Текст книги "Герой советского времени. История рабочего"

Автор книги: Георгий Калиняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Я не раз вспоминал эти слова во время войны. Если США в 1929 году выплавляли 43 млн тонн чугуна, Германия 13,5 млн тонн, то мы только 4 миллиона тонн.

А империалисты все больше и больше точили на нас зубы. Вот почему во второй пятилетке нужно было форсировать строительство тяжелой индустрии, поднимать выплавку чугуна и стали, добычу угля, крепко заниматься транспортом, химией, оборонной промышленностью, тракторостроением, автомобильной промышленностью, добычей нефти.

В связи с этим стоял остро вопрос о кадрах. Нужны были кадры технической интеллигенции и квалифицированные рабочие. Училось государство, и учились миллионы его граждан. Время подгоняло всех и заставляло забывать о времени.

14

Декабрьским поздним вечером я ехал на работу в ночную смену. И никак не мог вспомнить, по какому случаю вывешены траурные флаги. И только на заводе узнал ошеломляющую новость: в Смольном убит С. М. Киров. Это было первое декабря 1934 года.

Убийство товарища Кирова горестным валом прокатилось по всей стране. Особенно мы, ленинградцы, тяжело переживали эту утрату. После смерти Ильича это была одна из невосполнимых утрат, какими были утраты Свердлова, Дзержинского и Фрунзе.

Сотни тысяч ленинградцев молчаливым, скорбным потоком двигались к Таврическому дворцу (тогда Урицкого), чтобы проститься с погибшим товарищем. Мироныча мы любили за прямоту, человечность, за непримиримость к отщепенцам нашего коммунистического дела всех мастей. Какие Киров произносил речи! Это действительно был трибун революции.

Это Киров заклеймил на XVII съезде партии оппозиционеров, назвав их обозниками, всех этих Троцких, Зиновьевых и Каменевых.

Весь народ, все честные люди отдавали все силы и знания, чтобы укрепить Советский Союз. Сначала Троцкий обвинял партию за непомерное развитие индустрии, а затем стал кричать о заниженных темпах развития промышленности. Это он, Иудушка, доказывал, что нужно закрыть «Красный путиловец» как нерентабельный завод. Это он хотел заменить ленинизм троцкизмом.

Это Бухарин обещал, что кулак мирно врастет в социализм, забывая, что на это врастание история не отпустила нам времени. Позже Бухарин признал свою ошибку. Этот мирно врастающий кулак стрелял из обрезов в советских работников в деревне.

Это троцкистскими теориями питался Николаев. Это ненависть Троцкого к Кирову толкнула его на злодейский выстрел.

Но этот убийца странно повел себя после рокового выстрела. Его не нужно было ловить. Он тут же упал в жесточайшей истерике, и врачам понадобилось несколько часов, чтобы привести его в нормальное состояние.

Кажется, все ясно. Свершилась трагедия. Преступник в руках правосудия. Но следствие и развязка этой трагедии была страшной. Конечно, кто-то персонально направлял руку убийцы. Нет прямых улик, свидетельствующих, что подталкивал руку убийцы главный московский сатрап.

Но почему так тщательно были уничтожены чекисты, которые перевозили арестованных по этому делу. В живых не осталось даже шоферов арестантских машин. Об этом еще скажет правдивое слово история.

Частично проливают свет на выстрел в Смольном воспоминания Микояна, который писал, что на XVII съезде партии было две кандидатуры на пост генсека: Киров и Сталин. При тайном голосовании против Кирова голосовало три человека, а против Сталина в сто раз больше, и Сталин об этом знал. Но Киров отказался от поста генсека.

Видимо результаты голосования послужили причиной того, что после съезда из 1966 делегатов было арестовано 1108 человек, а из 139 членов и кандидатов ЦК партии, избранных съездом, осталось 29 товарищей, а остальные были уничтожены, в том числе и Киров.

Убийство Кирова стало началом трагических событий в масштабе всей страны. Особенно широкий размах эти события приняли в конце тридцатых годов, когда немецкая разведка через чехословаков подбросила нашей разведке (и, конечно, Сталину) фальшивку, в которой в измене Родине обвинялись многие наши политические и военные деятели.

Репрессии коснулись десятки тысяч сподвижников Ленина – ленинской гвардии, которая была проверена годами борьбы с царизмом, Гражданской войной и хозяйственным строительством.

Абсолютно честные, преданные партии и делу социализма партийцы в результате доносов, тупой подозрительности или карьеризма причислялись к врагам народа и попадали в общую репрессивную мясорубку и чаще всего расстреливались, а остальные отправлялись на мучительную смерть в лагеря на севере страны.

Это был период ежовщины, а потом засилья Берии…

Репрессиям подвергались десятки тысяч директоров, главных инженеров, начальников цехов, секретарей райкомов, парткомов и комитетов ВЛКСМ, председателей завкомов, рабочих.

На нашем заводе был арестован директор завода К. Дьяченко, бывший шахтер, окончивший советский вуз. Прекрасный организатор производства. Крепкий партиец. После смерти Сталина был реабилитирован и при посещении нашего завода встретился с подлым доносчиком и щедро отпустил ему охапку «теплых» слов. Был арестован потомственный рабочий нашего завода товарищ Виноградов, ставший к моменту ареста секретарем горкома партии.

Такая же участь настигла первого секретаря нашего Московского райкома партии товарища Невинского. Жил тов. Невинский в коммунальной квартире, в маленькой комнатке, где стояла железная койка, покрытая солдатским одеялом, немудреный стол, пара стульев и полка с книгами. Такова подробность из жизни партийного работника.

В день убийства С. М. Кирова, выступая на митинге на нашем заводе, Невинский не мог сдержать слез и это после ареста расценили как коварную уловку врага народа.

Был арестован секретарь комитета комсомола Ваня Круль, работавший до выдвижения в нашем цеху обмотчиком. Работал в нашем цеху безотказный обмотчик Крена. За свою эстонскую фамилию [он] был арестован и погиб где-то на севере.

Арестованному начальнику нашего цеха Рогинскому было предъявлено обвинение в том, что он неправильно выстроил цех. А когда цех строился, десятилетний Рогинский бегал босиком весной по лужам, и мама смазывала ему цыпки сметаной.

Вот до какого абсурда договаривалось бесконтрольное следствие, и люди расплачивались за это жизненной трагедией.

В Китае есть поговорка: трудно найти черную кошку в темной комнате, если ее там нет.

Но особое совещание, созданное при НКВД и заменившее суд, находило у безгрешных людей грехи, приклеивало им ярлык врагов народа, отправляло их в лагерь на север или приговаривало к расстрелу.

Кто же был толкачом, направляющим этой инквизиционной руки?

Это был тот, кто всегда и всюду был с нами. Его имя носили десятки городов, сотни улиц и площадей, заводов и фабрик, и стояли на видных местах десятки статуй и бюстов, человека в простой солдатской фуражке и сапогах. И украшали стены домов, красных уголков, залов, кабинетов десятки тысяч портретов, и прославляли его имя тысячи газет, журналов и книг. И гремело его имя ежечасно на радио. И были миллионы людей верующих в него, как в величайшего и добродетельного. Народ принимал в огромных дозах, разных по форме, но одинаковых по содержанию, наркотики, прославляющие имя Сталина.

…И в этого палача мы верили. Это только теперь мы открыто говорим о его коварстве, злобе и презрении к людям, о его упорстве в стремлении быть вождем великой страны.

Сталин хотел остаться в истории, и он вошел в нее. Он вошел в историю как вождь, которому при жизни поклонялись как богу, а после смерти проклинают как Нерона, погубившего миллионы людей, преданных Родине. Но это только теперь, только теперь люди начинают понимать, кому поклонялись. Он был умный и хитрый сатрап, диктатор. Толкал людей на уничтожение неугодных ему, а сам оставался в тени как безгрешный ангел. Но он вошел в историю [и] как непримиримый борец за единство партии против всяких оппортунистов во главе с Троцким, стремившимся заменить ленинизм троцкизмом.

Он вошел в историю и как последовательный организатор индустриализации страны. Без первых пятилеток наша страна – аграрная, индустриально отсталая – не выдержала бы удара немецкой военной машины. Мы без промышленности действительно оказались бы колоссом на гнилых ногах, и не спасли бы нас российские расстояния.

Организаторская роль партии и Сталина обеспечили перестройку страны на военный лад и строительство на востоке новых заводов, вместо захваченных немцами на западе Союза. Это дало возможность наращивать снабжение армии вооружением и боеприпасами.

Опираясь на великолепных стратегов и тактиков военного дела маршалов и генералов – Жукова, Василевского, Конева, Рокоссовского, Антонова, Баграмяна, Толбухина, Ватутина, Говорова и других военачальников – Сталин неплохо осуществлял общее руководство военными действиями. Все это нельзя отнять у него, как нельзя отнимать у советского народа успехов в строительстве социализма и героическую защиту Родины, которая привела к Великой победе над немецким и японским фашизмом.

Я теперь вспоминаю свое отношение к трагическим событиям тех лет. Тогда у меня не было сомнения в виновности врагов народа, но это была вера без ненависти к ним. Что-то подспудно мешало принять происходящее за абсолютную истину. Было такое ощущение: смотришь в окно, а там идет мелкий снежок, который немного мешает рассмотреть знакомые предметы. А главное, мы верили, крепко верили нашим карающим органам. Эту веру поддерживал в нас образ Дзержинского и некоторых его сподвижников. Откуда мы могли знать, что двадцать тысяч старых чекистов [были] уже физически уничтожены.

Может быть, маленький червячок сомнения питался тем, что произошло со мной перед этими трагическими событиями.

Я был секретарем комсомольской ячейки цеха. В стране многого не хватало, в том числе промтоваров. Поэтому промтовары распределялись по талонам, которые завком раздавал председателям цеховых комитетов, а те с секретарями партийных организаций распределяли талоны в цеху.

Однажды ко мне пришел комсомолец и сообщил, что работница Емельянова продает желающим талоны. Емельянова была женой секретаря партийной ячейки. Было очевидно, что часть талонов секретарь присваивает, а его жена ими торгует.

С таким сообщением я пришел в комитет комсомола и, рассказав эту историю, спросил, что мне делать. Меня поблагодарили, похлопали по плечу и заверили, что об этом сообщат в партком завода.

Прошла неделя. Ко мне пришел другой комсомолец и сообщил то же, что и первый. И опять я был в комитете по этому вопросу, и опять меня заверили, что меры будут приняты и одобрили мою деятельность.

В течение двух месяцев я выслушивал сообщения комсомольцев о торговле талонами и заверения комитета, что меры будут приняты. И все эти месяцы мне было стыдно за свои пустопорожние обещания о принимаемых мерах перед своими комсомольцами.

Наконец я пришел к выводу, что мне нельзя оставаться секретарем комсомольской ячейки, что я не достоин и не оправдываю доверия избравших меня. С таким заявлением я пришел в комитет комсомола, и никакие уговоры и похлопывания по плечу не поколебали моего решения. Я решительно отказался секретарствовать.

Тогда мое заявление было передано в партком завода. Ведь я был членом партии. Меня заслушали на парткоме, но не стали терять много времени и единодушно решили исключить меня из партии как правого уклониста, потерявшего веру в построение коммунизма.

Прошло несколько дней, и в районной газете (тогда такая существовала) вся вторая полоса была посвящена моей персоне. Нужно отдать справедливость репортеру, который ловко, со знанием общих установок, отхлестал меня. Чего там только ни было нагорожено, но абсолютно отсутствовала правда. Я себя не узнавал, прочитав эту статью, но зато понял, что такое правый уклон. Было ясно, что я правоверный последователь Бухарина, его не только правая, но и левая рука.

Осталось только ждать вызова в райком партии, где должны были поставить последнюю точку. Шли недели и месяцы, а меня все не вызывали в райком, и я не знал, кто я есть на самом деле. Это было мучительное состояние.

К нашей партийной группе (тогда звено) была прикреплена политический работник парткома Фаня Берильсон. Однажды я ее спросил: «Фаня, почему меня не вызывают в райком? Ведь прошло столько времени, а я вишу между небом и землей. Сколько такое может продолжаться?»

Фаня была хороший человек и партиец. Отзывчивый товарищ. Она понимала мое состояние и обещала выяснить этот вопрос в райкоме. Через неделю она пришла в цех и сообщила, что перерыла все райкомовские папки и мое дело нашла только в архиве. Оказалось таких дел в райкоме партии столько много, что райком не успевает их разбирать, а поэтому часть дел отправляет прямо в архив, тем самым прекращая дело и оставляя его без последствий. Фаня мне сказала: «Ты больше не трепли себе нервы. Ты по-прежнему член партии».

Вот какие чудеса случаются в жизни. Но только сегодня по истечении десятилетий я понял, что стоял на краю пропасти. Этот юношеский протест мог окончиться для меня Колымой. В страшные годы репрессий я мог оказаться в захолоделой тундре, где умирали десятки тысяч невинных людей.

Возможно, я вытащил счастливый билет. И я был просто мелкой букашкой, не представляющей интереса для НКВД и не прибавляющий им лавров. Или не нашлось рядом грязной руки, которая бы написала на меня донос.

О людях, погибших в период сталинской мясорубки, нельзя молчать. На примере их славной жизни мы, комсомольцы, учились быть продолжателями дела Революции. Этих людей нужно помнить и хранить их имена, на мраморе или граните высечь имена безвинно погибших от руки Сталина.

Ныне, с приходом демократических принципов в нашу жизнь, появилось много однобоких критиков того времени, тех трагических дней. Мы эти дни пережили, а критикующие и вопрошающие знают об этих годах понаслышке. Эти критики сегодня спрашивают нас: где вы были в те дни, неужели вы не видели, что творится беззаконие?

А мы были в гуще этих событий и смотрели на них не глазами сегодняшних критиков, когда и мы и вы стали твердыми ногами на землю дедов и отцов. Когда слово социализм наполнилось ощутимым содержанием и стало полнокровным.

А тогда социализм давал первые ростки, которые из-под сугробов столетий начали тянуться к солнцу. И нужно было уберечь эти ростки от окружающих нашу страну врагов, которые были неизмеримо сильнее нас.

У нас была хорошая и дружная бригада. Хозяйственно-хитрый бригадир Воронин. Безответный трудяга Коля Фомин. Вспыхивающий, как порох, Яковлев. По-девичьи стеснительный Митя Майоров, за что был прозван Машей. Еще пахнувшие деревней Литвинов и Титов. Задира Степанов. Уже в годах, любящий при случае выпить Груздаков. По-мальчишески хулиганистый Петя Сюрков, проживающий в доме-притоне «Порт-Артуре». Умудренный опытом и прошедший почти все медные трубы, любящий порисоваться Федя Зейц.

Мы еще почти все играли в прятки и пятнашки, а девятнадцатилетний Федя уже участвовал в боях в 1919 году на Кавказе с белыми и англичанами в составе 11-й армии. Затем в 1922 году солдатская судьба забрасывает в Сибирь, где он служил в качестве командира в 21-й Пермской Краснознаменной дивизии. Во время инцидента на КВЖД он участвовал в боях с китайцами, в частности, у города Манчжурия. В январе 1930 года демобилизовался из армии и вскоре поступил на наш завод в нашу бригаду. Работает и учится в вечернем техникуме, который успешно заканчивает и становится старшим мастером нашей мастерской. Федя любил по-доброму покрасоваться.

И последний член нашей бригады Коля Масин. Выдумщик и острослов. Как говорится, партийный организатор от бога. Через несколько лет, поднимаясь по партийной лестнице, он стал инструктором райкома партии.

Мы работали, когда требовалось, столько, сколько нужно. Продолжительность рабочего дня определялась производственной обстановкой.

Был случай, когда больше половины бригады работало 56 часов подряд, не выходя с завода. Нужно было обеспечить сборку нашими деталями. Пришлось это на праздники: дни Первого мая, и мы все праздники провели на заводе. После такой работы я сошел с трамвая у Финляндского вокзала вместо Московского и был до такой степени в объятиях Морфея, что никак не мог сообразить, как мне попасть домой. А нужно было только пересесть на этот же номер трамвая, но идущего в обратную сторону к Московскому вокзалу.

Вообще слово нужно определяло всю нашу заводскую жизнь и наши личные интересы на производстве. Многое нам разъяснять не было необходимости. Мы хорошо понимали свой рабочий долг.

Обычно сверхурочные начинались с пятнадцатого числа каждого месяца и, как правило, без выходных. То не хватало полосовой меди, которую поставлял завод «Красный выборжец», то отключали электроэнергию из-за перегрузки электростанций.

Страна мужала. Технически перевооружалась, и где-то что-то не успевало шагать в ногу в общем строю. Отсюда вытекала необходимость сверхурочных. Нужно было наверстывать упущенное время, чтобы выполнить план.

А как мы бушевали в общенациональные праздники: Первое мая и Октябрьскую революцию. В первый день праздника демонстрация. Море знамен и плакатов. Тысячи портретов руководящих товарищей. Песни и пляски от души. Уже не пели «Проводы» Демьяна Бедного, а горячо вспоминали «боевые ночи Спасска, Волочаевские дни»[37]37
  Строка из песни. Правильно: «Штурмовые ночи Спасска…»


[Закрыть] и решительно заявляли в песне: «Красная Армия всех сильней». Мы жаждали быть сильными и верили, что почти стали такими. Но до этого было еще далеко. Только становилась на крыло авиация. Начали наливаться броней танки. На потоках стали погромыхивать новые системы орудий. И первые автоматы застрочили скороговоркой.

В праздничные дни ходили на Неву любоваться боевыми кораблями Балтийского флота. И каждый раз на невском рейде появлялись новинки. То подводная лодка «Малютка» с экипажем в 21 человек, предназначенная для плавания в финских шхерах, то океанская «Щука» с экипажем в 90 человек. А перед самой войной у Дворцового моста стоял новый красавец лидер «Минск». В начале войны в июле месяце наш флот уходил из Таллинна в Кронштадт. Корабли шли без авиационного прикрытия. И это давало фашистам [возможность] без особого труда бомбить корабли. Из 190 кораблей было потоплено 59, в том числе и лидер «Минск». Теперь это имя носит противолодочный крейсер. А перед мостом лейтенанта Шмидта в праздничные дни всегда стоял огромный коричневый утюг-линкор «Марат», придавливая невские воды стальной махиной. По вечерам ходили на концерты, шумевшие на площадях.

Жил я ту пору со школьным товарищем Нисоном Левантом. Он работал на судоверфи клепальщиком. Его родители и старший брат тоже уже жили в Ленинграде, но он с ними почти не общался. Он, как и я, хотел выбиться в люди самостоятельно.

На моей памяти только однажды, когда у нас в кармане не звенело мелочи даже на хлеб, Левант решил посетить родителей. К ним мы поехали вдвоем. Увидев сына, мама заохала, запричитала, не знала что сказать, как приласкать свое младшее непутевое чадо. Но чадо быстро поставило все точки над «i»:

– Мама, хватит причитать. Мы есть хотим.

И мама стала ругать себя за недогадливость и ставить на стол все свои запасы. Уверен, что после нашего набега, старикам не пришлось сокрушаться о прокисшем супе и засохшем хлебе. Мы со знанием дела и молодой энергией не дали пропасть добру в этом гостеприимном доме.

В схожей ситуации мы решили навестить старшего брата Леванта. Брат и его жена были в приподнятом настроении. У них появился первенец-сын, который прибыл вместе с матерью из родильного дома накануне нашего прихода.

Они и нас хотели втянуть в эту семейную идиллию.

Без ложного преувеличения мы согласились с ними в том, что их сын чудо природы (как всякий родившийся), и заявили: сразу видно – мальчик будет гений (это авансом). С виду это было еще нечто неопределенное. Но если считать признаком гениальности частую смену пеленок, тогда в нашем заявлении был какой-то проблеск здравого смысла.

Возможно, с авансом мы поторопились, потому что в дальнейшем в печати не было подтверждения этой гениальности. Но дальше этого не пошли. Разделять родительские восторги и углубляться в философию на голодный желудок не имело смысла. Наше состояние было похоже на Танталовы муки. В квартире пахло тушеным мясом и пирогами. Но насыщаться запахами мы еще были не приучены. Как-то мы тут сплоховали и не сумели перевести хозяев с высокой поэзии на житейскую прозу. Это было наше поражение и первая победа еще одной родившейся жизни. Мы довольно быстро освободили хозяев от своего присутствия. Что ж, не всегда должны быть победы. Поражения делают сладостными редкие победы.

К неудовольствию хозяев квартиры, где мы жили, [она] была всегда открыта. Кому из приезжих витебчан негде было преклонить голову, все шли к нам, и все наши доходы, лежащие в коробочке на трехногом столике под осколком бывшего прошлого, были в распоряжении приезжих.

Никто из гостей не был мелочным. И все они обладали широкими взглядами на жизнь и на соседний карман, а поэтому не имели привычки запоминать, сколько берут из картонного сейфа и конечно не пытались себя принуждать, хотя изредка бросать в этот сейф презренные ассигнации и не менее презренный металл.

Возможно, поэтому нам всегда не хватало от получки до получки, и мы всегда ходили в банкротах. Но это бытовое несовершенство абсолютно не влияло на ход исторических событий, не отражаясь отрицательно на наших гостях. Банкротство заставляло нас без церемоний наведываться к школьным товарищам и, в первую очередь, к Павлу Креславскому. Даже в его отсутствие мы понимали свой долг к ближнему и поэтому поровну делили обнаруженные накопления.

При встрече Павел говорил нам: «Как жаль, что в последний ваш приход я не видел вас». А мы отвечали: «Не огорчайся. Потерянное мы возмещаем по твердому курсу».

Дипломатия – великая сила. Она мирит даже народы.

Товарищи по легкомыслию юности, может, предусмотрительно жили от нас далековато, а поэтому приходилось использовать транспорт и в чаще всего трамвай. В таких случаях мелких денег для оплаты проезда в трамвае у нас не было, а принимать наше честное слово в оплату за проезд кондуктора решительно отказывались. Видимо, это была столь крупная денежка, что размену в трамвае не подлежала.

В таких случаях нас часто выручала фантастическая способность моего друга находить деньги. Правда, он находил по мелочам, но когда нужно, он эту мелочь находил. Это было как у волшебника Кио. Не имея в кармане даже ломаного гроша (тогда еще существовали полкопейки), великолепный курчавый Нисон смело заходил в вагон трамвая, ободряя меня улыбкой. И действительно, пока он доходил до середины вагона, Нисон несколько раз наклонялся, и нужная сумма для оплаты двух билетов была у него в руках. Приходилось только удивляться такому везению. А он молча возмущался моей бездарности ловить миг удачи.

Я действительно был преступно невнимателен к утерянным деньгам и если даже споткнулся бы на сверток с миллионом рублей, то отнес бы это к халатной работе дворника и, перешагнув препятствие, пошел бы дальше. Как-то я заметил Нисону, что деньги, которые он находил в трамвае, фактически принадлежат кондуктору в виде премии. На это он мне резонно ответил: «Я же облегчаю труд кондуктора. После меня ему не нужно нагибаться. А всякий труд должен поощряться». Это был философский вывод, достойный присутствовать в «Капитале» Маркса.

Иногда, когда мы собирались в очередной набег, Левант говорил: «Поедем на «колбасе». Тогда сзади трамвайного вагона торчал метровый буфер, а над ним располагался резиновый шланг; «ездить на колбасе» – это значило вскакивать на буфер. С «колбасниками» воевали постовые милиционеры. Их соловьиные трели нарушали покой тесноватых улиц. Такой способ передвижения из любительского вечером превращался в массовое явление утром. Когда люди ехали на работу, трамваи были так переполнены, что при всем желании нельзя было повиснуть даже на подножке. Чтобы не опоздать на работу приходилось пользоваться «колбасой».

Однажды, когда Левант собирался ехать на работу, я взбунтовался и настоял зайти в трамвай. Я даже упрекнул товарища: «Неужели ты не сможешь найти четыре копейки?» Но его интуиция была действеннее моих укоров. Мы зашли в вагон, но пришлось быстро выбираться на свежий воздух. Почему-то в том вагоне никто не пожелал даже из спортивного интереса потерять хотя бы одну копейку. Бывают же такие скаредные, мелочные люди, и их собрался целый вагон. Правда, в трамвае было много читающих газеты или книги. А известно, что просвещение делает человека совершенней. Больше я никогда не оспаривал интуицию моего друга.

Проехать же без билета было абсолютно невозможно. Ленинградские кондукторы трамваев были на высоте своего профессионализма. Их инквизиторский глаз безошибочно настигал «зайца», который подвергался позорному изгнанию. Кондуктора с лихвой оправдывали свое служебное положение.

Теперь же общественный транспорт терпит миллионные убытки после перехода на самообслуживание. Но нет безвыходных положений. Вместо трех копеек за проезд мы теперь платим пять. Этим мы частично оплачиваем тех, кто по врожденной, аристократической брезгливости катается на транспорте без билета, принимая трамвай за фамильную барскую карету, а кондуктора за личного кучера.

Это теперь, когда к трудяге-трамваю прибавились сотни автобусов, троллейбусов и голубые линии метро, отпала необходимость поездки на «колбасе», которая вообще исчезла и больше не уродует трамвай.

Из любого металла можно соорудить памятник кондуктору трамвая и если не ему, то его солидной денежной сумке.

Друг моей юности успешно окончил топографический техникум и затерялся среди полей, гор и лесов нашей необъятной Родины.

Милый Нисон, где ты?

15

Шаруль бело из канна ла садык /Грибоедов/[38]38
  Величайшее несчастье, когда нет истинного друга. Стих арабского поэта иль-Мутанаббия (915–965) (А. С. Грибоедов. «Письмо к Булгарину»).


[Закрыть]

В 1936 году случилось в моей жизни знаменательное событие. Сероглазая Женечка вышла замуж и уехала в Москву. Внешне я принял это как нормальное явление. Но внутренне был потрясен случившимся. Эта непримиримость так и живет в моей душе, хотя я все принял и понял.

А через год женился и я. Вежливо выражаясь, это была странная женитьба и странное замужество.

Нет, внешне все было пристойно.

…Прошел год, как Женечка с мужем уехали в Москву. Казалось, все прошлось стороной как грозовая туча в июльский день. Но в сущности это было не так. В моей душе жило разбитое поклонение божеству. Горечь от исчезновения святого и дорогого. Сознание безвозвратной потери прошлого.

Все мое существо подспудно копило многое: и протест против несправедливости судьбы, и потрясение от внезапно погасшего маяка. Все это происходило без моего желания и участия, но отойти в сторону от всего этого я не мог.

Такое состояние не могло продолжаться вечно. Должен был возникнуть какой-то выход. И выход нашелся. Я вспыхнул пожаром страстей к давно знакомой женщине, работавшей рядом.

….Гремели и пылали багровым пламенем вулканы. Рушились горы. Море поглощало берега. Не было ни дня, ни ночи. Ни Луны, ни Солнца. Ни начала, ни времени. Было одно томительное ожидание, ожидание любви.

Я раньше видел и знал, что эта женщина ограничена в своем развитии, но теперь все поглотила буря страстей, и я стал глух и слеп к призывам разума, к опыту жизни. Это было отчаяние сердца, блуждание в потемках мятежной любви.

Часто у женщин замужество происходит не по любви. То девушке кажется, что она нагулялась и нужно прибиваться к одному берегу, то она увидела, что все ее подруги замужем, а она все одна и одна. Подворачивается случай, и девушка становится замужней женщиной. А бывает, материальная заинтересованность приводит невесту в дворец бракосочетания. Не исключено, что случайная размолвка с любимым, – и назло ему женщина соединяет свою судьбу с нелюбимым.

Так случилось со мной. Моя половина вышла за меня замуж, потому что между ними пробежала черная кошка, которая оказалась сильнее двух любящих сердец.

Все такие браки редко бывают счастливыми. Это случилось и у нас. Уже через месяц жена доказала, что я ей чужой человек. В таком духе прошла вся наша жизнь. И ни рождение ребенка, ни четырехлетняя разлука во время войны не могла изменить это положение. Фактически последние сорок лет жена и сын один полюс, я – другой.

Конечно, все это я видел, понимал, чувствовал. Нужно было давно оборвать эту нитку жизни. А я все не мог. Все надеялся, что наступит перемена и рассеются тучи. Не хватило у меня решимости порушить семью.

Кажется, сегодня я дал себе волю и наконец пишу не чернилами, а желчью, и руку мою двигает горечь одиночества.

Женившись, я переехал к жене за Московскую заставу, на улицу, где заводов и фабрик было больше, чем жилых домов. Эта улица, как и ее соседки: Заставская, Ломанная, Цветочная, были заселены коренными питерцами-пролетариями, работавшими еще при царе на фабрике «Скороход», «Пролетарская победа», макаронной и на заводах имени Егорова, «Электросиле» и других предприятиях.

Г. А. Калиняк

Отец моей жены Матвей (Матюша) Иванович был сапожником и работал на фабрике «Скороход». Это был мастер высокой квалификации, изготавливающий только эталонную, модельную обувь. Но как тогда говорили, это был темный человек. Прожив всю жизнь в Ленинграде, он не видел Неву, не знал, где находится Зимний дворец и Смольный. Дальше Клинского рынка его нога не ступала по улицам Ленинграда. Все его интересы – это фабрика и семья. Кроме выпивохи-жены у него было четыре дочери.

Матюша был правдивый человек. Через несколько месяцев после моего вселения к жене, когда мы остались вдвоем, он сказал мне: «Дорогой зятек, жалко мне тебя. Не будет у тебя жизни и счастья с моей дочерью». К сожалению, он оказался прав.

В последние годы перед войной Матюша периодически срывался в запой. Но ни одного прогула у него не было. Вечером пьет, а утром как обычно шагает на работу. Он дорожил рабочей честью. Пьяным он не был шумлив. Но иногда сидя за столом под хмельком, он как лозунг выкрикивал несколько слов из старой песни: «Располным-полна моя коробочка». И замолкал надолго, погружаясь в хмельное радушие. Таких старых мастеровых тогда еще много было за заставой.

В летнюю пору часто по субботам мимо нашего дома проходил «Шаляпин» – так называли старика мастерового за могучий голос. Весь субботний вечер Шаляпин бродил по улицам, распевая старые песни. Когда под нашими окнами это песенное действие продолжалось очень долго (а Шаляпин любил давать концерты перед домами), наш Матюша наливал полведра воды и с высоты четвертого этажа выливал на певца.

Сняв шапку, Шаляпин вытирал ею лицо, кланялся дому – благодарил за внимание – и шел к следующей жертве своего вокала. Это был безобидный субботний пьянчужка, и милиция его не трогала.