Текст книги "Оглянись на пороге"
Автор книги: Георгий Ланской
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
В наследство осталась квартира, куда приходили новые кавалеры, проводили ночь или две, а уходя, оставляли деньги и приятные сувениры. Замуж не звали.
Однажды в числе гостей оказался сосед, Сергей Чернов, полноватый, обходительный, муж местной балерины, суровой и неулыбчивой, с льдинистыми серыми глазами и манерами аристократки.
Соседку Наталья возненавидела, а ее супруга решила прибрать к рукам, что получилось до удивления просто. Кажется, он привык ходить налево. Встречаться с Сергеем было весело. Они конспирировались, как шпионы, удаляя звонки и СМС. Спать с ним в постели, пропахшей духами жены, казалось любовнице невероятно пикантным.
Она не просила подарков и денег, а он и не предлагал, наивно полагая, что ей ничего не нужно. На самом деле планы в отношении соседа были выстроены давным-давно. И сейчас, когда все свершилось, пора было приводить их в исполнение.
– И что ты будешь делать? – спросила Наталья сквозь шум воды.
Сергей вздохнул.
– Наверное, пойду каяться. Не знаю. Розы куплю, кольцо какое-нибудь.
Она нажала на рычаг, и вода перестала литься. Одернув занавеску, женщина вздернула подбородок.
– А как же я?
Мужчина посмотрел на нее ничего не выражающим взглядом.
– А что – ты?
Переступив через бортик ванны, Наталья уселась на стиральную машину, вынула сигарету у него изо рта и затянулась, как ей казалось, шикарно.
Куда там Шэрон Стоун в ее «Основном инстинкте»!
– Разве такие мужчины, как ты, бегают за женщинами? – усмехнулась она и повела плечами, как бразильская актриса в старой мыльной опере. Там это выглядело сногсшибательно. Наталье хотелось думать, что и ее плечи не менее соблазнительны.
– А что, не бегают? – усмехнулся Сергей.
– Нет конечно. Ты слишком шикарный. Альфа-самец, который может позволить себе выбрать любую.
Фразочка про альфа-самца прозвучала как-то неубедительно, наверное потому, что она понятия не имела, кто такие альфа-самцы. И поэтому захотела закрепить слова делом, слезла с машинки и попыталась пристроиться к нему на колени, бегло подумав, что они, восседая на унитазе, выглядят как два идиота.
Погладив его по спине, Наталья полезла с поцелуями, а оторвавшись от его губ, стала ждать, что он скажет.
Он почесал нос и сказал:
– Ты мне все ноги отсидела.
Сергей завозился, и Наталье пришлось встать. Оставленная сигарета дымила на машинке, оставив на белом пластике коричневый след. Мужчина взял ее и швырнул в унитаз, нажал на смыв и открыл дверь, впуская холодный воздух. Не глядя на любовницу, он пошел в спальню, оставляя на полу влажные отпечатки босых ног.
Чувствуя себя полной дурой, Наталья пошла за ним, застав его ползающим на коленях.
– Ты что, не разведешься с ней?
– Ты не видела мои трусы?
– Я тебе вопрос задала.
Стоя к ней голой задницей, Сергей сокрушенно вздохнул, отыскал под одеялом трусы, нацепил их и ответил:
– Конечно нет.
– Как это? – непонимающе отозвалась Наталья.
– Так это. Ты бы оделась, холодно.
Он нашел ее лифчик и протянул, брезгливо нацепив на палец. Соседка дернула нижнее белье к себе.
– Но почему? Нам ведь хорошо, верно?
– Хорошо.
– Тогда почему не хочешь развестись?
Он снова вздохнул.
– Наташ, не начинай, а?
– Я просто хочу знать: почему ты не хочешь разводиться?
– Потому что не хочу. – Сергей пожал плечами. – И никогда не хотел. Чего ты от меня ждала? Что брошу Иру и прибегу к тебе? Извини, конечно, но ты прекрасна только в качестве любовницы.
План, на который она так надеялась, рухнул. Это только с виду конструкция казалась железобетонным монолитом. Стоило повеять легкому бризу, и все развалилось, словно домик из детских кубиков. Этого она не ожидала. Всхлипнув, Наталья схватила свитер, нацепив его на голое тело, нашла брюки и, одевшись, пошла в прихожую с гордо поднятой головой. Сергей ждал, пока любовница обуется, после чего открыл дверь. В последний момент Наталья бросилась к нему с поцелуями, что он выдержал с вежливым снисхождением.
– Ну хорошо, – холодно сказала она. – Но ты забыл, что на развод может подать и твоя благоверная. И когда это произойдет, сам приползешь ко мне на коленях.
– Вряд ли, – усмехнулся Сергей. – Ты же сама сказала: я – альфа-самец. От таких не уходят.
На улице было холодно, сыро, и скоро Ирина, бесцельно шатавшаяся по проспекту, просто окоченела, упрямо игнорируя различные питейные заведения, где можно было согреться. В кафе и ресторанах могли встретиться знакомые, и ей совершенно не хотелось объясняться по поводу своего перевернутого лица.
По улицам тоже шатались знакомые, малознакомые, почти незнакомые люди, отчего приходилось здороваться через каждые десять метров. Разговаривать, когда на душе было скверно, ей не хотелось.
Ирина решительно свернула в городской парк, купила у замерзшей лоточницы кулечек попкорна и, затерявшись между застывшими до весны каруселями, стала искать место, где можно присесть. Скамейки были мокрыми. Смахнув капли ладошкой, она забралась туда с ногами и уселась на спинку, поклевывая теплый попкорн, словно птица.
Как быть? Что делать?
Ветер, сырой, промозглый, как в Петербурге, забрался ей за шиворот, мокрая голова мгновенно заледенела. Поморщившись, Ирина размотала шарф на шее, покрыла им голову и подняла воротник повыше. Так-то лучше. Мысли вязли в мутной жиже обиды. Одна экранная героиня как-то воскликнула: «За что мне такая злая беда?» И сейчас, вяло пережевывая кукурузные хлопья, Ирина тупо повторяла про себя: «За что мне такая злая беда?»
А ведь была твердо уверена, что самое худшее уже случилось и больше ничто не сможет выбить ее из колеи. И вот прошло всего ничего, а она сидит на мокрой скамейке и думает, что жизнь кончилась. Что самое печальное – никак не получается разобраться в своих чувствах.
Тогда, три года назад, – боже, боже, как давно! – она в какие-то считаные дни испытала все: удовлетворение от собственного труда, короткий триумф и эйфорию, смешанную с мучительной болью, а потом унизительное отступление в дальний окоп, где пришлось зализывать раны. Сейчас и отступать некуда, и поддержки ждать не имеет смысла. Ирина поежилась. Три года назад отношения были другими. Муж любил, а она…
Сережа был своим, знакомым с детства, насквозь родным и привычным. Друг семейства, выбившийся в люди благодаря папочкиной протекции, умный, начитанный, слегка циничный. Кавалер на всех мероприятиях, с которым она танцевала неуклюжие вальсы, поскольку он был неповоротлив, как бегемот, и постоянно наступал на ноги. Как-то сразу было решено, что, как только стукнет восемнадцать, они поженятся, и поскольку других вариантов не было, Ирина так и поступила. Да и в самом деле, за кого еще? В училище мальчики были либо давно разобраны, либо сами предпочитали мальчиков.
На самом деле ей было все равно. Сергей был ничуть не хуже других кандидатов, к тому же относился к Ирине настолько трепетно, что раздумья оказались недолгими. Она на тот период была одержима сценой, карьерой, которая медленно шла в гору, так что на мужа времени оставалось мало.
Супруг был настолько своим, что Ирина была уверена: деться ему некуда. И сегодня, получив сокрушительный хук от соседки, заслуживающей только снисходительного презрения, женщина растерялась, не зная, как быть.
К лавочке подбежала собачонка: мокрая, жалкая, с трясущимися боками, – и посмотрела на Ирину с робкой надеждой.
– Я сама теперь, похоже, бездомная, – вздохнула женщина и высыпала попкорн на асфальт. Собака понюхала хлопья, но есть не стала и, робко вильнув хвостом, уставилась прямо в глаза.
– Иди уже, – рассердилась Ирина. – Нет у меня больше ничего.
Собака вздохнула и побежала дальше, продолжая трястись. Глядя на нее, женщина поняла, что сама вымокла, замерзла, и наверняка нос покраснел. Шататься по улицам было уже невыносимо, идти домой или к родителям – невозможно, потому что придется объясняться, что-то говорить, а у нее не было ни желания, ни сил. Подруги тоже не вариант, поскольку непременно начнут сочувствовать или тайно злорадствовать, чего тоже не хотелось до колик в желудке. Робкую мысль о гостиничном номере подавил внутренний протест. К тому же для этого нужен паспорт, а он остался дома.
Получалось, что идти некуда.
Еще в училище, когда ее не поставили на главную роль в «Лебедином озере», старенький хореограф спокойно ответил на гневную тираду:
– Балерина должна быть либо гениальной, либо тупой как пробка. Ты, Ира, не гениальна, уясни себе это раз и навсегда. Но самая большая беда, что для отличной балерины ты слишком умна. А это плохо. В нашей профессии думать надо чем угодно: ногами, руками, шеей – но только не мозгами. Попробуй их отключать, и тогда все получится.
Она решительно поднялась со скамейки и, расправив плечи, зашагала домой, заставляя себя не думать. Под ее каблуками прощально хрустнул попкорн, вдавленный в мокрый асфальт.
Баба Стеша снова шипела из-за двери проклятия, и впервые за много лет Ирина захотела вломиться в квартиру и выдергать ее седые патлы. Подойдя к двери, она выдохнула, тайно надеясь, что мужа нет дома.
Сергей, естественно, был дома, выглянув из кухни с виноватым видом. В квартире бубнил телевизор, а с кухни пахло кофе и вроде бы чем-то жареным. Ирина скинула мокрые сапоги и, не глядя на мужа, стала разматывать шарф.
Он подошел вплотную, помог снять пальто и сказал куда-то в пространство:
– Нам, наверное, надо поговорить.
– Я не хочу ни о чем говорить.
Супруг не стал настаивать, ушел на кухню. Отлежавшись в ванне, Ирина прошла в спальню, отметив, что белье постелено свежее. Муж проявил понимание, устроившись спать на диване. Оставшись на ночь в одиночестве, женщина расслабилась и приготовилась к слезам, однако заплакать так и не смогла.
* * *
Стена, до сих пор стоявшая неподвижно, вдруг дернулась и медленно поползла вниз, потянув с собой потолок, как в барабане лото. Впечатления усиливал жуткий грохот перекатывающихся внутри бочонков с лоснящимися костяными тушками.
«Если сейчас ведущий крикнет что-то вроде: – «Барабанные палочки!» – я сойду с ума!»
Дима Волков застонал и закрыл глаза. Комната еще долго ходила ходуном, а потом замерла, приготовившись к очередному рывку, как почуявший добычу кот. Грохот рядом не утихал, накатывал волнами, раскатистыми, бьющимися о прибрежные рифы.
Надо же было так напиться!
Парень приоткрыл один глаз. Комната, словно того и ожидая, медленно сдвинулась с места. Застонав, он опустил с кровати ногу. Иногда, если себя «заземлить», тошнота и чувство дезориентации отступали. Сегодня этого не произошло. Движущиеся стены на миг застыли, а потом снова начали беспощадную круговерть. Дима закрыл глаза, но от этого стало только хуже. Теперь стены вращались внутри глазных яблок. К горлу подступил тяжелый вязкий ком.
Да что же это грохочет рядом?
Осторожно, словно хрустальную, он повернул голову вправо и открыл глаза, поначалу не сообразив, что видит… какие-то водоросли, что ли? Куча водорослей, принесенных прибоем, до сих пор терзаемая волнами?
При чем тут комната? Стены, кровать, тяжелое одеяло, под которым лежала его потная тушка, и что такое горячее рядом?
Дима осторожно пощупал под одеялом рукой. Баба, что ли? Точно… А кто? И где он вообще?
Начиналось вчера все чинно, благородно. Субботний вечер обещал быть приятным и прибыльным. После долгих уговоров хозяйка ночного клуба «Парк-таун» Надежда, высокая, с длинной немодной косой, согласилась выпустить их на сцену.
– Вообще-то мне ваш андеграунд на фиг не нужен, – задумчиво сказала она. – Народ собирается простой. Им под диско поколбаситься или, вон, под Сердючку. Это если публика солидная. А молодежи поставишь клубняк, и они скачут, счастливые и довольные. А тут вы с вашей философией…
– Мы не андеграунд, а рок-группа, вообще-то, – буркнул Дима. – Готы.
– А мне фиолетово, вообще-то, – парировала Надежда. – Неформатны вы для ночного клуба.
Он обиделся, но встать и уйти было выше его сил. Пропади они пропадом, эти молодежные веяния, клубный хаос, дешевая попса и вышедшее из моды, но почему-то до сих пор не умирающее диско. На рок, да еще готический, спроса в глуши не было.
Нет, не то чтобы молодежь вообще не знала, кто такие готы. Телевизоры все-таки имели, и Интернет, клипы смотрели, песни скачивали, потихоньку фанатея от Evanessence, Within Temptation и Him, но на концерты городских готов ходили вяло, возможно, потому, что ходить особо было некуда. Как-то после очередного концерта, всей группой сокрушенно вздыхая, они поплакались, что своих зрителей знают уже не просто в лицо, а по именам. А как не узнать, если на концерты ходят одни и те же?
Выступал Дима со своей командой в основном по кафе и ресторанам, потому как приличных клубов в городе было не то чтоб завались, и они в большинстве своем предпочитали не тратиться на живые выступления рокеров. Зачем, если под рукой всегда был заезженный до дыр диск с Сердючкой и ремиксами хитов восьмидесятых? Живые исполнители, выходя на сцену, исполняли свой репертуар не так часто, как хотели бы, поскольку разгоряченная водкой публика требовала хитов про белого лебедя на пруду или одинокого бродягу Казанову – смотря кто гулял. Налоговая почему-то больше любила про лебедя, а чиновники – что-нибудь из раннего репертуара Аллы Борисовны.
В кафе и ресторанах тоже заказывали и белого лебедя, и Казанову, и, чтобы заработать, приходилось играть и петь. Димка, если что, распускал длинный хвост и косил под нестареющего Леонтьева. Иногда, особенно на кураже от щедрого гонорара, получалось весьма недурственно, хотя наутро он себя ненавидел. Но делать было нечего, оттого все относились к происходящему как к работе, нудной, противной, но необходимой. А под шумок, когда посетители уже ничего не соображали от выпитого, играли свое, получая кайф от процесса.
Поначалу они еще пытались как-то двигаться, тусоваться, «мутить», как это было принято в их сфере: таскались по городу в черных косухах, с невероятными начесами и выкрашенными в черный цвет волосами, ногтями и губами. Но непродвинутая общественность признавала в них не готов, а педиков, что было невероятно обидно. Как-то гопники подкараулили всю группу после выступления. Пришлось отбиваться чем бог послал.
После столкновения с гопотой потери оказались внушительными. Басист Виталик остался без гитары, Димке выбили два зуба, а барабанщик Леха, по прозвищу Лом, вообще решил уйти из группы. Вернулся, конечно, куда ему было деваться, но теперь, отыграв выступление в своем инфернальном обличье, они смывали боевую раскраску, если приходилось потом выходить на улицу.
Не готика, а нелепица какая-то. Подделка. Разве это борьба за убеждения?
Стыдоба. Позорище.
Хозяйка клуба, постукивая ногтями по столешнице, казалось, о певце забыла, а уж на его душевные терзания и подавно не обращала внимания, хмуро листая ежедневник. Наконец подняла глаза, как раз в тот момент, когда он неловко дернулся, готовясь встать и уйти несолоно хлебавши.
– Ну фиг с тобой, уговорил. Хэллоуин скоро. Попробуем вас выпустить там, если, конечно, не облажаетесь. Обкатаем программу. Собирай свою банду, придете в понедельник, все равно зал пустой. Своих фанатов подтяните, может, хоть на пивасике заработаю. Если вас хорошо примут, буду периодически приглашать. Может, какой рок-фестиваль устроим или что-то такое…
Дима обрадовался, уронил стул, едва не опрокинул чашку с чаем, в которой скучал пакетик «липтона», долго тряс Надежде руку, обещая, что все будет в лучшем виде. Из кабинета вышел степенно, хотя это удалось с большим трудом. А вот на улице, как только «Парк-таун» остался за углом, он по-щенячьи запрыгал от восторга и стал вызванивать членов своей «банды», как изящно выразилась хозяйка клуба.
Фанатов оповестили заранее, развесили объявления в местах их наибольшего скопления, включая «Твиттер», «Фэйсбук» и «ВКонтакте». Дима был до последнего уверен, что на концерт никто не придет, и тогда на выступления в Хэллоуин им надеяться бесполезно. Однако клуб набился не то чтобы до отказа, но весьма ощутимо. В темноте у сцены бродили неясные призраки в черном, сжимая в руках пиво, сигареты, громко подпевая каждому куплету. В гитарной какофонии бьющих по ушам басов происходящее напоминало веселенький ад.
Дима был счастлив.
После концерта они весело напились здесь же, в баре, принимая поздравления от фанатов. Вроде бы к нему подкатила какая-то журналистка, задавая умные вопросы, но это уже скрывалось за алкогольным маревом, а дальнейшее вообще выпало из памяти. И вот он просыпается наутро незнамо где, незнамо с кем, с дикой головной болью и легкой амнезией.
Парень скатился с кровати и со стоном направился разыскивать ванную. Свет за окном был излишне ярким. Собственное отражение в зеркале выглядело жалкой пародией на человека.
Он умылся холодной водой – горячей все равно не было. Коврик на полу отсутствовал, отчего голые пятки чуть ли не примерзали к стылому кафелю. Усевшись на унитаз, Димка из-под полуприкрытых век осмотрелся, придя к выводу, что интерьер все-таки видит впервые.
Ладно, разберемся…
Он вышел из ванной и стал собирать одежду, разбросанную по всей квартире. В спальне тем временем прекратился храп, что-то завозилось, и в тот момент, когда Дима уже натягивал на озябшие ноги носки, чей-то хрипловатый голос, странно пришепетывая, произнес:
– Дорогой, ты уже встал?
Она стояла в дверном проеме, зябко обхватив голые плечи руками, кокетливо выставив вперед ножищу, что, по задумке, должно было выглядеть эротично, но нисколько не выглядело. Однако Диму это зрелище проняло до глубины души.
– Э-э-э… – промычал он, не в силах оторваться от видения.
Слава богу, хотя бы баба! Вчера он так нажрался, что мог и с мужиком заснуть. То-то прикол был бы… Несмешной, правда. Впрочем, внимательно оглядев замершую у дверей мадам, Дима подумал, что хрен редьки не слаще.
Ей было лет тридцать пять, а то и все сорок. По опухшему со вчерашнего перепоя лицу понять оказалось невозможно, не паспорт же просить! На физиономию с размазанной косметикой падала жидкая рыжая челка. Пухлые щеки обрамляли жирные патлы. Под глазами, маленькими, невыразительно-серыми, торчал крупный нос, а под ним – тонкие полуоткрытые губы.
Димка опустил глаза ниже и стыдливо потупился.
Ниже тоже не оказалось ничего интересного. Тело, обрюзгшее, неухоженное, никаких эротических поползновений не вызывало. Грудь свисала, как спаниельи уши, на животе скопились бублики сала, а ляжки – здоровые, как у слона, в целлюлитных корках – были странного синюшного оттенка, отчего трусики, кокетливо-красные, в кружевах, смотрелись неуместно и даже дико.
Самое смешное, что лицо казалось знакомым, но кто эта особа, вспомнить, хоть убей, не получалось.
Пока он переминался на месте, женщина решительно рванула вперед и, обвив руками его шею, впилась в губы поцелуем, который должен был изображать страсть. Димка инстинктивно дернул головой, шарахаясь от незнакомки. Их зубы стукнули друг о друга, как бильярдные шары, с такой силой, что он охнул.
– Классный был вчера вечер, – заключила незнакомая баба и облизнула губы. Слова выговаривала плохо, спотыкаясь на шипящих, словно выплевывая их семечковой шелухой.
– Э-э-э, – промямлил Дима.
– Ты классный, – прошептала она и, захватив Диму в медвежьи объятия, сунула язык ему в ухо. Это уже никуда не годилось!
Решительно оторвав ее руки, он шарахнулся прочь, налетел на косяк и скривился от боли. Женщина, скрестив руки на груди, наблюдала за ним с презрительной усмешкой.
– Куда же ты так спешишь, миленький Буратино? – пропела она голосом киношной лисы.
– Э-э-э… – пролепетал Дима и даже брови нахмурил в тщетной попытке вспомнить имя женщины.
– Вера, – подсказала она.
– О, точно, Вера! – обрадовался он. – Ты очень классная, спасибо за вечер… и все такое, но сейчас мне пора бежать… И кстати, где я?
Она снова усмехнулась, развела руками в стороны, точно удивляясь его глупости.
– У меня, разумеется.
Как будто это что-то проясняло!
Решив не выяснять адреса, Дима попятился к дверям, нашел свои ботинки, заляпанные грязью до самого верха, и торопливо сунул в них ноги. Они были мокрыми, но на эти мелочи парень решил не обращать внимания. Нащупав дверную ручку, начал рвать ее на себя, но дверь не поддавалась. Вера стояла на прежнем месте, не делая попыток помочь ему, и только улыбалась. Наконец Дима нащупал ключ, повернул его и пулей вылетел в холодный грязный подъезд со стойким запахом кошачьей мочи.
На прощание нужно было что-то сказать, но слова не лезли. Да и как прощаться с толстой, мятой бабой, возомнившей бог весть что из-за совместно проведенной ночи?
– Я… того, позвоню, – невнятно пробурчал он.
– Конечно-конечно, – благовоспитанно ответила Вера. Дима прикрыл дверь, услышал, как лязгнул ключ, и поплелся по лестнице вниз.
Бахнув дверью подъезда, он выскочил на улицу, вдохнув сырой осенний воздух. Район оказался знакомым. Центр, неподалеку университет, общага, где по юности и глупости было проведено много бурных ночей с местными девчонками, обучавшимися на музыкальном факультете. Напротив – ресторанчик и компьютерный магазин с притулившимся сбоку интернет-кафе. Рядом, буквально в двух шагах, находилась остановка, где притормаживали, поглощая редких воскресных пассажиров, маршрутки, автобусы и рогатые троллейбусы, древние, как вымершие ящеры, с дрожащими дверцами-гармошками. Прислонившись к железной опоре остановки, Дима, с которого схлынула волна адреналина, почувствовал слабость и тошноту.
Самое неприятное, что Веру он знал. Точнее, не то чтобы знал, но много слышал о ней, периодически видел на разномастных культурных мероприятиях и даже когда-то выпивал в одной компании, но тогда все, к счастью, закончилось куда более благополучно. Она слыла странной даже в своих кругах, одевалась диковато, без вкуса, а в последнее время и подавно рядилась в наряды, более подходящие четырнадцатилетней девочке. Местная богема, отдавая должное таланту Веры, тем не менее сторонилась и предпочитала не связываться с акулой пера. Характер у нее был склочный, она злопамятно мстила даже через много лет после нанесенной обиды, изливая желчные комментарии на местных форумах. Впрочем, знающие люди над этим тайно похихикивали, поскольку реального вреда перепалки в Интернете нанести не могли. Провинция же, не столица!
Провинция… Да уж…
Когда подъехавший троллейбус уже начал двигаться, Дима спохватился, спешно взглянул на номер и торопливо вклинился в закрывающиеся дверцы. Рухнув на сиденье, он охнул, обхватив руками многострадальную голову, в которой загудели колокола.
– За проезд оплачиваем! – рявкнула кондукторша над головой. Парень, не глядя, вытащил из кармана кучу мелочи и сунул в подставленную ладонь.
– Сдачу возьми!
Он сунул деньги обратно в карман и прикрыл глаза.
– И билет. Накидаются с утра, алкашня хренова!..
Троллейбус качало на волнах, словно тонущий «Титаник», а каждая остановка, каждый светофор были теми самыми айсбергами, о которые он спотыкался в пути, заставляя тошнотворный комок подниматься вверх, к самому горлу. Дима судорожно сглатывал, морщился и впивался ногтями в ладони, размышляя коркой подсознания, успеет ли выскочить из троллейбуса в случае крайней необходимости или же заблюет все вокруг?
Надо было пива купить…
Троллейбус все лязгал дверями, а кондукторша верещала над ухом, терзая новую жертву. Дима с трудом оторвал голову от ладоней и посмотрел, кто там смеет пререкаться с властительницей проводов, обшарпанных сидений и грязных салонов.
Перед ним стояло чудо.
Женщине, поразительно контрастирующей с рыхлой, опухшей с перепоя Верой, было около тридцати. Несмотря на широкополое пальто, она казалась удивительно стройной, с восхитительно длинной шеей, на которой держалась голова с точеным холодным лицом.
Такое лицо Дима видел в детстве, в старом советском мультфильме про Снежную Королеву. Несмотря на отрицательную роль, холодная злодейка нравилась ему куда больше пустоголовой Герды, и он, часто представляя себя на месте Кая, думал, что никогда не ушел бы из дворца по доброй воле. Разве можно променять на кого-то эту красоту?
Глаза у троллейбусного видения были под стать мультяшной Королеве: серые, словно слой глубоко уходящего в воду льда. И две эти льдинки смотрели на Диму с брезгливостью и презрением.
Он не успел ничего сделать. Двери открылись, и она удивительно изящно соскользнула со ступеней на улицу, откуда проводила троллейбус внимательным взглядом. Диме показалось, что женщина смотрит прямо на него, и тогда отчаянно пожалел, что не вышел следом, хотя шансов все равно не было никаких. Ни единого.
Когда за Димой закрылась дверь, Вера еще с минуту стояла не шевелясь, словно изваяние, смотрела на качающиеся в замке ключи и «держала лицо». Она была уверена, что сейчас Дима вернется, распахнет дверь и…
Дальше ничем не сдерживаемая фантазия показывала неприличное.
В мечтах Вера видела себя красавицей, достойной самых лучших мужчин, готовых бросить к ее роскошным ногам меха, бриллианты и новенький «Порш Кайен», увезти на Мальдивы и там, одетыми в цепи и ошейники, жрать с руки виноград. Иногда мечты захлестывали ее волной, и тогда она бросалась к «станку», долбила по клавишам с остервенением и жаром, отчего статьи получались сочными, с броскими аллегориями, запоминающимися, растаскиваемыми на цитаты. Для этого и нужно было всего ничего – мужчинку определенного типажа, глядя на которого хотелось вдохновляться, работать, творить.
Потом на нее обрушивалась суровая реальность. Мужчины к ногам не падали, в штабеля не укладывались, бриллиантов и мехов не дарили. В такие дни Вера молча курила у окошка, забивала на работу, довольствуясь вялой обработкой рассылаемых пресс-релизов, а когда требовалось что-то значимое, беззастенчиво подворовывала материалы коллег и, переставив местами пару абзацев, смело подписывала статью своим именем.
Муж тоже имелся. Вполне себе с именем, местный художник, но и к его творчеству, и к нему самому женщина давно охладела. Когда-то они познакомились на выставке, вели долгие разговоры об искусстве, Ренессансе, Леонардо, Малевиче, перебрали всех великих, значимых и как-то постепенно на этой почве сошлись. Вера писала о будущем муже вдохновенные статьи, договаривалась с местными телеканалами о передачах с ним, подсовывала творчество иностранным делегациям, в надежде, что заметят и даже переведут в великие или хотя бы модные, вроде Никаса Сафронова.
Потом это надоело. Муж надежд упорно не оправдывал. Картины распродавались плохо, телеканалы в гости уже не приглашали, а в музее искусств дважды сорвалась выставка по причинам тривиальным: он пил и часто не успевал подготовиться. Супруга злилась, скандалила, но против пьянства благоверного была бессильна.
В данное время супруг отсутствовал. После громкого скандала он, надутый и важный, переехал в свою студию – крохотную однушку на окраине, что Веру вполне устраивало.
Больше всего ее раздражало, что она и сама погружается в эту серость существования. Для встряски требовалась новая любовь или хотя бы увлечение, потому что без этого не получалось нормально работать. Не над статьями, нет. Она давно оставила желание стать первой и лучшей журналисткой города. Теперь Вера хотела написать книгу, разумеется, о любви, разумеется, о несчастной. Понукая свою Музу, женщина мрачно понимала, что ничего путного из задуманного романа не выходит.
Муза корчилась в агонии и давать подсказки решительно отказывалась, требуя подпитки.
На концерте местных готов она оказалась случайно. Возвращалась домой, наткнулась на истрепанную афишку, написанную вычурным шрифтом на простом листке формата А5, хмыкнула и завернула в клуб. Музыки этой группы она никогда не слышала, но заранее настроилась на провал, приготовившись разнести их в пух и прах.
Изнутри клуб походил на ад: вокруг бродили существа неопределенного пола, затянутые в черное, размалеванные в багрово-черно-белые тона, попивали и орали друг другу в ухо, поскольку из динамиков выли гитары, а солист рычал в микрофон слова песен. Слегка напуганная, Вера забилась в угол, заказала пиво, твердо решив, что уйдет через пятнадцать минут.
Музыка, к ее удивлению, оказалась неплохой, и даже текст вполне приличным. На уровне, так сказать.
После концерта она нашла музыкантов, представилась и решительно потребовала интервью. Молодой солист, лица которого журналистка не видела из зала, любезно предложил присесть.
Разглядев его, Вера охнула и села.
Вот это да! Колин Фаррелл, Антонио Бандерас в молодости и еще два десятка киношных испанцев замелькали у нее перед глазами. В животе вдруг потеплело, и, чтобы не спугнуть это состояние, женщина придвинула стул ближе, едва ли не касаясь красавчика бедром.
– Почему вы выбрали это музыкальное направление? – проблеяла она.
Тот пожал плечами:
– Это состояние души, наверное. Мы разную музыку исполняем, но готика – это то, что идет изнутри.
– Вам не кажется это странным? Ведь, если разобраться, это направление нашему народу должно быть чуждо, как все иноземное. Вам самим не кажется фальшью то, что вы сейчас представили на сцене?
Он помотал головой, глядя куда-то мимо, словно потеряв интерес к разговору.
– Готическое направление в рок-музыке существовало давно, – нехотя сказал солист. – Просто в прежние времена она была, скажем так, под негласным запретом, что тем не менее не мешало ей развиваться, существовать, генерировать новые течения. Что касается чуждости этого явления… Наверное, вы не помните, но раньше, еще во времена немого кино, готические ужастики пользовались невероятной популярностью и у русских людей. Потустороннее всегда казалось притягательным. Если покопаться в истории литературы, то в ней хватает русской и даже советской готики. Вопрос только: под каким углом на нее смотреть?
– Например? – поинтересовалась Вера. Разговор начинал ей нравиться. Она внезапно почувствовала, что этот еще, в сущности, мальчик не так глуп, как показалось поначалу. Приятно сознавать, что в таком штучном экземпляре помимо внешней картинки имеется еще и мозг.
– Например, Гоголь. Что такое его произведения, как не готика? Скажем, «Страшная месть». Здесь присутствуют все ее элементы: колдовство, кровь, мрачные тайны, убийства, кровосмешение. Дело в том, что при соцреализме, если бы кто снял этот фильм, по пшеничным полям скакали бы наряженные в разноцветные сарафаны панночки в кокошниках. А у Тима Бертона бы получилось нечто совершенно иное…
– То есть дело только в запретах? – предположила Вера. Гитарист, с интересом прислушивающийся к их разговору, налил в рюмку водки и подвинул ее собеседнице. Она храбро выпила, задышала и быстро набила рот перчеными чипсами.
