предлагал его одному бюрократу. Но бюрократ, понятно, отмахнулся. Иначе он и не был бы бюрократом! А здесь звукособиратели на каждом шагу: в квартирах, в классах, в театрах – в езде, где можно найти лишний шум. А работа у этого прибора – собирать звуки и перерабатывать их в электричество.

Покричали, например, ученики на перемене – автомат соберет всё до единого звука. А сели на урок – нате вам свет. Сами старались.

Я смотрел на это великое изобретение и думал: «Поставь-ка такой аппарат на перемену в нашей школе. За десять минут его так зарядят, что электричества хватит на троллейбусную прогулку по всему городу?»

На уроках, когда вызывают двоечников, аппарат можно не включать. А если поставить звукособиратель на сборах или на заседаниях советов отрядов и дружин? Да речами на них мы смогли бы освещать всю школу!

Или тот же стадион. Вот уж где попотел бы этот самый звукособиратель! Один Лёнькин свист смог бы зажечь лампу в тысячу свечей. Весь город после матча прямо сиял бы в огнях.

Так что звукособиратель, по-моему, – изобретение стоящее. На Земле бездельничать ему не пришлось бы. Но ортисяне так увлеклись автоматами, что и не заметили, как перестарались. И тут я сказал им своё слово.

Перочистка

У ортисян так. Чтобы очинить карандаш-автомат. Вычистить перо от соринки – автомат. Пишет ученик на уроке и вдруг видит – волосок на пере. Что делать? Он просит разрешения подойти к автомату, включает его, опускает перо, нажимает кнопку и ждет, пока автомат не подаст ему перо без волоска.

– Чудаки, – сказал я ортисишкам, – куда проще пользоваться перочисткой.

– Перочисткой? – удивились ученики. – А что это такое?

– Это несколько тряпичных кружочков, сшитых посередине, – ответил я.

Но они ничего не поняли. За минуту я сшил им первоклассную перочистку и показал, как пользоваться.

– Ару! – закричали ученики.

У нас кричат «ура», а на Ортисе кричат «ару».

– Ару! – закричали ученики и сейчас же сшили себе перочистки.

Между прочим, интересный факт. Каждое выступление ортисян на собраниях, заседаниях, совещаниях заканчивается восклицанием «ару!». И всех выступающих здесь зовут аруторами. Я подумал: не от этого ли слова произошло наше – «оратор»?

Но это мимоходом. Так вот, о перочистке. Когда я прощался с учениками, ко мне подошёл учитель.

– А знаете, молодой человек, – сказал он, – в наших древних книгах упоминается о какой-то перочистке. Но наши учёные посчитали её инструментом для ощипывания гусей и куриц, которыми питались предки, и поэтому никому и в голову не пришло додуматься до такого гениального изобретения,

С этого времени земная перочистка вытеснила автоматы для очистки перьев из всех ортисянских школ. А в местной газете «Ох», о которой я расскажу чуть позже, вскоре появилось сообщение:

«За изобретение оригинального прибора для очистки школьных перьев, заменившего дорогостоящие автоматы, землянину Косте Вострикову присваивается звание Почётного члена Ортисянской Академии наук».

Цветок ирвен

Кинечу сказал:

– Ты, кажется, парень с головой. Перочистку сам придумал?

– Сам, – ляпнул я.

Не удержался. Похвалили – я и рад стараться врать.

Сказал «сам» и сразу почувствовал, что попал впросак. Кинечу каким-то чудом тут же догадался, что я соврал. Отошёл к окну, взял в руки горшочек с цветком и уставился на увядшие лепестки.

– А ты правду сказал? – спросил он.

«Наверняка какой-нибудь лжеулавливатель стоит рядом, – подумал я. – Что же делать?»

А Кинечу даже улыбаться перестал. Смотрит на цветок и говорит:

– На Ортисе никто никогда никого не надувает.

– Хватит, – говорю, – не сердись. По глупости сболтнул. В первый и последний раз. Но как ты узнал? Ведь мог же и я додуматься до перочистки.

– Ирвен. Он никогда не ошибается. – Кинечу показал на красно-белый цветок. – Он завял – значит, кто-то поблизости сказал неправду.

– Этот цветок лжеулавливатель? – захохотал я. – Рассказывай сказки! Так я тебе и поверил!

Кинечу обиделся:

– Хорошо, тогда пусть этот самый ирвен угадает ещё раз.

– Этот больше не сможет, – грустно сказал Кинечу. – Он погиб. И все цветы в этой комнате завяли. Мне стало стыдно. Погибло столько цветов! И хоть бы враньё было стоящее! А то из-за какой-то перочистки!

Кинечу сходил в соседнюю комнату и принёс новый цветок.

– А если ещё меньше совру, – спросил я, – ну, на самую чуточку?

– Всё равно завянет. Ложь есть ложь, маленькая она или большая. Вред от неё всегда одинаковый.

Мне стало жалко цветы, и я врать перестал.

Кинечу рассказал, что развести ирвен ортисянам стоило огромного труда. Они и сами не знали, как часто лгали. Цветы гибли буквально на корню. Стоило только прийти ортисянам к кому-нибудь в гости, как в первые десять минут хозяин оставался без цветов.

Тогда, чтобы сохранить цветы, ортисяне стали запираться от гостей. Те начали обижаться.

И вот, чтобы проверить своих друзей, некоторые ортисяне стали носить цветок с собой. Разговаривают друг с другом, а сами поглядывают на цветок. Завянет – ссора. Каждый обвиняет во лжи другого.

В общем, в первое время ирвен не столько пользы приносил, сколько вреда. Отъявленные брехуны вообще боялись высунуть нос на улицу. Ни к кому не ходили в гости, никого не пускали к себе.

Одно время ирвен хотели ликвидировать с корнем, чтобы не перессорились все ортисяне, но самые честные всё-таки спасли цветок. И он выстоял.

Труднее всего оказалось взрастить ирвен в школах. Мешали двоечники. Ответят невпопад – цветка как не бывало. Получалось так, что все ученики должны успевать, чтобы в классе спокойно рос ирвен. Развернулось соревнование за то, чтобы в каждом классе расцвёл ирвен. Дело было не из лёгких. Ведь надо было не только хорошо учиться, но и во всём быть честным. Ни разу никого не обмануть.

Постепенно ирвен появился в каждом доме, в каждой квартире, в каждом классе. Сейчас им украшены улицы, скверы, сады. Если где-либо цветок почему-то завянет, его стараются заменить свежим, чтобы никто не говорил: «В этом доме (или классе) врут».

Дорогой Степка, а не мешало бы такой цветок развести и у нас на улице. Наверное, сначала трудно будет – один твой Витька Софронов целую оранжерею за вечер может сгубить, но над такими могут взять шефство пионеры.