Текст книги "Друзья моего детства"

Автор книги: Георгий Скребицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

«Славная работа», – подумал я, трогая деревце. И вдруг из его густой зелёной вершины выпорхнула птица – лесная малиновка.

Я осторожно наклонил берёзку. Так и есть: в развилке ветвей было свито гнездо и в нём лежали розовые яички.

Отойдя от дерева на другой конец поляны, я стал наблюдать за тем, как малиновка вновь возвратилась в своё гнездо.

Я мысленно представил себе: вот теперь она уже уселась насиживать яйца. Птичка вся распушилась, сидит такая озабоченная, важная; ведь нелёгкое дело вывести и вырастить детвору.

Самочка малиновки сидит, затаившись в гнезде, а её парочка пристроилась неподалёку среди ветвей и распевает громкую песню. Эта песня, по-своему, по-лесному, говорит о счастье, о красоте жизни, о любви.

И отовсюду кругом, из каждого куста неслась такая же весёлая, счастливая песня.

Глядя на деревце, я вспомнил старого лося и его «злую» проделку. Да он, оказывается, вовсе и не погубил берёзку, не повредил лесу. Случилось совсем иное: лесной богатырь, сам не зная того, просто-напросто помог птице устроить уютное гнёздышко.

Передышка

От деревни до ближайшего леса дорога шла через широкое поле. Идёшь по нему в летний день – солнце печёт, жара. Кажется, конца-краю нет этому полю.

Но как раз на половине пути, у самой дороги росла зелёная развесистая берёза.

Кто бы из леса в деревню или обратно ни шёл, обязательно сядет и отдохнёт в прохладной тени под старым деревом.

И так это славно бывало: кругом всё поле даже блестит от солнца, а под густой берёзой свежо, прохладно. Над головой зелёные листья шумят, будто зовут присесть и передохнуть немножко.

Вот и прозвали эту берёзу местные жители «Передышкой».

Ранней весной только пригреет получше солнце, а Передышка уже зазеленела, стоит среди поля нарядная, сплошь усыпанная клейкими молодыми листочками.

А осенью Передышка становилась вся жёлтая. Подует ветер, и полетят с дерева золотые листья.

Целые стаи перелётных птиц садились передохнуть на берёзу.

И так уж, бывало, заведено, из года в год, много лет: человек ли идёт из леса в деревню, птица ли откуда-то издали прилетит – для всех берёза посреди поля отдыхом служит.

Но вот однажды осенью возвращались ребята домой с вязанками хвороста. Дошли до берёзки и, как полагается, отдохнуть уселись.

Кругом по-осеннему неприютно: поле пустое, серое, давно уже с него хлеб убрали, только сухое жнивьё жёсткой колючей щёткой торчит. А у самой дороги картофельные гряды темнеют. Ботва на них почернела, дожди да ветры прибили её к самой земле.

Посидели ребята немного под деревом, а потом кто-то из них предложил: «Давайте костёр разведём, погреемся и картошку в золе испечём».

Сказано – сделано. Наломали сухих палок из хвороста, стали костёр разводить, а он не горит, ветром огонь задувает.

– Постойте! – кричит один мальчуган. – Тащите-ка сучья к берёзе. Вон у самых корней будто печурка, там уж костёр не задует.

Так и устроили.

С тех пор ребята приладились между корнями берёзы костёр разводить, картошку печь. И огонь разжигать было очень удобно: надерут коры с той же берёзы, она жарко горит, в один миг костёр разгорится.

Всю кору внизу с дерева поободрали. А между корнями огонь выжег большую чёрную дырку – настоящую печь.

*

Наступила зима. Ребята перестали ходить в лес.

Всё кругом – и поля и леса – засыпал снег. Посреди белого поля виднелась одна только берёза. Её ветви обледенели, покрылись инеем. И когда утром вставало солнце, берёза казалась нежно-розовой, будто нарисованной тонкой кистью на синем фоне морозного неба. Только внизу, у самых корней, по-прежнему чернела обугленная дыра. Но и она теперь не очень была заметна – снаружи её слегка припорошил снег.

Но вот и зима прошла. Потекли ручьи, запестрели в поле проталины, всё кругом зацвело, зазеленело.

И только одна Передышка в эту весну не покрылась густой зелёной листвой. Она стояла голая, потемневшая. Ветер обломал у неё сухие ветви и оставил лишь крючковатые толстые сучья.

– Засохла наша берёзка, не будет теперь Передышки, – говорили в деревне.

А потом однажды приехали на дрогах люди с топором и пилою, свалили сухое дерево и увезли на дрова.

Остался от Передышки один только пень, а внизу под ним – чёрная обугленная дыра.

*

Шёл как-то раз лесник из деревни к себе в сторожку, и ребята с ним тоже шли в лес по ягоды. Дошли до середины поля. Жарко, а укрыться от солнца негде, один пень у дороги торчит.

Поглядел на него лесник, рукой махнул.

– У кого ж это, – говорит, – хватило совести Передышку сгубить? Выжгли дыру у самых корней да ещё всю кору со ствола ободрали…

Стыдно стало ребятам. Вот ведь они что по незнанию наделали. Переглянулись между собой и рассказали обо всём леснику.

Тот покачал головой.

– Ну, – говорит, – что было, того не воротишь, а теперь надо вам вашу вину исправлять.

Ребята обрадовались. Только как же её исправить?

– А вот как, – сказал старик: – осенью приходите ко мне в сторожку. Выкопаем мы молодых кустов да берёзок, всю дорогу ими обсадим.

Так и решили. Было это лет десять назад.

А теперь от деревни до леса вся дорога деревьями и кустами обсажена. А посередине пути торчит старый широкий пень.

В этом месте по-прежнему все садятся передохнуть. Сидят кто на пне, а кто просто так, на земле, под тенью густых молодых берёзок. И это место зовётся по-прежнему «Передышка».

Глазастик

В прошлом году я побывал на Волжском водохранилище в заповеднике. Один из его сотрудников, Вячеслав Васильевич, пригласил меня в гости.

Как только я вошёл в его комнату, сразу почувствовал, что здесь живёт натуралист. На письменном столе стояло чучело дикого селезня-го́голя. Чучело было сделано с большим мастерством. Птица казалась живой, вот-вот взмахнёт крыльями и полетит.

– Это моя работа, – сказал Вячеслав Васильевич, заметив, что я внимательно рассматриваю селезня. – И это тоже всё моё изделие, – добавил он, указывая вверх на шкаф.

Я заглянул и увидел, что на шкафу рядком уселся целый выводок северных диких уток – че́рнети.

Вячеслав Васильевич снял со шкафа одно из чучел и передал мне. Уточка сидела на широкой дощечке. И все остальные чучела были сделаны в такой же позе и тоже – на дощечках.

– Мои помощники на охоте, – сказал Вячеслав Васильевич. – Приезжайте осенью, когда пролёт начнётся. Сядем в лодочку, выедем из заповедника на острова и рассадим на воду всю эту компанию. Осенью над рекой то и дело стаи пролётных уток летят. Заметят наших и подсядут к ним. Таким способом я каждый год отлично охочусь.

Пока я рассматривал утиные чучела, Вячеслав Васильевич сходил на кухню, принёс оттуда нарубленное кусочками сырое мясо и целую пригоршню мелких перьев. Усевшись за стол, мой приятель принялся облеплять кусочки мяса перьями.

– Что это вы делаете? – спросил я.

– Готовлю обед моему Глазастику, – ответил Вячеслав Васильевич и тут же начал манить кого-то: – Цы-пси… цы-пси!..

Вдруг из соседней комнаты вылетел сыч и, сделав небольшой круг под потолком, уселся на спинку стула рядом с Вячеславом Васильевичем. Какая это была чудесная птичка: на вид вся мягкая, пушистая, будто комок серой ваты. А глазищи огромные, как два жёлтых цветка. Пролетел сычик по комнате совершенно бесшумно, только в воздухе почувствовалось лёгкое колебание от его мягких совиных крыльев.

Подлетев к хозяину, сычик уселся на стул не совсем удобно – спиной к Вячеславу Васильевичу.

Я думал, что он сейчас же переменит позу, но этого не случилось. Когда Вячеслав Васильевич вновь поманил своего питомца, тот просто-напросто повернул на сто восемьдесят градусов свою голову, будто она была у него на шарнире и могла свободно вращаться по кругу.

– Да ты сам-то повернись, лентяй этакий, – улыбнулся Вячеслав Васильевич, взял птичку в руки и усадил как следует. – Вот так, а теперь давай закусим. – И с этими словами он начал давать сычу куски мяса, обваленные в перьях. Сычик с жадностью их глотал.

– А зачем вы их перьями облепили? – снова поинтересовался я.

– Видите в чём дело, – ответил Вячеслав Васильевич, – если бы мой Глазастик жил на воле, он сам бы ловил добычу, мышей, и ел бы их с костями, с шерстью. Такие несъедобные вещи необходимы хищным птицам, чтобы раздражать пищеварительные органы и способствовать лучшему усвоению пищи. А потом все эти отбросы в желудке птицы слепляются в комочек – пога́дку – и птица их выплёвывает. Мы, натуралисты, часто находим в лесу и в поле такие же погадки, затем, придя домой, размачиваем их и определяем по костям, перьям или остаткам шерсти, чем питаются различные хищные птицы. Ну, вот я и облепляю мясо пёрышками, чтобы мой Глазастик лучше усваивал корм, который я ему даю, и мог бы потом, как полагается, выплюнуть погадку.

Всё это слышать мне было очень интересно. Я вспомнил, что в детстве поймал как-то молодого ястреба, держал его в большой клетке и кормил кусками мяса. А вот ни косточек, ни перьев ему с едой не давал. Наверное, поэтому мои питомец очень скоро зачах, стал отказываться от пищи и наконец погиб.

Когда Глазастик наелся, он бесшумно взлетел на полку с книгами и там уселся, очевидно, отдохнуть после сытного обеда.

– Говорят, что совы днём не видят, – сказал я. – Но, судя по поведению вашего сычика, это не совсем верно.

– Да, не совсем, – подтвердил Вячеслав Васильевич. – Конечно, совы видят и днём, только яркий солнечный свет им неприятен, очевидно, раздражает, слепит глаза. А здесь в комнате темновато, Глазастик себя отлично чувствует. Да, кстати, вот вам ещё пример: летом на севере и днём и ночью светло, но это вовсе не мешает водиться там различным совам. Не могут же они всё лето спать и ничего не есть.

– Верно, верно, – согласился я и тут же вспомнил, как один охотник рассказывал мне, что весной на разливе Камы видел двух филинов, которые белым днём охотились на отмелях за рыбой.

– А откуда вы достали этого сычика? – спросил я.

– Из дуплянки. Мы их для птиц по деревьям развешиваем. В наших домиках гнездятся не только скворцы да галки, – Вячеслав Васильевич указал на чучело гоголя. – Вот и эта публика тоже гнёзда себе в дуплянках устраивает, и сычики иной раз там гнездятся. Стал я как-то осматривать дуплянки, а в одной из них пара сычат, уже большие, все в пуху. Забавные такие, совсем как ватные игрушки. Одного я взял домой, выкормил, выходил, вот какой молодец вырос. Он у меня уже третий год живёт. Прошлым летом я ему и подружку достал, такого же сыча-самочку. Как мой Глазастик ей обрадовался, как за ней ухаживал, ласкал её, пёрышки ей клювом разглаживал. А весной даже токовать начал: усядется, бывало, на шкаф и начнёт распевать, а сам пёрышки топорщит, бодрится, прихорашивается. Потом в уголке ей гнездо из разных лоскутов, бумажек устроил. Только зря бедняга старался: подружка его заболела чем-то, всё время сидела скучная, почти ничего не ела и умерла. Теперь ему нужно другую доставать. Когда в дуплянках птенцы выведутся, подрастут, может быть, и найдём ему подружку.

– А он у вас никуда не вылетает из комнаты? – спросил я.

– На волю его не пускаем, – ответил Вячеслав Васильевич. – Боимся, как бы ещё не залетел куда-нибудь и не пропал. А вот на чердак он летает и даже очень охотно. Вы знаете, один раз он там мышонка поймал. Откуда уж этот мышонок взялся – кто его знает. У нас в доме мышей нет. Но если б вы только видели, как Глазастик остался доволен. Прилетел со своей добычей в комнату, носил, носил её, и на шкаф и на полку… Потом всего съел до косточки, тогда успокоился. А наутро гляжу: на полу – погадка, настоящая, из мышиной шерсти, из косточек. С тех пор Глазастик частенько на чердак заглядывает; усядется в уголок, сидит тихо-тихо, будто кошка караулит мышей. Только уж больше ему никак не посчастливится: нет мышей! Хоть нарочно лови для него, да на чердак выпускай.

Пока мы так разговаривали, сычик куда-то исчез. Мы этого и не заметили.

Вдруг Вячеслав Васильевич замолчал и прислушался, я тоже услышал: в соседней комнате что-то слегка шуршало.

– Ах, негодник! – махнул рукой мой приятель, быстро вставая и направляясь к двери.

Я последовал за ним.

В соседней комнате на стене было пристроено чучело белки. Зверёк, как живой, сидел на сучке. А на спине у него восседал Глазастик. Острыми коготками он вцепился в шкурку белки, а клювом драл и щипал спинку зверька.

– Пошёл, пошёл вон! – замахал рукой Вячеслав Васильевич. – Ведь вот далась ему эта белка, – чуть заглядишься, уж он её щиплет. Всю спину испортил.

Глазастик отлетел в угол, сел на полку с книгами и оттуда начал приглядываться к нам, забавно поворачивая свою круглую головку то в одну, то в другую сторону. Вид у него был очень недовольный: казалось, он качал головой, сетуя на Вячеслава Васильевича, что тот помешал ему заниматься таким интересным делом.

Длинноносые рыболовы

Хорошее занятие рыбная ловля. Иной раз хоть и ничего не поймаешь, зато посидишь на берегу, на солнышке да понаблюдаешь, что вокруг творится. Только одно условие: сидеть нужно тихо.

Прошлым летом пошёл я на речку за окунями; рыба никак не клюёт. Стой, думаю, мы тебя перехитрим. Не хочешь на червяка браться, другую приманку предложим.

Снял я свою соломенную шляпу и тут же на отмели наловил ею, как сачком, мальков. А вот хранить мне их не в чем – ведёрко-то я дома забыл. Не беда. Выкопал в песке у самой реки ямку, вода в неё сразу же набралась, и пустил туда рыбок. Отличный «аквариум» получился.

Двух мальков вместо червей на крючки насадил. Попробуем: не будет ли окунь на эту насадку браться. Опять жду, и опять ничего не клюёт. Я даже слегка задремал под кустом.

Вдруг вижу – летит над речкой зимородок. Птица такая; немножко побольше воробья. Очень красивая птица: брюшко оранжевое, спинка ярко-зелёная, а нос длиннющий, прямой, как палочка. Им зимородок без промаха мелких рыбёшек хватает.

Подлетел зимородок к моим удочкам и уселся прямо на удилище. Меня и не замечает; сидит, в воду поглядывает.

Потом кинулся вниз, да не в речку, а прямо в мой «аквариум», выхватил оттуда рыбёшку и опять на удилище сел. Проглотил, отряхнулся, второй раз туда же – нырь. Поймал другую рыбку, есть не стал, а улетел с нею куда-то.

Эх, жалко, пусть бы ещё половил, уж очень он занятный. А мальки мне всё равно ни к чему и на них окуни не берутся.

Только я об этом подумал – гляжу, а мой длинноносый рыбак уж опять тут как тут, да не один, и второй следом за ним явился – птенец; ещё как следует летать не умеет.

Уселись оба рядышком на удилище. Потом «старый рыбак» нырь в мой «аквариум», вытащил рыбку и к птенцу. Тот рот широко разинул: давай, мол, еду. А еду давать нетрудно, она тут же вот рядом, только бери.

Сунул старый зимородок птенцу в рот пару рыбёшек. Смотрю, и малыш тоже начал вниз поглядывать. Глядел, глядел да как бросится! Цоп клювом рыбёшку, взлетел на удилище, голову вверх запрокинул, с таким аппетитом свою первую добычу глотает.

Теперь ему нечего ждать, когда его кто покормит – сам научился рыбу ловить. Тут уж они вдвоём взялись за моих мальков, в один миг всех переловили.

А я ни с чем остался, ни одного окуня не поймал. Не беда, я доволен: разве часто увидишь такую картинку?

За селезнями

Как только в воздухе запахнет весной, потянут с юга перелётные птицы, тут с нами, охотниками, начинает твориться что-то неладное. В эту пору охотника сразу можно узнать и отличить от обыкновенного человека.

Вот посреди мостовой стоит пожилой человек и, подняв кверху лицо, взволнованно шепчет: «Раз, два, три… пять… восемь… одиннадцать…»

Кругом несутся автомобили, обдают потоками грязи, а он всё смотрит и смотрит вверх и считает: «Двенадцать… пятнадцать… семнадцать…»

– Гражданин, – трогает его за плечо какая-то сердобольная женщина, – тебе что – померещилось что-нибудь?

Но он, не отвечая, продолжает считать: «Двадцать… Двадцать два, двадцать три…» И так он будет стоять и глядеть вверх как зачарованный, пока вереница гусей не скроется в голубой весенней дали.

В эту пору и самих охотников неудержимо тянет вслед за птицами в леса, на разливы озёр и рек, туда, где природа справляет весёлый праздник весны.

Хорошо тогда сидеть с ружьём в шалаше на берегу тихой заводи и подкарауливать диких селезней. А чтобы подманить их к шалашу, охотник пускается на хитрость: он сажает на воду перед шалашом привязанную за ногу ручную утку.

Утка покрякивает, селезень подлетает. Только стреляй вернее, не промахнись.

У кого есть ручная, или, как её охотники называют, «подсадна́я» утка, тот охотник – счастливец. Ну, а как же быть тому, у кого такой утки нет? Тут уж надо идти на двойную хитрость: вместо живой утки сажать на воду чучело (деревянное или резиновое), а чтобы ветер его не угнал, снизу привязывать на длинной верёвке грузик.

Крякать такое чучело, конечно, не может, поэтому приходится самому. Одни охотники крякают в манок, другие просто в кулак, кто как сумеет. Но всё-таки как ни крякай, а вот как настоящая утка – никогда не сумеешь. Охота без утки плоха ещё тем, что чучело сидит на воде неподвижно. На то оно и чучело. Хорошо, если есть ветерок, тогда деревянная уточка плещется на волнах, будто живая. А когда ветер стихнет, чучело торчит на воде, как колчушка, к нему никакой селезень не подлетит.

Долго думали мы – охотники-безутятники, как бы нам «оживить» нашу приманку. Наконец кто-то придумал и напечатал в журнале отличный способ: к той самой бечёвке, на которой подвешен к чучелу грузик, надо ещё привязать сбоку тоненький поводок с крючком, а на крючок прицепить живую рыбку. Рыбка будет дёргать за поводок, и чучело начнёт шевелиться, будто живая утка. Просто и хорошо.

…И вот я уже сижу в шалаше, а передо мной на неподвижной воде весело плавает моя «ожившая» уточка. На крючок я прицепил шустрого карасика, он живой, энергичный, так и дёргает за бечёвку.

Я достаю из сумки манок и начинаю усиленно крякать. Крякаю полчаса, крякаю час… И вдруг откуда-то издали слышится ответный крик селезня. «Шварк, шварк», – отвечает он мне и, свистя крыльями, опускается на воду… Как он хорош в своём весеннем наряде: голова сизая, грудь тёмно-коричневая, а спина серая с синим зеркальцем на крыле.

Высоко подняв голову и зорко оглядываясь, он плывёт всё ближе и ближе к моей уточке. Ещё секунда – и можно стрелять.

Но тут происходит что-то невероятное: моя деревянная утка неожиданно бросается в сторону, ныряет, вновь появляется на воде и во всю прыть пускается наутёк.

Чучело «ожило». Забыв об охоте, я выскакиваю из шалаша. Селезень улетает. Но я уже и не думаю о нём, бегу к лодке и пускаюсь в погоню за уткой. Не тут-то было: она удирает и от меня. С трудом настигаю беглянку, хватаю за шею, тащу из воды, утка упорно сопротивляется. Наконец она в лодке, но какая-то невидимая сила пытается вырвать её у меня из рук и утащить обратно в воду. Я хватаюсь за бечеву и после короткой борьбы подтаскиваю к лодке крупную щуку. Ещё миг – она обрывает бечёвку и скрывается под водой.

Вот и конец. Я сижу в какой-то растерянности, сам не могу понять, кто же я: охотник или рыбак? А впрочем, не всё ли это равно, главное то, что у меня нет ни щуки, ни селезня. Получилось совсем как в пословице: «За двумя зайцами погнался, ни одного не поймал».

Замечательный сторож

В субботу вечером я сидел за столом и читал. Вдруг распахнулась дверь, в комнату вбежал мой товарищ, Николай, с огромной немецкой овчаркой.

– Здравствуй, – поздоровался он. – Сто лет не видались.

Я очень обрадовался приятелю. Николай – самый весёлый из моих товарищей. Он, как мальчишка, вечно готов что-нибудь натворить, набедокурить.

– Познакомься, – сказал Николай, – мой новый друг – Джек. Живём душа в душу.

Я оглядел Джека и невольно подумал: «Внушительный пёс, настоящий волк: весь серый, морда острая, уши торчком и хвост, как у волка – пушистый, висит поленом».

Мы с Николаем сели за стол, а Джек улёгся на коврике. Он положил голову на передние лапы и глядел на нас суровыми умными глазами. Казалось, он хотел сказать: «И о чём они так много болтают, наверное, всё о пустяках».

– Ну, как тебе нравится мой Джек? – спросил Николай.

– Хороший пёс, – похвалил я. – Видно, умница.

– У-у-у… та-кая умница; ты ещё не знаешь! Вот, познакомишься поближе – сам убедишься. И сторож какой: в комнату без хозяина кого хочешь впустит, а уж обратно… извини…

Мы проговорили весь вечер. Наконец, собираясь уходить, Николай сказал:

– Собственно, я к тебе за делом. У меня просьба.

– Какая? – спросил я.

– А вот какая: мне завтра утром нужно срочно уехать в командировку недели на две. Нельзя ли у тебя на это время оставить Джека?

Я запротестовал:

– С кем же он целый день останется, ведь я на работе.

– Не беда, – перебил Николай. – Он у меня затворник. Я ведь тоже целый день на работе. По крайней мере, у тебя сторож в комнате будет. Ещё, гляди, так подружитесь – водой не разольёшь…

Уговорив меня, Николай вывел пса погулять, потом собрался домой.

– А ты, Джек, останься здесь. Здесь лежи, – приказал Николай.

Собака поглядела на него понимающим взглядом и улеглась на коврик.

– Да стереги получше, чтобы краснеть за тебя не пришлось, – наставлял Николай.

Простившись со мной, он ушёл. А я лёг спать.

На следующий день было воскресенье, и я решил поехать к знакомым на дачу.

«Вот хорошо, что Джек останется. Уж, наверное, не обкрадут», – подумал я.

Джек, как и вчера вечером, лежал на коврике и внимательно глядел на мои приготовления.

– Ну, пойдём погулять, – позвал я его, направляясь к двери.

Но едва я взялся за ручку двери, Джек вскочил и с грозным рычанием преградил мне дорогу. Я остановился. Джек тоже стоял в угрожающей позе.

– Что ты, ошалел, что ли? Пшёл вон! – нерешительно прикрикнул я.

Но пёс и ухом не повёл. Он не позволял выйти из комнаты. «Что же делать?» Я оказался взятым под стражу. Вначале я пробовал усовестить, уговорить Джека, даже хотел подкупить сахаром или печеньем. Ничего не помогало. Тогда мною овладело отчаяние. Неужели придётся сидеть здесь две недели, пока вернётся товарищ? Да ведь за этот срок и я и Джек умрём с голоду, интересно только – кто первый.

Не знаю, сколько времени я так просидел, но вдруг за дверью послышались шаги. В квартиру кто-то вошёл.

«Вот история, – подумал я, – значит, Николай, уходя вчера, не захлопнул на замок входную дверь».

Я прислушался. Шаги приближались. Кто-то быстро шёл ко мне. Не успел я крикнуть, предупредить об опасности, как в комнату уже входил мой сослуживец Иван Сергеевич.

Джек не двинулся с места. Он только значительно поглядел на вошедшего и самодовольно облизнулся. Казалось, он желал этим сказать: «Иди, иди, голубчик, тебя здесь только и не хватало».

Иван Сергеевич тяжело дышал, вытирая платком лоб.

– Здравствуйте! Запыхался… лез к вам на пятый этаж. Едемте с нами на дачу.

Я мрачно ответил:

– Никуда мы с вами больше не поедем.

Иван Сергеевич с любопытством взглянул на меня.

– Почему так?

– А вот попробуйте-ка выйти из комнаты.

Он в недоумении пожал плечами, сделал шаг к двери… Но тут же в ужасе отскочил в дальний угол.

А Джек, пугнув смельчака, опять улёгся на прежнее место.

– Что ж теперь делать? – растерянно проговорил Иван Сергеевич. – Я ведь из дому на минутку… за папиросами… даже не сказал, что к вам зайду. Сестра подумает – попал под машину…

– Да-а, и вам не скоро придётся её успокоить.

Иван Сергеевич с опаской покосился на Джека:

– Откуда вы этого изверга взяли?

– Товарищ просил подержать до его возвращения.

Иван Сергеевич облегчённо вздохнул:

– Ну, это другое дело. Тогда посидим, подождём, пока он вернётся.

При всей печальности нашего положения я не мог не рассмеяться.

– Боюсь, что это вас мало устроит: он вернётся через две недели.

Иван Сергеевич схватился за голову:

– Да ведь мы же умрём с голоду.

– Я уже сам об этом подумывал. Ничего, потерпим пока. У меня в буфете есть хлеб, масло, сахар, даже печенье.

– Нет, это невозможно, – решительно возразил Иван Сергеевич. – Нужно не сидеть сложа руки, а действовать.

Он встал и, опасливо озираясь на Джека, прошёлся вдоль стены.

Пёс лежал на коврике, положив голову на лапы, и, не спуская глаз, следил за нами.

– У-ух, ты какой, – поёжился Иван Сергеевич. – Кажется, разорвёт сейчас. Слушайте! – вдруг воскликнул он. – Давайте стучать в стену.

– Бесполезно: соседи уже с месяц на даче. Здесь хоть из пушек пали – никто не услышит.

– Да, да, положеньице, нечего сказать, – вздохнул приятель. – Хоть бы записку в окно бросить или покричать… – Он подошёл к окну.

Джек сейчас же насторожился. Косясь на собаку, Иван Сергеевич робко заглянул через стекло.

– Шут знает что – крыша какая-то внизу… Отсюда никого не дозовёшься. Он сокрушённо махнул рукой: – Квартира у вас какая неудобная: ни вылезти, ни крикнуть.

Я ответил, что, собственно, и не выбирал квартиру, чтобы из неё удобно было лазить в окно.

– И жаль, что не выбирали, – раздражённо ответил Иван Сергеевич. – Сейчас очень бы пригодилось.

Вдруг он прислушался и в отчаянии замахал руками:

– Идут, идут… это, наверное, за мной… сестра… Не входи, не входи! – закричал он.

Но дверь широко распахнулась, и сестра Ивана Сергеевича с разгневанным видом вошла в комнату.

Джек любезно пропустил новую жертву.

– Я так и знала, что ты здесь, – возмущённо заговорила Анна Сергеевна. – А сказал, только за папиросами… Извините, я с вами и не поздоровалась, – обратилась она ко мне. – Прямо беда с ним. Молочница пришла за деньгами, а он ушёл и пропал… Ну, идём скорее… Она ждёт…

– Дорогая моя, – безнадёжно проговорил Иван Сергеевич, – мы в засаде, отсюда нет выхода.

Узнав, в чём дело, Анна Сергеевна всплеснула руками:

– Боже мой, теперь молочница решит, что я от неё сбежала. Вот скандал.

– Какая там молочница, – негодующе заговорил Иван Сергеевич. – Ты понимаешь: мы, может, здесь две недели просидим, а ты о своей молочнице…

Он тяжело опустился на диван.

Анна Сергеевна, как свежий человек, ещё не растративший запас энергии, начала придумывать план спасения.

– Идея! – вдруг воскликнула она. – Я всё придумала. Вынимайте скорее книги вон из того фанерного ящика…

– Зачем это? – запротестовали мы.

– Живо, живо! – приказала Анна Сергеевна. – Вы тут рады две недели сидеть, а я не намерена.

Пришлось повиноваться. Работа закипела. Мы выбирали книги и ставили их стопочками у стены.

Джек с большим интересом следил за нашей работой и вовсе ей не препятствовал.

Наконец огромный фанерный ящик оказался пуст.

– Теперь, Ваня, садись на корточки, – скомандовала Анна Сергеевна брату, – мы тебя накроем ящиком, ты выползешь из комнаты и позовёшь помощь.

Иван Сергеевич с ужасом поглядел на Джека.

– Анечка, а если и он под ящик залезет, ведь он меня там съест?

– Глупости! Никак он туда залезть не сможет, – ответила Анна Сергеевна. – Стыдно быть трусом.

Иван Сергеевич тяжело вздохнул и присел на корточки. Мы опустили над ним ящик.

– Ну и чудесно, – одобрила Анна Сергеевна. – Теперь ползи, а мы будем тебе говорить право или лево.

И вот на наших глазах ящик вдруг ожил. Он чуть приподнялся и, покачиваясь, пополз к двери.

Джек, до сих пор спокойно наблюдавший за нами, вскочил. Удивление и даже испуг отразились на его морде. Потом он весь ощетинился и со страшным рычанием бросился на подступавшего врага.

Несчастный Иван Сергеевич! Что только переживал он внутри своего «деревянного танка».

Джек царапал, грыз стенки ящика, но ничего не помогало. Ящик медленно полз всё дальше и дальше. Мы замерли, притаив дыхание.

Вот ящик подползает к двери. Джек, как вихрь, носится кругом. Всё напрасно. Ящик уже у порога. Ему только нужно немножко приподняться.

Но вдруг – прыжок, и Джек очутился на враге. Ящик сразу осел, остановился. Откуда-то, будто из подземелья, послышался испуганный крик Ивана Сергеевича:

– Я не могу двинуться. Что там случилось?

Но вдруг – прыжок, и Джек очутился на враге.

– Назад, ползи назад, – командовала Анна Сергеевна.

– Не могу. Почему так тяжело? – вопил Иван Сергеевич. – Я сейчас пополам переломлюсь.

Мы с Анной Сергеевной метались по комнате, не зная, как выручить из беды злосчастного «танкиста».

– Что я наделала? – в отчаянии стонала Анна Сергеевна. – Я погубила его. Как же мы его кормить будем? Ведь это пытка сидеть под ящиком целых две недели.

Она без сил опустилась на стул.

И в этот миг полного отчаяния на пороге вдруг показался Николай.

– Николушка, – закричал я, бросаясь к нему. – Не уехал… Вот счастье-то!

Увидев Николая, Джек не завизжал, не бросился к хозяину. Он только дружелюбно помахал хвостом и, спрыгнув с ящика, полной достоинства походкой отправился на коврик. Всем своим видом он показывал: «Я сделал своё дело, а дальше разбирайся сам».

Как только Джек удалился, ящик снова ожил, приподнялся, и из-под него выглянуло красное от натуги лицо Ивана Сергеевича.

Взглянув на него, Николай расхохотался.

– Да вы тут превесело проводите время. А я и не думал уезжать, – обратился он ко мне. – Ну, как мой Джек, хорошо себя вёл? Ты знаешь, ведь он только что кончил сторожевую школу, вот я и устроил ему с твоего согласия маленький экзамен.

– Как – с моего согласия?

– А как же. Ведь ты же вчера согласился, чтобы он тебя покараулил. – Николай хитро улыбнулся: – Надеюсь, Джек не мешал вам здесь веселиться?

– Конечно, нет, – отозвался Иван Сергеевич, вылезая из своей засады. – Ваш пёсик презабавный. Очень жаль, что вы за ним так рано пришли!

Сластёна

Поздней осенью перед самым снегом иной раз бывает точь-в-точь как весной. Выглянет солнце, осветит голый, умытый дождями лес, влажную землю, чёрную слипшуюся листву в осиннике… А в это время где-то далеко в лесу на поляне вдруг забормочет тетерев, забормочет совсем по-весеннему. И не хочется верить, что до весны ещё так далеко, что впереди холода и метели и долгие тёмные ночи зимы.

Однажды в такой светлый осенний день шли мы с товарищем по лесной тропинке. Я глядел на прозрачный лес, на синее небо и шутя просил солнышко: «Не прячься за тучи, посвети хоть ещё часок!»

Мой приятель Сергей, тоже ещё молодой охотник, только посмеивался надо мной.

– Ты лучше гляди не на небо, а вниз под кусты. Заяц к зиме уже вылинял, белый весь. Его теперь легко заприметить.

Вдруг Сергей остановился и стал присматриваться к земле. «Вот чудеса-то!»

Я тоже посмотрел вниз и удивился не менее товарища. По блёклой траве, по опавшим листьям ползали пчёлы, да не две, не три, а целые десятки, может быть, сотни. Они были совсем вялые, по-зимнему полусонные, даже не пытались взлететь, только еле-еле переползали с одного листка на другой. Тут же на земле валялись обломки трухлявого дерева, облепленные воском.

Мы взглянули вверх. Перед нами росла старая полусухая осина. Чёрный дятел-желна́ когда-то выдолбил в её стволе большое дупло. Теперь края его были кем-то обломаны. Дупло помещалось невысоко. Сергей решил заглянуть туда. Я подсадил его до первого сука, и он взобрался к дуплу.