Текст книги "Информационные войны. Основы военно-коммуникативных исследований"

Автор книги: Георгий Почепцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 2. Информационная война в контексте сопутствующих наук

Информационная составляющая национальной безопасности

В рамках наиболее распространенного подхода национальная безопасность рассматривается с точки зрения менеджмента возможных угроз (ряд подходов к национальной безопасности см.: Почепцов Г.Г. Национальная безопасность стран переходного периода. – Киев, 1996). Концепция национальной безопасности Украины предусматривает следующие направления государственной политики в информационной сфере:

защита своего информационного пространства и вхождение Украины в мировое информационное пространство;

выявление и устранение причин информационной дискриминации Украины;

устранение негативных факторов распространения информационного пространства, информационной экспансии со стороны других государств;

разработка и внедрение режимов получения, сохранения, распространения и использования общественно значимой информации.Все эти меры защиты возникают в ответ на складывающуюся негативную ситуацию в информационном пространстве Украины, поскольку в качестве угроз национальной безопасности в информационной сфере признано следующее:

отсутствие необходимой инфраструктуры в информационной сфере;

медленное вхождение Украины в мировое информационное пространство, отсутствие у международного сообщества объективного представления об Украине;

информационная экспансия со стороны других государств;

разные виды утечки информации.Информационное пространство формируется существующими коммуникативными потоками.

При этом социологические данные говорят об определенных искривлениях в этом пространстве. Так, 60% взрослого населения Украины получают общественно-политическую информацию по телевидению. Но одновременно информационно-аналитическим программам российского телевидения отдают предпочтение 54,5% населения. Возникает проблема точки зрения, а не только фактического наполнения информацией этого пространства. По его ключевым событиям сразу образуются противоположные виды интерпретаций. Так, в январе 1997 г. взаимоисключающие интерпретации давались трем важным моментам: визиту Ю. Лужкова в Севастополь, встрече президентов Украины и Беларуси и материалу "Убрать Президента Украины" (напечатанном в газете "Всеукраинские ведомости" 14 января 1997 г.). Интересно, что при этом украинские СМИ часто работали как бы в пользу другой стороны, ср. подзаголовок одной из статей в "Независимой газете" (1997, 21 янв.) о визите Ю. Лужкова: "Киев создает паблисити московскому политику".В принципе есть две возможные стратегии работы с чужим мнением. Стратегия запрета, которую активно использовал бывший Советский Союз, однако, как оказалось, отражение ключевых событий в информационной сфере трудно поддается полному закрытию. С четкой неизбежностью закрытая информация все равно появляется в обиходе, так что речь может идти только о временной задержке информации. Другая возможная стратегия, обыгрывание (или лечение) (Maltese J. A. Spin Control. The White House office of communications and the management of presidential news. – Chapel Hill – London, 1992). Такая стратегия требует применения не силы, а аргументации, для чего необходимо наличие гораздо более мощных интеллектуальных ресурсов.

В качестве примера такой стратегии на постсоветском пространстве можно привести уже упоминавшуюся разработку Специальной информационно-аналитической комиссии правительства России (май 1995 г.), названной "Мифология чеченского кризиса как индикатор проблем национальной безопасности России". Там констатируется, что:

· "Последствия проигрыша в "информационной войне", упрочение западной версии чеченского мифа являются крайне негативными, если не разрушительными";

· "отсутствует понимание, осознанное желание и необходимость отработки технологий взаимодействия структур государственной власти в такой "символической реальности", какой является общественное мнение и вообще идеологическая сфера";

· "Проблема заключается в... распаде или отсутствии эффективных механизмов, обеспечивающих процессы самоидентификации российского общества, Российского государства".

В качестве методов "лечения" ситуации предлагается следующее:

· "срочно создать конкурентоспособную федеральную информационную модель "чеченского кризиса", которую из-за наличия уже сложившегося ядра антироссийской информационной модели можно назвать "антимифом" в смысле необходимости дать "зеркальное отображение" по основным узлам структуры западного варианта чеченского мифа;

· "имеет смысл обозначить способы его наиболее эффективного мотивирования, создания "экспортной версии", поскольку не грубая пропаганда в стиле "черно-белое", а именно психологическая точность, адресность, полутона и оттенки информационного продукта могли бы дать федеральным властям шанс отыграть сданные позиции";

· "метод означает последовательное проведение серии узконаправленных воздействий в узловых точках, так называемых мероприятиях "политической акупунктуры", для чего требуется значительно меньшее количество ресурсов, но значительно большая степень ответственности у федеральной власти".

Ключевые части чеченского мифа предстают в виде следующих составных частей: история чеченского кризиса, кто прав в нем, статус чеченского конфликта, кем там являются российские солдаты – оккупанты или спасители, что выше – права человека или интересы государства. Кстати, в ряде случаев действительно предлагается весьма удачное "лечение" ситуации. Например: "Более правильным было бы развитие представлений о ситуации в Чечне как типовом региональном конфликте в пограничной зоне взаимодействия западной (христианской) и восточной (мусульманской) цивилизации, еще точнее – как о типовом в общемировых координатах сепаратистском криминальном мятеже, современный опыт силового подавления которого имеется в арсенале практически всех наиболее крупных демократических государств".

В чем преимущества такой реинтерпретации? Во-первых, осмысление конфликта подключается к хорошо известной на Западе парадигме С. Хантингтона, где будущие войны трактуются как конфликты цивилизаций. Благодаря этому удается вывести конфликт из советской интерпретации об "империи зла", куда даже в постсоветском существовании естественно вписано наличие всемирных нарушителей. Во-вторых, если в парадигме "демократия– авторитаризм" западный лидер выбирает демократию, то в парадигме "христианско– мусульманский конфликт" он естественным образом выберет "христианскую" сторону, создав идентификацию "мы", а не "они".Помимо рассмотренных нами видов анализа П.Цыганков говорит об ивент-анализе, направленном на обработку публичной информации (Цыганков П.А. Международные отношения. – М., 1996. – С. 83). Параметры обработки публичных высказываний первых лидеров строятся по таким признакам:

1) кто говорит (субъект-инициатор),

2) что говорит (сюжет или "issue-area"),

3) когда (дата события).События систематизируются по этим параметрам и анализируются с помощью ЭВМ.В заключение отметим, что подготовке специалистов в области информационной работы в США, к примеру, уделяется очень серьезное внимание. Только одна Национальная криптологическая школа АНБ обучает за год 19 тысяч человек (13,5 тысячи – гражданский персонал АНБ, 2,5 тысячи – военный персонал, 3 тысячи – из других ведомств). Подготовка специалистов по "информационным войнам" ведется и другими учебными заведениями Соединенных Штатов.

Информация становится все более важной составляющей национальной безопасности любого государства. Однако не следует информационную безопасность трактовать только в терминах контроля, несанкционированного допуска и под., поскольку в этом случае ставятся задачи только "отрицательного" толка. Мы понимаем их именно так, поскольку основным при этом становится не создание новых текстов или сообщений, а стремление сохранить в качестве константы уже введенные в систему тексты или сообщения. Это менее творческие задачи, которые можно условно обозначить как "задачи канала", где целью становится неприкосновенность информационного ресурса, созданного кем-то. Более важными представляются задачи позитивного направления, задачи создания новых текстов и сообщений. Например, в рамках Украины такими задачами в государственном масштабе может быть следующее: "Выработка национальной идентичности", "Преодоление уровня пессимизма населения" и под. Это позитивные задачи, от решения которых в национальном масштабе зависит само существование государства Украина. То есть в рамках данной профессиональной области можно и нужно ставить в первую очередь задачи позитивного толка.

Семиотика и семотическая модель психологической операции на примере «перестройки»

Семиотикой называется наука о знаковых системах. Знаковой является структура, состоящая из двух частей: одна из них отсылает на форму, другая – на содержание. При коммуникации мы обмениваемся структурами форм, получая в результате структуры значений. Примером элементарной знаковой системы является светофор. В нем есть три формы (красный, желтый, зеленый свет) и соответствующие им значения. Это сочетание «форма = значение» носит условный характер. Например, в Китае времен культурной революции «красный свет» как революционный не мог запрещать движение, а, наоборот, разрешал. Человеческая цивилизация создала множество разнообразных знаковых систем. Отдельные знаковые системы позволяют говорить о языке кино, театра, живописи. В целом естественный язык является более сильной системой, чем вышеприведенные языки. Именно естественный язык продиктовывает ряд особенностей знака, к которым мы привыкли.Один из первых создателей знаковой теории швейцарский лингвист Фердинанд де Соссюр подчеркивал две особенности знака. Во– первых, форма знака носит линейный характер. Например, мы не можем произнести звуки слова сразу все вместе, мы не можем написать слово в ином порядке. Это ограничение исходно носит чисто биологический характер: мы произносим звуки именно один за другим. Во-вторых, связь между формой и содержанием в знаке носит условный характер. Значение слова «рыба» совершенно условно связано именно с данным обозначением. Исключением является небольшой ряд слов, где форма как бы старается передать значение. Это, например, звукоподражательные слова типа «кукареку».

Кстати, в теории Соссюра самым главным были системные свойства знака, его отношения с другими знаками, а не его форма. Известный пример: Соссюр сравнивал язык с шахматами. В шахматах самое главное правила (система), а не тот материал, из которого они сделаны. Мы можем вместо любой фигуры положить, например, пуговицу, и она в результате может быть королем, ферзем и под., нисколько не нарушая условий игры.

Американский логик Чарльз Пирс был создателем семиотики на другом континенте. Он предложил достаточно сложную систему возможных знаков, из которых в широкое употребление попали следующие три: знаки-индексы, иконические знаки и знаки-символы. Его классификация построена на степени связи между формой и содержанием. В иконическом знаке есть реальное подобие формы и содержания, примером чего может служить рисунок или фотография. Для знака-индекса характерно определенное реальное пересечение формы и содержания. Примерами их служат: отпечаток ноги на песке в качестве знака прошедшего человека, дым на лесом в качестве знака костра. Знак-символ не имеет никакой связи между формой и содержанием. Такими являются большинство слов естественного языка.

Знаковая составляющая является важной составляющей нашей жизни. Например, С. Капица заявляет в программе "Очевидное -невероятное" (АСТ, 1998, 14 июня): если раньше знаком нашего времени была профессия космонавта, то что теперь может отображать сегодняшнее время.Знаки всегда привлекали внимание исследователей пропаганды. О необходимости изучения символов говорят как пионеры изучения воздействия в США, так и современное руководство американской армии по психологическим операциям. Семиотические структуры интересны и тем, что работают в принципиально альтернативном контексте, когда нет однозначного ответа на имеющиеся проблемы. Кстати, Юрий Лотман, один из основателей этого направления в бывшем СССР, считал, что человечество должно быть в разнообразии своих представителей, поскольку мы всегда живем в условиях неопределенности. Если мы были бы все одинаковыми, то предлагали бы только одно возможное решение проблемы, которое могло оказаться ошибочным.

Каждая семиотическая система характеризуется наличием своего собственного кода, под которым понимается ряд соответствий между планом выражения (всех форм) и планом содержания (всех значений). "Перестройка" в этом плане может рассматриваться как операция по смене кодов целой страны. В биполярном мире, в котором мы жили до этого, данные коды старательно разделялись реальными и воображаемыми стенами. Государства жестко следили за тем, чтобы не допустить миграции кодов, путем фильтрации текстов и людей. Причем как с одной, так и с другой стороны. "Перестройка" тогда выглядит как механизм по введению нового кода в случае наличия другого кода, который не только активно существовал, но и был агрессивно настроен к вводимому коду.С точки зрения "биосемиотики" подобный механизм можно представить как "мембрану", которая сама по себе интересна своей ориентацией сразу в две стороны. Таким образом можно вводить новую информацию в новую зону, в новую территорию. Старые коды в результате становятся менее эффективно работающими, зоны их действия уменьшаются. Они становятся строго связанными со своим конкретным контекстом. Новые молодые коды выглядят как контекстно-свободные, они легко переходят к новым контекстам, становясь победителями.

С точки зрения семиотики Ч. Пирса, опираясь на его деление знаков на три типа, можно видеть, что вхождение новых кодов проходило тремя этапами в соответствиями с типологией определяющих знаков для каждого из этапов. Первыми были иконические знаки в виде кино– и телевизионных знаков, которые несли новую информацию о другой части мира. Они воспринимались как знаки реальности, будучи художественными знаками, без указания на то, что это знак, а не реальная жизнь. В жизни не все обладают "роллс-ройсами", как это бывает в кино. Отсюда следует гораздо большая эффективность художественной реальности, которая воздействует в более сильной степени. Подобным образом уже в рамках США художественное телевидение диктует в качестве приоритетности для местной политики борьбу с преступностью. Она значимее кинореальности из-за большой роли в ней детективного повествования, но зритель автоматически переносит эту приоритетность и в жизнь.

Вторыми были знаки-индексы. Так мы можем интерпретировать любой материальный знак, начиная с джинсов, шариковой ручки и под. Они функционировали не только как материальные объекты, но и как знаки-индексы, указывающие на иную реальность, представителями которой они были. Кстати, в свое время советская система серьезно боролась именно с этими типами знаков (вспомним, к примеру, борьбу со стилягами), интуитивно ощущая их возможные последствия.

Знаки-символы стали лишь третьим этапом, на котором началась война слов. Здесь ключевым фактором стали масс– медиа, которые эффективно действовали в двух возможных для них направлениях:

1. Введение новых знаковых ситуаций и знаковых фигур в массовую аудиторию.

2. Изменение иерархического статуса вводимых знаковых ситуаций и фигур, создание нового списка приоритетов.

В последнем случае, например, можно вообще не рассказать о каком-то событии, тем самым лишив его права на существование. Можно рассказать о нем иронически, занижая в результате его статус. К примеру, именно так ОРТ подавало информацию о Г. Зюганове в его предвыборной борьбе с Б.Ельциным. Без поддержки масс-медиа, которые всегда более демократичны, чем власть, в том числе и в США, был бы невозможен и быстрый вариант введения новых образцов поведения.Любую страну можно рассматривать как систему семиотических кодов. Изменяя коды, вы меняете страны. Физически они остаются теми же, но как семиотические механизмы они уже другие. В результате таких столкновений кодов страны могут исчезать, оставляя свои коды нациям-победителям (нечто подобное произошло с Римской империей). Страны также могут исчезать, принимая чужие коды. Именно так произошло с бывшим Советским Союзом, который изменил свои коды.

Мы можем также взглянуть на эту ситуацию с точки зрения возникновения новых школ в искусстве. Все новые модернистские, абсурдистские направления могут в принципе рассматриваться как иное крыло классического искусства. Если данное искусство можно трактовать как "культуру нормы", то новое направление входит как "культура случая", ошибочного с точки зрения нормы. Новые направления могут выживать только из-за поддержки спонсоров, которые выступают в роли их защитного механизма, позволяющего не реагировать на то, что их произведения противоречат принятым представлениям. С другой стороны, к примеру, Чехов в русской культуре, японское стихосложение также демонстрируют фиксацию "временного". Эта фиксация в результате переводит временное в вечное, факультативное – в нормальное. В этом плане "культуры случайного" можно рассматривать, например, творчество Д. Хармса, все рассказы которого иллюстрируют события, которые принципиально невозможны. Подобная логика абсурда характерна и для Ф. Кафки. Еще раз подчеркнем, что вербальной фиксацией эта культура случайного и невозможного приобретает черты возможного, то есть степень ее реальности резко возрастает.Как видим, в случае "перестройки", как и других типов психологических операций, у нас имеется существенный семиотический компонент. Население должно быть переориентировано на новый тип поведения чисто вербальным способом, а не с помощью силы или наказания. Геббельс говорил о пропаганде, что она эффективна тогда, когда за ней стоит остро отточенный меч. В случае психологической операции, подобной "перестройке", такого меча не могло быть. Будучи вербальным (или комуникативным) по своей сути этот процесс имеет существенные семиотические характеристики.Обычный вариант семиотики сориентирован на анализ художественного текста. При этом семиотики обнаружили два основных вида знака: знаки естественного языка и знаки искусства. Знаки естественного языка имеют грамматику вне их самих, в случае знаков кино, например, грамматика должна выводиться из самого текста, не существуя в заранее заданном виде. Чтобы быть более точным, следует признать, что знаки кино также выводятся зрителем, поскольку их список также не существует заранее, как это имеет место в случае знаков естественного языка. Таким образом, в этом случае как словарь, так и грамматика должны быть выведены самим зрителем. То же можно сказать о современной мифологии. Ее следует понимать без предварительного знания этой системы. Однако в этом случае мы также нуждаемся в определенном интерпретаторе, чтобы понять, что сообщается. Это, к примеру, привычная функция для шаманов, которые единственные могут интерпретировать знаки, имеющие божественное происхождение.Как видим, в обычном языке мы имеем независимое существование знаков, текстов и грамматики. В искусствах мы имеем совместное существование знаков, текстов и грамматики. Если говорить о независимом существовании, то в этом случае независимо существуют только тексты, все остальное выводится из них. В мифологии нам следует добавить в этот список еще и интерпретаторов, которые предоставляют нам смысл из знаков, текстов и грамматики. Сакральный язык нуждается не только в слушателе, но и в интерпретаторе. Тем самым наше обычное представление о коммуникативной цепочке следует дополнить и этим блоком.Мифология также характеризуется тем, что ее очень трудно опровергнуть. Фактическая информация может ее только подтвердить, но не опровергнуть, поскольку находится на другом уровне. В результате любой факт может быть объявлен исключением из правила. Мифология не существует в прямой форме. Всюду мы видим только ее разнообразные реализации: в масс-медиа, кино, художественной литературе.

Перестройка была вариантом современного мифа, необходимого для перехода общества на некую иную ступень. Предыдущий этап общества со своими богами должен был исчезнуть. Общества с меняющимися лидерами и меняющимися контекстами функционирования в то же самое время обязаны менять свои мифы. Мифы изменяемы, как и все иное, только скорость их изменений носит более замедленный характер.

Перестройка была введена с целью достичь поведенческих изменений, что является обычной задачей психологической операции. Но это достаточно необычный срез для семиотики, ведь художественный текст может иметь подобные цели в очень косвенной перспективе. Когда это случается, например, в случае прочтения романа Н. Карамзина увеличилось число самоубийств, это ненамеренный эффект автора.

Любое общество в своем функционировании опирается на интерпретаторов, используя специальные фигуры от шаманов до журналистов. При этом шаман действует в ситуации, где не существует никакой альтернативы именно его интерпретации, его мир безальтернативен. Журналисты функционируют в принципиально альтернативном мире. Но реально не возникает особого конфликта между разными точками зрения. Во времена шаманов просто не было противоречащих высказываний, поскольку общество жило в монологическом режиме, где все сказанное правильно. В диалогическом режиме мы имеем бесконечное порождение разнообразных сообщений. Но они не только порождаются в течение дня в фрагментарном режиме, позволяющем зрителю, к примеру, бесконечно переключать телевизор или получать в рамках новостной программы не цельный текст, а принципиальную "мозаику", но и поставлены в зависимость ежедневной смены. Мы имеем не просто сообщение или текст, а сообщение или текст данного дня, которое слабо может конфликтовать с сообщением или текстом иного дня. Отсюда феномен неинтересности вчерашней газеты. В жанре романа, например, не заложена необходимость столь динамичной смены.

Знак, направленный на смену поведения, не может иметь внутри себя инструкцию, поскольку люди слабо подчиняются внешнему давлению. По форме это все равно должен быть типичный информирующий знак обычного типа.Новый семиотический код должен быть установлен в контексте старого кода. Коды могут быть вступать в противоречие друг с другом. В результате возникают разнообразные информационные конфликты, в первую очередь между интерпретаторами старого и нового кодов. Аудитория при этом принимает роль судьи. Но группа с новым кодом должна быть более привлекательной для аудитории, чтобы возникла борьба за чувство принадлежности.

Миф выступает в роли интерпретации реальности, делая ее в результате более системной. Миф также работает как мостик между прошлым и настоящим, между настоящим и будущим. Он предоставляет разуму свой собственный правильный вариант мира. Мир должен иметь правила поведения. Такая грамматика правил или код дает возможность принимать решения без раздумий, дает больше вариантов известных, чем неизвестных ситуаций. Миф как оператор переводит неизвестные ситуации в известную форму. А мы знаем, что следует делать в известных ситуациях.Перестройка с этой точки зрения была вариантом нового мифа, который должен был реинтерпретировать известные объекты (типа Ленина, КПСС, американских империалистов и под.). Это очень болезненный процесс, поскольку следовало видоизменить живую систему мифов прошлого периода. Эти изменения были проведены с помощью известных знаковых фигур писателей, артистов, режиссеров – "ключевых коммуникаторов" в рамках терминологии психологических операций, которые стоят между источником сообщения и аудиторией.Поведенческие изменения должны исходить от определенной знаковой фигуры, демонстрирующей новый вариант поведения. Понятие харизматического лидера лежит в этой же плоскости. Ему подчиняются иррационально, даже когда для себя выдвигают вполне разумные объяснения. То же происходит с поклонниками поп-звезд. Новые варианты поведения приходят не индивидуально, а в группе. Люди не хотят ощущать себя в одиночестве. Разные целевые аудитории имеют разные типы знаковых фигур. При этом знаковые фигуры зависят точно так же от аудитории, как и аудитория от них.Мы можем попытаться сформулировать общие характеристики знаковой фигуры и текста, который является основным понятием для семиотики:

А. Оба они содержат набор сообщений.

Б. Этот набор сообщений понятен аудитории.

В. Лидер, как и текст, содержит набор повторяющихся сообщений.

Г. Лидер, как и текст, реализует себя в наборе символов, поскольку ничего иного массовая аудитория не может понять.

Разница между ними лежит в ограниченном/неограниченном наборе сообщений, хотя Ю. Лотман постоянно подчеркивал, что в случае художественного текста мы также имеем бесконечное число прочтений.

Таким образом, семиотика предоставляет для нас инструментарий, который может помочь проанализировать разнообразные варианты коммуникативного поведения.