Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 19"

Автор книги: Георгий Гуревич

Соавторы: Север Гансовский,Дмитрий Биленкин,Павел (Песах) Амнуэль,Роберт Абернети,Виталий Бабенко,Владимир Фирсов,Геннадий Мельников,Ал. Горловский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

3

Прошло три года. Борис Иванович работал все в той же бухгалтерии, за тем же столом, что и пять, десять, шестнадцать лет назад. Да и куда он мог еще уйти, и зачем? Четыре пятых жизни уже прожито, на этот счет у него не было никаких сомнений, а за оставшиеся десять, максимум двенадцать лет не было никакого смысла менять установившееся течение жизни.

Многие люди стареют душою быстрее, чем телом, но зачастую не осознают этого. Проходят годы, десятилетия – а еще ничего не сделано, и даже не совсем ясно, что нужно сделать, чтобы вырваться из заколдованного круга обыденности и скуки. Люди плывут в одиночку на хрупких яхтах через океаны, открывают новые элементарные частицы, пишут книги, приручают дельфинов, а ты только и знаешь, что ходишь ежедневно на работу, ешь, спишь… и впереди никакого просвета.

Но ведь не все еще потеряно, нужно только заставить себя начать, начать не откладывая, сегодня же, сейчас, но… уже пора выходить, а у тебя еще не готов завтрак и не выглажена рубашка, в на работе сегодня, как всегда в конце месяца, будет жаркий денек, да не забыть бы вечером сдать бутылки из-под молока и купить пачку лезвий… и мимолетная вспышка забыта среди повседневных житейских забот. И снова тянутся серые дни, похожие друг на друга, и все меньше остается в памяти тех незначительных вех – событий, по которым отличаешь один прожитый год от другого. В пятьдесят пять шестьдесят лет у человека подобного склада не остается уже никаких иллюзий, и он, смирившись, готовится к старости…

Борис Иванович принадлежал к этому типу людей, но, в отличие от многих, он не пытался искать причины неудавшейся жизни в стечении не зависящих от него обстоятельств или в неиспользованных возможностях. Просто он жил как мог, и если бы ему было дано прожить заново, то вряд ли новая жизнь чем-то отличалась от старой.

А может быть, и нет? Может, в той, новой жизни не соседские, а его дети бежали бы ему навстречу, когда он, возвращаясь с работы, нес им в газетном кульке мороженое?.. Может быть. Да, теперь он очень хотел, чтобы именно в этом было отличие. Разве этого мало? Старость сама по себе вещь не из приятных, но одинокая старость в пустой холостяцкой квартире – тяжелее во сто крат…

Ну, а что же насчет автофобии? Ее словно и не было. Проснувшись однажды, Борис Иванович почувствовал себя будто вновь рожденным. Постоянная напряженность в теле исчезла, думалось легко, мир казался ярким, свежим, как и много лет назад, но он еще не догадывался о главном, пока не вышел на улицу. Переход был таким неожиданным – он все еще по привычке жался к домам, – что только пройдя половину пути, он, наконец, понял, что страха больше нет.

Через две недели он решился проехать одну остановку в автобусе. Ничего не произошло. Он страшно волновался, и не столько от боязни, что приступ автофобии вот-вот начнется в переполненном салоне, сколько от мысли, что людям видно его волнение. Но все закончилось благополучно.

Сейчас, когда прошло столько времени, ему уже с трудом верилось, что все это было на самом деле, и если бы не случайные встречи на улице с Юрием Николаевичем, психиатром, который жил где-то поблизости, то он бы, пожалуй, убедил себя, что это был далекий сон. С улыбкой вспоминал он, как однажды собрался было идти в милицию и все рассказать. Зачем? Затем, чтобы предотвращать аварии. Ведь в его распоряжении было восемьдесят минут. Смешно? Но тогда это не казалось смешным, и если бы не его застенчивость и боязнь, что прямо из милиции он попадет в психиатрическую лечебницу, он бы пошел.

А что касается «времени запаздывания», то, возможно, его и вовсе не было. Вероятно, это был побочный эффект болезни, своего рода самовнушение, которое его взвинченная психика приняла за действительность. Может быть, находясь у психиатра, он ничего и не «видел», а уже после, когда узнал о происшествии, в его расстроенном сознании произошла перестановка, сдвиг, и ему стало казаться, что он знал об аварии раньше, чем она произошла.

Борис Иванович, додумавшись до такого объяснения, все реже вспоминал об автофобии, и жизнь его, лишенная разнообразия, протекала тихо и монотонно, как белый шум.

Этот вечер ничем особенно не отличался от других подобных летних вечеров, разве что было немного жарче, чем обычно вечерами в середине июня, и те немногие люди, которые видели Бориса Ивановича в эту пятницу на работе и после, не приписывали ему многозначительных фраз, которые он якобы произносил в тот день и в которых будто бы сквозило предчувствие, не старались припомнить что-то необычное, предрешенное в его поведении, потому что всего этого не было, да и если б ему самому сказали, что это последний вечер в его жизни, он вряд ли принял бы это всерьез.

После работы Борис Иванович зашел в гастроном за продуктами, купил в газетном киоске возле сквера свежий номер журнала «Наука и жизнь» и по улице, по которой ходил вот уже двадцать лет, направился домой.

Его видели завсегдатаи двора, дворник, возвращавшийся с внуком из детского сада, соседка, живущая этажом выше. Видели, как он вошел в подъезд, вытащил из почтового ящика газеты, открыл дверь.

В девять часов на кухне загорелся свет, вскоре погас, вспыхнул в соседнем окне. Свет горел до половины двенадцатого – это подтвердили подростки, которые бренчали на гитаре, расположившись на двух сдвинутых скамейках невдалеке от его окон.

Борис Иванович спал…

Водитель автобуса захлопнул дверцу кабины и с ведром в руке стал спускаться к воде. Паром только что причалил к противоположному берегу, и отчетливо было слышно, как паромщик гремел цепью о металлическую тумбу, как взвыли двигатели стоявших на выходе автомашин.

Опоздали минут на десять, теперь жди следующего рейса, но особой беды не будет, если он привезет малышей в лагерь на полчаса позже. Водитель улыбнулся, вспомнив, как их, полусонных, сводили во двор конторы, как они, немного размявшись, стали ходить за ним по пятам, пока он вывешивал таблички с надписью «Осторожно – дети!» и стучал ногою по упругим скатам.

Поначалу, как только выехали, все они оживились, загалдели, уткнулись в стекла, но перед паромной переправой многие укачались и уснули. В автобусе стало тихо, только сопровождающая вполголоса разговаривала с кем-то из старших ребят. Когда автобус остановился на бревенчатом настиле съезда почти у самого шлагбаума, из салона никто не вышел, водитель же решил долить воды в радиатор.

Он наклонился и погрузил ведро в зеленоватую теплую воду. По гладкой поверхности побежали круги. Зачерпнув, водитель выпрямился и несколько секунд наблюдал, как расплывалось, уносимое течением, маслянистое пятно. Из темно-коричневого, почти черного, оно на глазах превращалось в тончайшую пленку, приобретало радужный оттенок.

Водитель посмотрел на берег и… ведро упало в воду… Медленно, будто раздумывая, автобус накатывался на шлагбаум причала… Водитель закричал и стал карабкаться по скользкому от росы крутому склону. Автобус уперся в брус шлагбаума, и тот сразу прогнулся. Мелькнула мысль – выдержит… но тут посыпались стекла фар, затем с треском сломался деревянный брус… Автобус застучал колесами по горбылям наклонного настила… Тогда-то и закричала сопровождающая… Водитель на четвереньках вскарабкался на обрез берега… Испуганные криком сопровождающей, закричали дети… Закричали люди под навесом, но уже ничего нельзя было сделать. Автобус резко дернулся, соскочили передние колеса с причала, заскрежетал днищем о кромку и, запрокинувшись, полетел в воду…

Очнулся Борис Иванович в темноте, еще не совсем сознавая, где он и что с ним. В ушах все еще звучал крик детей. Опрокинув стул, графин на столе, с трудом нашел выключатель. Вспыхнул свет… Одеяло на полу, вода не скатерти, перевернутый стул… Автофобия? Опять?.. Опять кошмары?!

Борис Иванович прошел на кухню – там было светлее, чем в комнате, зачем-то зажег газовую плиту, выключил, напился прямо из-под крана тепловатой воды, подошел к окну… На востоке небо наливалось холодной синевой. Еще, наверное, нет четырех… Посмотрел на часы.

4:20

Так, значит, все-таки снова автофобия?.. Но при чем здесь дети?!

Запаздывание… восемьдесят минут.

При чем здесь дети?! В чем они виноваты?!

Чувство отчаяния, боли, нелогичность и дикость происшедшего потрясли его.

Восемьдесят минут!

Время идет!

И это может случиться! Если не помешать…

4:21

Борис Иванович выскочил в коридор. Куда бежать, что делать?.. Бежать нужно к ближайшему телефону и звонить. Куда? Звонить на паромную переправу… Но там нет телефона. Тогда в милицию, конечно в милицию…

4:22

Борис Иванович натянул пиджак и выскочил из квартиры. Позади щелкнул английский замок. Впопыхах он не выключил в комнате свет, и теперь он будет гореть до самого вечера, пока соседский мальчишка, подталкиваемый со двора взрослыми, не залезет через форточку и не откроет дверь…

4:27

До ближайшего телефона-автомата два квартала. Только бы он работал!

4:32

Телефон-автомат работал. Борис Иванович вытащил из кармана всю мелочь и при слабом освещении стал искать двухкопеечную монету, но ее не оказалось. Вспомнил, что в милицию можно звонить без монеты, но какую набирать после ноля цифру не знал. Начал с 01.

– Пожарное депо.

– Как позвонить в милицию? – спросил Борис Иванович.

– 02.

Набрал 02.

4:33

– Дежурный лейтенант Киреев слушает, – раздался вялый голос в трубке.

Борис Иванович произнес на одном дыхании:

– Товарищ лейтенант, срочно!.. На пароме!.. Дети!

– Говорите медленнее и тише, – требовательно сказал Киреев.

Борис Иванович передохнул.

– На пароме… автобус с детьми… упал в воду, – раздельно произнес он.

На другом конце провода человек вскочил из-за стола.

– Когда?!

Борис Иванович не знал, что ответить.

– Когда это случилось?! – лейтенант кричал. – Что вы молчите?! Говорите же!

– Видите ли… – Борис Иванович замялся.

– Откуда вы звоните?! Назовите свою фамилию!

– Кириллов… Звоню из автомата, который возле универмага…

– Вы были на переправе?

– Нет.

– Кто вам это сообщил?.. Да говорите же быстрее! Откуда вам стало об этом известно?

Борис Иванович понял, что тянуть больше нельзя.

– Товарищ лейтенант, прошу меня понять правильно… От этого зависит жизнь детей… Времени совсем немного, около часа… Вы еще успеете к парому, если выедете сейчас же…

– Что вы плетете? – перебил его Киреев.

– Надо предупредить…

– Что предупредить?!

– Видите ли… автобус еще не упал…

– Не упал?! Так что же вы морочите голову?!

– Но он упадет, если вы…

Стало слышно, как тяжело лейтенант дышал в трубку.

– Знаешь что, дядя… – с расстановкой, зло сказал он. – Иди и проспись! И если ты еще раз позвонишь – пеняй на себя.

И бросил трубку.

4:36

Как пришибленный, вышел Борис Иванович из телефонной будки. «До чего же глупо, до чего же глупо, – бормотал он, отлично понимая, что лейтенант поступил так, как на его месте поступил бы любой, здравомыслящий человек. – Но должен ведь кто-то понять и помочь! Должен хоть на этот раз отступиться от здравого смысла и выслушать его до конца! Но кто?..»

4:37

Осталось не более часа, а он все еще стоит возле телефонной будки, не зная, что предпринять дальше. Злость на свою беспомощность, на здравый людской рационализм захлестнула его. Еще немного, и он бы закричал… Но в этот момент из-за угла универмага показался молоковоз, и волны страха обрушились на Бориса Ивановича с такой силой, что его буквально отбросило на чугунную решетку ограды. Машина проехала метрах в десяти от него, и только по чистой случайности водитель не заметил, что человек, склонившийся над оградой, потерял сознание…

4:46

Решение пришло сразу, как только он очнулся. Иного выхода не было. Не теряя ни секунды, надо бежать к паромной переправе, бежать, пока еще есть время. Сколько до нее? Восемнадцать или двадцать километров? Много или мало? Мало, если ехать рейсовым автобусом, и много, очень много, если бежать на время, а у тебя его меньше часа, и тебе пятьдесят девять лет.

5:07

У переезда на окраине города ему что-то крикнула женщина, выглянувшая из будки, но он не расслышал и пробежал мимо.

По асфальту бежать было сравнительно легко, но когда впереди со стороны паромной переправы показалась машина, Борис Иванович был вынужден свернуть с дороги и бежать вдоль лесополосы. Под ногами шуршали сухие прошлогодние листья, с писком разбегались полевые мыши. К концу третьего километра он выдохся. Перешел на шаг. Немного отдышавшись, побежал снова.

Он бежал, пока не становилось темно в глазах, а в груди не начинало рваться будто сухое полотно, тогда он сбавлял темп и шел с закрытыми глазами, тяжело дыша открытым ртом и постепенно сбиваясь на пахоту.

5:15

Он слишком поздно догадался, что автобус, обогнавший его, – тот самый, ради которого он бежал. Когда он прочел дальнозоркими глазами надпись на трафарете, выставленном в заднем стекле, то заплакал от обиды и злости на самого себя. Как он не сообразил, что в то время, когда он звонил по телефону, бежал безлюдной улицей, даже когда он пробегал мимо будочницы, автобус все еще стоял где-то во дворе, и сонные детишки только рассаживались на холодные дерматиновые сиденья?..

5:25

Он не смотрел на часы, боясь увидеть, что уже поздно. Но и сил у него больше не было. Пиджак пропотел насквозь, шляпу он потерял где-то в начале лесополосы, мокрые волосы лезли в глаза, но ему уже было все безразлично. Перебравшись через сухое ложе оросительного канала, он упал на валик рисового чека, зная, что ему не подняться.

5:29

Когда пелена сошла с глаз, Борис Иванович посмотрел на часы. Теперь уже ничто не поможет. Бежать дольше не было смысла. Осталось около десяти минут, а он не преодолел и половины пути…

5:30

Будь проклят этот мир, если в нем возможна такая несправедливость! Будь проклята эта жизнь, если человек рождается таким слабым, что не может помешать этой несправедливости) В таком мире не стоит и жить.

5:31

Со стороны переезда, громыхая пустым кузовом, показался самосвал. Борис Иванович поднялся и, спотыкаясь об отвалы пахоты, вышел на обочину.

Самосвал приближался.

Если бы его в этот момент спросили, что он собирается делать, он бы не смог ответить. Его тело уже не подчинялось сознанию и действовало как бы самостоятельно, автоматически, подчиняясь инстинкту, а само сознание, напряженное до предела, сконцентрировалось на одной только мысли выстоять, не упасть. Такое, вероятно, состояние бывало у тех, кто выходил со связкой гранат на громаду танка…

5:34

Борис Иванович не в силах был даже руку поднять, но водитель сам затормозил у одиноко стоящей фигуры.

– Садись, папаша! – крикнул он, открывая дверцу.

Пожилой человек в насквозь промокшем от пота костюме, бледный, растрепанный, представлял собою странное зрелище здесь, на пустом шоссе, в нескольких километрах от города, в столь ранний час.

– Что с вами? – удивленно спросил водитель, рассмотрев Бориса Ивановича.

И тут словно что-то оборвалось. Борис Иванович почувствовал, что может двигаться, говорить, что тело освобождается от оцепенения и страха.

– Садитесь же, – повторил водитель.

Борис Иванович с трудом сдвинулся с места, взялся за ручку дверцы. Страха больше не было, только невероятная усталость.

5:35

Водитель выжал сцепление.

– Вам куда?

Борис Иванович приходил в себя, как после тяжелого обморока.

– К парому… Если можно… Очень прошу вас – быстрее.

– Что там у вас случилось?

– Очень прошу… быстрее.

Водитель не стал больше задавать вопросы, почувствовав, что действительно что-то очень важное заставило этого человека бежать к переправе.

5:42

Паромная переправа. Длинная очередь автомашин. Справа в стороне небольшой навес под тополями. На берегу перевернутая старая лодка. Дно ее от росы блестит как зеркало.

Как только самосвал затормозил в конце очереди, Борис Иванович выскочил из кабины и, не поблагодарив водителя, побежал вдоль ряда машин. Он сразу увидел, что успел.

Автобус стоял первым на наклонном съезде причала. Паром был у другого берега.

Борис Иванович подбежал к дверце водителя. Пусто. Метнулся к стеклам пассажирского салона.

– Где водитель?

Сонные дети с удивлением разглядывали его.

– Где водитель?! – закричал он и тут же вспомнил, что водитель спустился к воде.

Не отходя от автобуса, Борис Иванович закричал в сторону реки:

– Водитель!

Водитель наклонился и погрузил ведро в зеленоватую теплую воду.

– Водитель!!

5:44

И в этот момент что-то произошло… После, конечно, разберутся, почему ослабли тормозные колодки и не сработал ручной тормоз… Автобус вздрогнул и начал тихонько ползти на Бориса Ивановича.

– Водитель!!!

Водитель выпрямился, посмотрел на берег, и ведро упало в воду… Автобус накатывался на полосатый шлагбаум, а впереди него, упираясь в обрешетку радиатора, пятился человек. Водитель закричал и стал карабкаться по скользкому от росы крутому берегу…

– Помогите!!! – это Борис Иванович призывал уже всех, кто мог его услышать.

От навеса отделились несколько человек и направились к причалу, чтобы посмотреть, что там произошло.

Борис Иванович вовремя нагнул голову, и брус шлагбаума уперся в радиатор. Посыпались стекла фар. Брус стал прогибаться.

Тогда-то и закричала сопровождающая.

От навеса бежали люди.

Что-нибудь подложить под колеса!

Люди пробежали половину расстояния. Водитель выскочил на гребень дамбы.

Что-нибудь подложить!!

С треском переломился деревянный брус, но автобус остался стоять на месте… Никто не видел, как это произошло, и в первый момент подбежавшие люди ничего не заметили. И только когда кто-то стал подкладывать под колеса откуда-то взятую жердь, его увидели…

Он так и не нашел, что подложить.

Детей быстро выпроводили из автобуса, и сопровождающая отвела их под навес. Общими усилиями автобус подтолкнули наверх и вытащили человека из-под передних колес. Он был еще жив…

Он был еще жив, когда его укладывали на заднее сиденье «Москвича», он был еще жив, когда везли его в город по той же дороге, по которой он бежал тридцать минут назад, он был еще жив два часа в больнице, где сделали все, чтобы его спасти.

Он умер тихо, без агонии, будто уснул.

Смерть – самое универсальное лекарство от всех болезней. Но, очевидно, есть в мире что-то сильнее всех недугов и страхов.

Роман Подольный
ПОСЛЕДНИЙ РАССКАЗ О ТЕЛЕПАТИИ

– Обещаете ли вы не использовать мысли, ставшие вам известными, во зло отдельным людям и обществу в целом?

– Да!

В помещении душно. Пахнет свежей краской. Небритый усталый человек за столом произносит торжественные формулы – негромко, буднично, явно думая о чем-то другом. Сергей не хочет замечать всего этого. Сегодня он достигнет цели, сегодня он узнает! Сергей прошел все полагающиеся испытания, его желание признано правомерным, а то, как относятся к своим прикладным функциям работники лаборатории, Сергея не касается, до тех пор, пока они выполняют эти функции.

– Обещаете ли вы никогда и ни при каких обстоятельствах не открывать фактов, ставших вам известными благодаря прибору?

– Да!

– Помните ли вы, что прибор работает в течение получаса с момента включения, почему необходим чрезвычайно точный выбор этого момента?

– Да!

– Мне остается выполнить последний пункт правил выдачи прибора во временное пользование. – Голос сотрудника лаборатории стал совсем скучным. – Я опробую его на вас. Пробное включение на три минуты предусмотрено.

Сотрудник встал, снял с вешалки на стене коричневую кепочку, надел ее, сел, откинулся на спинку кресла.

Запах краски стал еще гуще. Сергей чувствовал, как по всему телу жара выгоняет наружу капельки пота. Лицо человека по другую сторону стола стало еще более официальным и скучным, чем раньше, – если это возможно. И тут же он подмигнул Сергею. Снял кепку. Протянул.

– Способ включения известен? Желаю удачи. И не забудьте: отчетик представьте. Что бы у вас ни получилось. Порядок есть порядок.

…Ага! Она и сегодня ехала этим троллейбусом – девушка, на которую он глазел по крайней мере полгода – каждый будний день на протяжении одиннадцати общих троллейбусных остановок. А познакомиться не решался. Застенчивый был. И скромный. Себе он, пожалуй, даже нравился, но боялся, что девушка не разделяет его вкуса. А услышать от нее «отстаньте, нахал»? Нет, это было бы слишком. Но сейчас он прочтет ее мысли и узнает…

Сергей пробрался к ней через весь троллейбус, благо народу в этот час было немного, стал в полушаге, поднял руку к кепке, в которую был вмонтирован телепатический аппарат системы Зубкова ТА-35 СТ, и повернул переключатель, которому был придан вид пуговицы на макушке.

– Вот дурачок, – услышал он слегка приглушенный ласковый голос, знакомый ему до сих пор только по конкретному «передайте, пожалуйста, билет». – Вот дурачок! Опять он на меня глазеет. До чего у него лицо приятное! И почему такие славные парни обычно бывают увальнями и растяпами? Какой-нибудь Слава Глазычев давно бы…

– Простите, пожалуйста, – услышал Сергей еще один голос и радостно понял, что это его собственный голос. – Простите, пожалуйста. Мы с вами полгода ездим в одном троллейбусе, и я подумал, что пора бы нам и познакомиться.

– Полгода? В одном троллейбусе? Вот не замечала, – голос девушки был далеко не ласков. Но его приглушенный двойник звучал иначе и говорил другое:

– Молодец! Решился! Вот хорошо!

– Да, именно полгода. Можно ли считать этот срок достаточным?

– Знаете, я как-то не привыкла знакомиться в троллейбусах. (А он настойчив. Умница.)

– Но ведь это совсем особый случай.

– Боюсь, что в вашей биографии совсем не такой уж особый. Вы, наверное, часто пристаете к девушкам? (Господи, какую чушь я говорю. Уж не ревную ли? Ну, не слушай меня, ты мне нравишься. Положи руку мне на плечо, скажи, что сегодня мы не можем сойти на разных остановках.)

– Сегодня мы не можем сойти на разных остановках.

– Вы, транспортный ловелас, сейчас же снимите руку с моего плеча, если не хотите дождаться пощечины. (Что он себе позволяет! Но его рука была так приятно тяжела и тепла. Себе-то зачем лгать?)

– Неужели вам было противно мое прикосновение?

– Конечно, нет, – сказал ласковый голос. Строгий ничего не сказал. Девушка решительно пробиралась вперед, к выходу и выскочила в как раз открывшуюся на очередной остановке дверь.

(Ну вот, теперь он на меня обидится… Нет! Ура! Сошел за мной. Сейчас будет просить прощения. А зачем? Сказал бы просто: знаю, я вам нравлюсь…)

– Девушка, я не буду просить прощения. Знаю, что и я вам нравлюсь.

– Я позову милиционера. – Ласковый голос куда-то исчез. А этот был не просто строг. Он угрожал. А главное, девушка убегала.

Сергей растерянно остановился. Она замедлила шаг, только отойдя метров на двадцать. И тогда снова зазвучал нежный голосок:

– Дура я, дура. Зачем я с ним так? Воспитание, которое хорошим называется. Но, может быть, он меня еще догонит? Я была бы совсем другой…

– Нет, – сказал Сергей, вытирая со лба пот и поворачивая пуговку на кепке. – Нет, не была бы!

– Разочаровались? – теперь человек за столом был совсем не официален. Мы тоже когда-то разочаровались. Считалось, главное – то, что человек думает. Нет, молодой человек. То, что ом делает – куда важнее. Не расстраивайтесь. Лучше порадуйтесь, что мы не все делаем, что думаем. Вот сейчас, например, вы бы рады меня отколотить. Но ведь не сделаете этого, правда! И не ищите не мне прибора. Угадать, что человек думает, легко. Что он сделает – вот вопрос.

– Вот вопрос! – повторил Сергей.