Текст книги "Умножающий печаль"
Автор книги: Георгий Вайнер
Соавторы: Аркадий Вайнер
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ: МУЧЕНИЕ
Марина извивалась, кричала и плакала от сладкой муки, раскачивалась и падала мне на грудь, взвивалась и с хриплым стоном счастья впечатывала меня в себя, и в судороге наслаждения впивалась мне в шею зубами, и боль становилась все острее – я чувствовал, что она прокусит мне горло, я захлебнусь собственной кровью, я не мог этого больше терпеть – физическая мука стерла удовольствие…
Закричал, оттолкнул ее – руки повисли в пустоте. Потрогал осторожно горло – золотой крестик сбился на цепочке и уткнулся в ямку на шее, давил резко и больно, как острый гвоздь…
Поправил крест на цепи, поцеловал его, разжал пальцы, и упал он мне на грудь – тяжелый, теплый, – как ангельская слеза сострадания.
Повернулся на бок – пусто рядом со мной. У Марины своя спальня. Мы не спим вместе. Довольно давно.
Я не могу. Не получается больше. Дикость какая-то! Все врачи мира не могут уговорить или заставить моего маленького дружка. Он, послушник подсознания, молча и неумолимо воюет с моей волей, с моими желаниями, с моей личностью.
Врачи долдонят одно и то же: вы совершенно здоровы, вы молоды, у вас нет никаких органических поражений или отклонений. Просто у вас стойкое хроническое нервное перенапряжение, вы живете в режиме непрерывного дистресса, вам нужен покой, разрядка и отвлечение.
Мое гнусное подсознание сильнее всех их знаний, исследований, препаратов и процедур.
Когда я смотрю в бегающие глаза сексопатолога, когда слушаю утешающую буркотящую скороговорку психотерапевта – весь этот жалобный, нищенский, побирушечий бред профессорской обслуги, я понимаю с горечью и гордостью: не руководители, не управители, не помощники они моему маленькому дружку, живущему в монашеской черной аскезе и отшельничестве. Мое могучее, отвратительное подсознание оказалось сильнее меня самого и наказало меня по-страшному.
Импотенция? Ха-ха! Бессилие? Лом вам в горло! А может быть, это не наказание? В том смысле, что не задумывалось как возмездие, а просто – баланс сил? Может быть, изначально задумано, что римский папа не должен трахать баб?
Но Кароль Войтыла, когда стал Иоанном Павлом, был уже старым хреном. А мне тридцать шесть лет. И я не могу уйти в отпуск, чтобы отдохнуть, – никогда, ни на один день. Я разряжаюсь, только переключив свое внимание с одной кошмарной проблемы на другую – еще более невыносимую. Я отвлекаюсь от своих забот только затем, чтобы положить в свой карман чужие.
Я – Мидас, строящий золотой свод мира. Большая тягота, большая власть, большой кайф. Интересно, обрадовались бы или огорчились легионы людей, зависящих от меня, если бы им довелось узнать, что не я им хозяин и распорядитель их судеб, а мой маленький дружок, одинокий и бессильный, отдавший меня самого во власть могучей черной тьмы бушующих во мне ураганных стрессов и ужасных страстей.
Наверное, обрадовались: они – рабы. И я – раб. Мидас – царь, который знает о своем рабстве. Никто не догадывается об этом. Врачи не в счет, они не игроки, а интерьер, часть декорации жизни, неживая природа. Они верят, что это болезнь чрезмерного душевного утомления.
А я знаю, что это не состояние надпочечников, простаты, яичек и всей остальной мочеполовой требухи – это свойство моей души, которую ученые дураки называют подсознанием.
Бедные живут в счастливом заблуждении, что за деньги покупается власть.
Деньги платят за небольшую власть. За настоящую власть принимается только одна плата – душой.
Об этом знаю я. И Марина, без которой я не могу жить, которую я люблю мучительной острой ненавистью, ибо по кошмарной прихоти судьбы она и есть неумолимо-жестокий мытарь, взимающий с меня безмерно тяжелую плату душой за ту власть, что я имею, за ту жизнь, которую я веду.
Я могу в этом мире все – не могу только заставить ее кричать от наслаждения. Со мной.
Все! Все! Все!
Я проснулся. Конец пытке ночного отдыха – обморока, липкого кошмара, бессилия перед провокациями моей души, заполняющей темноту и безволие страшными снами об ушедшем навсегда счастье, которое, может быть, и было смыслом радостного животного существования меня – молодого, бедного, алчного, полного никогда не сбывающимися мечтами.
Все! Все!
Встаю. День начался. Сейчас – в гимнастический зал, и гон по электрическому бесконечному тротуару беговой дорожки, силовые машины, неподъемные блоки – до горячего истового пота, до сильной, глубокой задышки, пока не придет Серега, невыспавшийся, помятый, и недовольно спросит:
– Ну что ты так рвешься наверх? Что ты так напрягаешься?
– Времени нет, – тяжело отдуваясь, отвечу я.
– О чем ты говоришь? Ты же молодой еще!
– Уф-ф! – брошу я гири. – В нашей сонной отчизне молодость – всегда или льгота для лентяев, или стыдный порок для достигателей…
– Ты думаешь, в мире по-другому?
– Мир, Серега, это не только пространство. Это – время… Царь Александр Филиппыч Македонский к тридцати трем годам завоевал полмира и умер. Иисус Христос в этом возрасте создал Новый Завет, был распят и вознесся. А наш былинный герой Илья Муромец только слез с печи и пошел опохмеляться. А мне уже больше годков натикало…
– Ты хоть не опохмеляешься…
– Бог миловал… Все, пошли мыться.
…Мы медленно плыли в голубой прохладной воде бассейна, и я говорю Сергею, а доказываю себе:
– Все, что человек способен сделать, он совершает в молодости. У нас с тобой сейчас – полдень жизни. Еще чуть-чуть, и незаметно начнет подползать старость, противная, больная, стыдно-беспомощная… Серега, с годами человек становится хуже – мозги киснут и душа съеживается.
Серега бросился на меня, пытаясь слегка притопить, и орал дурашливо:
– Хуже старости, Хитрый Пес, человека разрушают власть и деньги. Он становится злым и агрессивно-подозрительным…
Я вынырнул, со смехом отмахнулся:
– У тебя нормальная идеология бедного человека…
– Может быть! – смеется Серега. – Нам не понять друг друга. Ты-то миллиардер, а я уже давным-давно пока еще нет…
КОТ БОЙКО: УЕВИЩЕ
– Але, подруга! – Я поцеловал Лору в шею. – Ты работу не проспишь?
– Что я, с ума сошла, сегодня на работу переть? – Лора вылезла из-под простыни, взяла с тумбочки свои фасонистые очки. – А сколько времени?
– Семь-двадцать. А что скажешь на работе?
– Ничего. Шефу своему позвоню, отговорюсь. Он у меня с понятием. Если бы не приставал с глупостями – цены бы ему не было…
– Секс-обслуживание в контракт не входит?
– Ты бы взглянул на шефа – по нему курс эндокринологии учить можно. – Лора встала с тахты и сообщила, как вердикт вынесла: – Сейчас из тебя человека буду делать.
– Уточните, мадам? – насторожился я.
– Отпарю тебя, как старые брюки, отглажу, отмою, подстригу – станешь лучше нового! – Лора смотрела на меня с улыбкой, но говорила твердо: – Такой причесон забацаем – полный улет! Как у Зверева, только забесплатно…
– Сказка! – восхитился я. – Волшебный сон!
– У тебя денег, ловчила, наверняка нет? – спросила утвердительным тоном Лора.
Я показал на смятую пачку на столе.
– Чепуха! – махнула рукой Лора и с энтузиазмом сообщила: – А у меня есть тысяча шестьсот «у.е.».
– Это что такое? – удивился я.
– Баксы официально называют «условные единицы»…
– По-моему, доллар – это не условная, а очень конкретная единица, – возразил я. – Совсем с ума посходили – полное уевище…
– Ну, не важно! Условные, безусловные! Когда их нет, они, наверное, условные. А так – важно, что есть! Значит, приводим тебя в божеский вид, я звоню на службу – быстро отбиваюсь, мы завтракаем… – Лора замолкла и мечтательно закрыла глаза.
– И что дальше? – опасливо спросил я.
– Едем в город и одеваем тебя с ног до головы! Чего ты смеешься, обормот? Не веришь, что за кило-шестьсот можно фирмовый прикид собрать? Я такие места знаю! Не веришь? Давай собирайся, берем деньги и едем…
Я обнял ее, прижал голову Лоры к своему плечу, чтобы она не видела моего лица. У меня было сейчас наверняка плохое, слабое лицо, морда утешаемого слабака, сентиментальная патока заливала мой разбойный фэйс. Мой приятель Фотокакис наверняка сказал бы, что у меня влажно заблестели глаза. Просто срам!
Как странно возвращаются к нам наши поступки!
Как давно мы сбежали с дачи Толика Туранды, который, оказывается, доводится Лоре приемным дядей. В машине не только жить, в ней ехать было невыносимо из-за жуткого холода – мы, крепко обнявшись, грели друг друга.
Марины уже не было со мной, перегрелись и напряглись отношения с Хитрым Псом, и Верный Конь Серега отбыл на службу в Интерпол. А дела мои были на таком стремительном и опасном взлете, что я не хотел на всякий случай ночевать дома.
– Поехали в Питер, – предложил я тогда Лоре.
– Поехали, – сразу согласилась она. – А зачем?
– Поспим в гостинице, согреемся. Одежонку купим. А?
– Хорошо. Но ко мне – согреться – ближе…
– А ты где живешь?
– Снимаю квартиру в Теплом Стане.
– Отдельную?
– Отдельную, – кивнула Лора. – Там не «Шератон», конечно, небогато, но тепло.
– Ну да, наверное, – поверил я. – Стан-то, говорят, Теплый…
– Поехали-поехали! – настойчиво звала Лора. – Вот скоро меня хозяйка выгонит, тогда поедем греться в Питер. Если до этого я тебе не надоем…
– А почему выгонит?
– Она квартиру продавать надумала, ей сдавать невыгодно. Ей, мол, двадцать штук предлагают…
– Ладно, поехали к тебе. Питерских ментов жалко.
– При чем здесь менты?
– Ну представь, завтра на заре ловят они на Московской заставе нашу тачку, в которой едут два давно заледенелых трупа. Ну скажи на милость, выдерживают такое человеческие нервы? Даже если ты человек-мент?
– Не выдерживают, никогда, – согласилась Лора. – Поворачивай на Кольцевую, поедем ко мне.
– Поедем. А ты с утра вызывай хозяйку и вели по-быстрому оформлять на тебя документы…
С трудом шевеля синими от холода губами, Лора сказала:
– Какие документы? А деньги?
– Деньги – прах! Фарт нужен!
– Сумасшедший! – вздохнула Лора. – И врун. Все равно – поехали! Едем?…
– …Ну, ты что? Берем бабки и едем! – нетерпеливо дергала меня Лора.
– У меня дружок был, фарцовщик, – по-прежнему не глядя ей в лицо, вспомнил я. – У него кличка была Берем-едем.
– И что?
– Нет, ничего… Застрелили его отморозки в Сочах.
– Царствие ему небесное! – торопливо посочувствовала Лора, обуянная грандиозными планами. – Приступаем к помыву и причесону?
– Обязательно! Все сделаем, как ты сказала. Только совсем по-другому…
СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ: ПОЧЕМ В МОСКВЕ СРЕБРЕНИКИ
Питбуль Мракобес кровяным оком следил за каждым моим движением, неохотно, на миг, отрываясь, когда Серебровский кидал ему время от времени кусочки сыра и ветчины. Пес глотал с металлическим чавком, обязательно облизывал руку хозяина, но и в этот момент не спускал с меня настороженного взгляда.
На открытой террасе, где мы завтракали, посреди благостного барвихинского ландшафта, у сервировочного стола замерли неподвижно и беззвучно два официанта – молодые крепкие парни в белоснежных крахмальных рубашках и черных, тщательно отглаженных брюках с блестящим шелковым лампасом.
Вообще-то формой и выправкой они больше смахивали на вахтенных лейтенантов океанского корабля.
Кофейный сервиз здесь был лиможского фарфора, салфетки – будто из пиленого рафинада, ложки тяжелые, с монограммами – на всем печать роскоши, шика, дороговизны, и меня удивляла собственная плебейская неприязнь ко всему этому. Я боялся, что это – изнанка зависти. Но ведь видит Бог – не завидую я этому ничему!
– Так что, я подотчетен твоему шефу безопасности? Сафонову? – спросил я.
– Никогда, – мягко ответил Серебровский. – Ты подотчетен только мне. С Кузьмичом вы оперативно взаимодействуете. В рамках твоей задачи ты ему мягко и деликатно предписываешь все необходимые действия.
– А если он не согласится?
– Придет ко мне и спросит об указаниях. Я скорее всего велю выполнять.
– Обидится, наверное? – предположил я.
– Это его проблемы; никого не интересует. С сегодняшнего дня тебе выделят кабинет, где-нибудь рядом со мной. Тебе понадобятся секретарша и водитель.
– Водитель не нужен.
– Как знаешь… Телохранитель?
– Ага! И медсестру – лет девятнадцати, блондинку, килограммов на шестьдесят! – захохотал я.
– Если надо – обеспечим, – пожал плечами Серебровский. – И еще один важный вопрос – твоя зарплата…
– Для меня это не важный вопрос – я зарплату получаю.
– Эти совковые заскоки забудь! Со вчера тебе потекла зарплата – настоящая. Ты будешь получать сто двадцать тысяч в год. Баксов, разумеется…
Я внимательно смотрел в лицо Серебровского, эпически спокойное, чуть затуманенное подступающими заботами. Забавно, зарплата моего самого большого начальника, генерального секретаря Интерпола – главного полицейского мира – составляет 127 тысяч баксов.
– Сань, хочу пояснить тебе одну вещь – я у тебя год работать не собираюсь. Меня кисло-сладкая жизнь прикола у богатенького Буратино не интересует…
Серебровский нахмурился, хотел что-то сказать, уже пробежала мгновенная судорога гнева на лице, но я упредил его:
– Во-во-во! И сурово брови он насупил!… Саня, запомни: это ты для своей челяди – магнат, олигарх, тайкун, великий могул и завтрашний генерал-губернатор! А мы с тобой двадцать пять лет назад пипками мерились – у кого длиннее выросла. Когда-то ты, Кот и я были как братья. И служащим на зарплате у тебя я не буду…
– Ты согласился решить эту проблему, – недовольно сказал Серебровский.
– Да. Но ты обговорил только одну сторону вопроса – прикрыть тебя от Кота. И я буду стараться это сделать.
– А вторая сторона? – подозрительно спросил Серебровский.
– Не допустить, чтобы твои ломовики ненароком убили Бойко…
– Буду счастлив, если это удастся тебе, – сухо обронил Серебровский. – Но не получать за все это нормальной зарплаты – идиотизм…
– Ты уверен, что я отказываюсь от таких деньжищ из выродочного советского целомудрия?
– От непонимания ситуации в целом, – спокойно ответил магнат.
– Это как раз ты не понимаешь ситуацию в целом! Я всю жизнь зарабатываю деньги тем, что служу обществу или государству, или не знаю там как…
– Сережа, не возбухай! Подумай, не спеши, не горячись. Когда ты работаешь сейчас на меня – ты служишь державе под названием Россия…
– Россия или «РОСС и Я»? – резко подался я вперед.
Серебровский усмехнулся, устало помотал головой:
– Сегодня это одно и то же… Нераздельные это вещи… Попробуй понять – я не хапошник, грабящий беззащитную мамку-родину! Россия – это мир, который я строю. Я служу ему восемнадцать часов в сутки. Поэтому я владею им. И от тебя хочу одного – устрой так, чтобы Кот Бойко не мешал мне это делать!
– Я попробую. Я очень постараюсь. Но не за деньги… Ты это можешь понять?
– Нет! – отрезал Серебровский.
– Саня, да что с тобой? Неужели ты не сечешь? Ты просто назначил свою котировку тридцати сребреникам! Четыре тысячи баксов за один сребреник! Все нормально! Курс московской валютной биржи!
– Я не прошу тебя убить Кота…
– Не просишь. Ты разрешаешь его убить! Сто двадцать штук – моя плата за эту милую работенку!
– А если ты не берешь эти деньги? Вполне, кстати говоря, скромные.
– Тогда я найду Кота и рассчитаюсь с ним из капитала нашей прошлой жизни!
– Надежный источник финансирования, ничего не скажешь, – своим зыбким, недостоверным тоном заметил Серебровский.
Я злобно засмеялся:
– Не знаю, берет ли твой банк в обеспечение залог дружбы, любви, верности… Памяти прожитой вместе жизни…
– Берет, – серьезно кивнул Серебровский. – Но под выданный кредит обязательно требует разумный и надежный бизнес-план.
– Он прост и очевиден…
– Уточни.
– Найду Кота, встану перед ним на колени или изобью его как собаку…
– И то и другое сомнительно, – хмыкнул Серебровский. – Кот дерется гораздо лучше тебя, а ты и в церкви на колени не станешь…
– Не твоя забота! Объясню, уговорю, заболтаю! Слово свое, честь офицера в заклад ему отдам! А все равно решу!
КОТ БОЙКО: МЕМОРАНДУМ
Уже в прихожей, открывая входную дверь, я еще раз напомнил:
– Подруга, все поняла? Все запомнила? I – Поняла-поняла! Запомнила! – мотнула Лора своей золотисто-рыжей копной.
– Я без тебя – никуда ни ногой. Сижу, как гвоздь в стене. Мне сейчас болтаться по улицам не полезно…
– За-ме-ча-тель-но! – сказала Лора. – Железная маска!
– Точняк! – обнял я ее на дорожку. – Московский боевик – «Резиновая морда в Железной маске».
– Ладно. Я поехала?
– Давай. Люблю и помню…
– Хорошо, я поехала. Поцелуй еще разок. Покиссай меня, пожалуйста…
Лора уже вышла, потом снова засунула в дверь голову и быстро сказала:
– А еще говорят – тюрьма не учит. Без меня не грусти, не пей, не плачь…
– Не буду, – пообещал я. – А вообще-то я последний раз плакал в детстве. Нам книжку читали – мелкие серые мыши убили слона. Выгрызли ему ночью мягкие подушечки на ногах…
Лора вернулась обратно в прихожую, поцеловала меня, шепнула:
– Я люблю тебя…
Выскочила на площадку и захлопнула за собой дверь. А я еще долго медленно разгуливал по комнате, подходил к окну – глазел на улицу, раздумывая хаотически обо всем сразу и ни о чем в отдельности, – бывает такое состояние, когда размышления похожи на грязевой сток. Потом возвратился за стол, удобно устроился перед компьютером, с удовольствием смотрел в экран монитора с пляшущей эмблемой программы «майкрософт», лениво покуривал, вспоминал людей и обстоятельства, злорадствовал и горевал. Пока не выстучал одним пальцем заголовок: «МЕМОРАНДУМ».
ТЕ, КТО ИЩЕТ
В Радиоцентре «Бетимпекса» инженеры рассматривают экран с участком города, захватывающим Теплый Стан. Источник радиосигнала попадает наконец в перекрестье двух поперечных локаторных лучей. Старший хватает телефон и торопливо набирает номер:
– Николай Иваныч, есть! Сигнал локализован и взят! Теплый Стан, улица Огурцова… Нет, дом пока не могу сказать… Хорошо, поисковые группы будут на месте… Я сними на связи… Нет-нет, предпринимать ничего не будут до вашего приезда…
АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ: ОБМЕН РИСКАМИ
Миша, начальник охраны, захлопнул за нами дверцу лимузина, прыгнул на свое место рядом с водителем, включил рацию:
– Я – первый! Эскортный ордер в работе. Тронулись помаленьку… Маршрут – семь… Скорость – штатная, лимит – плюс двадцать в режиме, дистанция – два метра…
Я поймал себя на том, что краем уха, закраиной внимания я контролирую этот конвойный вздор. Это ужасно. Глупо, не правильно, очень вредно – нельзя фильтровать такой поток информации, невозможно взаимодействовать со всеми вызовами мира.
Охранники в джипах сопровождения откликнулись, кортеж с места взял в намет, миновал ворота, с приглушенным подвизгом сирен, с фиолетово-синим просверком мигалок на крыше помчался по плавным загогулинам Рублевки через величаво дремлющий, прекрасно неподвижный подмосковный пейзаж.
Сергей спросил нейтрально:
– Ты с Людой видишься?
– Очень редко. Практически – нет. Я их с Ванькой хорошо обеспечиваю, а видеться с бывшими женами – пустое. Это как собачке из жалости рубить хвост по частям. Да ты ей сам позвони…
– Ага! Я обожаю такие звонки: «Ваш друг здесь больше не живет! Он – подлец, укравший мою молодость! И вообще, больше не смейте звонить сюда!»
– Перестань! – засмеялся магнат. – Люда – вполне цивилизованная женщина, почти все понимает. Нет, у нас вполне благопристойные отношения. А к тебе она всегда хорошо относилась…
Мы помолчали, и я добавил:
– Она всегда считала тебя противовесом дурному влиянию Кота. Предполагалось, что ты являешь фактор сдерживания и здравомыслия. Все чепуха…
Серега тихо засмеялся.
– Ты чего? – поинтересовался я.
– Вспомнил, как Люда нас обоих с Котом вышибла…
– Почему? – удивился я.
– Да мы пришли к ней деньги занимать, а она нам перчит мозги какой-то невыносимой патетикой. А про тебя, ну и про себя, естественно, она сказала с тяжелым вздохом: «За спиной каждого преуспевающего мужчины стоит очень усталая любящая женщина». Я, конечно, в расчете на деньги промолчал, а Кот, конечно, ответил: «Точно! Голая, очень костистая и с косой в руках!» Ну, Люда и сказала нам ласково: «Пошли вон отсюда! Оба!»
Мы засмеялись.
– Давно было, – сказал Серега. – Ванька еще был пацанчик. Кот для него был фигурой культовой…
– Ну да! – усмехнулся я. – Если учесть, что, собираясь к нам, Кот отбирал у тебя офицерские погоны, кобуру, кокарды и дарил Ваньке…
– Погоны были старые, кобура пустая, – вздохнул Серега. – А вот золотую медаль чемпиона он подарил Ваньке настоящую, собственную…
Интересно, Верный Конь забыл? Или, наоборот, мне намекает?
– Да, Серега, я помню это. Я помню, как на мой тридцатник Кот на банкете вручил мне свой орден Октябрьской Революции.
Серега кивнул:
– Это был знаменитый праздник, и подарочек Кота ничего выглядел – эффектно… Ты ему через пару месяцев отдарил «БМВ». Помню…
– Ну, на этой «боевой машине вымогателей» Кот недолго наездил – расколотил ее вдребезги, расшиб на мелкий металлолом…
– Это не важно, – усмехнулся Серега. – Ты ведь тоже дареный орден не носишь. Смешно сказать, я тогда очень переживал – мне-то вы таких подарков не дарили…
Я искренне удивился:
– Верный Конь, неужто ревновал? Завидовал?
– Нет, не завидовал, – помотал Серега головой. – Никогда. Ценность самого подарка – чепуха, ничего не значит. Важно душевложение в подарок, на твоем языке выражаясь – инвестиция чувства.
– А! Чего там сейчас вспоминать! Нет давно этих подарков, и чувств не осталось…
– А сами мы, как шары по бильярду раскатились, над лузами повисли, друг друга боимся, приглядываемся – у кого кладка лучше. – Серега махнул рукой и спросил: – А сколько Ваньке сейчас?
– Тринадцать. Через пару лет пошлю в Англию…
– Что-то ты задержался, – усмехнулся Сергей. – Я смотрю, дома учиться стало неприлично.
– Нормальная мечта нищих дураков. Ни один из студентов, отправленных Петром в Европу, не вернулся домой.
– А Ванька вернется?
– А куда ж ему деваться? – засмеялся я и показал рукой за окно: – Вот всем этим ему предстоит владеть и управлять лет через двадцать.
Кортеж резал автомобильную толчею на запруженных улицах Москвы, выскакивая на резервную полосу и встречное полотно движения в затеснениях и пробках. Серега нажал кнопку на панели – звуконепроницаемое стекло плавно поднялось, отъединив нас в салоне от телохранителя и шофера.
– Ты не хочешь рассказать обстоятельства вашего боя с Котом? – спросил Сергей.
– Нет! – отрезал я и, помолчав, добавил:
– Это никакой не секрет. Но если я тебе начну объяснять все с самого начала, получится глупая длинная сплетня – «ты сам виноват!», «а ты меня не слушался!», «а ты меня предал в беде!». И конца этим взаимным препирательствам не будет никогда. Эти разговоры не объясняют ничего по существу.
– А что объясняет?
– Дремучая и вечно свеженькая сказка о двух медведях в одной берлоге… Кот не понимал, как быстро и решительно меняются времена. Он думал, что этот развеселый разбойный бизнес, когда вся страна стала огромным беспризорным Эльдорадо, когда миллионы просто валялись на земле – нагнись и подбери или силой отними, – вот он и думал, что это будет всегда…
– А ты?
– А я знал, что так не будет, и пытался заставить его делать то, что я говорю. А он плевал на меня и беспредельничал как хотел. Конец известен, – неожиданно для самого себя сказал я с досадой и горечью.
– Кот считает, что это ты его сплавил в зону, – заметил Сергей.
– Вольному воля, – развел я руками. – В нем бушует чудовищная энергия заблуждения. И она заведет его далеко…
– Мне все равно надо знать подробности. Без этого не оценить степень и направление опасности.
Я махнул рукой:
– Надо оценивать ситуацию в целом, подробности тебе не помогут. У тебя, к сожалению, неверный настрой…
– В смысле?
– Ты, разыскав Кота, ни в чем его не разубедишь и не уговоришь. Рассчитаться со мной – главная и единственная сверхценная идея его жизни. Глупо, конечно, но это так…
– Сделай милость, не ряди Кота Бойко в графы Монте-Кристо, – усмехнулся Ордынцев.
Я устал. Откинулся, прикрыв глаза, на подушку лимузина. Никто ничего не понимает. Сказал терпеливо:
– К сожалению, жизнь проще и страшнее беллетристики. Сейчас Кот опаснее Монте-Кристо…
– Але-але, только без паранойи! – замахал руками Серега.
– Нищий юноша Эдмон Дантес, до того как его кинули на нары в замок Иф, прожил ничтожную убогую жизнь мелкого обывателя, – терпеливо объяснял я. – Только став графом Монте-Кристо, он наконец зажил яркой, пряной, увлекательной жизнью героя, любовника, интригана, мстителя, вершителя чужих судеб. С этого момента, по существу, только и началась его жизнь. А у Кота Бойко, независимо от того, убьет он меня или пристрелят его самого, на этом все кончится…
– Уточните мысль, банкир Данглар, – смирно попросил Сергей.
– У Кота нет потенциала развития в жизни, у него все в прошлом.
– При всем уважении к возможностям вашего системного мышления, мой почитаемый учитель, наставник и гуру, – ехидно сказал Сергей, – хочу заметить, что из всех известных мне людей Кот Бойко меньше всего похож на поношенного дедушку-ветерана, у которого все в прошлом. Извините, пожалуйста, если что не так сказал…
– Пожалуйста, пожалуйста, – снисходительно кивнул я. – Вся мировая финансовая игра – от Нью-йоркской биржи до торговли пирожками – это обмен финансовыми рисками. Выигрывает тот, кто сумел снизить свои риски до минимума. Понимаешь?
– Я думаю, что вся жизнь – это обмен рисками, – серьезно сказал Ордынцев.
– Длинная цепь решений – человек оценивает свои интересы и степень риска.
– Точно. И каждый день, принимая эти решения, я должен понять, какое у этого человека вчера и что его может ждать завтра. Это стало для меня привычкой и необходимым условием. Мы должны произвести с Котом обмен рисками.
– И что?
– Жуть, полная чума! За спиной Кота, в его вчера – азарт молодости, слава чемпиона, сумасшедшая любовь к Марине, лихо сорванные, бессмысленно потраченные и более невосстановимые деньги – времена ушли. Деньги больше под ногами не валяются, надо уныло каторжанить за них – а этого Кот не любит и не умеет. Ничто из прекрасного прошлого не повторится, все позади. Впереди у него нет ничего интересного. Только главный чемпионский выстрел…
Мы помолчали, равнодушно разглядывая и не замечая суетливую городскую жизнь за окном. Потом Ордынцев сказал:
– С будущим Кота ты мне обстановочку прояснил. А как насчет твоего завтра? Как там с оценкой рисков?
Как мог искренне, я засмеялся:
– Я не люблю глазеть в бездну!
У НИХ КОНТАКТ УТРАЧЕН
Грузовик-мусоровоз маневрирует на улице Огурцова в Теплом Стане вокруг контейнера, куда Кот забросил свой сотовый телефон. Это место – в двухстах метрах от подъезда Лоры. Двое здоровенных парней-мусорщиков, невероятно грязных, даже на вид издающих сильный запах, доброжелательно матеря друг друга, цепляют такелаж к контейнеру.
– Давай, вира помалу! – кричит парень водителю. – Да выбирай полегоньку, едрить твою мать!
Контейнер вздымается вверх, медленно ползет к своему месту на грузовой платформе.
– Майнай полегонечку! – командует мусорщик. – Давай, давай…
Контейнер встал на место в кузове. На замен ему грузчики устанавливают на тротуаре пустой, усаживаются в кабину, один сразу же начинает жевать здоровенный бутерброд. Грузовик трогается по улице, сворачивает за угол, исчезает из виду.
В тот же момент на улицу въезжают машины радиоразведки. Они движутся медленно, будто обнюхивают квартал. Штурман-поисковик хватает рацию:
– Центр, внимание! На связи – шестой… Внимание!… Объект вышел из пеленг-зоны. Объект смещается на северо-запад… Прямой контакт утрачен…