Текст книги "Нет повести печальнее на свете… Научно-фантастический роман"

Автор книги: Георгий Шах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

4

Уныние и раздор царили в доме Монтекки. Обнаружив исчезновение Рома, олдермен кинулся к жене, но Анна спокойно заявила, что этого следовало ожидать, они сами виноваты, вынудив мальчика бежать. Ты понимаешь, закричал он, чем все это может для него и всех нас кончиться?! А ты понимаешь, что можно сделать с человеком, если вырвать из его груди сердце? Разговаривать с ней было бесполезно, и Монтекки, хлопнув дверью, пошел в управу.

Что до дома Капулетти, то там разразился ураган. Неистовая Марта била посуду, ломала мебель, кричала, что все, начиная с собственного мужа, сговорились сжить ее со свету, падала в обмороки, которые заканчивались вызовом неотложной помощи. Миновав этап истерии, она, как обычно, ощутила прилив сил и жажду деятельности. Синьора Капулетти собрала домашних, включив в их число своего любимчика и будущего зятя Пера, и потребовала немедленно организовать вооруженную экспедицию, поймать беглецов и доставить Улу домой, а этого мерзавца агра пристрелить как бешеную собаку.

– Ты с ума сошла, – попытался урезонить разбушевавшуюся супругу Капулетти. – Мы живем в цивилизованном обществе, кто же позволит самоуправствовать?…

– Я всегда знала, что ты трус! – отрезала Марта, не стесняясь присутствия сына и его товарища. – Но вы, молодые, неужели и у вас не хватит духу вырвать мою дочь из рук насильника и восстановить честь нашего старинного рода?

Капулетти подумал, что это его род старинный, а Марта не сумеет проследить свою родословную дальше деда, скромного программиста. Но почел за лучшее не делиться этим соображением. В конце концов, она его жена и имеет право считать себя полноценной Капулетти.

– Я понимаю тебя, мать, – сказал Тибор, – и готов задушить его собственными руками. Но отец прав, надо сначала попробовать легальные средства.

– А ты, Пер, что скажешь ты? Ведь он умыкнул твою невесту!

– Я готов отдать за Улу всю свою кровь, – сказал Пер. – Однако, синьора, умоляю вас прислушаться к мнению Тибора. Взяться за оружие никогда не поздно.

– Неправда, – вскричала Марта, – может стать и поздно! Как вы не хотите понять: если они поженятся, ничего уже нельзя будет изменить.

– Ни в одной префектуре не согласятся зарегистрировать брак между матой и агром, – возразил Капулетти. – Тем более не рискнет обвенчать их ни один священник. Это исключено.

– Много ты знаешь! – презрительно бросила Марта. – Кроме своих вычислений, ничем никогда не интересовался. Ис-клю-че-но, – передразнила она, – а если такой найдется, мало ли подлецов на свете?

Капулетти подумал, что она права. Согласно теории вероятностей не существует абсолютной детерминации событий. Закономерности не отменяют случайностей. Особенно в такой деликатной сфере, как человеческая психика. Применимы ли к ней вообще строгие категории математической логики? Эта проблема его заинтриговала, и он вполуха слушал очередную реплику жены.

– Я вижу, все против меня. Что ж, пошлите за четой Монтекки, облобызайте ее, устройте торжественную встречу новобрачным, отпразднуйте свадьбу под звуки фанфар, и пусть агр поселится в нашем дворце, а Ула рожает ему ублюдков агроматов.

Даже Пера покоробило от подобной безвкусицы. Почувствовав, что она перегнула палку, синьора Капулетти прибегла к испытанному средству – ударилась в слезы.

– Решайте, как хотите, вы мужчины, я слабая женщина…

– Послушай, – перебил привычный к ее стенаниям Капулетти, – а ведь это идея; надо послать за Монтекки и потребовать от них немедленно разыскать и вернуть сына домой. В конце концов, это их вина, пусть они и думают.

Марта тут же прекратила рыдать.

– Тебе, разумеется, хочется пофлиртовать с этой сонной уродиной Монтекки, – сказала она язвительно. – И потом, что толку взывать к его родителям, они в таком же положении, как и мы.

И опять Капулетти вынужден был признать правоту жены. В чем, в чем, а в здравом смысле ей не отказать.

– В таком случае, – сказал он, – остается одно средство: обратиться в арбитраж и получить официальное решение, запрещающее этот брак.

– Я советовался с юром, – подал голос Тибор, – он утверждает, что дело совсем непростое. Не существует закона, запрещающего браки между представителями разных кланов. Всего лишь обычай.

Капулетти поразился сообразительности сына. Хватка у него явно материнская.

– При чем тут обычай? – заявила Марта. – Надо требовать не запрещения брака, а наказания похитителя. Агр выкрал Улу обманом и увез ее вопреки желанию. Его следует обвинить в изнасиловании. – Пораженная собственной находчивостью, Марта торжествующе посмотрела на мужчин. Она заметила, что Пера передернуло, и поспешила добавить: – Конечно, ничего подобного не случилось, я уверена. Но ради святого дела можно и слукавить раз в жизни.

Капулетти подумал, что подобное наверняка уже случилось и что Марта лукавила в жизни добрую тысячу раз, притом далеко не всегда ради святого долга.

– Мне это не нравится, – осмелился сказать Пер.

– Ты же грозился отдать за Улу всю свою кровь.

– Это разные вещи.

– Ну, хорошо, все вы хотите быть чистенькими, так я возьму грех на себя. Бог мне простит, – она перекрестилась, – он понимает материнское сердце.

– Простите, синьора, вы знаете, как я привязан к зашей семье, но честь не позволяет мне участвовать в таком деле. – Сделав это заявление, Пер почувствовал, как возвышается в собственных глазах. Эх, если б Ула могла сейчас его слышать!

– И мне тоже, мать, – неожиданно присоединился к другу Тибор.

Капулетти тоже хотел сослаться на честь, но Марта метнула в него предупредительный взгляд такой силы, что он стушевался.

– Пусть мальчики останутся в стороне, – сказала она примирительно. – Для изобличения преступника в арбитраже достаточно и прислуги.

На том семейный совет закончился, и через полчаса Капулетти с большой неохотой передал по телекому продиктованную женой жалобу, обвиняющую Рома Монтекки, сына олдермена местной общины агров, в насильственном похищении Улы Капулетти, дочери профессора Веронского университета. Если бы обвинение было доказано, виновнику грозила пожизненная каторга. В последний момент Марта отказалась от формулы «изнасилование», вынужденная признать, что Ула останется тогда опозоренной на всю жизнь. Так Ром, сам того не ведая, избавился от угрозы умереть на электрическом стуле.

В тот же день в соответствии с установленной процедурой собралась согласительная комиссия в составе полномочных представителей двух кланов – по пять человек с каждой стороны. В специально приспособленном для подобных заседаний зале дворца Правосудия заняли места друг против друга олдермены общин матов и агров. В центре справа возвышалось кресло арбитра, функции которого исполнял лидер местных юров, а слева – трибуна для свидетелей. На двух раздельных скамьях размещались истцы и ответчики. Журналисты привели в состояние боевой готовности свои автописцы.

Арбитр начал с традиционной формулы, рекомендующей спорящим общинам искать согласия, отвечающего принципам профессионального кланизма, интересам общественного порядка и спокойствия. Он привел к присяге свидетелей, потребовав от них говорить правду, только правду, ничего, кроме правды, и предупредив об ответственности за дачу ложных показаний. Затем слово для зачтения жалобы было предоставлено помощнику арбитра – квестору.[2]2
  Должностное лицо в Древнем Риме.


[Закрыть]

– Имеет ли истец что-нибудь добавить к своей жалобе? – спросил арбитр.

Капулетти взглянул на сидевшую рядом Марту, которая отрицательно качнула головой.

– Нет, ваша честь.

– Тогда слово ответчику.

Монтекки медленно поднялся с места. Анны с ним не было: она не пожелала присутствовать на процессе.

– Что я могу сказать… Вся эта затея мне не нравится.

В зале раздались смешки. Олдермен обвел публику суровым взглядом.

– Зря смеетесь. Решается ведь судьба моего сына. Он не насильник. Они с синьоритой Капулетти любят друг друга.

– Это к делу не относится! – выкрикнула Марта. – Мы обвиняем вашего отпрыска в том, что он похитил нашу дочь.

– Как не относится? – удивился Монтекки. – Если они решили пожениться, так при чем здесь похищение? Ула уехала с Ромом по доброй воле.

– Вам это доподлинно известно? – спросил арбитр.

– Я знаю своего сына, – сказал Монтекки, – он просто не способен насильничать, понимаете? Раз они уехали, значит, оба того захотели.

– Видите, – опять вмешалась Марта, – ответчик уходит от вопроса.

– Так ведь вопрос-то какой, на него вправе ответить только ваша дочь, синьора. А вы сами готовы поручиться, что она не любит Рома?

– Мата не может любить агра, – быстро нашлась сообразительная Марта.

– Вот и вы крутите. Все мы говорим: «не должны», «не могут», а они взяли да полюбили. Что ж теперь делать, не поверить? Как тот посетитель зоопарка, который, увидев жирафа, сказал: «Не может быть!»

– Не приплетайте сюда жирафа, – сказала Марта в раздражении, – вам анекдотами не отделаться… Я требую, – обратилась она к арбитру, – чтобы мне вернули мою дочь и наказали насильника!

– Убедительно прошу вас, синьора, не нарушать установленных правил. Здесь не суд, следствие ведется не формально, допускается прямой разговор, но не перебранка же! Наша цель – достичь согласия, а не окончательно разругаться.

Негодующая синьора вынуждена была сдержать свой темперамент. Впрочем, она отыгралась на муже, высказав ему на ухо все, что о нем думает. Это легко угадывалось по лицу Капулетти, которое побагровело.

– У вас все? – спросил арбитр у Монтекки.

– Если позволите, ваша честь, я бы добавил несколько слов. Хочу, чтобы ни у кого не было сомнений насчет моего отношения ко всей этой истории. Я защищаю сына от зряшных обвинений, но не оправдываю его. Когда он признался, что влюбился в девушку из другого клана, для меня это было большим ударом – все равно что известие о засухе или потопе. Ведь он, как ни поворачивай, изменил своим, аграм. А его с детства в семье учили превыше всего хранить верность своему клану.

Полномочные представители агров одобрительно закивали.

– Я принимал меры, пытался образумить Рома, но он закусил удила. И сейчас нет у меня большего желания, чем вернуть их да развести по домам. Так что, синьор Капулетти, у нас с вами одна забота, нам бы не ссориться, а вместе подумать, как спасти наших детей.

– Я не против, – сказал Капулетти, вставая, – для этого и существует согласительная комиссия.

Атмосфера несколько разрядилась. Арбитр предложил истцу и ответчику занять свои места и приступил к опросу свидетелей. Первым был приглашен Метью.

– Вы близкий друг Рома Монтекки?

– Да, ваша честь.

– Знаете, когда он познакомился с Улой Капулетти?

– Я при этом присутствовал. Летом, на пляже.

– Догадывались о его чувствах к ней?

– Ром и не скрывал.

– Считаете ли вы, что Ула отвечала ему взаимностью?

– Конечно, иначе бы они не смылись на пару.

– Отношу ваш жаргон на счет плохого перевода. Вы абсолютно уверены или вам только кажется?

– Еще как уверен!

– Можете привести какие-нибудь доказательства?

Метью замешкался: не мог же он признаться, что сам участвовал в побеге, а главное – косвенным образом выдать Сторти, которому ох как бы не поздоровилось.

– Чего тут доказывать, – сказал он наконец, – это и слепому было ясно.

Арбитр предоставил свидетеля представителям общин.

– Известно ли вам, что ваш приятель начал заниматься математикой? – спросил лидер общины матов.

– Ничего подобного не слыхивал.

С тем Метью был отпущен, и место на свидетельской трибуне заняла полная пожилая дама с затейливой высотной прической.

– Вы синьора Клелия, экономка в доме Капулетти?

– Признаюсь, это я. – Присутствующие заулыбались.

– Чем вы можете нам помочь?

– Я расскажу всю правду и даже больше. Вам все сразу станет ясно.

– Прекрасно, начинайте.

– Итак, позавчера в нашем доме случился грандиозный переполох. Ввечеру я, как всегда, велела роботам отправляться в свою конуру, оглядела помещения и, найдя все в полнейшем порядке, вышла проветриться. Погода стояла преотличнейшая, после дождя дышалось полной грудью, – экономка фигурально проиллюстрировала это утверждение, вызвав в зале оживление, – и я загляделась на звезды в небе, размышляя, живут ли там люди…

– Подробности ваших размышлений можете опустить, – сказал арбитр.

– Иду я, значит, вокруг дворца и вдруг замираю как вкопанная. Вам, синьор, должно быть, известно, что мы примыкаем к стене городского парка. Так вот, на этой самой стене вдруг появилась мужская тень. Неужели грабители, думаю я и немедленно отгоняю эту мысль: не может быть грабителей в нашем славном городе с его честными и учтивыми жителями. Но тут же на ум пришла новая мысль: а если он из другого города? Скажем, из Мантуи. За мантуанцев я ручаться не могу, хотя не хочу сказать о них ничего дурного…

– Что же было дальше? – перебил арбитр.

– Перебрав таким образом все версии, я пришла к заключению, что это скорей всего не вор, а злоумышленник. И решила не поднимать шума раньше времени, чтобы поймать его с поличным. Тень спрыгнула к нам во двор, подобралась к дому и с фантастической скоростью взобралась по стене прямо в комнату, где живет наша бедная девочка. Тут бы мне кричать на помощь, но, поверьте, синьоры, я стою как в столбняке и от страха не могу выдавить из себя ни звука. Через секунду тень появилась на балконе с каким-то тюком под мышкой, привязала к перилам веревку и ловко соскользнула во двор. Ясно, думаю я, все-таки грабитель, и начинаю соображать, что можно похитить из Улиной комнаты: трюмо, старинный гобелен, шубу, ковер… В этот момент тень попадает в полосу лунного света, поворачивается ко мне лицом, и я узнаю… кого бы вы думали?

– Кого именно?

– Конечно, его, Рома Монтекки. Тут меня озарило: да ведь он уносит нашу Улу! И голос сразу прорезался, я закричала во всю силу легких. Прибежали домашние, брат Улы Тибор кинулся в погоню, да вора и след простыл.

Этот драматический рассказ настолько заинтриговал слушателей, что они перестали посмеиваться над своеобразием речи экономки, и в зале царила мертвая тишина.

– Как вы узнали Рома Монтекки, синьора Клелия, вам приходилось до этого его встречать?

– А как же! – победоносно заявила экономка, кинув довольный взгляд на свою хозяйку. – Я видела его, как вот сейчас вас, ваша честь, когда этот парень короновал Улу на мотокеглях.

– Как он выглядит?

– Высокий, стройный, черноволосый, синеглазый, в общем хорошенький, хоть и агр, – сказала Клелия с восхищением, но, поймав сердитый взгляд синьоры Капулетти, осеклась.

– Вы имеете что-нибудь против агров?

– Да нет, пусть себе живут, лишь бы на чужое не зарились.

Монтекки насупился: неужели Ром и в самом деле мог решиться на такой поступок? Положение осложнялось. Он лихорадочно перебирал в памяти показания Клелии, пытаясь обнаружить, за что можно зацепиться.

– Прошу задавать вопросы свидетельнице.

– Скажите, синьора, – спросил один из полномочных агров, – когда человек, которого мы приняли за Рома Монтекки, вошел в комнату, доносился ли оттуда какой-нибудь шум, звуки борьбы?

– Ничего такого не было.

– Почему же она не сопротивлялась? Это выглядит весьма странно.

– Чего ж тут странного? Он ее, бедняжку, схватил спящую, сунул в мешок и поволок.

В зале прокатился смешок.

– Почему она потом не звала на помощь?

– Почем я знаю, может быть, он ей кляпом рот заткнул.

– Могу я задать вопрос свидетельнице? – спросил Монтекки.

– Отчего же, это ваше право.

– Синьора Клелия, вы сказали, что мой сын черноволос. Как же вы могли в кромешной тьме определить цвет его шевелюры?

– Так я же говорила, что хорошо разглядела Рома на стадионе.

– Ах, да… – протянул олдермен разочарованно. А потом добавил: – Только, помнится, на стадионе он был в шлеме.

Экономка растерялась и воззрилась на хозяйку, отчаянно двигавшую бровями.

– Я – по бровям, он ведь у вас и чернобровый, – сообразила она.

Монтекки сел, удовлетворенный: по выражениям лиц олдермен почувствовал, что ему удалось посеять сомнение в правдивости Клелии. Каков хитрец, подумал Капулетти, цепкий крестьянский ум, а Марта считала его дубиной. Он еще раз выругал себя за то, что не воспротивился ее интриге, которая могла плохо кончиться. Правда, лично он не принимал участия в натаскивании экономки. Стыдно, но бояться нечего.

– Вызывается профессор агрохимии Вальдес, – объявил арбитр.

Не ожидая вопросов, профессор заявил:

– Единственное, что я могу сообщить уважаемым членам комиссии, это подтвердить известный уже многим факт: Ром Монтекки начал изучать математику. – На стороне матов раздались негодующие возгласы. Не обращая на них внимания, Вальдес продолжал: – Я сделал ему надлежащее внушение, разъяснив, что благосостояние нашего общества покоится на профессионализме и долг каждого гражданина свято следовать этому принципу.

– Вы полагаете, что этого достаточно? – воскликнул лидер общины матов.

– Я счел также своим долгом поставить в известность о таком экстраординарном происшествии ректора Университета, родителей и наставника студента. Больше мне нечего добавить.

С этими словами Вальдес сошел с трибуны, а ее поспешил занять профессор Чейз.

– Позвольте мне, ваша честь?

Арбитр кивнул.

– Мы уделили здесь много времени детективному жанру, пытаясь установить, похитил Ром Монтекки Улу Капулетти или она бежала с ним добровольно. Между тем это должно заботить только два заинтересованных семейства, ну и, разумеется, наших друзей юров, которым предстоит собрать все улики и наказать Рома, если он действительно виновен в похищении, или оставить его в покое, если будет доказано обратное. Нас же гораздо больше должны волновать общественные последствия этого экстраординарного случая, как определил мой почтенный коллега. Кстати, меня поразило его хладнокровие. Ведь речь идет об опаснейшей политической диверсии, о попытке, пусть бессознательно, я это допускаю, подорвать сами устои клановой системы.

Агр не должен любить мату – это противоестественно. Агр не должен пренебрегать своим кровным делом и покушаться на математику или химию, или юриспруденцию – это преступно. Тем не менее то и другое, вопреки всем законам и обычаям, случилось. Вот чем мы должны быть озабочены в первую голову. Как могло произойти такое, в чем корень зла, где порок: в нашей системе воспитания, в отсутствии необходимого контроля за досугом молодежи, в пробелах законодательства, регулирующего межклановые отношения? Я не берусь дать сейчас ответ на все эти вопросы, но ясно одно: надо бить в набат и любыми средствами воспрепятствовать распространению опасной эпидемии.

И последнее: я утверждаю, что дело это не веронских и даже не провинциальных, а общегермеситских масштабов. Мы не имеем права, руководствуясь соображениями местного патриотизма, упрятать концы в воду и свести все к шаткому компромиссу между общинами матов и агров. Сама идея компромисса и согласия, полюбовной сделки вопиющим образом противоречит характеру происшествия. Мы обязаны немедленно проинформировать о нем Великарий, добиваться рассмотрения его в Сенате и принятия чрезвычайных мер в защиту основы нашей цивилизации – профессионального кланизма. Благодарю вас, синьоры.

Экспрессивная речь Чейза произвела сильное впечатление, поднялся разноголосый гул, и арбитру, чтобы навести порядок, пришлось пригрозить очистить зал.

– У нас остался последний свидетель, наставник Сторти. Прошу внимания.

Перешептывание все-таки продолжалось, спорили за и против доводов Чейза, и, когда Сторти начал давать показания, его почти никто не слушал.

– Что вы можете сказать о характере своего воспитанника?

– Только то, что это благородный и прямодушный человек, если б у меня был такой сын, я гордился бы им.

– Когда вы узнали об его увлечении синьоритой Капулетти?

– Если позволите, ваша честь, я перейду к самому существенному. – Арбитр кивнул. – Я свидетельствую, – заявил Сторти, повысив голос и привлекая тем внимание публики, – что Ула любит Рома так же, как и он ее, и что она добровольно отправилась с ним в изгнание, чтобы избежать разлуки.

– Чем вы можете доказать свои слова?

– Очень просто. Я сам организовал их побег.

В зале поднялся невообразимый шум, арбитру пришлось вторично пустить в ход колокольчик и свою угрозу.

– И вы не стесняетесь говорить об этом с бравадой?

– Да, потому что я совершил благое дело.

– Негодяй! – закричала Марта. – Гнать из Университета такого наставника, судить его! – Ее поддержали многие.

– Я сам уйду! – сказал Сторти с вызовом. – А суда я не боюсь, в моих действиях, достопочтенная синьора, нет состава преступления. Преступники те, кто хочет разлучить влюбленных, растоптать их чувство и сделать на всю жизнь несчастными.

– Вы с ума сошли! – воскликнул лидер общины агров. – Это именно нелепая страсть лишит их профессии и сделает раньше или позже несчастными! Как они могут объясняться между собой, с помощью апа?

Монтекки отметил, что его шеф употребляет дословно те же выражения, с помощью которых он вразумлял Рома. А Сторти-то, Сторти, вот он каков, этот пристрастный к ячменке добродушный толстяк!

– Они прекрасно объясняются на языке, известном только им двоим, заверяю вас, – сказал Сторти.

– Чепуха! – прокричал лидер общины матов. – Он нас дурачит.

– О, нет, – сказал наставник, – и если вы в молодости не знали этого языка, синьор, то мне вас просто жаль. – Небольшая группа молодых людей неистово зааплодировала, Сторти помахал им рукой и поклонился, как артист, дождавшийся наконец своего звездного часа. Обстановка накалилась до такой степени, что в зале вот-вот грозила вспыхнуть потасовка. Арбитр надрывался, пытаясь утихомирить публику. К нему подлетел взъерошенный, как всегда, ректор Университета.

– Немедленно прервите заседание! Вы понимаете, что происходит?

– Обыкновенный скандал, я за свою практику видел и почище.

– В том-то и дело, что не обыкновенный! – Ректор прошептал ему на ухо: – Впервые они разделились не по клановой принадлежности, а совсем на другой основе – одни за Чейза, другие за этого проходимца.

Арбитр встревоженно покачал головой. Дело действительно нешуточное, как бы ему самому не пришлось отвечать за допущенное безобразие.

– Объявляется перерыв, – заорал он громовым голосом, – публику удалить из зала, комиссия завершит работу в закрытом заседании!