Текст книги "Во всем виноват Гоголь"

Автор книги: Георгий Дзюба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Чиновники города как бы и продолжали свою отчаянную борьбу с Бронькиным за сохранение кресла своему мэру господину Кучугурову Арнольду Бестемьяновичу, опираясь в этом деле на слухи от имени его креативного директора об их поголовном увольнении. А порой они вроде бы уже за Арнольда Бестемьяновича и не совсем безнадёжно болели, опираясь на заявление Бронькина о том, что в их стаде жертвенные бараны назначены поимённо и совсем небольшим стадом. Правду сказать, к ранее объявленному списку изгоняемых лиц от Бронькина добавился и ещё один – глава райгорздрава, ранее там упущенный, а теперь уже восстановленный к увольнению, но по медицинским показаниям. Однако как в случаях изобилия борьбы, так и в эпизодах её недостачи никто из элиты не считал себя опущенным на дно корзины истории и действовал, хотя методом лужёной глотки теперь уже не пользовался.

* * *

Многие чиновники прекрасного города NN нашли удовольствие в том, чтобы весело злорадствовать над столпившимися в углу их братии и приуготовляемыми к увольнению неудачниками. И ехидничали они над изгоняемыми из одного с ними поля ягодами с преогромной радостью. Несчастливцы поначалу рвали на себе волосы, причем даже в самых труднодоступных местах, а затем вдруг стали и нервно закурили в сторонке. Потом они в ответ взялись открыто ехидничать над счастливцами, а сами секретно наносить свои визиты тому, кто на поле публичной брани уже объявился воочию. Но плели они это уже безо всякой гласности, хотя и по графику. И поплелись туда такие люди, что уже с порога оказались господину с большой буквы «Ч» в фамилии родными братьями и сёстрами по разуму.

– Ах, пармазанчик вы наш в шоколаде, Павел Иванович! – возглашали ему, словно модельной манекенщице, топ-менеджеры с поплавками неродных вузов.

– Ах, вот вы какой застенчивый, драгоценный вы наш Павел Иванович! – ревели будто бы от свалившихся им с неба в карманы пачек купюр депутаты, замазанные сомнительным бизнесом, однако таща при этом оттудова свои кирпичи с резинками.

– Позвольте ж вас расцеловать, мудрейший вы наш батюшка Павел Иванович! – бросались на него, словно на выгодный тендер или премию небольшие муниципальные жулики. За ними из углов, воровато озираясь, вылезали мелкие оптовики, крупные арендодатели, средние землеустроители, а потом даже и бюджетники, правда, только с килограммами характеристик и почётных грамот.

И хотя входили все они в торгово-ярмарочный комплекс с неясной опаскою и шагами медлительными, но уж вылетали оттуда ногами резвыми, с сияющими обликами торжествующими и, главное, безо всяких удручающих неудовлетворений и беспокойств на физиономиях. «Не было лица, на котором бы не выразилось удовольствие или, по крайней мере, отражение всеобщего удовольствия». «Плачем горю не пособить, нужно дело делать…» —раскидывали по сторонам слова из мастер-класса «любезнейшего Чичикова» одни. Другие вторили им геометрическими и философическими подкопами мыслей «душечки Чичикова», что «…косой дорогой больше напрямик».Потом все они, ясное дело, переводили эти крылатые формулы скупой мудрости совсем не кривого, а ровнёхонького и точнёхонького, как весы самой Фемиды, и сладкозвучного, как Платон под оливой, креативного директора Чичикова, что всегда точно знал цену своему слову, из уст в уста третьим. В третьих лицах, что естественно, сидели их сватья, кумовья да соратники. А те уж в баньке или за нескупым и нескучным столом под дубом или какой-то ольхой обыкновенной делились знаниями со своими покровителями, акционерами и соучредителями.

У одного лишь Петра Октябриновича Мудрецова ни на кого глаза не смотрели. Он сиротливо сидел в сквере под липой, перед портретами действующего мэра и районного бригадира депутатов, задумчиво и нетвёрдо перебирая струны арфы.

А начальник транспортного цеха из известного книготоргового учреждения и видный его поэт Лучезарий Шляппа в это же время, например, сообщил Чичикову, что очередь за литературными премиями в городе при устаревшей власти сильно перепуталась и что в неё обманом затесались те, кто там никогда не стоял. Сначала Шляппа спел Чичикову своим красивым басом давно уже позабытую народом песню «Не белы снега», чем вызвал у слушателя неподкупное восхищение. Потом он энергично продекламировал отрывки из своей наиболее успешной поэмы «Мы на рассвете солнцем Кучугурии томимы», что в краевом издательстве «Пурга» уже готовилась и для второго издания в исправленной и дополненной редакции «Закат сиял – броня мерцала». Здесь он вновь заработал за своё творчество крупную похвалу на словах в том виде, что он, то есть Шляппа, вполне гениальный и современный поэт ТЯКа, имея в виду торгово-ярмарочный комплекс. Заодно Лучезарий прикупил себе чин средней руки в культуре города «…для приобретения весу в обществе»и, конечно, звание литературного лауреата на два года вперёд.

От президентов аутсорсинговой и клининговой компаний, чьи офисы ютились где-то на периферии тихого, но стабильного оффшора, с немыслимо хитроумным инвестиционным проектом в руках забегала Гулянда. Она восхитила Чичикова методами переработки рукколы и топинамбура в высокооктановые чилийские вина, а остающегося жмыха – в доступную для посевной кампании низкооктановую солярку и завоевала собой полный карт-бланш на все эти виды деятельности. Потом ещё поразмыслила, да и купила для доклада своим вождям весь конфиденциальный прайс-лист по вакантным должностям в городской малине. Павел Иванович сильно расчувствовался в переговорах с шалуньей Гуляндой. Он даже подписал у неё на коленке широкий подряд на уборку одного главного и двух второстепенных перекрёстков в перспективном спальном районе города, где, по слухам, и негласно состоял генеральным заказчиком, застройщиком, центральным инвестором, а также автором архитектурной идеи и проекта. В свою очередь, проказница Гулянда сильно покраснела, поправила юбку, блузку и чёлку и подарила Чичикову полный комплект подлинной бухгалтерской отчётности из казино дяди Лысого Пимена и зала игровых автоматов прокурора города вместе с истинными реестрами всех должников этих предприятий, а также их юридическими и фактическими адресами. Рассекречивание тех списков в части, касающейся казино, вызвало потом у дяди Пимена ошеломление, хотя сомнений в точности обозначенных там фамилий и сумм не вызывало. Лысый Пимен позднее, конечно, из-за утечки немало бесился, о чём сведения имеются даже в этом недоконченном и местами утраченном тексте…

Обливаясь жарким потом истории своей службы и горчичным соусом локальных неудач, прокурор Д. Ф. Тугриков на приёме честно заявил, что зал игровых автоматов содержит лишь для души и зятя. И пока его зять, а тем более и он – прокурор, живы, Павел Иванович может гарантированно рассчитывать на их ежеквартальную поддержку. Прокурор также обозначил и такую тему, чтоб Павел Иванович пробил и порешал сверху абзац об экологическом здоровье местных народцев путём переподчинения полигона ТБО из крайцентра вниз, а ему бы заодно и отцепил бы неблагодарную обязанность смотрящего за этим мусорным Клондайком. То есть чтоб Чичиков перевёл проект этот в плоскость его перехода напрямик в природоохранную прокуратуру. Динару Франковичу теперь казалось, что в общедоступной прокуратуре в его преклонных годах, на волне инспирированных полицией дел о его кончине и однократном отсутствии на службе более четырёх часов скорее уже не удержаться. Он твёрдо обязался служить так, чтоб в глазах Павла Ивановича от меча Фемиды отражалась ежемесячная радость, а также безмерное счастье к каждому приличному празднику и по итогам календарного года.

О чём бы Чичикову люди ни говорили или что бы они ни заявляли вблизи его ушей, Чичиков всегда сыскивал нужный и приятный подход к их заботам:

– Так об чём ваш базар, Динар Франкович? Базара ж нет! И я даже дико извиняюсь перед вашей подкрашенной сединою! Считайте себе, что этот вопрос уже натурально решённый, – откликнулся в ответ прокурору Павел Иванович, даже не колеблясь, хороший человек Тугриков или так себе, а неожиданными словами, в тот миг произнесёнными, прямо показал прокурору, что ему давно уже небезызвестны даже судейские проделки. Да и взял он с прокурора в тот день даже для себя самого неприлично мало. А тот немедля пригласил Чичикова на гусарскую рыбалку где судаки толстые, как дела уголовные, вода чистая, как медицинский спирт, а по берегам черёмуха, ветла и, естественно, берёза, колышутся так приятно, что даже мичуринский сад московской ВДНХ имеет к ним, в сравнении, совершенно смущённый и бледный вид. Стороннему наблюдателю тут могло бы привидеться, что у Тугрикова при словах о тех благостях прервался даже тик бесконечно подмигивающего левого глаза, а подорванная службой нервная система вернулась к крепкому аппетиту.

Когда Бронькин уже венчал свою встречу с коллективом прачечной, повторно прикоснулся к греческому Диогену и перекинулся наконец на сомнительный вклад в военное искусство одного заурядного маршала бронетанковых войск, Чичиков уже принимал Мудрецова, нашедши и к его загадочной русской душе свой особливый ключик. С сытостью в голосе, однако максимально жёстко и отвязно {нетипично для него и по-хамски деланно}, Чичиков поначалу даже слегка удивил теряющего на его глазах рассудок Петрушку с арфой в руках.

– Ты ведь знаешь, Декабринович, что прародитель твой по метрике Потняцов Петрушка Варфоломеевич украл у господина Чичикова I – Первопроходца антикварный ларец красного дерева, инкрустированный карельской берёзой с архивом и несметным количеством денег, заработанных его непосильным трудом?

– У… – промямлил Мудрецов и потерял рассудок, потом вновь обрёл его и выставил перед Чичиковым картонную коробку из-под ксерокса.

– У-мест-но ска-за-но, – протянул Чичиков к коробке обе руки, хотя для него пока ещё по её содержанию и оставались неясности, а разумная праведность виделась лишь в её появлении.

–  «Ах ты, чушка! чурбан!» «Подлец ты!»– Профилактически плеснул Чичиков в пламя своей речи ещё керосину. – «… тебя… в рог согну и узлом завяжу!»Ты себе хоть шурупишь, Петруха Ноябрятович, сколько стоит мой семейный архив в наше тревожное время? я уже не говорю о цене тех рублей в современном валютном измерении!

После второго вопроса Мудрецов снова потерял голову, затем снова нашёл её и впал в полную ипохондрию. Другую коробку он с собой в тот день, видно, не брал…

– Ты ведь понимаешь, Петухов, что весь твой этот офис вслед за каланчой и правильными бумагами уйдёт танкисту, и я его могу взять? – снова огорошил он книжного магната Петьку.

– Понимаю, нихарашо мне это, – не приходя в сознание, прошептал Петрушка.

– Так вот, малый! Я могу всё… Могу у Афони твой офис купить, а могу его и не купить… Что ты мне изречешь по такой диктатуре моего закона и взгляда?

– Нихарашо мне это. Не приобретайте это, отец родной! Как мне жить дальше? «Ведь на мне нет ни цепочки, ни часов…»уже с первых минут вашего приёма. Все годы, все дни и в особенности ночи я с упорством не отметавшей икры форели пробивался в люди! Батюшка, не губите! С Бронькиным я всегда сговорюсь полюбовно иль какие ещё методы использую. Размеры моей благодарности обволокут чёрной икрой все ваши чаяния… – бросился ему в ноги Петрушка.

«Чичиков взглянул и увидел точно, на нём не было ни цепочки, ни часов».

– Мн-да, – произнёс Чичиков с болезненным подозрением, – дела твои швах.

– Полный швах, – легко согласился с ним Мудрецов и жалобно замолчал.

– Так слушай теперь сюда, – произнёс ему Чичиков. – Может быть, я и соглашаюсь не брать с тебя огромную до бесконечности цену за то, чтоб не забирать себе твою недвижимость у Бронькина. А может, и не соглашусь… Но в приятном для тебя случае придётся мне тогда принять в своё обладание скупленные тобой не пойми зачем земли запрудненских крестьян. Разумеется, что принимать твои поля и веси мне придётся как от короткого приятеля…

– Так я ж категорически «за», Павел Иванович! В лицемерных сделках липового цвета я подкован не хуже той блохи и в этом деле не одну Плюшку съел…

Одно время они молчаливо подвигали друг другу калькулятор, при этом Петрушка пересчитывал цифры и в столбик. Чичиков на бумаге ничего не считал, и видно было, что с арифметикой он состоял в исправной гармонии. А когда Чичиков будто невзначай ещё и обмолвился, что мог бы распорядиться архитектору Мамагонову, чтоб тот видоизменил своё первоначальное заявление о своих страданиях в застенках Мудрецова с указанием другой фамилии насильника, то Петрушка отчасти даже повеселел, ибо отказаться от такого предложения было ему совсем невозможно. Правда, потом он равновелико и взгрустнул, так как в столбец втиснулась ещё одна строка, и сумму на бумажке довелось выводить наново… [9]9
  Дальше расположен клочок изрядно обгоревшей по краям страницы. После разбора сохранившихся там слов предполагается, что П. О. Мудрецов активно ищет в местной торговой сети крысиный яд, а также устанавливает контакты с ближайшим окружением А. П. Бронькина.


[Закрыть]

…………………………………………………………………

Наконец-то Чичиков получил дельное уведомление об окончании работы братьев-банкиров Хайгуллиных с наиболее крупными налогоплательщиками города и Мудрецовым, и он с глубоким удовлетворением поцеловал телефонную трубку. Будто зная об этом, в ту же секунду, с подносом и ватрушками, в пёстрой блузке и легкомысленном богемном шарфике на шее, в комнату ворвалась безумной красоты Зухра. Надо заметить, что Павел Иванович давно уже подумывал найти себе приятную девушку, увлечённую короткой любовью по доступным ценам. Но в это мгновенье Чичиков, пожалуй, теперь впервые, будучи в NN, непривычно и неуместно покраснел. Вспомнил, как встретил он её позавчера случайно в неглиже и на пляже, что для глубокой осени ему показалось весьма удивительным. Тогда он одной лишь только бровью зацепил Зухру «… мывшуюся на берегу пруда и тут же бросился её обнимать и осыпать поцелуями».Сейчас, продолжая пребывать в напряжённом тумане никем невиданных забот и заволакивавшем его глаза мареве спешных задач, Павел Иванович отрешённо, но будто впервые снова загляделся теперь уже на одетую девушку. Затем он снова впервые и совсем уж неожиданно столкнулся теперь уже со своим личным отражением. Не в Зухре, конечно, а в пожелтевшем от времени зеркале, взгромоздившемся дубовой подставкой среди медных самоваров, утюгов и старых фотографий безвестных умельцев на стеллажах отдела антиквариата бывшего книготорга Петрушки, а теперь уже ТЯКа. И он непроизвольно отшатнулся от своего отражения, настолько страшным показалось ему то, что увидел теперь…

– В самом деле, дьявольщина… Нет… Сейчас не до сантиментов, – хмуро подумал он, отряхнувшись от уродливого привидения, – пора, пора охлаждать магму кипящей души. В городе уже фронтов нет. – Вот что, голубка сизокрылая, – принялся он строго командовать. – Купи ты нам спешненько и сейчас же машину. Я в газетёнке нашей видел про «карину» девяносто четвёртого года объявление. Нас это пока что устроит. Оформляй японку на себя и пускай её заправят хорошенько, да меня в страховку пускай впишут, да сделают, как следует. Вещи собери и заложи сегодня же. Вечером Елизавете, невзначай будто и по сердечному секрету, шепнёшь, что решили позавтракать с губернатором вместе. Потому и едем с первыми петухами, – привычно выдумал Павел Иванович. – С первыми петухами туда сама и махнёшь. Что сама – молчок! Хотя, ладно, в компанию я тебе кого-нибудь дам, а ждать меня будешь на шестьдесят шестом километре в кемпинге «Уединённых размышлений». Я дела довершу, так там тебя и откопаю. Уяснила?

– Чего ж не понять-то, Павел Иванович, – расплылась в счастливой улыбке Зухра и, крепко сжимая в потном кулачке ворох купюр, отослала ему жадный воздушный поцелуй, но, прежде чем растаять за дверью, чуть было не снесла с ног высокой грудью замаячившего здесь не ко времени дядю Лысого Пимена…

– Откуда, коза? – вместо приветствия неприветливо буркнул Пимен.

– Да так, по кипятку и пряникам здесь главная, ничего личного…

– Ты мне лучше о своём личном помолчи, – с гримасой подосланного чёртом вурдалака скосил на зеркало оба глаза сразу Пимен. – Я на рога пока не лезу, но держать масть буду. А то, что в мой реальный список по казино ты, Паша, свой нос всунул, так сам теперь дурак. Я в твою власть и коррупцию не лезу – не трожь мою! Наводок тоже не жди больше. Знаешь ведь, что я из тебя душу вынуть могу, как из баланды муху, – повертел он перед носом Чичикова будто бы в шутку неведомо откуда взявшимся маникюрным ножичком. – В нашем городе люди по весу, что те мухи и «… сам сатина не разберёт…»,что порой с ними делается. Хоть ты мне и кореш, кончай дела ближе. Чтоб всё по-культурному было, два дня тебя не вижу, – хлопнул дверью дядя Лысый Пимен, будто бы и не ждал чего-то в ответ.

«Как ни глупы слова дурака, а иногда бывают они достаточны, чтобы смутить человека», —задумался Чичиков. Он и без того уже всё распланировал, но чтобы в его адрес такой парафин лили, конечно, не ожидал. Слова лысого подрезали даже его аппетит, вследствие чего он даже брезгливо отодвинул принесённое Зухрой блюдо, ощутив даже «… к нему отвращение нервическое».

– Ум даже за двором казино не гуляет, а вишь ты какой? Меня за смертного сосчитал… Сказать депутатам, чтобы позвонили им всем? Или им всем сказать, чтобы доложили сейчас всё же депутатам? Или пересчитать всё ещё раз? Хотя куда ещё больше? «Ну, уж коли пошло на то, подумал он сам себе, так мешкать более нечего, нужно убираться поскорей».Делать, что задумал. Жить своим умом!

Он не глядя утвердил очередной план флэшмоба с сожжением чучела Кучугурова, рассеянно завизировал сценарный план акции городских жриц любви против Афанасия от аналитиков банка Хайгуллиных: «С танкистом Бронькиным мы будем и встречать, и провожать каждого клиента солнечной улыбкой!» Бездумно переложил многочисленные приглашения из одной кучи в другую. Лукаво ухмыльнулся и даже подмигнул цветным фотографиям небритых и страшных распухшими от пьянства рожами, но узнаваемых трудящимися городских бомжей с плакатами: «Мы с тобой, Кучугур!», «Ты наш друг, Куча!» и др. [10]10
  Далее текст обрывается.


[Закрыть]

Глава последняя

Удивительные явления иногда происходят в природе. Вот и в Непопадске-на-Нюхе так случилось. Солнце высунулось из-за свинцовых туч уже наполовину, но там, то есть в городе NN, отчего-то сгустились и воцарились политические сумерки, затем громыхнула папирусная контрреволюция, после чего, как и следовало ожидать, пал полицейский режим. И хотя местные летописцы и метеорологи о природе этих катаклизмов до сих пор к единому мнению так и не пришли, осколки случившегося полетели даже в полицеймейстера. Позволим лишь напомнить немногочисленным нашим читателям, что в ту судьбоносную минуту полицеймейстер города Иван Антонович Дергоусов не был при исполнении и монотонно маялся на своей даче. Пребывая в тщательно обмозгованной и размашисто обустроенной карьерной отставке с перспективой космического взлёта по служебной стремянке, он чего-то выжидал и, как оказалось, не напрасно.

Именно в тот час после буйного угостительного обеда в честь своего однокорытника из руководства СИЗО города полицеймейстер наконец-то позволил себе единожды вынужденно и коротко отвлечься. Оторвался он по малой нужде и теперь уже от создаваемых им в письменной форме собственных мемуаров откачнулся полицеймейстер, от тех нетленных строк, над которыми и пивом безвылазно кипятил свой ум вот уже с битый час. А до этого – нет! До этого он в тот час по такой надобности опрометчиво не отвлекался ни разу. И надо ж было такому случиться? Именно в эти минуты его любимая козочка Ксива в шубке цвета неотбеленного полотна и её беспутный бородатый гуляка-супруг – козёл Протокол – втихомолку пробрались в резную полицеймейстерскую беседку под каштаном, где безрассудно и предательски сжевали весь письменный компромат на прокурора города NN Динара Франковича Тугрикова. Прикасаться к пиву и мемуарам, создаваемым своим благодетелем, ни тот ни другая, правда, не рискнули. В этом только и есть их плюс, в остальном – просто караул что!

И!.. О, что здесь началось!

Иван Антонович, не раздумывая, провозгласил, что теперь его лучезарные перспективы роста рухнули, он повержен, беззащитен и принимает судьбу такой, как она есть. Что чем жить теперь дальше, лучше уж отдать богу душу. После этого нетипичного для него мужественного решения Дергоусов всю свою челядь, включая даже семью Ксивы и охрану, решительно прогнал на скотный двор и в баню, удобно устроился в гамаке под антоновкой, укутался тёплым пледом и плотно закрыл щурящиеся от солнца глаза. Здесь мы уже вынужденно уточняем вам и только для протокола, но не для козла Протокола, конечно, а для документа, что изобретают в канцеляриях, – в тот миг солнце уже практически полностью высунулось из-за свинцовых туч, и потому только Дергоусов так щурился. Что касается прочих горожан, то они в эту минуту в небо не щурились, потому как брали в огородах картошку и укрывали на зиму кукурузными стеблями чеснок.

Весть о приближающейся к полицеймейстеру смерти охватила ужасом многих чиновников, а прежде отличившийся на посту у прокурорского кабинета тучный омоновец даже умотал в отпуск, причём в Турцию и по уходу за ребёнком, хотя как ребёнка, так и жены он до того дня ещё и не нагулял вовсе. Прокурор города, напротив, в эти одушевлённые мгновенья накинул на себя самолучшее убранство, сверху приторочил дар от своего ближнего приятеля, а именно выходной галстук наваринского пылу с миражами и сформировал себе променад по центральному базару города. С непобедимой уверенностью во взгляде и в сопровождении своих постоянных партнёров по преферансу, бизнесу и рыбалке там он прошёл и мясные ряды, и рыбные ряды, а на овощах дал даже кому-то короткое интервью. Врио шерифа в это же озарённое хладнокровным осенним солнцем время заметался по городу с траурными повязками на обеих руках и с улыбкой до ушей. Он беспрестанно названивал то в морг, то в больницу, участливо справлялся у их персонала о текущей статистике санитарных потерь и, не поднимая на своих собеседников скорбных глаз, самодовольно принимал поздравления в связи с наиболее вероятным своим назначением вверх, твёрдо памятуя, что Чичиков пустых слов на ветер никогда не бросает. Бог душу полицеймейстера с дачи пока не принимал. Душа злилась, грубо выражалась в адрес руководителей краевого УВД, администрации города, семьи Протокола и мордовала повариху капризными заданиями по меню в кулинарных традициях народов острова Святого Лаврентия.

Ближе к вечеру с некоторым изумлением и язвительностью в городе наконец-то встрепенулись и люди, потому как в сети секонд-хенда появилось видимо-невидимо полезных товаров из Франции, включая даже одеколон в крупных бутылках и тонкое древнефранцузское вино на разлив. Впрочем, встрепенувшиеся люди вскоре об этом забыли и рассосались по делам и окраинам. А вот Бронькин мучительно задумался: бросился ли это на штурм Олимпа возвратившийся из Франции мэр Кучугуров? или же решил себе умножить несметные прибыли французский папашка его креативного наёмника Чичикова? Но макроэкономист Хитрогрызов тут же его успокоил и привёл его мысли в стройный ряд, сообщив, что товары от лягушатников – это его личный проект в развитие дружбы с продажными таможенниками, где лишь доля Мудрецова прибилась к берегу Чичикова. Так что всё, что сейчас продаётся и покупается, принесёт в основном только ему огромную пользу в процветании, а Чичикову лишь небольшую выгоду принесёт, но и городу отпадёт неплохая занятость населения недели на две точно.

Вечер в городе NN выдался безветренным, с неба без осадков, а фонари и люстры усердствовали привычно наполовину, легко добиваясь плотных сумерек. Сумерки большого зала ресторана «Бешеные ерши» неторопливо резал Афанасий Бронькин с большим стаканом в руке. Он прохаживался вдоль столов, меж почётными и теми непочётными гостями, что сумели прокрасться к нему на приём неведомо ему другими путями. Он прогуливался меж колоритными соратниками и прилепившимися к ним мелкими попутчиками; меж людьми нужными и приятелями, пока ещё не лишними, а также меж заместителями по судьбоносным проектам и референтами по ничтожным поручениям; меж помощниками по изготовлению проектов ответов на заявления граждан по узким мелочам и по большому счёту; меж старшими и тайными советниками по официальным заявлениям и формальным отзывам на необдуманные инициативы избирателей и другими, затесавшимися сюда субъектами, кому подкрадывающиеся выборы виделись не более чем пустопорожним хаосом, но не с пустыми затратами и обоснованными чаяниями. К длиннющим столам специалисты по затратам и чаяниям пока ещё не привязывались ввиду жгучей трезвости, ложной скромности и провинциальной застенчивости. Потные и румяные официантки с тяжёлыми подносами выписывали по залу такие кренделя, что отдельных гостей брала оторопь. Наиболее чуткие к их траекториям активисты повсеместно устраивали на подавальщиц порционной водки и вин хитрые засады и саранчой опустошали приглянувшимся девушкам подносы, облегчая их труд. Шустрые девицы с пустыми подносами визгливо вырывались из чужих рук, удирали на кухню, затем прибегали снова ещё более навьюченными верблюдицами. Их скачки отражали тот же ритм и смысл, но количество стаканов, фужеров и рюмок только возрастало.

Затаившиеся у стен и пальм безынициативные служащие средней руки и приходящие активисты-договорники с ненасытным оптимизмом сверлили голодными глазами и клювами столы, будто бы принимая парад кушаний, и крутили головами, стараясь не проморгать отмашки к старту трапезы. Грубые навалы буженины по-деревенски, чудотворные пирамиды языков по-купечески и куриных рулетов в ананасовых крестах и звёздах таращились на окружающих их трудолюбцев штаба сквозь проволочные стойки и таблички с фамилиями едоков. Из-за блюд и ваз маячили таблички не только для единоверцев, но даже и для их попутчиков с подельниками. Нежные канапе с салями, зеленью и шпротами; мудрёные салаты из телятины с дайконом и золотым луком и пала ди тонно из тунца на хлебцах паннини лупились только на фамилии очень почётных гостей. Заносчивые и надменные канапе с кокотом из мяса птицы и грибов в слоёном тартильясе таращились на буквы из фамилий Чичикова и аккомпанирующих ему лиц: счастливого прокурора и самодостаточного контрабандиста и лазутчика от самого губернатора Хитрогрызова. Шашлычки из свиной вырезки с аджикой, соленьями и маринадами обнимали и пожирали взглядами портрет самого Афанасия Петровича Бронькина, пирожки из дрожжевого теста и сдобные сухарики в безбрежном ассортименте тёрлись тоже об него только. Вазы и блюда с фруктами, пирожными и другой дребеденью любовались сами собой и опасливо косились в сторону тоскливо стынущей на двух лавках, но уже полуготовой ко всему породистой подтанцовки из столовой местного правительства. Крупнокалиберные бутылки никого своей ровней не считали и холодным надменным блеском отражали нацелившиеся в них метко жадные взгляды, рты и глотки слоняющихся вокруг них господ-товарищей. Лишь крупные мастера искусств к столам почтения не проявляли. Вкупе с шустрыми активистами они продолжали бесстрашную охоту за официантками и стаканами.

Казалось, что в эти минуты один лишь Бронькин самозабвенно служил народу и даже продолжал копить в себе для этого пока ещё неуправляемую энергию. Время от времени Афанасий Петрович заговаривал с кем-либо из бесцельно прогуливающихся по залу лиц или лицемерно замирающих прямо перед ним лиц, что нарочно высовывались у него на пути и театрально столбенели как бы от своего безмерного счастья от их неестественной близости к вождю. Бронькин остроумно отпускал гостям шутки, а то даже и над собой остроязыко подтрунивал, обильно цитируя и воспевая самого себя афоризмами из своего богатого, по его мнению, наследия околополитической публицистики и прозы. Порой Бронькин о чём-то задумывался и ненадолго, но выразительно уходил в себя. В одну из таких секунд он даже поддержал главного депутата района Маковея, рассказав, что основы законодательной деятельности для него он ещё вчера уже заложил так, что бедных депутатов будет вчетверо меньше, а богатых он и подавно разгонит, и что Маковей теперь у него будет работать ритмично. Возвращаясь из себя, Бронькин по-отечески сканировал проголодавшуюся толпу прямыми взглядами и излучал душевную улыбку искреннего сочувствия к ней. Иногда неведомо чего он задумывался, как казалось, ещё глубже, и тогда уже неприветливо и беспрестанно из-под очков в стальной оправе направлял косые взгляды в угол, но лишь на своего креативного дирижёра штаба Чичикова. Многих бронетанковых однопартийцев это немало удивляло – ещё недавно всем казалось, что их шефа и Чичикова «…сам чёрт связал верёвочкой. Куда один, туда и другой плетётся».Теперь всё было не так. А как, совсем неясно, а потому и ещё более изумительно показалось это и туманно…

Зато Павел Иванович Чичиков в общении с элитарной публикой от грядущей городской власти в уютном диванном углу зала ничуть не отставал и, казалось, что отрывался он там сейчас по полной программе. Видно было, что и в его душе удобно угнездилась и расцвела сладкоречивая креативно-гениальная «…лёгкость в мыслях необыкновенная».С тончайшей деликатностью в выражениях на физиогномии Чичиков рассыпал удивительно уместные шутки юмора. И как оказалось, он имел и на этой ниве виртуозно высокий вкус и прочный запас сведений. Он даже в сфере исполнения амурных анекдотов и рифм, ещё не докатившихся даже до поста ГИБДД на въезде в город NN, зарекомендовал себя умелым чтецом и декламатором чистой воды. Авторство стишков он постоянно сваливал на одного поэтца из числа своих дружков и коротко называл его Сашкой или Шуриком. Один раз даже Сергеичем он поэта назвал и читал его строки, абзацы и крылатые анекдоты так, что у него не возникало ни малейших затруднений дирижировать мыслями слушателей и даже такими разговорчиками, что неизменно возникают в самых теснейших мужских компаниях и подшофе.

Дико смущающимся дамочкам его дар тоже весьма понравился. С нарочитой стыдливостью в манерах и как бы нехотя они прислушивались к речам Павла Ивановича, но ржали и гоготали откровенно и громко. Вследствие таких действий дамы неестественно и плотно пунцовели, краснели и пламенели, украдкой обмакивали слёзы радостного восторга кружевами или демонстративно смешливо затыкали в свои ушки кончики цветастых ноготков, подушечки пальчиков и прочие мелочи, незаметно оттопыривая уши так, чтобы слышать ещё лучше. Так они ещё острее и чутче вслушивались в содержание новомодных для города NN, однако уже несколько устаревших для обеих федеральных столиц скабрезностей. А потом они гоготали ещё громче и звонче и, оставляя уполномоченных на фиксацию безостановочных речей Чичикова наблюдательниц, попеременно убегали в дамскую комнату пудрить свои носы и выправлять сыпучими порошками, пахучими примочками или водопроводной водой излишнюю румяность.