Текст книги "Искатель. 1974. Выпуск №3"

Автор книги: Георгий Вайнер

Соавторы: Аркадий Вайнер,Жозеф Анри Рони-старший,Николай Коротеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

– Как я раньше не додумался! Вы выучите стенографию, черт побери! – На его лице появилось выражение лукавства. – Я совсем забыл про фонограф. Отлично. Мы будем прокручивать запись на медленной скорости. Короче говоря, вы останетесь со мной здесь, в Амстердаме.

Чувствуя себя отныне причастным к науке, я испытывал огромную радость. Отчаяние из-за душевного одиночества, сожаление по бесцельно прожитым дням, – все, что угнетало меня долгие годы, отошло в прошлое в преддверии новой настоящей жизни.

Назавтра доктор отдал все необходимые распоряжения. Он написал моим родителям, нанял мне преподавателя стенографии, обзавелся фонографом. Так как он был очень богат и к тому же безраздельно предан науке, он не пропустил ни одного возможного опыта, и таким образом мое зрение, слух, мускулатура, цвет кожи были тщательно исследованы. Доктор все больше и больше воодушевлялся и восклицал: «Это потрясающе!»

Уже через несколько дней я понял, как важно, чтобы все опыты осуществлялись методически – от простого к сложному, от исследования мелких отклонений в моем организме до крупных аномалий. Кроме того, я прибегнул к небольшой хитрости: я раскрывал свой способности постепенно.

Прежде всего доктор заинтересовался быстротой реакций моего организма. Он убедился, что острота моего слуха соответствовала скорости речи. Во время опыта я имитировал еле слышные шорохи, прекрасно различал отдельные реплики в гуле десяти-пятнадцати голосов. Так же была установлена моя способность зрительно расчленять ряд последовательных движений, например галоп лошади или полет насекомого. Когда эти же эффекты были достигнуты с помощью моментальной фотографии, преимущество осталось за моим зрением.

Моя способность моментально пересчитывать брошенные вверх предметы, или камни, или количество детей, беспорядочно бегающих по двору во время перемены, поражала семью и друзей доктора.

Скорость моего передвижения по саду, двадцатиметровые прыжки, умение мгновенно хватать и ставить на место предметы больше всего нравились не самому доктору, а его близким. Дети и жена моего друга радовались снова и снова, когда во время загородных прогулок я обгонял несущегося галопом всадника или бросался вдогонку за летящими ласточками – и в самом деле, не было такого живого существа в природе, которого я не опередил бы.

Чрезвычайно довольный результатами опытов, доктор дал мне следующее определение: «Человеческое существо, наделенное во всех своих проявлениях более высокой скоростью не только в сравнении с другими людьми, но и со всеми известными животными. Благодаря этому оно настолько выделяется среди рода человеческого, что заслуживает отдельного названия и места в иерархии живых существ. Признаками же этого особого разряда служит необычное строение его глаз и сиреневый оттенок кожи».

Исследовав мое мышечное строение, доктор не обнаружил ничего необычного, кроме крайней худобы. Мой слуховой аппарат также не дал новых сведений, за исключением незначительных деталей, как, впрочем, и кожный покров.

Что же касается моих волос, тонких, как паутинка, черно-лилового оттенка, то они привлекали внимание доктора, и он подверг их тщательному анализу.

– Если бы я мог вас анатомировать… – часто подшучивал он.

Время летело незаметно. Благодаря способностям, которые я всегда проявлял к быстрому письму, и моей настойчивости, я довольно скоро овладел стенографией, куда, кроме общепринятых сокращений, я ввел также свои собственные. Мои записи расшифровывала стенографистка. Наши фонографы были изготовлены по особым чертежам доктора – они прекрасно воспроизводили в замедленном темпе мою речь.

В первое время я чувствовал: доктор не мог отделаться от подозрений, что все особенности моего организма были вызваны каким-либо умственным расстройством. Но как только это предположение отпало, наши отношения стали абсолютно сердечными.

Мы подвергли подробному анализу мою способность видеть сквозь большое число непроницаемых предметов или густо окрашенных веществ небольшой плотности, какими являются для меня вода, стекло, кварц… Хотя я отлично вижу сквозь деревья, листву, облака, но плохо различаю дно неглубокого водоема, а стекло, которое большинству людей кажется прозрачным, для меня выглядит темным и непроницаемым. Но из всего этого доктора, пожалуй, больше всего удивляло мое умение видеть звезды на облачном небе.

Только теперь я рассказал ему, что цветовую гамму я воспринимаю тоже не совсем обычно. Опыты со всей очевидностью доказали, что красный, оранжевый, желтый, зеленый, синий и голубой недоступны моему зрению, как, скажем, инфракрасный или ультрафиолетовый для человеческих глаз. А чистые краски спектра я видел серыми с черноватым оттенком. Следовательно, моя палитра цветов не соответствует общеизвестной.

Доктор тщательно и серьезно исследовал мое зрение, и его особенности в руках опытного экспериментатора послужили основой многочисленных открытий в изобретенных человечеством науках и дали ему ключ к решению загадок магнетизма, силы индукции, некоторых химических явлений, помогли создать новые физиологические понятия.

Зная, например, что какой-то металл включает в себя целую цветовую гамму, меняющуюся в зависимости от давления, температуры, воздействия электрического тока, или, что бесцветным газам тоже свойственна определенная раскраска даже при небольшой плотности, или, что предметы черного цвета на самом деле обладают великолепной ультрафиолетовой гаммой, превосходящей по красоте все известные оттенки, и, наконец, как меняется цветовой спектр электрического тока, коры дерева, человеческой кожи за один день, за один час или за одну минуту, нетрудно представить себе, что талантливый ученый может извлечь из этих данных любопытные выводы. Как бы то ни было, эти опыты давали доктору творческое удовлетворение, какое может испытать лишь настоящий исследователь, совершая научное открытие, по сравнению с которым гипотезы так же холодны, как пепел рядом с пламенем.

Мы терпеливо трудились в течение года, но ни разу я не упомянул доктору о модигенах, мне хотелось завоевать полное доверие своего друга, дать ему все новые доказательства моего необычного зрения, прежде чем решиться на последнее признание.

И наконец, настало время, когда я решил открыться доктору.

Был осенний облачный день. Мягкая, теплая погода стояла уже неделю. Мы с Ван ден Хевелом гуляли по саду. Доктор молчал, погруженный в свои раздумья, затем произнес:

– Как великолепно, должно быть, уметь видеть сквозь облака… различать эфир, а мы, люди, жалкие слепцы…

– Но я вижу не только небо, – ответил я.

– Конечно, целый мир, непохожий на наш…

– Еще более непохожий, чем я рассказывал.

– Как?! – вскричал он с жадным любопытством. – Вы что-то от меня утаили?

– Самое главное.

Он застыл как вкопанный, не сводя с меня пристальных глаз, и в его взгляде я читал что-то тревожное и загадочное.

– Да, самое главное!

Мы подошли к дому. Я бросился за фонографом, этот прибор был сильно усовершенствован доктором, и с его помощью мы могли вести долгие беседы. Слуга поставил фонограф на небольшой мраморный столик, за которым семья доктора в теплые летние дни обычно пила кофе. Прекрасный безотказный прибор просто располагал к разговору. И с его помощью наша беседа протекала, как обычный диалог.

– Да, я скрыл от вас главное, добиваясь прежде всего вашего безграничного доверия. Но даже теперь, несмотря на все открытия, которые вы сделали благодаря особенностям моего организма, я все же боюсь, что вы мне не поверите, по крайней мере, сначала.

Я замолчал, а фонограф повторил эту фразу. Доктор побледнел от волнения, свойственного всем большим ученым, когда они предчувствуют крупное открытие. Его руки дрожали.

– Я верю вам, – произнес он с некоторой торжественностью.

– Даже если я буду утверждать, что все живое, иначе говоря, весь растительный и животный мир, населяющий землю, не единственная форма жизни, что существует также другая, не менее разнообразная и многочисленная, но невидимая человеческому глазу?

Он, наверное, заподозрил меня в оккультизме и, не сдержавшись, сказал:

– Ну да, загробный мир – тени, призраки, привидения…

– Ничего подобного. Это мир живых существ, обреченных, как и мы, на короткую жизнь, на рождение, развитие, борьбу…

Мир, такой же слабый и эфемерный, как наш, подчиненный определенным, если не тем же законам, так же безоружный перед случаем, но вместе с тем совершенно непохожий на наш, никак на нас не влияющий, как, впрочем, и мы на него, не считая тех изменений, которые мы взаимно вносим на нашу общую основу – землю.

Не знаю, поверил ли мне Ван ден Хевел, но он был охвачен сильным возбуждением.

– Они что, жидкие? – спросил он.

– Этого я сказать не могу, поскольку их свойства слишком противоречат нашему представлению о материи. Почва и некоторые другие минералы являются для них такой же твердой основой, как и для нас, хотя они могут слегка погружаться в чернозем. Впрочем, они совершенно непроницаемы, тверды по отношению друг к другу. Они могут проходить сквозь растения, животных, органические вещества, а мы, в свою очередь, также проходим сквозь них. Если бы они могли нас видеть, возможно, мы также показались бы им жидкими, относительно их самих. Но, как и я, они не смогли бы сделать какой-то более конкретный вывод, они тоже были бы поражены соответствующими странностями нашего мира. Их форма необычна для нас полным отсутствием объемности. Их размеры могут безгранично меняться. Я видел одних, достигавших ста метров длины и других, крошечных, как наши мельчайшие насекомые. Их очертания весьма изменчивы и имеют одну особенность – они настолько тонкие в одном из трех измерений, что кажутся нарисованными, как линии геометрических фигур. Они движутся, словно перемещаясь по поверхности, иногда останавливаются, как будто натолкнулись на невидимую преграду. Они питаются за счет земли, но это никогда не служит поводом для преступлений – достаточно сильному взять власть, остальные беспрекословно повинуются, и я не видел, чтобы один отбирал власть у другого ценой жизни.

Доктор внезапно перебил меня:

– Вы наблюдаете за ними с детства?

Я понял, что он имел в виду. Он опасался какого-то умственного расстройства, которое могло недавно поразить мой мозг.

– Да, с детства, – твердо ответил я. – Еще ребенком я любил рассматривать этот кишащий вокруг меня мир, загадочное царство, известное только мне одному. Уже тогда я понял, что главное в этих существах серого цвета – блестящие, переливающиеся линии, которые расходятся от центра в разные стороны, а потом, став расплывчатыми, вообще исчезают. Когда существо движется, линии дрожат, колеблются, а очертания контура меняются мало. Ребенком я не мог дать всему этому определения, но всякий раз, когда я смотрел на модигенов, меня охватывало чувство восторга. Все они в основном живут на земле, но есть еще одна разновидность, населяющая воздух, – создания удивительно прекрасные и изящные. Самые красивые птицы выглядят по сравнению с ними блеклыми и тяжеловесными, их фон уже не серый, а сверкающий, он сияет, как солнце, и линии выделяются на этом фоне, как дрожащие жилки. Вюрены, как я их назвал, передвигаются посредством ритмических движений, то сжимаясь, то разжимаясь. Они сильно волновали мое воображение.

– А сейчас вы их видите?

– Вижу. Их много в саду.

– Где, например?

– На аллее, на лужайках, на изгороди, в воздухе…

– Их повсюду много?

– Да, в городе не меньше, чем в деревне, как в домах, так и на улицах. Те, что проникают внутрь, невелики по размерам, потому что попасть в помещение для них, видимо, не просто, хотя деревянные двери не являются для них преградой.

– Опишите мне одного из них, покрупнее…

– Вон под тем деревом я вижу гиганта длиной метров в десять и почти такой же ширины, а рядом другого – вытянутой, довольно неправильной формы. Выпуклый справа и вогнутый слева с вздутиями и впадинами на поверхности тела, он похож на огромную короткую личинку. Как я говорил, наиболее характерный признак модигенов – линии, беспорядочно пересекающие тело и сходящиеся в одном центре. Сам центр определенной формы не имеет, он может быть эллипсоидным, иногда спиральным, реже – вообще бесформенным.

Модигены чрезвычайно подвижны, они могут расти буквально на глазах. Края их тела беспрестанно охвачены поперечно-волновыми колебаниями; обычно линии, исходящие от краев, – широкие, реже тонкие. Они расходятся в разных направлениях и постепенно исчезают, превращаясь в огромное число небольших точек.

Доктор дважды прокрутил этот валик, затем надолго задумался. Никогда еще я не видел его в подобном состоянии. Его лицо посуровело, застыло, глаза словно остекленели, виски покрылись каплями пота. Он попытался заговорить, но не смог и вышел в сад успокоиться.

Когда он вернулся, в его взгляде, в линии волевых губ я увидел такую яростную, неподдельную страсть, что подумал:

«Он больше похож на проповедника новой эры, чем на заурядного охотника за научными феноменами».

Наконец доктор сказал:

– Я потрясен. То, что вы мне рассказали, выглядит вполне достоверно, да я и не имею права сомневаться после нашей совместной работы…

– Ну что ж! Сомневайтесь! – воскликнул я с жаром. – Сомневайтесь! Ваши опыты будут лишь более плодотворными.

– Ах до чего же это интересно! – произнес он мечтательно. – Это превосходит самые невероятные чудеса из волшебных сказок. Как все-таки скудно воображение Человека! Я чувствую в себе огромный прилив энтузиазма, однако что-то в глубине души еще заставляет меня сомневаться.

– Тогда давайте трудиться, чтобы рассеять вашу неуверенность. Наши усилия окупятся с лихвой!

И мы начали трудиться. Понадобилось несколько недель, чтобы окончательно опровергнуть все сомнения доктора. Сложные опыты полностью соответствовали всем моим утверждениям, а несколько удачных открытий о влиянии модигенов на атмосферные явления не оставляли повода для сомнений. Сотрудничество старшего сына Ван ден Хевела – юноши, безгранично преданного науке, сделало наши поиски еще более успешными, а наши находки – бесспорными.

Благодаря исследовательскому уму этих двух ученых, их умению сопоставлять и классифицировать (что я тоже начинал постепенно осваивать), наконец прояснилось все то, что казалось непонятным в моих сведениях о модигенах. Открытия следовали одно за другим. Четкая исследовательская работа давала стабильные результаты, а ведь несколько столетий назад или еще в прошлом веке заявление, подобное моему, повлекло бы за собой лишь долгие и бесплодные дискуссии.

Вот уже пять лет, как мы продолжаем наши совместные опыты. Они еще весьма далеки от завершения, и мы не скоро сможем опубликовать свои выводы.

Наш принцип – не торопиться с заключениями. Открытие, сделанное нами, слишком значительно – мы должны терпеливо изложить все свои доказательства, вплоть до мельчайших деталей. Нам ведь не грозит опасность отстать в своих поисках от другого ученого, мы не стремимся к почестям и наградам, мы достигли той научной вершины, где уже не существует чувства гордости или тщеславия. Разве можно сопоставить нашу плодотворнейшую работу и жалкое стремление к славе?

Неужели единственным поводом для честолюбивых устремлений может служить особенность моей натуры? Было бы недостойно на этом спекулировать. Вся наша жизнь теперь занята научными поисками, которые внесли в нее ясную цель.

Со мной произошло удивительное событие, наполнившее мое существование бесконечным счастьем. Я уже говорил, как я уродлив, скорее странен. Я способен лишь пугать женщин. Но, однако, я нашел себе спутницу, которую мое присутствие не только не тяготит, а далее радует.

Это несчастная девушка, отличающаяся чрезвычайной нервозностью. Мы случайно познакомились с ней в одной больнице Амстердама. У нее болезненный, изможденней вид, бледное лицо, впалые щеки, блуждающий взор. Но мне она кажется прекрасной, и ее общество доставляет мне наслаждение.

Мое же присутствие, казалось, с самого начала способствовало ее выздоровлению. Я был польщен. Мне хотелось видеть ее снова и снова. Очень скоро все заметили, что я оказываю на нее благотворное влияние. Уже впоследствии опытным путем мы установили, что мое тело излучает особые магнитные волны, а прикосновение моих рук приводит ее в спокойное, уравновешенное состояние, буквально исцеляет ее. Я тоже чувствовал себя рядом с ней намного увереннее. Она внушала мне нежность, ее худоба и бледность казались мне лишь изысканными. Ее глаза не казались мне блуждающими, как утверждали другие. Короче говоря, я испытывал к ней особое расположение, и она с горячностью ответила на мои чувства. Я решил жениться на ней и благодаря моим друзьям смог без труда осуществить свое намерение. Наш брак оказался счастливым. И хотя здоровье моей жены еще достаточно слабое, оно с каждым днем улучшается.

Я почувствовал радость, что могу жить, не отличаясь от нормальных людей. Но особенно счастлив я стал полгода назад: у нас родился ребенок, поразительно похожий на меня, – он унаследовал мой цвет кожи, зрение, слух, быстроту движений, – словом, он обещает стать точной копией своего отца.

Доктор с восхищением следит за его развитием. У нас появилась твердая уверенность, что наши опыты по изучению существования модигенов – мира, невидимого для человечества, не остановятся, когда меня не будет. Мой сын продолжит дело отца. А может быть, он найдет сподвижников, которые поднимут наши исследования на новую высоту? Ведь мои внуки тоже, наверное, смогут увидеть неведомый для других мир?

Я надеюсь, что у нас появятся еще другие дети, похожие на меня…

При мысли об этом мое сердце наполняется радостью, я испытываю блаженство, понимая свою особую миссию перед человечеством.

Сокращенный перевод с французского М. ТАЙМАНОВОЙ и Н. ФЕДОРОВОЙ