сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
Дион просил его сохранить в тайне предполагаемую женитьбу на Барине, да Архибий и сам не стал бы говорить об этом. Он знал, что Ира не остановится ни перед какими средствами, чтобы разрушить эти планы, если только узнает о них. Ему вспомнилась благородная девушка-македонянка, которую царица стала отличать перед всеми, и гибель этой несчастной благодаря проискам его племянницы. Трудно было найти девушку умнее, нежнее, вернее, преданнее тем, кого она любила. Но с детства она предпочитала кривые пути прямым. Можно было подумать, что ее ум пренебрегал слишком простыми средствами для достижения своих целей. Ее мать и тетка Хармиона заботились о рабах, ухаживали за ними в случае болезни; Хармиона даже приобрела себе в лице нубийской служанки Анукис верную подругу, которая пошла бы на смерть ради нее. Сама Клеопатра, будучи ребенком, приносила цветы старой больной экономке ее родителей и сидела у ее постели, развлекая старушку своей милой болтовней. Напротив, Ира часто подвергалась наказанию за то, что отравляла и без того тяжелую жизнь рабов ненужной жестокостью. Это очень огорчало ее дядю, да и позднее он недолюбливал ее за дурное отношение к низшим. Тем более поражала его безграничная привязанность Иры к царице. Клеопатра исполнила желание Хармионы, просившей назначить ей в помощницы племянницу, и Ира всей душой привязалась к своей госпоже. Это и ценил в ней Архибий, но он знал, какая судьба ожидает того, кому случится навлечь на себя ее ненависть, и мысль об опасностях, которым может подвергнуться Барина по ее вине, добавилась к удручавшим его заботам об участи Клеопатры.
Смутно сознавая свое бессилие против злых умыслов племянницы, он хотел было уйти, но она остановила его, сказав, что всякая новость приходит прежде всего в Себастеум и к ней. Может быть, возникнет какое-нибудь новое осложнение, причем потребуются его ум и хладнокровие.
Помещение Хармионы оставалось теперь незанятым. Ира просила Архибия поселиться там на время. Беспокойство и страх совсем одолели ее. Ей будет огромным облегчением сознавать, что он находится поблизости.
Архибий заметил, что ему необходимо отправиться к Цезариону, который до некоторой степени подчинялся его влиянию, и попытаться уговорить его оставить свои безумные затеи, хотя бы из любви к матери. Но Ира сказала, что Цезарион отправился с Антиллом на охоту. Она одобрила эту поездку, дабы удалить его из города и от гибельного дома Барины.
— Так как царица не хочет уведомлять его о своих несчастьях, — прибавила она, — то его присутствие только стеснило бы нас. Оставайся же, а вечером отправишься на Лохиаду. Я думаю, что несчастной царице приятно будет тотчас по приезде встретить лицо друга, которое напомнит ей о лучших временах. Останься, окажи мне это благодеяние!
При этом она протянула Архибию обе руки, и он согласился. Обед был готов, и дядя разделил его с племянницей, но почти не прикоснулся к изысканным блюдам. Она же в рот ничего не взяла. Не дождавшись конца обеда, Архибий встал и хотел удалиться в комнаты своей сестры. Ира, однако, уговорила его лечь в соседней комнате. Но как ни мягки были подушки и как ни томила его усталость, сон бежал от него, беспокойство не давало уснуть, а в коридоре, отделявшем его комнату от помещения Иры, слышались то мягкие шаги племянницы, расхаживавшей в волнении взад и вперед, то беготня вестников, являвшихся за новостями.
Вся прошлая жизнь проходила перед ним. Клеопатра была его солнцем, и вот появилась черная туча, грозившая заслонить свет. Он, ученик Эпикура, только в последние годы жизни познакомившийся с учениями других философов, смотрел на богов с точки зрения учителя. По его понятиям, это были блаженные, бессмертные, самодовлеющие существа, не заботящиеся ни о судьбе мира, определенной вечными законами, ни об участи отдельных лиц. При других взглядах с какой радостью пожертвовал бы он им все свое имущество ради той, которой посвятил всю свою жизнь, всего себя.
Как и Ире, Архибию не спалось, и, услышав его шаги, она окликнула его, спрашивая, почему он не спит. Бог знает, как придется им провести следующую ночь.
— Ты найдешь меня бодрствующим, — отвечал он спокойно. Затем Архибий подошел к окну, помещавшемуся над двумя пилонами, из которого открывался вид на Брухейон и море. Гавань кишела судами всевозможной величины, разукрашенными флагами и вымпелами. Слух о счастливом исходе битвы еще держался, и многие стремились приветствовать победоносный флот и его предводительницу при входе в гавань.
На суше, между высокими, отдельно стоящими пилонами и большими воротами при входе в Себастеум, тоже столпилось множество людей, носилок и колесниц. Они принадлежали знатнейшим лицам города, так как за ними стояли богато одетые рабы. Многие носилки и колесницы были украшены золотом, серебром и драгоценными камнями. Движение перед дворцом не прекращалось ни на минуту, и Ира, которая теперь стояла подле дяди, сказала, указывая вниз:
— Вот действие слухов. Вчера тут почти никого не было, теперь все представители «избранного общества» явились самолично. На площади, в театре, в гимнасиях и казармах объявлено о победе. Все, что носит венки или оружие, слышало о выигранном сражении. Вчера разве что один из тысячи сомневался в победе, сегодня же — и откуда берутся эти слухи? — вера поколеблена даже у тех, кто разделял все радости, удовольствия, развлечения высокой четы. Будь они уверены в «блестящей победе», о которой, однако, объявлено всенародно, они не явились бы самолично разузнавать, выспрашивать, выведывать. Посмотри! Вот носилки Диогена, вот Лизандра. Вон та колесница принадлежит Александру. Рабы в красных шелковых одеждах служат Гермию. Все эти господа принимают участие в наших празднествах. Аполлоний, который так усердно выспрашивает дворцовых служителей, принес вчера в жертву Аресу, Победе и великой Исиде, покровительнице нашей царицы, по пятидесяти быков и, когда я вошла в храм, сказал, что это в сущности бесполезная расточительность с его стороны, так как Антоний и Клеопатра, наверное, победят без всяких быков. Теперь же слухи поколебали в нем эту уверенность… Они не должны меня видеть. Привратникам велено говорить, что я уехала. У меня не хватит духа поздравлять их с победой. Вон выходит Аполлоний. Как сияет его жирное лицо! Он уверовал в победу, теперь до захода солнца никто из этих господ не явится сюда. Вон он уже раздает приказания рабам. Он приглашает всех к себе на пир и не пожалеет самых дорогих вин. Превосходно! Эти, по крайней мере, не будут нас беспокоить! Дион, его родственник, тоже будет в гостях. Что бы запели эти наши друзья, если им сообщить ужасную истину.
— Я думаю, — заметил Архибий, — мир увидел бы тогда редкое зрелище: друзья, приобретенные в счастье, остаются друзьями и в беде.
— Ты думаешь? — переспросила Ира, и глаза ее блеснули. — Если бы это случилось, как бы я стала ценить и восхвалять их! Но посмотри! Там, подле левого обелиска, в белом плаще… не Дион ли это? Толпа увлекает его… Кажется, это был он?
Она ошибалась: тот, к кому так страстно стремилось ее сердце, был в это время далеко от Себастеума, а о ней и думать забыл.
Прежде всего он отправился на поиски архитектора, чтобы передать ему письмо. Он рассчитывал найти его у триумфальной арки на набережной Брухейона. Но тут он узнал, что Горгий отправился к Дидиму перевезти статую Антония и Клеопатры, все еще находившуюся перед домом ученого, к театру Диониса. Так приказал регент Мардион, и Горгий уже хлопотал над устройством пьедестала.
Потребовавшиеся для этого плиты были им взяты в храме Немезиды, постройкой которого он руководил. Правитель предоставил в его распоряжение сколько угодно рабов и прибавил горделивым тоном, что архитектор еще до заката солнца должен показать александрийцам, как в один день можно перевезти статую и утвердить ее прочнее тысячелетних фиванских колоссов.
Явившись к саду Дидима, Дион нашел статую уже готовой к отправке; но, как оказалось, рабы поджидали — и уже довольно долго — архитектора, зашедшего навестить старого философа.
Он уже третий день навещал его. В первый раз с тем, чтобы уведомить об отмене распоряжения, грозившего лишить ученого собственности; затем, чтобы сообщить, в котором часу будет увезена статуя, все еще привлекавшая много зевак; и, наконец, он снова пошел к старику сказать, что статую сейчас увезут. Все это, конечно, можно было бы поручить рабу, но Елена, внучка Дидима, сестра Барины, притягивала его в этот дом. Ради нее он готов был заходить и чаще, так как с каждым посещением открывал все новые и новые достоинства в прекрасной тихой, рассудительной, так заботливо ухаживавшей за стариком-дедом девушке. Он был убежден, что любит ее, да и она, по-видимому, относилась к его посещениям благосклонно. Но все же он не решался добиваться руки девушки, хотя в его обширном пустом доме так чувствовался недостаток хозяйки. Сердце Горгия уже столько раз воспламенялось, поэтому хотелось сначала убедиться, что на этот раз дело идет о прочной привязанности. Лучшей жены ему нельзя было и желать. Если любовь его выдержит хоть несколько дней, то он не замедлит вознаградить себя за такое постоянство и явится к Дидиму с предложением.
Свои частые посещения он оправдывал необходимостью поближе познакомиться с будущей супругой, и Елена облегчала ему эту задачу, так как свойственная ей сдержанность все более и более исчезала, заменяясь доверием к нему, которое только усилилось от его посещений. В последний раз она даже первая протянула ему руку и спросила, как идет работа.
Горгий был завален делами, но разговор с ней доставлял ему такое удовольствие, что он засиделся гораздо дольше, чем бы позволил себе при других обстоятельствах, и был очень недоволен, когда пришла Барина, к которой еще вчера пылал нежной страстью.
Молодая женщина прервала их беседу. Она обняла сестру с такой горячностью, как никогда, и в коротких словах сообщила, что пришла проститься с родными.
Береника явилась вместе с ней, но сначала прошла к старикам.
Пока Барина сообщала ему и Елене, каким образом все это произошло, архитектор молча сравнивал сестер. Он находил естественным, что одно время считал себя влюбленным в Барину, но в жены ему она не годилась.
Жизнь с ней стала бы для него непрерывной цепью ревнивых опасений и забот; притом своими замечаниями и вопросами, требовавшими напряженного внимания, она не могла бы дать ему отдыха и покоя после утомительной работы. Его взгляд переходил с одной на другую, точно он измерял расстояние между двумя колоннами, так что Барина, заметив его странное поведение, весело улыбнулась и спросила, нельзя ли узнать, о какой постройке он думает в ту минуту, когда добрая знакомая сообщает, что отныне веселые собрания в ее доме кончились.
Он пробормотал какое-то извинение, и совершенно невпопад, так что Барина могла бы обидеться на его невнимание. Но, взглянув на сестру, потом на него, она догадалась об истине и обрадовалась, так как уважала Горгия и втайне боялась, что ей придется огорчить его отказом, если он вздумает добиваться ее руки. Для сестры он подходил гораздо больше, — так, по крайней мере, казалось Барине. Почувствовав, что помешала, она сказала Елене:
— Я пойду к деду. А ты поговори с нашим другом. Мы с ним хорошо знакомы. Он принадлежит к числу немногих людей, на которых можно положиться. — Это мое искреннее мнение, архитектор.
Затем простилась с ними, и Горгий снова остался со своей милой. Обоим было трудно возобновить разговор, и после нескольких неудачных попыток Горгий даже обрадовался, услыхав сквозь раскрытые двери голос смотрителя, напомнивший ему о работе. Пылко пообещав зайти в ближайшее время, как будто его просили об этом, он простился с девушкой и отворил дверь в соседнюю комнату, но тут же отшатнулся. Елена, следовавшая за ним, сделала то же.
Перед ним стоял их Дион. Прекрасная головка Барины покоилась на его груди, а рука его лежала на ее белокурых волосах. Гибкое тело молодой женщины дрожало точно от глубокого волнения.
Когда Дион заметил друга, она тоже подняла голову и обернулась. Действительно, лицо ее было в слезах, но то не были слезы горя, голубые глаза Барины светились счастьем.
Тем не менее Горгий заметил в ее лице что-то, чего не мог бы определить словами. Это был отблеск благодарности, переполнявший ее душу.
Отыскивая архитектора, Дион встретился с Бариной, и то, чего он так боялся вчера, случилось.
Первый же ее взгляд вырвал из его уст признание.
В кратких серьезных словах он сказал, что любит ее и будет считать гордостью и украшением своего дома.
Глаза Барины наполнились слезами от избытка счастья; она молчала, точно пораженная чудом, случившимся с ней, но он подошел, взял ее за руку и откровенно рассказал, как смущало его воспоминание о строгой матери, пока любовь не пересилила. Теперь он спрашивает с полным доверием, согласна ли она сделаться украшением и честью его родного дома, согласна ли войти в него хозяйкой. Он знает, что ее сердце принадлежит ему, но должен услышать это из ее уст…
Тут она перебила его восклицанием:
— Скажу одно: твоя жена будет жить и в радости, и в горе только для тебя! Весь мир исчезнет для нее, если ты назовешь ее своей!
При этих словах, звучавших как торжественная клятва, тяжесть свалилась с его души. Он прижал ее к сердцу, повторяя:
— В радости и в горе.
В таком виде застали их Горгий и Елена, и архитектор впервые и не без некоторого удивления убедился, что между его счастьем и счастьем влюбленного нет никакого различия. По-видимому, Елена почувствовала то же самое.
Вскоре дом старого философа, до тех пор омраченный заботами и опасениями, огласился веселыми возгласами.
Архитектор чувствовал себя лишним в этом семейном, связанном общей радостью кружке, и вскоре его громкий голос, отдававший приказания рабочим, раздался подле сада Дидима.
IX
Горгий немедленно принялся за работу. Когда он уже хлопотал над установкой статуи перед храмом Диониса, к нему явился Дион, которому хотелось повидаться с другом до отъезда из города со своей возлюбленной. Со времени их последней встречи Горгий сам себя превзошел: постройка стены по распоряжению Антония уже началась, отданы были приказания привести в порядок маленький дворец на оконечности Хомы, украсить его для встречи, устроить триумфальные арки. Смотритель работ, очень дельный и проворный человек, едва успевал записывать его приказания на табличке.
Разговор с другом был непродолжительным, так как Дион обещал сопровождать женщин за город. Несмотря на обручение, решили уехать сегодня же, так как Цезарион уже два раза являлся к Барине в течение дня. Она не приняла его, но настойчивость молодого человека заставляла ее желать скорейшего отъезда.
Решено было воспользоваться большой повозкой и лодкой Архибия, чтобы избежать надзора.
Свадьба должна была состояться в «Убежище мира». Впоследствии они рассчитывали вернуться в Александрию на корабле Диона, носившем название «Пейто». Владелец его охотно вспоминал о своей ораторской деятельности. Теперь он решил перекрасить корабль и переименовать его в «Барину».
Дион сообщил другу все, что ему было известно об участи флота и царицы, и тот, несмотря на множество хлопот, с вниманием слушал его сетования о будущей судьбе города, его независимости и свободе, потому что и сам принимал эти вещи близко к сердцу.
— В счастливые времена, — воскликнул Дион, — я делаю, что мне нравится! Теперь же на каждом порядочном человеке лежит обязанность укрепить в своем собственном доме традиции, переданные нам нашими предками. Они не должны угаснуть, пока в Александрии останутся македонские граждане. Если могущество Рима сделает Египет провинцией республики, все же можно отстоять значительную долю наших прав. Но, что бы ни случилось, мы все-таки останемся источником, из которого Рим будет черпать облагораживающие дух знания.
— И искусство, — прибавил архитектор, — которое украшает его суровую жизнь. Уничтожив нас, он поступит, как девушка, растоптавшая редкий, прекрасный цветок.
— Что значит цветок для девушки в сравнении с тем значением, какое наш город имеет для Рима! Если мы встретим его посягательства с достоинством и твердостью, мы сможем спасти многое.
— Будем надеяться! Но тебе, друг, следует подумать и о других врагах, не о римлянах. Берегись Иры! Теперь, когда она убедится, что ты не любишь ее… В ней есть что-то такое, что всегда напоминает мне шакала. Ревность! Она способна на все…
— Но, — перебил Дион, — Хармиона разрушит ее оковы; кроме того, хотя я и не особенно рассчитываю на Архибия, он все же влиятельнее их обеих и сочувствует нашей женитьбе.
Горгий вздохнул с облегчением и воскликнул:
— Итак, желаю вам счастья!
— Пора тебе подумать и о своем счастье, — сказал Дион. — Брось-ка эту бродячую жизнь. Походная палатка — неподходящее жилище для архитектора. Ты выстроил мне дворец, построй же и для себя прочный, безопасный от бурь дом. Право, давно пора!
