Текст книги "Часы для мистера Келли"

Автор книги: Георгий Вайнер

Соавторы: Аркадий Вайнер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

По-латыни обозначает…

На Петровку Тихонов явился к вечеру. Бегом, через две ступени, взбежал он на второй этаж и без стука влетел в кабинет своего начальника майора Шадрина.

– Борис Иваныч! Имеем новые сведения!

– Ладно. Ты присядь, отдохни, – усмехнулся Шадрин.

– Нет, я же на полном серьезе вам говорю, Борис Иваныч! Пока фортуна стоит к нам лицом! – закипятился Стас.

Шадрин откинулся на стуле, не торопясь достал сигарету, закурил. На его длинном худом лице не было ни восторга, ни нетерпения. Спокойное лицо занятого человека.

– Ну что ж, давай делись своими голубыми милицейскими радостями.

– Так вот. Наш друг – Мосин – Джага, оказывается, работает на часовом заводе. Для меня это был первый приятный сюрприз: вот они откуда берутся – винтики, колесики, аксики! Поехал я на завод – поинтересоваться Джагой поближе. Порасспрошал людей про некоторых, ну и про Джагу в том числе. Насчет боржома – неизвестно, а вот водочкой мой «подопечный» балуется крепко: в бухгалтерии по повесткам вытрезвителя уже дважды у него штрафы высчитывали. А на водочку нужны знаки…

– Какие знаки? – удивился Шадрин.

– Ну какие? Денежные… Характеризуют Джагу, прямо скажем, не ай-яй-яй. Правда, сам он ни разу в кражах не попадался, но подозрения на него бывали.

– Это какие же подозрения?

– Обыкновенные. Как в римском праве: пост хок, эрго проптор хок!

– Как, как? – переспросил Шадрин.

– Ну, это по-латыни. Обозначает: «Из-за этого, значит поэтому», – небрежно бросил Стас. – Так вот, пропадут в одном, другом цехе какие-нибудь детальки, тут все давай вспоминать – то да се… А потом всплывает: Юрка-монтер в обед у станков ковырялся, провода смотрел. Раз, другой, потом его самого по-рабочему – за лацканы. Он, конечно, в амбицию: «Вы меня поймали? Нет? Ну и катитесь!» Тем пока и кончалось.

Шадрин громко расхохотался:

– Слушай, Тихонов, ну, отчего ты такой трепач? «Пост хок» твой несчастный обозначает «после этого, значит поэтому»! И это не из римского права вовсе, а из курса логики. И является примером грубой логической ошибки. Ясно?

– Ясно, – не смущаясь, сказал Тихонов. – Тем более. Вы лучше 'дальше послушайте. Оказывается, на участке, где корпуса пропали, работает Кондратьева Зинаида, родная племянница Джаги.

– Все это очень интересно, – сказал Шадрин. – Так что ты предлагаешь теперь?

– Да это ж слепому ясно!

– У меня зрение неплохое, но мне еще не очень ясно. Так что уж подскажи.

– Надо бы Джагу сегодня же посадить, – сказал Стас.

Шадрин сделал испуганные глаза и надул щеки.

– Уф! Прямо-таки сегодня?

– А что? В этом есть свои резоны.

– Позволь уж поинтересоваться, дорогой мой Тихонов, а за что мы его посадим?

– Кого это вы тут сажаете? – спросил вошедший Приходько.

– Заходи, Сережа. Я вот предлагаю Джагу окунуть в КПЗ. А Борис Иваныч с меня саржи рисует. Давай вместе думать. Ведь Джага – явный преступник. Кому Коржаев блатное письмо адресовал? Джа-ге! Если мы его здесь сутки подержим, он, как штык, разговорится. Прижмем письмом – расскажет про Коржаева. Потом сдаст Хромого, возьмемся за племянницу – выяснится насчет корпусов…

– Светило! Анатолий Федорович Кони – да и только. Просто изумительный пафос обвинителя, – сказал Шадрин, невозмутимо покуривая свою «Шипку».

Приходько покрутил в руках карандаш, потом поднял на Стаса глаза:

– Не, старик. Что-то ты… того, загнул…

– Это почему?

– А ты умерь свой оперативный зуд. Сейчас это во вред.

– Да бросьте вы менторствовать! – разозлился Стас.

– Не заводись. Противника надо уважать. Или хотя бы принимать в расчет, если это такая сволочь, как наши клиенты, – улыбнулся Сергей.

– Давай, давай. Будем уважать. Только зачем?

– А затем, что среди жуликов дураков уж никак не больше, чем среди порядочных людей.

– Вот именно, – сказал Шадрин. – Представь себе: какой-то растяпа-прокурор дал нам санкцию на арест Мошна. Ну и были бы мы круглыми дураками, если бы его взяли. Ты с Мосиным хоть раз говорил?

– Нет.

– И я не говорил. И Сергей не говорил. Так чего это мы вдруг должны уверовать, что он заведомо глупее нас? Болваном был бы он, если б вдруг раскололся. Улик-то практически нет против него никаких. А на испуг я брать не люблю. Это, я тебе скажу, не показание, которое с испугу дано. Нам надо, чтобы он не только дал правдивые показания, но сам же их и закрепил – пусть награбленное выдаст, покажет документы, секретные записочки, назовет соучастников. Подскажет слабые их места. А для этого против него нужны факты, а не эрзацы. Есть они у тебя, эти факты? Письмо, штраф, племянница! Факты! Разве это факты? Возьми хотя бы письмо. Заметь себе, что Джаге оно только адресовано. Но оно ему не отправлено. И не получал он его. Теперь, работает он на часовом заводе. Ну и что? Да там тьма людей работает. Водку пьет? Так она всем продается, и пьют ее не только жулики. Сообщу по секрету: и аз грешен – случается, вкушаю. Племянница? А разве доказано, что именно она похитила корпуса? Нет, не доказано. Хотя это и не исключено.

– Кроме того, есть в этом деле еще один интересный штрих, – сказал Приходько. – Вы хорошо помните текст письма Коржаева?

Шадрин кивнул.

– Хорошо, – пробормотал Стас.

– Даже если бегло просмотреть его, станет ясно – Джага здесь фигура вспомогательная. И вернее всего, он лишь у Хромого на подхвате. А ты, Стас, Хромого знаешь?

– Нет, – прищурился Тихонов.

– Вот об этом речь, – сказал Шадрин. – Я к тому же клоню. Ни роль Хромого, ни кто он такой, нам неизвестно. А ведь очень возможно, что и он здесь не самый главный. Я думаю, что Джага – это так, мелочь, плотва. Если подсечем его сейчас, уйдут наши щуки глубоко – только мы их и видели. Так что не сажать нам надо Джагу, а холить и лелеять, да нежно, чтобы он и не заметил этого. Вот тебе моя позиция. На сегодняшний день, конечно…

– Ладно, убедили, – засмеялся Тихонов. – Сломали меня, растерли в прах и пепел, которым и посыпаю свою грешную голову. Сдаюсь. И предлагаю другой план…

В историю больше не возвращаемся
(Нет, никак не снести Боливару двоих…)

«Готов», – сказал тогда устало Крот.

И столько было в его глазах животного страха, подавленности и ненависти, что в душе у Балашова шевельнулось даже что-то похожее на жалость. Но он раздавил этот отголосок давно умершего чувства, как давят в пепельнице окурок, – привычно, не задумываясь. Тогда Крот его боялся, и еще как боялся! А сейчас Крот, убрав старика, заявляет наглые требования. Балашов вспомнил ОТенри: «Боливару не снести двоих…»

– Глядите, Виктор Михалыч, пробросаетесь. Меня ж ведь и подобрать могут. Кому-то, может, теперь понадобятся не только мои руки, но и голова. Здесь, – он постучал себя по лбу, – много интересных сведений лежит. Так что предлагаю политику с позиции силы сменить на тактику переговоров…

– Так-так-так, – пробормотал Балашов, – это действительно становится интересным…

И Балашов твердо решил: нет, никак не снести Боливару двоих. Правда, пока что нужно только нейтрализовать Крота, чтобы он не путался под ногами. Опустил голову, постучал пальцем по подлокотнику.

– Эх, Гена, потерять друга – раз плюнуть. А искать его потом годами надо. Особенно таким людям, как мы с тобой.

– Что же мне, за дружбу подарить вам свою долю?

– Да кто говорит об этом? Чего ты заостряешься? Если ты помнишь, я тогда снял с обсуждения вопрос о деньгах. Это было несвоевременно. А сейчас настала пора его обсудить. Сколько ты хочешь?

– Половину.

– Сколько-о? – Балашов, который вообще ничего Кроту давать не собирался, все равно ахнул от такой наглости.

– .Вторую долю. Половину. И ни одной копейки меньше.

– Ну, Гена, это уж ты меня грабишь. Ты-то ни черта не вложил в это дело, а я скоро из-за него штаны сниму.

– Вам без штанов не страшно – все равно в «Волге» катаетесь, никто и не заметит.

– Ты, Крот, не забывай, что мы делим шкуру неубитого медведя. Денежки-то надо еще взять.

– Мне доллары ни к чему, а вы на перепродаже еще вдвое против меня наживетесь, что я вас – проверю?

– Знаешь, без доверия мы с тобой далеко не уедем.

– Когда меня в «шестерках» держали, что-то вы меня не очень в доверенные брали.

«Хам. Наглый глупый хам, – спокойно подумал Балашов. – Полагает, что он сейчас что-то стал значить. Навести на него уголовку анонимкой, что ли? Да нет, рановато еще, может от злости наболтать. Пускай подыхает как знает, без меня. Надо ему сейчас кость бросить…»

– Ты в философию не вдавайся и гонор свой не показывай. Постарайся не забывать, что из нас двоих деньги достать могу пока что только я. А ты в крайнем случае можешь лишь поломать это дело. Но это и не в твоих интересах. Так что давай по-деловому: даю тебе двадцать процентов.. – Сорок.

– Двадцать пять.

– Сорок.

– Вот что: бери третью долю или катись к чертовой матери!

– Часть наличными сейчас.

– На. Пока хватит.

Крот взял из его рук толстую пачку денег и, не считая, засунул в карман пиджака,

– А на эти деньги напиши мне расписочку, – сказал Балашов. Он решил придать их отношениям видимость солидности.

– Зачем? – удивился Крот.

– А затем, что ты у меня больше не служащий, а компаньон, и деньги эти пойдут в зачет при окончательном расчете.

– Виктор Михалыч, а зачем же расписка все-таки? – развеселился Крот. – Вы с меня долг через нарсуд, что ли, взыскивать будете?

– Суд не суд, а порядок должен быть.

– Ну, пожалуйста. Только какой из моих фамилий расписку подписывать? Какая вам нравится больше: Костюк, Ланде, Тарасов или Орлов?

– А мне все равно.

Когда Крот написал расписку, Балашов аккуратно сложил ее и положил в бумажник. Потом сказал:

– Жарко сегодня. Принеси водички с кухни. Только слей из крана побольше.

Как только Крот вышел, Балашов разогнулся в кресле, выпрямился и, стараясь не скрипнуть половицей, балансируя на одной ноге, дотянулся до пиджака Крота. В мгновение он обшарил карманы и вытащил из внутреннего самую дорогую для Крота вещь – его фальшивый паспорт. Пистолета, который дал ему Балашов перед поездкой в Одессу, в пиджаке не было.

Когда Крот вошел со стаканом в комнату, Балашов сидел в прежней позе в кресле и обмахивался газетой. Воду пил долго, со вкусом, обдумывая, как бы забрать у Крота пистолет. Потом встал.

– Ну, договорились, Геночка. Теперь сиди и жди открытки. Должна быть скоро.

– Посижу.

– Кстати, давай я заберу пушку. Ненароком Лизка наткнуться может, пойдут вопросы – зачем да почему.

– А вы не бойтесь, не наткнется. Я ее теперь все время при себе ношу, – и он похлопал себя по заднему карману брюк.

Гвоздь не от той стены

Тихонов стряхнул с плаща дождевые капли и небрежно бросил его на стул. Усаживаясь на край своего стола, спросил Сергея:

– Можете дать новые показания по делу подпольного концерна «Джага энд Ко»?

– Судя по выражению лица, ты такими показаниями тоже похвастаться не можешь, – хитро прищурился Приходько.

– Не говори уж, отец. Давно я так сильно не загорал.

– А все-таки?

– А все-таки? – задумчиво переспросил Тихонов. Потом грустно усмехнулся: – Если бы твоя тощая грудь была закована не в мундир, а в жилет, я бы, ей-богу, оросил его своими слезами…

Они ходили по тонкому льду шуток, подначивали друг друга, ехидничали, и Приходько видел, что Тихонов ужасно устал за эти дни.

– Если понадобится что-нибудь из дефицитной часовой фурнитуры, прошу ко мне, – сказал Тихонов. – Дружу с широким коллективом мелких спекулянтов.

– Среди них хромых нет случайно?

– Нет. Но мне кажется, что нашего Хромого там ни случайно, ни нарочно не найдешь.

– Это почему?

– А вот почему. Я же ведь не только знакомился там со спекулянтами. Я еще много беседовал с ними потом. Прямо жутко, аж скулы болят. Все это мелочь, бакланы. По штучке торгуют – украл, купил, перепродал. Но состав у них очень ровный: пьянчужки жалкие какие-то. И откуда они у нас только берутся? Прямо как василиски из заброшенных колодцев. Я уверен, что никто из них такой операции – украсть и перепродать большую партию деталей – не может. Да там о таких количествах и слыхом не слыхали. И я убежден, что эта линия – вообще гвоздь не от той стены. Эту версию, считай, мы уже отработали.

– Ну, а Джага как себя проявляет? Ты ведь собирался глаз с него не спускать.

– А как же! Бдим неукоснительно… денно и нощно… Я даже дневничок на него завел, – Тихонов приподнял со стула мокрый плащ, встряхнул его и извлек из бокового кармана записную книжку. – Можешь полюбоваться на моего подшефного.

Сергей раскрыл дневник.

«Вторник, 7 час. 30 мин. М. вышел из дому и приб. на раб. В 15 час. 30 мин. вышел с завода. На площ. Белорус, вокзала у нов. метро встретился с двумя неизв. мужч., с котор. приобрел в угловом „Растр.“ бутылку водки и тут же, около газировщицы, распил водку, после чего пошел на Б. Грузин, ул. Во дворе своего дома около 30 мин. играл в домино с соседями, потом вчетвером купили одну бут. водки и четвертинку, распили. В 18 час. М. ушел к себе домой и больше на улицу не выходил».

«Среда. 7 час. 30 мин. М. из дому напр, на завод. После работы выпивал на троих в угловом „Растр.“, потом играл в домино… и т. д.»

"Четверг…

…потом играл в домино…"

– Да-а, прямо скажем, насыщенно живет наш клиент, позавидуешь, – Приходько улыбнулся и покачал головой. – А какой поток информации о его связях! Каждый день новые люди из числа случайных собутыльников, и, как на грех, ни одного хромого… И все-таки, Стас, ты его из поля зрения не выпускай…

Думай, голова, картуз куплю

К вечеру снова пошел дождь. Щетки на лобовом стекле неутомимо сметали брызги, но, покуда они делали следующий взмах, вода опять заливала стекло. Негромко мурлыкал приемник. Балашов покосился на Джагу:

– Спишь, что ли?

– Да что вы, Виктор Михалыч! Думаю.

– Думай, думай, голова, картуз куплю. Если придумаешь что-нибудь толковое.

– В том-то и закавыка, что ничего толкового в голову не приходит.

Балашов добро улыбнулся:

– В такую голову – и ничего не приходит! Поверить трудно.

– Да вы не смейтесь, Виктор Михалыч, там сейчас действительно пылинку не пронесешь. После собрания этого вахтеры прямо озверели. «Нашу, – говорят, – профессиональную честь задели!» Вот дурачье, какая у них там профессия!

– У тебя зато богатая профессия. Без меня, наверное, ходил бы и побирался. Если уж такая у них плевая профессия, ты вот придумай, как их обмануть.

– Да разве в них дело-то, Виктор Михалыч?

– А в ком? В дяде?

– Так в том-то и дело, что после собрания весь народ на заводе взбаламутился. Контроль этот самый, народный, организовали. Учет ввели по операциям. Потом борьба там у них за отличное качество, так смена у смены не только по количеству, но и по кондиции детали принимает. Прямо беда! Близко подойти боязно!

– Ты, Джага, с точки зрения Советской власти, явление, увы, не только вредное, но и редкое. Весь твой завод на вахте стоит, а для тебя беда!

– Смеетесь?

– Уж куда серьезней!

– Чего же вы тогда себе на подхват ударника ком-труда не приспособите? Раз уж я такое вредное явление?

– Так это ты для Советской власти вредное явление, а для меня – ничего. Ленив только очень. И трусоват.

– А кому в тюрьму охота садиться? Вы-то там не были, а я тюремной баланды да рыбкиного супа нахлебался за милую душу. Вон все зубы от цинги выпали, – показал Джага два ряда металлических зубов.

– Мне-то хоть не ври. Я же не иностранный корреспондент – на такую дешевку не клюю. Зубы ты не от цинги и не в тюрьме потерял, а вышибли их тебе разом по пьянке у Хрюни-скокаря.

– А откуда вы знаете? – изумился Джага.

– Раз говорю, значит знаю. Так ведь дело было, а? – засмеялся Балашов.

Джага хитро улыбнулся, провел пятерней по лысине:

– Не в этом дело, Виктор Михалыч, вот со стеклами как быть?

– Это я у тебя хотел узнать, дружище…

– А никак нельзя спихнуть эту партию без стекол?

– Ты что, милый, обалдел?

– Почему? Предложим вместо стекол такую же партию циферблатов – у нас же лишек есть. Не все ли равно этим барыгам, чем торговать?

– Ох, Джага, дикий ты человек все-таки! В паспорте часов «Столица» написано черным по белому на русском и английском языках: «Противоударные, пыле-влагонепроницаемые, антимагнитные». Ты как полагаешь, сохранят они все эти свойства без стекол? Или, может быть, не совсем?

– А нам-то какое дело?

– Я тебя уже призывал беречь честь твоей заводской марки! И объяснял, что мне нужен полный комплект деталей к «Столице» по каталогу. А зачем, это ты верно заметил, – не твое дело.

– Ну, не мое так не мое. Думайте тогда сами.

– Не груби мне, старый нахал.

– Я и не грублю. Не знаю я, где стекла взять.

– А племянница твоя, Зинка Кондратьева?

– Что вы, Виктор Михалыч, она и говорить со мной сейчас боится! Как вынесли тогда корпуса – конец! Заикнулся я было, а она – в рев. «Впутал, – говорит, – меня в грязные дела, посадят вас всех и меня заодно. Не подходи ко мне больше». Вот те на! «Скажи спасибо, – говорит, – что меня замарал до ушей, а то бы пошла в милицию, первая на тебя заявила».

– Да-а, интересные дела, – присвистнул Балашов. – Ты ей мои деньги все передал?

– А как же?

– Что-то я уверенности в твоем голосе не слышу. Ну-ка посмотри мне в глаза! – стеганул хлыстом голос Балашова. – Ты что юлишь? Неужто ты надул меня, свинья?

– Виктор Михалыч, кормилец, без вины я, как бог свят! Все отдал…

Из-за поворота вынырнул самосвал, ослепив их палящими столбами дальнего света. Это спасло Джагу. Балашов вперился вперед, в мутную сетку дождя, просвеченную огнями фар. За эти мгновенья Джага успел прийти в себя, забормотал обиженным голосом:

– Зря землите меня, Виктор Михалыч! Вы же знаете, как я ценю вашу доброту. Через вас, можно сказать, жизнь увидел, так нешто я позволю себе вас обманывать…

– Смотри, гад, узнаю, что деньги Зинке не отдал, тогда пощады не жди.

Джага подумал: «Хе-хе, узнаешь! Ты Зинку и в глаза не видел. А деньги все-таки надо перепрятать. С него станется, придет домой, все обыщет. А если она, дура, денег не берет, решила в честные податься, что ж мне, деньги ему назад нести? Мне они тоже лишними не будут».

И в это время его вдруг осенило: «Ой-ой-ой! Деньги сами в руки прут! Пресс же стекольный старый списали недавно, вчера на задний двор выбросили! Если его с металлоломом вывезти? А пуансоны в цехе взять можно!»

– Виктор Михалыч!

– Что тебе?

– А если мы сами отштампуем стекла?

– Чем? Может, башкой твоей лысой?

– Зачем башкой? Башка еще нам понадобится. Я лучше придумал.

– Давай излагай. Может быть, действительно понадобится.

– У одного моего знакомого есть пресс для штамповки стекол. А пуансоны я достану. Пресс небольшой, как настольная швейная машинка. И работает негромко. Установим у вас на даче и за несколько дней я вам все недостающие стеклышки отштампую. Сырье-то у нас есть.

– Слушай, видать, что башка твоя еще действительно понадобится. Только варит она уж больно медленно. О чем раньше-то думал?

– Вспоминал все, как найти его.

– Вспомнил?

– Вроде вспомнил.

– А сколько он хочет за пресс?

Джага почувствовал подвох и развел руками.

– Так кто его знает? Он же тогда и не думал продавать. Но, думаю, сотни за три я его уговорю.

Балашов прищурился.

– Двести за глаза хватит. Договаривайся. Но смотри: к концу недели чтобы пресс с пуансонами был на даче. Усек?

– Постараюсь…

– Вот сюда прямо его и привезешь.

«Волга» въехала в ворота дачи. Отворилась дверь веранды, и в освещенном проеме появилась женская фигура. Прикрывая голову зонтом, Алла помахала рукой.

– Быстрее, ужин стынет!..

Через несколько дней из ворот часового завода выехала трехтонка, груженная металлоломом. Агент показал вахтеру пропуск: «На базу вторчермета». В кузове сидел Джага, изъявивший вдруг желание подработать на сверхурочных…

Куда уходят поезда метро!

Тихонов и Приходько уселись на мраморную скамейку в конце платформы. Из черного жерла туннеля дул влажный прохладный ветер, чуть пахнущий резиной. Где-то, в самой утробной глубине, еще слабо светились красные концевые огни поезда, с ревом унесшегося мгновение назад.

Сергей достал из кармана пачку сигарет, ловко подбросил одну пальцем и, когда она описала высокую дугу, поймал губами.

– Здесь нельзя курить, – сказал Тихонов. – Метро, техника безопасности, сам понимаешь.

– Жаль, сейчас бы на холодке самый раз, – усмехнулся Сергей. Он погремел коробком спичек и положил его обратно в карман. Потом серьезно спросил: – Стас, ты никогда не думал, куда уходят поезда метро на конечных станциях?

– Куда? В депо, наверное, – пожал плечами Тихонов.

– Наверное. Я еще когда совсем маленьким был, ужасно интересовался этим вопросом. Забавно было бы посмотреть, где они там ночуют, как разворачиваются. Мальчишкой я раз пять пытался туда проскочить – не выходил из вагона. Дежурные всегда засекали. Так и не посмотрел, жалко.

– В тебе еще не завершилась мутация. Детство в одном месте играет.

– Эк ты, брат, научно выражаешься. Тебя бы в лекторы-популяризаторы.

– Это я у своего шефа нахватался. Любит он иногда важное словечко завернуть. Обратно же, не зря университеты кончали. Латынь даже учили. И вообще, сколько экзаменов сдавали – жуть вспомнить. Помнишь старика Перетерского: «Английский король сидит на троне, получает жалованье и занимается боксом».

– Приличное, видимо, жалованье у короля.

– Король умер. Там королева давно.

– Знаю. Жалованье-то, наверное, меньше не стало.

– А ты, Сергей, деньги любишь?

– Деньги? – задумался Сергей. – Наверное, люблю. Пристраститься, правда, не успел – ни разу у меня их в избытке не было. Я вот сейчас вспомнил, как был в комнате Коржаева после его убийства. Поверишь, мне старика даже жалко стало – нищета прямо самая настоящая. А потом, когда открыл его тайник, – ахнул! Представь себе в одном сундуке всю свою зарплату и пенсию до самой смерти. И все у такого нищенького, сирого старика.

– Ладно. Оставим эти приятные воспоминания до следующего раза. Условный перекур закончен. Как мы дальше этих хромых вылавливать будем, не думал еще? – спросил Тихонов.

– Думал. Есть предложение. Большинство работающих на заводе – женщины. Отбрасываем их сразу, потому что все-таки, мне кажется, Коржаев имел в виду хромого мужчину. Завод работает в две смены. Пересменка – в четыре часа. Без четверти мы с тобою сядем в обеих проходных и отсчитаем всех работников завода, которые, как отмечалось, в балете уже танцевать не могут. Годится?

– Отпадает.

– Это почему? . – Технически затруднительно: надо будет отдельно выяснять потом фамилии, – это раз. А во-вторых, люди обязательно обратят внимание на двух новых моложавых вахтеров интеллигентного вида.

– Переоцениваешь, – засмеялся Приходько.

– Кого? Воров?

– Свою интеллигентность.

– Я имел в виду тебя.

– Ну, спасибо, отец.

– Не стоит. Предлагаю встречный план. С твоей интеллигентной внешностью ты не вызовешь ни малейших подозрений в качестве врача-общественника из гор-здравотдела. Я могу претендовать на должность мед-брата или, если позволишь, на какого-нибудь фельдшера. Вот в этом качестве мы сейчас придем в санчасть завода и проведем обследование медицинских карточек. Отберем, стараясь не привлекать особого внимания, сначала карточки мужчин, а из них выберем хромых. Годится?

– Принято. Ты это Колумбово яйцо долго вынашивал?

– Прямо на этой лавочке…

Они вышли из метро к вокзалу и, повернув налево, через путепровод пошли к заводу.