Текст книги "Дивизион: Умножающий печаль. Райский сад дьявола (сборник)"

Автор книги: Георгий Вайнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 61 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]

Кот Бойко:
ЧАНГ И ЭНГ

Ванька Серебровский и я остановились перед прилавком стрелкового тира в парке. Служитель, унылый человек в перевязанных ниткой очках и клочковатой бороде, отсыпал нам из коробочки пульки, уселся сбоку на стул и опять погрузился в чтение какой-то толстой растрепанной книги.

Ванька стал неловко целиться в мишень.

– Э, брат, давно не брал ты в руки шашки… Все забыл, – сказал я. – Палец на курке – мягкий-мягкий, резиновый… Ствол плывет легко, как пузырек мыльный.

– А ты сам стрельни, Кот, – предложил Ванька.

Я, не спеша заряжая разложенные на прилавке винтовки, сообщил ему потихоньку:

– Опасаюсь…

– Чего? – удивился пацан.

– Срама, – усмехнулся я, продолжая вкладывать пульки в оружие. – Давным-давно, я только получил первую медаль чемпиона страны, пошли мы в кино «Форум» – твои папаня с маманей, Верный Конь Серега и я. Там в подвале тир был… Зашли мы, а публика завсегдатайская, на медаль мою глянула – естественно, расступается с почтением. А наши меня поднатыривают – ну-ка, Кот, стрельни, покажи им класс…

Ванька с восхищением смотрел, как я быстро переламываю пневматические карабинчики, заправляя в ствол свинцовые капли пулек.

– Взял я пригоршню пуль, прицелился, выстрелил – мимо! За спиной – вздох, как рыдание! Представь сам – пижон с чемпионской медалью в тире киношном промахивается! Прицеливаюсь снова по всем правилам, бац – мимо! Сзади – шепот и смешки… Стреляю еще раз – мимо! Сзади смех и громкий голос – купил он медаль!.. Люда, твоя мать, хохочет, на Серегу и твоего отца смотреть больно! Публика веселится…

– А почему – мимо?

– Да у них у всех мушки сбиты, дуло кривое.

– И что?

– Что! Озверел я маленько, плюнул на стрелковую азбуку и начал шарашить по стволу… Вот так…

Я поднял винтовку и, почти не целясь, стал стрелять навскидку по мишеням. Следующая – выстрел! Следующая – выстрел! Следующая – выстрел! Выстрел! Выстрел!..

Служитель тира, забыв о своей книжке, смотрел на нас с оторопью. Без остановки падали подстреленные кабаны и олени, крутились ветряные мельницы, взлетали самолетики, загорались огни, что-то непрерывно хлопало, громко ухало, механически скрежетало и играла жестяная музыка. Ванька смотрел на меня влюбленно.

– Профессионалам в любительском тире призы не полагаются, – неуверенно сказал служитель, теребя свою жалобную бороденку.

– А вы почему решили, что мы профессионалы? – спросил Ванька.

– Бой уверенный, рука набитая, – засвидетельствовал служитель.

Я засмеялся:

– Боюсь, ты прав, земляк, – не полагается нам призов у тебя. Профессионалы сейчас призы берут за живые мишени… Пошли, Ванька!

В киоске «Баскин-Робинс» мы купили по длинному вафельному конусу мороженого, уселись на лавочке в тенистом палисаднике за оградой гоночной бочки – здесь нас никто не мог видеть. Неспешно судачили и вылизывали из вафель очень вкусное мороженое.

– Мать сказала, что послезавтра мы летим в Швейцарию, – сообщил Ванька.

– А что? Хорошая страна! Доводилось бывать, – поделился я. – Жаль, тебе там скоро скучно станет…

– Мне уже скучно! Ну подумай, Кот, что мне там делать? Мрак и тоска! Что я, сыру швейцарского не ел?

– На экскурсии поедете, в музеи сходите… – неуверенно предположил я.

– Да ненавижу я все это! «Гнедиге фрау, лиебер кнаббе! – передразнил Ванька. – Посмотрите налево, взгляните направо, здесь плюнул в Женевское озеро базельский чиновник Эйнштейн, открыв теорию относительности». Дурь для зажиточных дебилов…

Ванька облизал свое мороженое, обкусал край вафельного стакана, бросил суетящимся под ногами воробьям. Самый шустрый растолкал остальных, подхватил вафлю – взлетел на ветку дерева за нашей спиной. Не глядя на меня, Ванька спросил:

– Вы с отцом навсегда поссорились?

Я подумал, оторвал от своего стаканчика вафлю, кинул веселым нахальным воробьям, потом сказал:

– Мы с ним не ссорились. Давай опустим печальные детали… Была такая история, давным-давно, далеко-далеко. Родились два мальчика-близнеца, которых назвали Чанг и Энг. Прекрасные ребята, всем хороши, веселы, умны и подвижны. Одна беда – родились они сросшимися в грудине…

– Сиамские близнецы? – уточнил Ванька, он, видно, как его отец, читает все подряд.

Я кивнул, бросил еще кусок вафли птицам.

– Им суждено было всю жизнь смотреть в лицо друг другу. Всегда вместе, глаза в глаза… Они выросли, не зная свободы. И от этого возненавидели друг друга. Чанг сказал, что свобода больше любви… А Энг ответил: значит, она дороже жизни…

Я подкинул кусок вафли, воробей подхватил его на лету и устремился ввысь, и я в тот же миг, будто подброшенный пружиной, подпрыгнул вверх, вперед – это было упражнение, которому меня учил когда-то молодой, стройный Карабас, – протянутой рукой схватил летящую птичку, плавно опустился и протянул Ваньке сомкнутую ладонь, в которой судорожно трепыхался воробей.

– Свобода, Ванька, дороже жизни. И платишь за нее только тем, что тебе по-настоящему дорого…

Раскрыл ладонь, подкинул воробья – и птичка с испуганным счастливым криком унеслась прочь.

Сергей Ордынцев:
ОСЛЫ ПОСРЕДИНЕ РЕКИ

Я попросил Лену:

– Распечатай мне, пожалуйста, мое вчерашнее письмо как официальные запросы о судьбе правительственного кредита Поволжскому региону…

Лена сделала пометки в блокноте.

– В какие адреса?

– Министерство экономики, канцелярия премьера, Главное управление экономической преступности МВД, Генеральная прокуратура, губернаторам Поволжского региона…

Лена записывала, усмехалась:

– Неслабо взялись! Надеетесь сыскать концы?

– Надеюсь… Девяносто миллионов – такая здоровенная иголка, что даже в нашем стоге оставляет следы.

Лена подняла на меня взгляд, испытующе посмотрела:

– Босс знает, что вы ищите эти миллионы?

– Он знает, что я ими интересуюсь. А что? Почему ты спрашиваешь?

– Так, к слову пришлось… Я вижу, вы не очень взволнованы сегодняшним ЧП? – спросила Лена.

– Я взволнован, но участвовать в этой бессмысленной суете не хочу. Кот ничего не сделает мальчишке.

– Я тоже так думаю, – согласилась Лена. – Но заложников не обязательно убивать или мучить… А Кот взял Ваньку как заложника. Он будет диктовать условия.

– Ты о-очень вострая девушка, Лена, – заметил я. – И знаешь больше, чем говоришь.

– По-моему, это нормально, – пожала Лена плечами. – Вострый человек и должен говорить поменьше.

– Наверное… Но с Котом ты ошибаешься. Он не будет держать Ваньку, чтобы успешно жать из Серебровского масло.

– А зачем взял с полки пирожок?

– Кот разбирается с Серебровским. По понятиям. Он его учит, он разрушает его дух, он запугивает его, нервирует, заставляет делать ошибки. Он хочет растоптать гордыню великого магната… – Я не говорил с ней, я раздумывал вслух. – Кот пытается показать ему, что, пока люди живы, власть любви и ненависти, память прошлой жизни сильнее любых денег, наемной охраны, политического могущества…

Лена подошла ко мне, быстро обняла и поцеловала. Снова поцеловала, целовала коротко, жарко, будто кусала, потом оттолкнула от себя:

– Вы с Котом оба – пожилые придурки! И Кот обречен…

– Много ты понимаешь! – недовольно буркнул я.

– Как только босс заполучит обратно Ваньку, он прикажет Сафонову бить Кота на поражение, – уверенно сказала Лена.

– Кузьмич не захочет этого делать.

– Тогда он прикажет ему убить Кота через «не хочу» – без удовольствия. Через не могу! Оглядись вокруг себя – у Кузьмича нет выбора, он сам висит здесь на волоске.

– Серебровскому не на кого поменять Кузьмича. И некогда – начинается избирательная кампания. Лошадей не меняют посредине реки, – тоскливо сказал я и с болью ощутил вдруг, что эта молоденькая девочка знает о нынешней жизни больше, чем я. И вписана в нее гораздо прочнее.

– Лошадей – может быть, – усмехнулась Лена. – А ослов топят на самой стремнине…

Я обнял ее за плечи, посмотрел пристально в глаза и медленно, неуверенно сказал:

– Наверное, я слишком долго отсутствовал…

– И что? Это прекрасно! Наблюдать революции издалека – полный кайф! Как ужастик по видику – страшно, но совсем безопасно.

Я помотал головой:

– Не об этом я… Серебровский сказал – здесь нет места тем, кому за тридцать. Мне – тридцать шесть.

– А мне – двадцать три, – сообщила Лена. – Сложи и раздели. Вдвоем, похоже, проходим…

Александр Серебровский:
НАСЛЕДНИК

Ваньку усадили за огромный стол для совещаний, напротив шефа безопасности Сафонова и начальника личной охраны. Серега Ордынцев стоял в стороне, привалившись спиной к каминной полке.

А я, откинувшись в своем рабочем кресле, не вмешиваясь, внимательно слушал их.

– Ваня, твои телохранители говорят, что ты сам, по доброй воле, прыгнул на мотоцикл – это правда? – расспрашивал Кузьмич.

– Правда, – напряженно, но твердо отвечал Ванька.

– Но мы же с тобой только вчера говорили о том, что надо соблюдать обязательные меры безопасности.

– Это не относится к Коту Бойко. Я его знаю дольше, чем вас… Сколько себя помню…

Сафонов тяжело вздохнул, покрутил головой, потом сказал:

– Хорошо… И куда вы поехали?

– В парк.

– С кем вы там встречались, что делали?

– Гуляли, разговаривали о жизни…

– А где именно гуляли?

Ванька подозрительно посматривал на Сафонова:

– А какое это имеет значение?

– Ну, хотелось бы знать – как, где, с кем вы гуляли. Столько часов гулять по аллеям вы не могли – парк прочесывали три десятка людей с вашими фотографиями в руках… Куда делся мотоцикл, на котором вы прикатили в парк? Куда вы пошли после того, как постреляли в тире?

Ванька задумался на минуту, я видел, что он принимает какие-то важные решения, потом повернулся ко мне:

– Папа, ты знаешь, я никогда не врал тебе… Я хочу сказать, что Кот не произнес о тебе ни одного дурного слова. И не задал о тебе ни одного вопроса. И я ни в чем не предал тебя. А отвечать на вопросы твоих охранников я не буду… Это их не касается…

Мне хотелось дать ему по морде. Но это не решение вопроса. Не знаю, может быть, он прав. И гнев мой нелеп, жалок. Страх обессиливает, убивает волю. Я поправил дужку очков, вяло сказал:

– Наверное, сынок… Правда, это касается меня. И тебя… Впрочем, ладно, многое уже не важно. Машина ждет тебя – поезжай домой, тебе надо собираться… Вы улетаете завтра.

– Мама сказала – послезавтра?

– Я изменил планы – вы полетите на моем самолете. Быстрее и надежнее… Мама уже знает.

Ванька подошел ко мне, я встал, и сын крепко, судорожно обнял меня:

– Я тебя всегда очень любил…

А сейчас он не любил меня. Он благодарил меня за то, что я освободил его от унижения.

– Больше не любишь? – грустно спросил я.

– Я стал взрослым… Я вырос…

– Надеюсь, – со вздохом сказал я. Я хотел сказать ему об очень многом. Но знал, что это бесполезно – он попросту не услышит меня. То, что мы пошло и пафосно называем «жизненной мудростью», не воспринимается изустно. Она приходит только с болью собственных потерь.

– Ты больше не Ванька, сынок. Ты – Иван Александрович Серебровский. Я хочу, чтобы ты помнил об этом всегда. Это как титул, это – миссия, это – пожизненный долг. И большая честь… За это существует ужасная плата – утерянная любовь…

Поцеловал его в лоб, повернул за плечи и подтолкнул в спину:

– Иди!..

Иван направился к дверям кабинета и, проходя мимо Сергея, вдруг впервые за весь вечер обратился к нему, и в тоне его звенели сила и уверенность:

– А ты, Сергей, знай – если бы вокруг отца были такие, как Кот, ему вся ваша безопасность была бы бим-бом, до лампочки!

И, не слушая ответа, выскочил за дверь.

Сергей Ордынцев:
ПОКОЛЕНИЕ NEXT

Лена Остроумова хорошо водила машину. Она уверенно гнала джип «блейзер» по московским улицам, забитым транспортом, душной бензиновой гарью и шальными пешеходами – подколесными самоубийцами.

Откинувшись на пассажирском сиденье, я тихо покачивался, прикрыв глаза, будто дремал. Уголком глаза наблюдал за своим водилой.

– Сергей Петрович, возлюбленный мой руководитель, вы чего закручинились? – с улыбкой спросила Лена.

– Кручина гнетет, к земле клонит…

– Страшное дело! – ужаснулась Лена. – Помнится, был такой могучий деятель – управделами ЦК партии Кручина…

– Был такой… А ты-то как это помнишь?

– Мы в одном доме жили. Этого Кручину партийные подельники выкинули с восьмого этажа. А меня отец развеселил тогда…

– Невероятно смешно!

– Отец сказал, что пока, мол, летел бедолага, мучился все время чеховским вопросом: почему люди не летают? – рассмеялась Лена и добавила: – Отъявленный был ворюга, диспетчер партийных денег…

– Охота тебе этим мозги занимать? – заметил я.

– А как же? Мне все это надо знать, – пожала изящными плечиками Лена.

– Зачем? – удивился я. – Зачем тебе помнить всю эту унылую, грязную чепуху?

Лена, не отрываясь от руля, закурила сигарету, тихонько засмеялась:

– Мой высокий, нежно любимый командир и повелитель! Ты полагаешь, что секретутничать – это самая подходящая для меня участь?

– Да никогда! – с энтузиазмом протестнул я. – Ты – девочка-праздник, подарок для избранника судьбы! Если честно говорить, я не понимаю – на кой я тебе сдался? И вообще неясно – зачем тебе эта работа? С твоими-то данными!..

Лена щурилась от дыма, затаенно насмешливо улыбалась.

– Знаешь, почему мужики плохо баб понимают?

– Поделись, просвети, – готовно согласился я.

– Мужиков интересует в жизни то, что происходит вокруг. А женщин – то, что внутри событий, отношений, людей… Бабы как часовщики – они не на стрелки смотрят, а чувствуют, как там колесики и шестеренки крутятся…

– Замечательно! – похлопал я в ладоши. – И в какую сторону крутятся колесики и шестереночки твоей волшебной души? Куда они должны прикатить тебя?

– Тебе почтовый адрес сообщить? – покосилась на меня Лена. – Не знаю я пока точно, что будет интереснее – большой бизнес или высокая политика. Не секретаршей, разумеется… Хозяином…

– Хозяйкой?.. – поправил я.

Лена отрицательно помотала головой:

– Хозяйка – это жена или сожительница хозяина. Ира Хакамада или Наташа Раевская, президент «Автобанка», – они хозяева, а не хозяйки. Хозяйки на кухне распоряжаются.

– Забавно, – хмыкнул я, с интересом разглядывая свою молодую подругу. – А ты их знаешь?

– Конечно! Они все дружат или очень давно знакомы с моим отцом. Я просто опоздала на восемь – десять лет родиться, – искренне вздохнула Лена и сразу засмеялась: – Хотя в этом есть свои преимущества…

– Например?

– Мои сверстники, профессионалы, «золотые воротнички» – это класс власти в наступающем веке. Можно будет руководить этим миром и не делать ошибок, которые наворотили голодные молодые акулы капитала.

– Уточни, – смирно попросил я.

– А чего тут непонятного? Их миллиарды ведь не с неба упали. У них нехорошее, стыдное прошлое… У всех магнатов одна общая мечта – сохранив деньги, начать все с чистого листа. – Лена затянулась сигаретой и выкинула окурок в окно.

Я механически заметил:

– Во Франции за это дают пятьсот франков штрафа…

– И правильно! Когда у нас будет чистота, как во Франции…

– Твой папаня давно в правительстве? – перебил я ее.

– По-моему, всегда, – сообщила Лена. – Кроме крикунов и воров, кто-то должен хоть немного работать. Мой старик – классный специалист. И большой хитрец…

– Ага, понятно… И сколько годочков этому дедугану натикало?

– Сорок восемь, – бросила Лена и предложила: – Да не думай ты об этом, у тебя комплекс возникнет! Ты еще молодой…

Я положил ей руку на плечо, мягкое, нежное. Это, наверное, называется «слабое девичье плечо».

– Я в детском саду пел народную песню – «поедем, красотка, катасса…».

– Видишь, не прошло и тридцати лет, как все сбылось, – объяснила Лена и подмигнула мне. – Главное – не суетиться! Все придут сами и все предложат…

– Да, все сбылось… Случайно пришли и предложили сами. Больше, чем просил, – кивнул я. – Ты мне очень нравишься. И я тебя боюсь…

– А вот это – зря!

– Ничего не поделаешь – я от природы тугодум, самоед и сильно трусоват. Поэтому возник у меня вопрос… – медленно, как бы нерешительно сказал я.

– Спроси! Смогу – отвечу!

– Зачем Серебровский подставил мне тебя?

Лена нервно щелкнула зажигалкой, закурила снова, после паузы, тщательно обдумывая слова, довела до сведения:

– Для надежности. Наш босс предпочитает систему двойных перестраховочных гарантий.

– Это более-менее понятно. А тебе-то это зачем? – допытывался я.

– Спрашиваешь – зачем? – Лена повернулась и внимательно посмотрела мне в лицо.

– Але, ты смотри на дорогу! – заорал я в панике. – Он тебе наверняка не велел убивать меня в автокатастрофе…

– Не велел. Да я бы и не послушалась… Я ведь согласилась сначала из любопытства. А потом, как говорит наш босс, возник внесистемный разрушительный фактор…

– Я тебе, наверное, понравился? – иронически спросил я.

– Понравился! Ты мне, придурок, действительно очень понравился! Когда-нибудь ты поймешь, что это самое главное… Что это в тысячу раз важнее злых и опасных глупостей, которыми ты занимаешься…

Кот Бойко:
ПРОЕЗД

Я – человек серьезный, на пустяки не меняюсь! Поэтому я и выбрал самый большой жилой дом старой Москвы на Сретенском бульваре – «Дом России». Как в любимой советской песне – «столица мира, сердце всей России».

Целый квартирный комплекс, занимающий два квартала, построили на одном из семи московских холмов. И открывается с крыши дома панорама всего центра города – на все стороны света. Меня, конечно, не интересуют все стороны света, я вам не путешественник Юрий Сенкевич. Мне интересно, как добраться до сердца всей «РОСС и Я».

Я привольно разлегся на кровле машинного отделения лифтовой шахты с секундомером и оптическим прицелом, снятым с карабина. В окуляр прицела был хорошо виден поток автомобилей, мчащихся мимо холдинга «РОСС и Я», я непрерывно засекал на хронометре скорость их движения. Некоторые машины притормаживали у высоких железных ворот бокового въезда во внутренний двор, водители предъявляли пропуска охране – огромные створки раздвигались и проглатывали лакированные пончики авто.

– Семь секунд с четвертью, – бормотал я вслух, поглядывая на циферблат, и снова приникал к окуляру – в черном ниточном перекрестии прицела появлялась следующая машина, смутно угадывались силуэты людей в кабине, бликующие на солнце бронированные стекла лимузинов. Расстояние до цели очень даже немалое – 900 метров, около километра. Н-да, верста для приличного выстрела – дистанция серьезная. Эх, не тем я занимался в молодости! Надо было стрелять по бегущему оленю. Или по кабану.

Глядя в прицел, я развлекал себя, тихонько напевая песенку из старого кино:

– …Вот пуля пролетела – и ага!..

Я лежал в тени громадного рекламного биллборда – стальная решетчатая конструкция у самого края крыши завлекала призывом: «СОНИ – наш мир красочней». Я бы хотел, чтобы он был не красочней, а прочнее – к решетке я прикрепил блок, через который пропустил нейлоновый трос. На одном конце – петля-беседка, а другой уходил вниз, за парапет, туда, где Карабас привязал его к буксирной лебедке своего рыжего «ровера».

Ветерок трепал локоны моего парика, они мешали мне маркировать цель. Я содрал парик с головы и засунул в карман – тут, надеюсь, мной любоваться некому.

Сделал следующую засечку времени на секундомере, и со стороны Садового кольца появился кортеж Хитрого Пса – тяжелый «мерседес», замкнутый впереди и сзади черными джипами. Пульсирующий сине-фиолетовый огонь полыхал на крыше ведущего.

Я замер и впился в прицел, а левая рука непрерывно щелкала гашеткой электронного хронометра – он регистрировал во времени траекторию движения кортежа.

По-видимому, команды охране у ворот передавали по радио – за несколько секунд до подхода машин грузные створки ворот расползлись, и кортеж, почти не сбавляя скорости, с резиновым визгом баллонов свернул с трассы и резво влетел внутрь комплекса. Ну, это, естественно, только так говорится – не сбавляя скорости. В точке поворота кар движется километров двадцать – двадцать пять, не больше.

Ворота закрывались медленно, торжественно, как в крематории.

Я еще раз взглянул на секундомер, довольно хмыкнул:

– Две секунды – семнадцать… Нормально!

Осторожно положил на бетон прицел и хронометр, потом перекатился на спину и улегся, раскинув руки. Смотрел в небо. Закрыв глаза.

Наверное, Хитрый Пес был бы рад посмотреть на меня сейчас. Он бы подумал, что меня уже убили.

Александр Серебровский:
БОЛИВАР ДВУХМЕСТНЫМ НЕ БЫВАЕТ

Я знал, что на Московской валютной бирже сейчас тревожная беготня – на электронных информационных стендах плясали опасные огоньки «медвежьего рынка», курсовые индексы медленно, но неуклонно ползли вниз. Я мог легко представить себе, как каждая новая вспышка падения сопровождается усиливающимся напряжением у брокеров – мелькают цифры на мониторах компьютеров, треск и звяканье мобильных телефонов, отчаяннее и быстрее жестикуляция людей, и нарастающий шелест взволнованно-испуганных голосов:

– Продаем!.. Продаем!.. Продаем!..

Я стоял у окна своего кабинета, рассеянно глядя на муравьиную беготню машин и людей где-то там, далеко внизу, а финансовый директор Палей докладывал обстановку на бирже:

– Темпы падения на рынке приблизительно совпадают с нашими расчетами. По моим представлениям, сегодня к концу биржевой сессии начнут обваливаться пакеты крупных держателей.

– Что тебе шепчут твои люди из Центрального банка? – спросил я, плотно усаживаясь в своем кресле.

– Сутки-двое они еще подержатся. Потом – резкий подскок ставки рефинансирования.

– На сколько?

– Минфин настаивает удвоить…

– Ого! – крякнул я. – Вениамин Яковлевич, я знаю, ученого учить – только портить. Поэтому ничего тебе не говорю, сам понимаешь – надо проскользнуть в эту щелочку. Опоздаешь – нам хвост отрубят.

– Александр Игнатьич, не тревожьтесь, все будет тип-топ! – Палей усмехнулся: – Чай, не впервой замужем…

– Как наши немцы из «Вест-Дойче банка»?

– Безукоризненно! Другая школа, – вздохнул Палей. – В наши времена поэт революции сказал бы про них: компьютеры делать из этих людей! Для нас это очень перспективные партнеры, мы у них со временем многое можем позаимствовать…

– Да-а? – Я посмотрел на него с интересом, кивнул: – Наверное… Я подумаю об этом.

Он встал, а я пультом включил звук в телевизоре, где на экране мелькнула борода председателя Центробанка Дубинина. Телерепортер говорил:

– …Таким образом, руководство Центробанка и Минфина уверено, что падение цен на внутренние бумаги не является кризисным и вызвано мировыми финансовыми флуктуациями. Государство уверено в своей способности удержать на плаву рынок. Никаких реальных оснований предполагать, что напряженность на рынке ценных бумаг связана с махинациями какой-либо из финансовых групп, на сегодня не существует…

– Вот видите, Вениамин Яковлевич, никто вас пока и не подозревает в махинациях, – усмехнулся я.

– Я бы сказал – нас, – уточнил Палей. – Нас никто не подозревает в махинациях…

– А я бы все-таки сказал – вас! – Я уткнул ему палец в грудь. – Меня горазды подозревать всегда, но тыкать пальцами – кишка тонка. А вот вы, если допустите малейший сбой, станете тем самым единожды ошибшимся минером… Участь черного козла Азазела печальна и негуманна, но мир сошелся на том, что козла отпущения найти проще, чем справедливость…

Палей грустно засмеялся и спросил:

– И вы не встанете широкой грудью на защиту? Не дадите мне убежища за вашей необъятной спиной?

– Вениамин Яковлевич, вы знаете, как я отношусь к вам… – Я говорил медленно, глядя прямо в лицо побледневшему Палею, и переход с товарищеского «ты» на официальное «вы» явился зримым водоразделом в разговоре. – И степень моего доверия… Поэтому хочу быть честным… Мы играем в страшные игры – по масштабу, по их последствиям… И каждый должен понимать цену ошибки… Я просто не смогу вам помочь – мы затеяли игру на сотни миллионов. Чужих – обращаю ваше внимание… Сейчас такое время, что каждый русский человек, особенно если он при этом еврей и одновременно серьезный финансист, должен понимать, что за такие игры прощения не бывает. И старый завет не потерялся – Боливару не вынести двоих…

Палей механически крутил авторучку на полированной поверхности стола, потом задумчиво спросил:

– А вы не думаете, Александр Игнатьич, что, ставя меня в такие жесткие рамки, вы рискуете ослабить мою лояльность вам?

– Перестаньте, Вениамин Яковлевич! О чем вы говорите? Ваша лояльность – результат разумного взвешенного расчета, а не чувственной нежной привязанности. Наши отношения – это не вздохи на скамейке и не свиданья при луне…

– Безусловно, – согласно кивнул Палей. – Но лояльность компетентного работника – это рыночный товар. У него есть цена.

– Я исхожу из этого – никто не даст вам большую цену, чем я. Ибо ваша цена – это не только ваш астрономический заработок в моей компании. Это еще и моя привязанность к вам. Она так огромна, что я не мыслю нашу жизнь врозь…

После долгой паузы Палей переспросил:

– Если я вас правильно понял, мы можем расстаться, только если один из нас умрет?

– Теоретически говоря – это можно понимать и так.

– Угу, понял, – смотрел в полированный паркет Палей. – Мы будем едины, как Бойль и Мариотт, как Гей с Люссаком… И хранителем-депозитарием нашей нерасторжимости будет Алексей Кузьмич. Простой человек, знающий одну форму лояльности – присягу.

– Совершенно верно, Вениамин Яковлевич. Это надежно.

– Да. До тех пор, пока я в чем-то не проколюсь. Боливар не «мерседес», ему двоих действительно не вынести…

Я беззаботно-весело рассмеялся, товарищески хлопнул Палея по плечу:

– Поэтому просто забудьте про скачки на Боливаре, ненадежном слабом животном! Вам нужно плавно ездить на своем навороченном «мерседесе», сосредоточившись на том, чтобы у нас никогда никаких проколов не случалось. Мир не интересуют никакие объяснения, он, как бухгалтер-ревизор, смотрит только на итоговое сальдо…

Палей помолчал, собрался уже совсем уходить, но остановился, хмыкнул:

– Занятно… Я надеюсь, вас не оскорбит мое предположение. Мне кажется, что вы и еще несколько известных мне людей не являетесь продуктом естественной человеческой эволюции…

– Интересная мысль, уточните, пожалуйста! – поправил я дужку очков.

– Я не фантазер и не выдумщик-мечтатель – профессия не позволяет. Но иногда вы мне кажетесь пришельцем… Вы – плод инобытия. Вы не из живой кровоточащей ткани, вы весь из кремниевого камня. Вы – другой…

Да, мой друг Палей, ненавидящий меня сейчас острой, синей, пахнущей ацетоном ненавистью, ты правильно угадал. Я другой, но я не могу тебе рассказать о моей невнятной жизни Мидаса. Мои радости, мои страдания – это не из твоей серой пухлой жизни. Это мое инобытие.

– Может быть, Вениамин Яковлевич. Я не знаю. Я подумаю об этом…