Текст книги "Понять Россию. Опыт логической социологии нации"

Автор книги: Георгий Долин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

И далее: «Если бы в 1913 г. православные крестьяне имели празднично-воскресных дней столько, сколько фермеры в США (68 вместо 140), это дало бы дополнительно около 4,1 млрд человеко дней в год (72 дня умножаем на 57 млн крестьян в рабочем возрасте) и увеличило баланс рабочего времени почти на 20 %.

Если бы затраты в праздники на алкоголь употребить на улучшение сельского хозяйства, оно имело бы цветущий вид» 25.

Впрочем, дело далеко не в том, что для всех традиционных обществ этика праздности вытекает из особенностей конфессионального религиозного сознания. Скорее сам русский человек искал в православной вере то, что можно было привлечь для обоснования и оправдания сложившегося отношения к труду. А само это отношение отражало реальность жизни, в которой русский человек собственно никогда не трудился на себя, а потому ему бессмысленно было накапливать богатства и проявлять трудовой энтузиазм.

Не природная лень, а именно труд на «чужого дядю» порождал желание как можно более расширить поле праздности, которое единственно можно было употребить на себя самого.

На самом деле рабочая, да и политическая этика русского человека исторически была предопределена тем, что он всегда был а)отлучен по меткому выражению известного славянофила Аксакова от государствования; б) крепостным либо у барина, либо у государства.

Отсюда в крови русских держать «кукиш в кармане» как по отношению к власти, так и по отношению к работодателю. И обманывать их не только не зазорно, но даже приветствуется в народном обиходе. Тот же Борис Миронов отмечает, описывая отношение к труду в дореволюционной России: «Обман администрации, мелкие кражи не считались грехом, скорее – молодечеством»26.

Ничего по существу не изменилось и в советское время и даже сейчас. Любопытно, что уже в 2007 году газета «Московский комсомолец» публикует статью «Русские не идут» о проблемах, возникших на московских рынках после принятия центральной властью решения о «зачистке» торговли от приезжих с характерным высказыванием владелицы четырех торговых мест в подмосковном Новопеределкино: «А вообще, россияне – работники крайне ненадежные, вороватые, тут это каждый торговец знает, приходится следить за ними и каждые полтора-два часа забирать выручку, особенно летом. А то выйдет в туалет – и убежит. Или как у меня лично сколько раз бывало: поработает продавец пару дней и уйдет молча, даже ключи не отдаст»27.

Как во всякой вынужденной работе не на себя самого важна демонстрация рабочего процесса, а результат для работника имеет второстепенное значение. Не способствует изменению этой установки и православная трудовая этика. Как отмечает Т.Б. Коваль, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института экономических проблем переходного периода и специалист в области сравнительного анализа социально-экономических проблем в христианских доктринах: «Профессионализм сам по себе не представлялся религиозной добродетелью в православии. Оно не призывало и к совершенствованию в рамках какой-либо одной профессии или сохранение верности ей, как то делало католическое и особенно протестантское богословие, осуждавшее труд вне профессии»28.

Не в этом ли один из секретов того, что русские товары всегда отличались худшим качеством, а импортное (прежде всего западное) остается по сей день синонимом добротности и технологического преимущества?

От этого идет и наша повсеместная гражданская безответственность как по отношению к результатам работы, так и по отношению к своей судьбе – ее мы перепоручили власти.

Но в России государственное управление всегда было самодостаточно и самоцельно. Все его движение ориентировано на самого себя, а человек как таковой с его непредсказуемыми потребностями и запросами чаще всего является лишь помехой удобству комфортного бытования власти. И она уж никак не представляет себя обслуживающей общество.

Интересы людей как таковых интересны государству лишь в той степени, насколько оно заинтересовано в расширенном воспроизводстве лояльного ему населения. При этом пренебрежение личным достоинством людей и их интересами рассматривается властью как норма отношений, неизбежно становящейся нормой всей нашей жизни. Естественно общество отвечает государству тем же, что и отражается в особой российской этике отношений.

Покровительственность в отношении к соседям

Эта навязываемая покровительственность как вид имперского сознания явно прослеживается в присущем нам русским отношении «свысока» к народам, окружающим нас. Наше собственное холопское положение по отношению к власти вырывается спесью по отношению к другим народам.

Читаю в газете: «Русская любовь крепка – не вырвешься, задушим в объятиях. Мы привыкли считать Грузию милой, теплой окраиной. Своей. В смысле – нашей. Обижаемся, если грузин не может ответить по-русски, хотя сами, кроме „гамарджоба, генацвале“, ни слова не знаем» 29.

Я думаю, что сказанное о Грузии относится и ко всем нашим соседям. Мы умиляемся тому, что болгары «совсем как русские и говорят почти по нашему» однако ж сами вряд ли снизойдем до того, чтобы узнать о Болгарии больше того, что там есть Шипка – то ли гора, то ли сигареты и известные еще с советских времен Золотые пески на черноморском побережье.

Мы до сих пор поражаемся «черной неблагодарности» прибалтов, которые воспользовались первой же возможностью ускользнуть из объятий большого брата и демонстрируют сегодня стойкую нелюбовь ко всему, что напоминало бы русскую опеку.

Мы с обидой напоминаем им, что спасли от поглощения гитлеровской Германией, однако справедливости ради стоит признать: то, что Сталин придушил Прибалтику меньше, чем Гитлер, не меняет дела в принципе. Безнравственно требовать, чтобы я уважал разбойника только за то, что он ограбил меня, но прибил не совсем, как это мог бы сделать его еще более бесчеловечный коллега.

И после войны никто не спрашивал латышей, литовцев и эстонцев хотят ли они оставаться с нами, а недовольных подвергли репрессиям и высылкам.

И то, что мы разгромили фашизм, еще не есть нравственное обоснование требования во что бы то ни стало оставаться с нами. Как не может быть нравственно обоснованным требование освобожденному из разбойничьего плена в знак благодарности навечно оставаться со своим освободителем.

Свобода по определению не может быть ценой благодарности.

То как развиваются наши отношения с соседями в последние годы ясно показывает, что у российской власти вызывает крайнее раздражение любая попытка ускользнуть от ее опеки. У нас нет реально дружественных и партнерских отношений ни с одной страной, граничащей с Россией. При этом федеральная власть выдает свои усилии по сохранению контроля над соседями за защиту интересов российского народа и устраивает циничные спектакли подобные тем, которые разыгрывались при участии органов санитарно-эпидемиологического контроля с запретом на поставки грузинских и молдавских вин, грузинской минеральной воды, молдавского мяса, украинского сала и т. д.

Парадоксально, но при всей очевидной показушности и политической подоплеке этих запретов они получали поддержку все же большинства россиян, хотя они также несли потери в результате этих запретов. Мало того, эти запреты стали поводом для вспышки ненависти и насилия к тем же грузинам.

Как-то я поделился своим удивлением с близким знакомым, посетовав, что в результате конфликта с Молдавией и Грузией большинство населения лишилось недорогих вин, которые по своим вкусовым качествам явно лучше продающихся у нас в этой ценовой нише российских, болгарских и даже тех, у которых на этикетках обозначено, что они произведены в Испании или во Франции.

– Чудак человек, – ответил мне товарищ, – большинство населения у нас пьет водку и не пьет «Цинандали», а те, кто ценит и пьет виноградные вина, как правило, люди высокого достатка и они пьют элитные вина. А если учесть нашу предрасположенность к ксенофобии, то не стоит удивляться, что мы всегда рады, когда удается насолить «черножопым». Даже себе в убыток. А что касается нашего всеобщего высокомерия по отношению к соседским малым народам, – продолжил он, так холопы на барском дворе всегда презирали простой люд со дворов, в которых господа помельче.

В свое время выдающийся русский философ Николай Бердяев эту последнюю мысль интеллигентно выражал так: «Обратной стороной русского смирения является необычайное русское самомнение»30.

Роевое начало

Такое состояние умонастроений, о котором говорил мой товарищ, вполне соответствует обществу, которое еще не доросло до состояния гражданственности. В России вообще никогда не было гражданского общества, зато всегда проявлялось по деликатному выражению Льва Толстого роевое начало русского народа. И это отнюдь не коллективизм, в котором все за одного и один за всех. У нас скорее все против одного, если этот один хотя бы чуть выделяется в толпе.

Рой, муравейник знает разделение только по функциональным группам (матка, рабочие особи, трутни и т. д.), внутри же групп любое отклонение от стандарта жестко пресекается.

Движение роя подчинено двум направляющим силам – инстинкту и пасущим рой. Чтобы эволюционизировать в гражданское общество человеческому рою нужна повседневная практика самоуправления, но именно ее не может быть в России, где власть существует сама по себе, не являясь продуктом общественной самоорганизации.

А не имея реального опыта именно повседневного государствования и повседневной организованной гражданской активности, наше общество начинает действовать лишь тогда, когда произвол превышает предел терпения.

Давно известная особенность же нашей терпеливости такова, что этот предел обычно наступает уже на стадии кипения и все идет вразнос. А потому россияне способны, как правило, на активность стихийную, на русский бунт, который по определению, данному еще A.C.Пушкиным, «бессмысленный и беспощадный».

Можно было бы согласиться с тем, что российские демократические институты, как подчеркивают официальные российские идеологи, «должны выстраиваться с учетом особенностей социокультурного и историко-политического опыта страны». Однако как быть, если наш опыт предполагает отношения между государством и обществом только в системе подданничества, и у нас практически нет гражданского контроля над государственной бюрократией?

Исторические предпосылки складывания идентичности

Я отмечал в предисловии, что в основе этой работы лежит намерение по-новому не изложить, а взглянуть на нашу историю, обращаясь в прошлое уже из XXI века, откуда открываются перед нашим взором новые важные детали исторического ландшафта, позволяющие более полно представить общую картину.

То, что произошло в минувшем веке в понимании исторического процесса, в некотором роде напоминает колоссальный переворот в человеческом сознании, связанный с представлениями о географии Земли. Веками копившиеся знания об отдельных участках ее поверхности вдруг соединились в единый образ, и пред изумленным мысленным взором человека его родная планета предстала в своей завершенной целостности.

Для нас немаловажно то, что первоначально Земля была «схвачена» цельно именно мысленным взором и лишь затем человек рискнул охватить ее буквально, расправив над океаном паруса своих дерзновений.

То же, как мне представляется, происходит и сейчас, но уже применительно к восприятию логики не только российской, но и вообще человеческой истории. Мы стоим сейчас на пороге нового озарения, и я уверен, что уже в начале XXI века человеческое сознание сможет целостно охватить, то, что еще сегодня мы видим лишь как отдельные сцены величественной Божественной комедии.

И если ранее, поднимаясь с вершины на вершину осмысления русской истории, мы могли видеть ее лишь фрагментарно, не имея достаточно данных, чтобы соединить в целое, то теперь перед нашим взором открывается величественная панорама во всей своей перспективе. И, оглядываясь назад в наше прошлое, мы явственно видим в нем некие узловые точки, которые сформировали нас такими, какие мы есть сегодня и предопределили, что с нами будет дальше.

Именно в эти ключевые моменты русской истории сложились те или иные особые характерные черты нашей ментальности, нашей национальной идентичности, которые столь очевидны для нас и для наших соседей сегодня.

Призвание варягов

Традиционно изложение российской истории начинают с легендарного призвания варягов славянскими племенами.

В изложении этого эпизода нашей истории есть много поворотов, которые продиктованы не сколько стремлением установить истину, сколь желанием предстать перед другими народами в выгодном свете.

О чем же мы спорим, обращаясь к этой первой узловой точке нашего прошлого? В основном речь идет о двух проблемах:

– были ли варяги призваны нами добровольно, либо это покровительство было установлено над нами насильно;

– была ли государственность на Руси до призвания варягов, либо именно они создали древнерусское государство.

Конечно же, с точки зрения установления фактической стороны исторических событий эти вопросы имеют значение. Однако ж для оценки характера влияния варягов в формировании ранней государственности руси на дальнейшую логику нашего национального развития значимость этих проблем все же второстепенна.

Привнесена ли государственность извне или является автохтонной для нас не настолько важно, как важно практическое бесспорное обстоятельство: именно с варяжского периода устанавливается стабильность русской государственности и именно они определили направленность развития и сформировали ключевые институты нашей государственности.

Князь Олег своим движением на юг и овладением Киевом не только «учредил» Киевскую Русь, но и положил начало традиции экспансии. Он же начал так сказать материально-техническое обустройство государственности строительством городов и острожков, по мнению С.Соловьева «сколько для утверждения своей власти в новых областях, сколь же и для защиты со стороны степей»31. Он же в 907 году заключил первый фактически уже межгосударственный договор с греками после похода на Константинополь.

Княгиня Ольга начала административное и экономическое оформление государственной власти, упорядочив сбор дани и устанавливая четкие уставы и уроки, т. е. предписания об исполнении повинностей и обязанностей своих подданных.

Князь Владимир установил на Руси христианство, новую религию, ставшую идеологической основой развивающегося государства.

Он занялся укреплением сторожевой линии на границах своих владений и установил новый порядок заселения возводимых острожков, привлекая туда население со всех концов своей земли.

Таким образом, мы наглядно видим, что именно рюриковичи оформили ключевые институты нашей ранней государственности. И в этом бесспорном обстоятельстве нет ничего унижающего нас, как нет вообще зазорности в привлечении чужого опыта для обустройства собственной жизни. Скорее наоборот, динамизм развития любой нации зависит от готовности воспользоваться как трамплином для опережающего прыжка в будущее социальными наработками других народов.

Германцы, переняв основы греко-римской цивилизации не чувствуют себя неполноценной нацией и никогда не мучались проблемой, скажем, чужеродности римского права, лежащего в основе их общественной самоорганизации.

Мы же, увлекшись ура-патриотическим спором о «самочинности» своей государственности, упустили главное, что дал нам «варяжский эпизод» нашей истории – начало традиции чужеродности (в том числе и в этническом плане) и отчужденности государственной власти от тела народной жизни.

В дальнейшем, даже после полной ассимиляции руси и утраты варягами своего влияния на жизнь русских, эта традиция сохранила свой главный элемент – призвание князей-нарядников. Т. е. выражаясь современным языком, систему «внешнего» политического менеджмента, когда власть формируется не на родовых началах военной демократии либо по родовому наследству, а призывается извне и легитимизируется демократической процедурой вечевого решения. Ее признают, с ней мирятся, однако ж она остается чужой и, образно говоря, русская традиция «держать кукиш в кармане» по отношению к власти берет свое начало именно с этого.

Любопытно отметить, что именно в северных землях у племен, которые призвали варягов, сильнее всего сохранились демократические начала. В других же землях, которые подчинили себе Рюриковичи, вечевые начала хотя и сохранялись, но не имели такого значения как на севере Руси и все более уступали наследственному порядку формирования власти. Однако ж и эта наследственность не меняла дела в принципе – власть оставалась чужеродной. Решающе и необратимое значение для закрепления этой чужеродности имело еще одно узловое событие нашей истории – монголо-татарское иго, о чем будет идти речь далее.

Принятие Византийской ветви христианства

Мы уже отмечали, что Христианство в его византийском варианте было перенесено к нам, когда оно уже приобрело все черты идеологии власти и потому бралось древнерусскими князьями как инструмент централизации государства и укрепления в нем авторитарного начала.

При этом ортодоксальная церковь, в отличие от римской, не претендовала активно на власть земную, а потому была удобна именно как вспомогательный инструмент для формирующейся абсолютной монархии. Русская церковь изначально (по образцу греческой) зависела от великого князя и церковные иерархи были самостоятельны лишь в чисто церковных делах.

В Византии же отношения светской и духовной власти определились еще в 726 г., когда император Лев III своим эдиктом предписал удалить иконы из церквей, действуя не только как верховный покровитель церкви, но и как ее фактический глава. Против выступил только Папа Римский Григорий II, патриарх же смирился с волей императора.

Кроме того, принятие крещения от Рима обуславливалось для киевского князя признанием римского главенства не только в делах церковных, но и государственных. Это сделало бы Киевскую Русь объектом политической экспансии Рима – прецедентов такого рода в X веке уже было не мало. Можно напомнить в связи с этим, что император священной Римской империи Оттон I уже направлял в 961 году в Киев церковную миссию во главе будущим архиепископом Магдебургским Адальбертом, которая, собственно говоря, завершилась безрезультатно. Однако в ряде других славянских земель ему все же удалось создать епископства, и затем эти земли были вовлечены в состав Священной Римской империи.

Совершенно иная ситуация складывалась в случае крещения Руси при посредстве Византии. Согласно византийской традиции новообразованная церковь должна была включиться в структуру Древнерусского государства и признать власть киевского князя как богоустановленное начало, которому должны повиноваться все – в том числе и церковная иерархия. К тому же, как отмечают историки, византийский император Василий II, управлявший вместе с братом Константином IX, остро нуждался в помощи Владимира Святославовича для подавления восстания своего полководца Варды Фоки. Поэтому предложение о «крещении Руси» по византийскому обряду (равно как и обещание выдать за князя сестру императоров Анну) воспринималось не как оказание милости язычнику, а как благодарность могущественному государю соседней державы за оказанную им важную услугу.

Владимир остановил свой выбор на византийской разновидности христианства, руководствуясь, прежде всего, практическими соображениями: новую религию киевский князь принял от Византии как союзник и обращение в новую веру не ставило Киевскую Русь в прямую политическую зависимость от Византии.

Важно отметить, что Византийская церковь была куда более глубже приспособлена к утверждающемуся на Руси авторитаризму, чем Римская даже на догматическом и каноническом уровне. Так Православие утверждает, что Бог Дух Святой исходит только от Бога Отца, тогда как по католическому догмату он может исходить и от Бога Сына. В этом можно было усмотреть скрытый политический смысл, опасный для желающего властвовать безраздельно.

Важным же каноническим различием в католицизме и православии, которое, безусловно, оказало влияние на самобытность и нашего развития, стал принцип организации церкви. Православие не имеет единого мирового центра, оно разделяется на ряд самостоятельных автокефальных церквей. Католическая же церковь представляет единую мировую организацию, что создает важные культурные предпосылки для более интенсивной интеграции народов, исповедующих католицизм.

Наш религиозный «изоляционизм» фактически был идеологическим обоснованием независимой политики Руси и стремления оградить себя от влияния более развитой Европы, так как оно неизбежно оборачивалось попытками подчинения себе новообращенных варваров, к тому же с точки зрения Рима и еретиков.

Принятие Византийского религиозного наследия создало парадоксальную ситуацию. Оно отрывало Русь от магометанской Азии, но и создавало серьезный барьер между нами и христианской Европой. Особенно после разделения церквей и тем более после крушения Византийской империи.

С точки зрения православия Римская церковь была еретической (Рим отвечал нам тем же), а это предопределяло особый характер отношений Руси – России с европейскими странами. Для нас связи с ними были даже более нежелательными, чем с мусульманами. По отношению к последним мы могли ощущать свое превосходство хотя бы как над иноверцами. С еретиками же мы вообще не могли иметь никаких сношений.

Тем более, что Европа от века к веку все более демонстрировала свое превосходство над нами как в области технологической и культурной, так и в области государственного управления. А потому по отношению к Западу мы чувствовали явную ущемленность своего национального самолюбия, которую удобно было скрыть религиозной отчужденностью.

Следы явного отчуждения от всего, что шло от «латинян» мы в изобилии можем найти в нашей истории. Сохранение религиозной чистоты было предпочтительней даже очевидным выгодам нормальных торгово-экономических связей. Однако уже с XVI–XVII веков подход Московских государей к контактам с Европейскими странами будет все более прагматическим. Религиозная конфронтация все менее будет мешать установлению экономических связей и заимствованию технологий. И все же, оценивая ориентацию связей России с европейскими странами, можно сказать, что отдаваемое нами предпочтение Англии, Голландии и Швеции объясняется не только их технологической продвинутостью и удобством морских сношений, но и тем, что это были протестантские страны, находившиеся в конфронтации к Риму.

В целом же, оценивая принятие Русью православия следует отметить следующее:

Не отрицая в целом позитивного значения приобщения к христианской культуре, стоит отметит и иные важные последствия принятия именно Византийского варианта вероисповедания. И прежде всего то обстоятельство, что присоединение к ортодоксальной церкви предопределило наше культурное междометие между Востоком и Западом и четко прослеживаемое на протяжении всей нашей истории стремление оградить себя от влияния западной культуры, в том числе и политической, которая считалась чуждой, вредоносной и не приемлемой для России.

К тому же после ухода с исторической сцены Византии мы вообще остались практически единственным значимым осколком особой культуры, которая под натиском Западно-Римской империи, варваров, а затем и мусульманских завоевателей долгое время формировалась как культура «осажденной крепости» с ожесточенной подозрительностью и противостоянием любому внешнему воздействию. Со всеми вытекающими последствиями. В том числе и переданными нам по наследству.

И наконец, пожалуй, самое важное – вместе с религиозной идеологией мы приняли за основу законодательства византийское, а не римское право. И если последнее четко ориентировано на защиту человека, то в основе первого лежит, прежде всего, интерес государства.

Монголо-татарское иго

Нет нужды подробно останавливаться на описании системы подчинения, которую установили для Руси монголо-татары. Она широко известна и от нас требуется только избежать стереотипной трактовки влияния монголо-татар на развитие нашего национально-государственного обустройства и саму ментальность.

Хитрость созданной монголо-татарам и системы заключалась в том, что они управлялись с покоренным народом и обирали его, его же руками. Вернее «руками» сложившихся ранее на Руси властных институтов в виде княжеской власти. Однако теперь легитимизация этой власти все менее связывалась с традиционными демократическими процедурами. Она формализовывалась ярлыками, т. е утверждалась извне. Именно при монголо-татарах умерла древняя традиция вечевого назначения княжеской власти.

Князья были фактически наместниками хана в своих владениях, отправление ими властных функций было сопряжено со сбором дани в пользу Орды и власть их поэтому обагрялась отблесками пожаров и кровью как своих междоусобиц так и карательных набегов ордынцев.

Характерный пример. В 1305 году, когда Юрий Данилович князь московский приехал в Орду, то князья татарские сказали ему: «Если ты дашь выходу (дани) больше князя Михаила (Ярославич, князь Тверской), то мы дадим тебе великое княжение». Юрий пообещал дать больше Михаила, но тот надбавил еще больше; Юрий отказался, и Михаил получил ярлык.

При этом не стоит забывать, что торговля за право на Великое княжение собственно говоря шла русскими людишками, их достатком, судьбами и самими жизнями. А потому, наметившееся еще при варягах отчуждение власти от самого тела народной жизни, получило при монголо-татарах свое дальнейшее развитие и закрепление.

Выбор Восток – Запад

С монголо-татарским ига связано и еще одно ключевое событие, предопределившее особенности нашего развития. Именно тогда Руси, которая приняла на себя удар Степи, предстоял выбор с кем связать свою судьбу, кому отдаться под покровительство. С Западом, с которым нас роднили общие корни христианской культуры, но разъединяла непримиримость римской и византийской конфессиональной традиции? Либо с Востоком, родство с которым зачиналось в порубежных степях еще от печенегов и половцев, а теперь было насильственно навязано нам монголо-татарами?

Третьего было не дано. Обескровленная и обессиленная Русь уже не могла оставаться буфером между двумя мирами, она могла лишь оказаться по ту или иную сторону разделявшей их границы.

Историческая традиция связывает разрешение выбора с именем князя Александра Невского. Именно к нему Папа Иннокентий IV прислал в 1251 году двух кардиналов Гальда и Гальмонта с целью склонить к союзу и обещал дать помощь против монголо-татар.

Любопытно, что Н.И. Костомаров, которого вряд ли можно заподозрить в не патриотизме писал: «При малочисленности, нищете и разрозненности тогдашнего русского населения в восточных землях нельзя было и думать о том, чтобы выбиться оружием из-под власти монголов. Надобно было избрать другие пути. Руси предстояла другая историческая дорога, для русских политических людей – другие идеалы. Оставалось отдаться на великодушие победителей, кланяться, признавать себя их рабами и тем самым как для себя, так и для своих потомков усвоить рабские свойства. Это было тем легче, что монголы, безжалостно истреблявшие все, что им сопротивлялось, были довольны, великодушны и снисходительны к покорным. Александр, как передовой человек своего века понял этот путь и вступил на него»32.

Однако церковная историография, делая упор на религиозном и вообще культурном аспекте исторического выбора, не дает нам трезво оценить и чисто светский мотив, проявившийся в деятельности Александра. Который, кстати, был вполне очевиден давно для русских историков, в том числе и для Костомарова.

«Проницательный ум Александра, вероятно, понял также, что покорность завоевателю может доставить такие выгоды князьям, каких они не имели прежде.

До сих пор князья наши волей-неволей должны были разделять власть свою с народной властью веча либо подбирать себе сторонников в рядах народа. Собственно, они были только правителями, а не владельцами, не вотчинниками, не государями. Монголы, как по своим понятиям, так и по расчету, естественно, усиливали власть и значение князей за счет веча; легче и удобнее им было вести дело с покорными князьями, чем с непостоянными собраниями веч. Вот отчего все русские князья, побивши челом хану, получали тогда свои княжения в вотчину и власть их в большей части русских земель очень скоро подавила древнее вечевое право»33.

Уж кому-кому, а Александру не раз приходилось сталкиваться с вечевой демократией. Несколько раз новгородцы изгоняли его отца Ярослава за крутой нрав и насилие, и князь Александр с молодых лет подвергался тому же вместе со своим отцом. «В 1228 году, оставленный со своим братом Федором, с двумя княжескими мужами в Новгороде, он должен был бежать, не выдержав поднявшегося в то время междоусобья – явления, обычного в вольном Новгороде»34.

1255 год – изгнание сына Александра Василия из Новгорода. Александр силой заставляет вернуть его. «Это событие, несмотря на черты, слишком обычные в новгородском строе жизни, имело, однако, важное и новое значение в новгородской истории. Новгородцы выгоняли князей своих, иногда терпели от них и, забывая старое, опять приглашали, как, например, было с Ярославом, отцом Александра, но то делалось по новгородской воле, при обычном непостоянстве новгородцев. Не было еще примера, чтобы великий князь силой заставил принять только что изгнанного ими князя. Александр показал новгородцам, что над их судьбой есть внешняя сила, повыше их веча и их партий, – сила власти старейшего князя во всей Руси, поставленного волей могущественных иноземных завоевателей и владык Русской земли»35.

Когда мы говорим об историческом решении, сделанном Александром Невским, то надо все же четко отдавать себе отчет в том, что иным этот выбор быть попросту не мог. И не только потому, что де-факто этот выбор сделали за нас монголы или потому что Александр Невский осознал выгоды положения «правителя-назначенца», встроенного в монголо-татарскую властную вертикаль.

Выбор мог быть только таким, каков он представлялся естественным для русских людей. А естественным было сохранение своей идентичности, уже прочно связываемой с православием и еще одно немаловажное обстоятельство, которое, на мой взгляд, мы не незаслуженно не учитываем.

Дело в том, что по сравнению с кочевником русский человек мог осознавать свое культурное превосходство и поэтому, несмотря на подчинение силе, мы все же чувствовали себя «выше» завоевателей.