Текст книги "Бальзак"

Автор книги: Георг Брандес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

IV

Из произведений, появившихся в 1833-4 гг., преимущественно должно указать на два – на изящную, классическую повесть «Eugénie Grandet» и на большой роман «Père Goriot». В первом романе Бальзак соперничает с Мольером («L'avare»), а во втором ни больше, ни меньше как с самим Шекспиром («King Lear»).

По «Eugénie Grandet» нельзя судить о таланте Бальзака, хотя он долго гордился именем автора этой новеллы. Она обратила на себя внимание тем, что писатель с необыкновенною наблюдательностью и верностью изображает провинциальную жизнь с её своеобразными пороками и добродетелями. Книгу эту рекомендовали для семейного чтения, потому что героиня – знатная и целомудренная молодая девушка. Бальзак с необыкновенным мастерством раскрывает всю гнусность скупости, в которой древние видели лишь одну комическую сторону. Он доказывает, что скупость, над которою забавлялись, как над смешною слабостью, мало-помалу убивает все человеческие чувства и потом её медузина голова деспотически подымается, как грозный страж над всем тем, что окружает скупца. Автор значительно приблизил этот тип к нашему вниманию. По его взгляду, жадный скупец – не герой мещанской комедии, а властолюбивый мономан, зачерствелый мечтатель, поэт, который при виде золота проникается страстною алчностью и в то же время предается самым диким мечтам. Он только полнее других сознает ту истину, что золото воплощает в себе исполнение всех человеческих стремлений и надежд. Уже в одной этой характеристике виден громадный талант Бальзака. Не берясь самонадеянно за великие задачи, он достигал высоких целей малыми средствами, которых другие не заметили, или если и заметили, то пренебрегли.

Собственно говоря, в «Eugénie Grandet» рамки не тесны, но для дарования Бальзака они очень узки.

В «Père Goriot» сцена романа шире. Не отдаленный провинциальный уголок изучает он здесь, а целый громадный Париж, который подобно гигантской панораме развертывается перед глазами читателя. Здесь уже нет никаких отвлеченностей и обобщений, как в «La peau de chagrin». Каждый класс общества и каждый член его изображены индивидуальными чертами. Я упомянул о «Короле Лире»; но отношения обеих бессердечных дочерей к отцу, как они ни глубоко задуманы и прочувствованы, составляют сюжет у Бальзака лишь с формальной стороны. Настоящий же сюжет – это появление в парижском обществе и похождения молодого человека, приехавшего из провинции и сравнительно не испорченного. Он постепенно открывает истинную суть высшего света и ужасается своих открытий; он сторонится от него, но подвергается искушениям и, наконец, последовательно, хотя и наскоро, воспитывает себя для той жизни, какую ведут окружающие. Характеристика Растиньяка – одна из самых глубоких и верных, какие только создал сам Бальзак и вообще кто-либо из новейших романистов. Бальзак с большим искусством показывает нам, как с разных сторон, всюду, где только мнения не подсказаны лицемерием или наивностью, Растиньяк встречает в обществе те же взгляды и ту же мораль. Его родственница и покровительница, знатная и прелестная г-жа Боссан, говорит ему: «Чем хладнокровнее вы обдумываете, тем дальше пойдете. Сыпьте удары без сожаления, тогда вас и будут бояться. Смотрите на мужчин и на женщин просто как на почтовых лошадей, на которых вы едете во всю прыть к станции… А если у вас есть искреннее чувство, то, смотрите, не обнаруживайте это, а иначе вы будете не молотком, а наковальней… Если женщины найдут вас остроумным, то мужчины поверять этому, если только вы сами не выведете их из заблуждения… Тогда вы узнаете, что общество есть не что иное как сборище дураков и подлецов. Не приставайте ни к тем, ни к другим». А беглый каторжник Вотрен говорит ему: «Надобно или ворваться в среду людей подобно пушечному ядру, или прокрасться подобно заразе. Честность ни к чему не ведет! Преклоняются перед величием гения, но ненавидят его, стараются оклеветать, да и преклоняются, пока он в силе. Одним словом, ему молятся на коленях, если нельзя затоптать его в грязь. Пари держу, что он в Париже и двух шагов не сделает, не наткнувшись на дьявольские проделки… Вот почему честный человек – общий враг. А кто, думаете вы, честный человек? – В Париже – тот, кто может и не хочет делиться».

Растиньяк – это тип молодого француза пройдохи. Он человек с дарованями, не выходящими, впрочем, из общего уровня, и весь идеализм его – кто неопытность двадцатилетнего возраста. Сначала он потрясен и поражен всем тем, что ежедневно видит и переживает, потом сам начинает домогаться жизни жизненных благ все с меньшею совестливостью и все с большей жаждою. Он возмущается, когда Вотрен в первый раз предлагает ему старый вопрос, согласился ли бы он убит мандарина в Китае, которого он никогда не видал, если бы для этого было достаточно одного желания получить миллион. Его воображению живо представляется хрипящий мандарин, уже мечущийся в предсмертной агонии. Сначала он, как и всякий, говорит, что желать сделаться великим или обогатиться во что бы то ни стало – то же самое, что решиться лгать, подличать, пресмыкаться, льстить, обманывать, – то же самое, что согласиться служить тем, кто лжет, подличает, пресмыкается. Потом он отрекается от этих убеждений на том основании, что вовсе не хочет думать, а только следовать влечению сердца. Было время, когда он еще был настолько юн, что не мог действовать с расчетом, но уже настолько созрел, что в его голове носились неопределенные мысли и туманные мечты. Если бы можно было их концентрировать химически, то получился бы не совсем чистый осадок. Сношения со светскою дамой, Дельфиной Нюсенген, дочерью Горио, довершают его воспитание. Он видит всю ту массу крупных и мелких невзгод, из которых слагается жизнь высшего общества, а в то же время находится под влиянием насмешливого циника Вотрена. «Еще два или три урока высшей политики – и вы увидите свет таким, как он есть. Важная особа, разыгрывая по временам мелкие добродетельные сцены, удовлетворяет каждой своей прихоти при оглушительных криках одобрения глупцов… Я с удовольствием позволю вам презирать меня сегодня, потому что потом вы меня полюбите. Вы найдете во мне те зияющие бездны, те сосредоточенные чувства, которые глупцы называют пороками, но никогда не найдете во мне робости или неблагодарности». Глаза его ясно видят кажущийся лоск всего окружающего. Он видит, что уставы и законы для наглецов служат только ширмою, за которою они свободны в своих действиях. Куда он ни взглянет, всюду ложное достоинство, ложная любовь, ложная доброта, ложные браки. С редким тактом изобразил Бальзак тот момент в жизни каждого даровитого юноши, когда при виде светской пошлости у него тяжело становится на сердце и душа наполняется презрением к людям. «Одеваясь, он предался самым печальным размышлениям, доводящим до отчаяния. Он смотрел на общество как на грязное болото, в котором тонет по уши каждый, кто только вздумает вступить в него. Там совершаются лишь мелкие преступления, – сказал он себе. – Вотрен покрупнее». Но по том, наконец, измеривши жерло этого ада, он отлично устраивается в нем и готовится подняться до верхних слоев общества, на пост министра, на котором мы его и встречаем в позднейших романах.

Почти все стороны Бальзаковского таланта нашли себе выражение в этом произведении, столь широко задуманном. Его необычайная живость, его необыкновенный дар изображать верно типы – вполне гармонируют с тем тоном, который так идет к пошлому, истаскавшемуся, грубо острящему обществу собутыльников в пансионе Вокера. Светлых личностей почти не встречается, а потому мало поводов для автора впадать в пафос. Зато читатель постоянно имеет случай наслаждаться тою смелостью и верностью правде, с которыми Бальзак анализирует душу преступника, кокетки, финансиста и завистливой старой девы. Тип старика-отца, брошенного и забытого дочерями, именем которого озаглавлена книга, не совсем удался. Он – печальная жертва, но Бальзак слишком уже сентиментальничает по поводу этого. Совсем не кстати, например, он называет Горио: «Ее Christ de la pauvreté». Кроме того Бальзак придает любви Горио к дочерям (как в романе «Le Béquisition Baire» любви матери к сыну) такой приторный оттенок, что вам противны её слащавые проявления. Но этот покинутый старик, над любовью которого так издеваются родные дочери, играет главную роль в романе и благодаря этому он получает единство и цельность, а это производит выгодное впечатление.

Сатира на общество в духе Ювенала как бы заканчивается меткою эпиграммою. Когда Дельфина отказывается навестить умирающего отца, чтобы подняться степенью выше на общественной лестнице, она непременно хочет воспользоваться приглашением, которого так долго и напрасно ожидала, и явиться на бал к аристократке г-же Боссан. На этот бал, ведь, стремится «tout Paris». Кроме того, она мучится жестоким любопытством. Ей хочется полюбоваться следами мучений на лице хозяйки, которая получила в то утро известие об обручении своего неверного любовника. Мы следуем на Дельфиной, которая едет на бал в своем экипаже вместе с Растиньяком. Молодой человек знает, что она готова проехать по трупу своего отца, лишь бы явиться на этот бал, ноу него нет сил порвать с нею отношения. Он даже боится прогневить ее упреками, но не может не сказать нескольких слов о печальном положении её отца. Унея слезы на глазах. «Но ведь я подурнею, – подумала она про себя и слезы высохли. – Завтра я буду ухаживать за отцом, не отойду от его изголовья», – сказала она. И она действительно думает то, что говорит; она не зла, но она – живое воплощение общественных дисгармоний, рождена не в знатной семье, была богата, лишилась своего богатства, благодаря несчастному браку, любит наслаждения, пуста и честолюбива. Но у Бальзака не хватило таланта изобразит Корделию во всей её Шекспировской чистоте и непорочности: сфера возвышенного – не его сфера. За то Регана и Гонерилья вышли у него человечнее и ближе к правде, чем у гениального британца.

V

Однажды, в 1836 г., Бальзак явился возбужденный, торжествующий, к своей сестре, энергически махая своею тростью, подобно тамбур-мажору. На сердоликовом набалдашнике её он велел вырезать турецкими буквами следующий девиз султана: «Я разрушитель препятствий». Подражая аккомпанементу военной музыки и бою барабанов, он весело крикнул детям: «Поздравьте меня, дети, ведь я скоро сделаюсь гением». Он задумал связать в одно целое все свои романы – и написанные, и будущие и составить из них «Comédie humniae». План был грандиозен и до такой степени оригинален, что подобного еще не являлось в целой всемирной литературе. Он был порождением того же духа системы, который в своем начале поприща внушил ему мысль написать целый ряд исторических романов, обнимающих собою целые века. Новый план, конечно, был интереснее и благотворнее: если б он удался вполне, то его поэтические произведения отличались бы чарующей иллюзией и правдоподобием исторических документов. Его произведение имело бы законное право считаться целым в научном смысле.

Дант в «Божественной Комедии» собрал в одном поэтическом фокусе все мировоззрение и весь жизненный опыт средних веков, а его честолюбивый соперник задумал изобразить полную психологию всех классов общества своей страны, даже отчасти и своего века, выводя на сцену две или три тысячи типических личностей.

Нельзя не согласиться с тем, что результат был беспримерный. В государстве Бальзака, как и в действительном, есть свои министры, свое начальство, генералы, финансисты, ремесленники, купцы и крестьяне. Там есть свои священники, городские и сельские врачи, люди светские, живущие по моде, живописцы, ваятели, поэты, писатели и журналисты, свои старинные знатные роды и «noblesse de robe», свои тщеславные и испорченные женщины, а также и женщины достойные любви и обманутые, свои гениальные писательницы и провинциальные синие чулки, свои старые девы и актрисы, наконец – своя толпа куртизанок. Иллюзия поразительна. Действующие лица одного из романов постоянно встречаются в другом, и мы видим их в разные периоды их жизни. Поэтому мы можем видеть, какие перемены происходят с ними. А когда они не являются на сцену, то о них постоянно говорят другие. Мы очень хорошо знакомы с их наружностями, костюмами, местопребыванием, обыденною жизнью и привычками. Описание всего этого до того живо, что так и кажется, будто встретишь такую-то личность, непременно на такой-то улице, где она живет, или у известной дамы, знакомой всей аристократии романов, которую обыкновенно она посещает после полудня.

Кажется даже почти невозможным, чтобы все эти лица были порождениями фантазии, и невольно думается, что они в то время действительно жили во Франции.

Да, они жили, и жили по всей Франции. Бальзак мало-помалу описал почти все города и провинции своего отечества[8]8
  Иссуден в романе «Un ménage de garèon», Дуэ в «Le recherche de Pahsolu», Алансон в «La vieille fille», Безансон в «Albert Savaros», Сoмюр в «Eugénie Grandet», Ангулем в «Les deux poètes», Турью «Le curé de tour», Лимож в «Le curé de village», Сансерр в «La muse du département» и т. д.


[Закрыть]. Совершено чуждый поползновения осмеивать провинцию, он ставит себе задачею изобразить по возможности верно особенности её застоявшейся жизни, её добродетели, коренящиеся в преданности судьбе и её пороки, источник которых – мелочность. Но в его произведениях преобладает Париж, только его Париж не тот, каким он был 400 лет тому назад и каким он изображается в «Notre-Dame de Paris». Это не идеальный Париж Виктора Гюго, абстрактный Иерусалим ума и просвещения, а действительный, новейший город со всем его весельем, бедствиями и скандалами, единственное чудо света в новейшее время. Он далеко оставляет за собою семь чудес древнего мира. Это громадный полип с сотнею тысяч рук, все притягивающий к себе, и далекое и близкое, – громадный рак, разъедающий Францию. Париж времен Бальзака весь в его произведениях по своими узкими улицами, которые он изображает в виде расходящихся лучей, подобно Рембрандту, со своим шумом и гамом, с криками разносчиков раздающимися с раннего утра, с вечерним хоровым пением множества голосов. И он передает это пение с верностью музыканта. Он, подобно посвященным древних мистерий, насыщался звуками барабана и кимвалов[9]9
  Прочтите, например, замечательное введение к повести «La fille aux yeux d'or», идея которой, к сожалению, антипатична. В нем парижская суета, веселье и роскошь изображены языком почти музыкальным.


[Закрыть]. Он все знает в Париже – архитектуру его домов, мебель в квартирах, атмосферу в его бюро и мастерских, историю его богатств, ряд владельцев его музеев, туалеты дам, счеты портных, шьющих на разных денди, фамильные процессы, состояние здоровья обывателей, род их пищи, потребности и желания всех слоев населения. Он сроднился с ним. Современные ему романтики уносились мыслью далеко от Парижа, слабо освещенного для них лучами солнца, закутанного туманом, от его новейших буржуа, – в Испанию, в Африку, на Восток; для него, напротив, ни одно солнце не светило так приветливо, как парижское, и ни какие другие предметы не были интереснее. В то время, как все вокруг него старались вызвать тени далекого или минувшего прекрасного, неприглядное в действительном мире столь же мало пугало его, как ботаника – крапива, как естествоиспытателя – змея, или болезнь – врача. На месте Фауста он, наверное, никогда не стал бы вызывать из могилы древнегреческую Елену. Скорее он послал бы за своим другом Видоком, бывшим каторжником, а в то время префектом парижской полиции, и заставил бы его рассказывать свои приключения.

Путем наблюдения добывает он массу разных данных, и изложение всего подмеченного во введениях к романам часто утомляет и запутывает читателя. Иной раз он долго описывает наружность, лицо, даже нос, и читатель, не видя ничего этого, скучает. Но его пылкая, творческая фантазия иногда так перерабатывает и сливает в одно целое все эти мелочи, удержанные сильною памятью, как Бенвенуто Челлини – тарелки и ложки, отливая своего Персея. Гёте говорит (см. «Дневник 25 февраля 1780 г.»): «В этой куче я ничего не понимаю. Но я положил дров и соломы в печку и напрасно стараюсь согреться, хотя под ними лежать уголья и всюду идет дым; наконец-то в одном уголке пробивается пламя и охватывает всю массу». У Бальзака дым и чад в описаниях всегда чувствуются, за то нет недостатка и в пламени.

Ведь он был не только наблюдатель, но и творец, человек видений. Если он ночью между 11 и 12 часами встречал рабочего с женой, возвращающихся из театра, то ему приятно было следить за ними до самого дома, ходя взад и вперед по улице, по другую сторону бульвара, близ которого они жили. Мать брала за руки ребенка и привлекала его к себе; в это время они сначала обменивались мнениями об игранной пьесе, потом говорили о деньгах, которые приходилось получить в уплату на другой день, и мысленно расходовали их на двадцать манеров. Они не соглашались между собою и разражались бранью; потом Бальзак внимательно выслушивал жалобы их на долгую зиму, на дороговизну картофеля и топлива. Говоря его же энергическим слогом (в введении к «Facio Cane») он жил жизнью жены рабочего, чувствовал её лохмотья на своей спине, носил её дырявые башмаки. её желания и потребности глубоко западали ему в душу; она до того сливалась с его душой, что он как бы грезил на яву. Он разделял её досаду на хозяев мастерской, каторые притесняли ее, или возвращали её счеты неоплаченными. В таком возбужденном душевном состоянии он оставлял все свои привычки, становился друтим человеком, человеком своего времени. Он не только создавал лица, но и жил их жизнью; они мало-помалу стали для него до такой степени реальными, что он говорил о них со своими знакомыми как о живых людях. Отправляясь однажды в местность, которую он хотел описать, он сказал: «Я еду в Алансонь, где живет г-жа Кормон, и в Гренобль, где живет доктор Бенасси». Сестре он сообщал вести из мира вымышленного, как бы из кружка общих знакомых: «Знаешь ли, на ком женится Феликс де-Ванденесс? – на m-lle де-Гранвиль. Это очень счастливая партия. Гранвили очень богаты, хотя m-lle Белльфёльи очень дорого обошлась этой фамилии». Однажды Жюль Сандо говорил с Бальзаком о его больной сестре, а тот слушал его несколько времени рассеянно, потом прервал тамми словами: «Все кто хорошо, любезный друг, но воротимся к действительности, поговорим об Эжени Гранде». Нужно было самому в неимоверной степени чувствовать иллюзию, чтобы почти с такою же силою передавать ее другим. Его фантазия обладала деспотическою силою, не допускавшею никаких сомнений;-греки называли это τὸ πιϑνὸν (убедительность). Ей он подчинялся и в обыденной жизни. В числе проектов, придуманных им для того, чтоб избавиться от долгов, был следующий: застроить оранжереями голую, безлесную местность в небольшом его поместье, Les jardies, купленном им с тем, чтобы дать обеспечение матери. На них будет идти мало топлива, потому что нет деревьев, и лучи солнца же встречают преграды. В этих оранжереях он хотел развести 100.000 ананасных деревьев, и если продавать каждый ананас во 5 фр. вместо 20, как обыкновенно, то они за вычетом расходов будут давать счастливому владельцу ежегодного дохода до 400.000 фр. и ему не придется поставлять ни одной рукописи. Бальзак мысленно вдыхал уже в себя тропический аромат оранжерей и с такою убедительностью излагал свой план, что друзья не шутя подыскивали ему на бульваре лавочку для продажи ананасов с непосаженных еще деревьев и толковали о форме и цвете вывески. А в другой раз он – неизвестно каким логическим путем – дошел до убеждения, что открыл место близ Парижа на Сене, где Туссен Лувертюре завоевал свои сокровища. Он так красноречиво доказывал своим друзьям, Жюлю Сандо и Теофилу Готье, что он найдет их там, что эти люди, вообще далеко не шальные, в 5 часов утра, вооруженные заступами, тайком ускользнули из Парижа, как преступники, и принялись копать, но, разумеется, не нашли ничего. К фантазии Бальзака как нельзя более идет эпитет могучая.

Эта фантазия, господствовавшая над другими, была также и его деспотом. Она не давала ему покоя, не довольствовалась составлением плана, светлыми, хотя бесплодными радостями художника, – она побуждала его непрестанно творить, потому что иначе мимолетные образы вдохновения улетают. В романе «La cousine Bette» он говорит о личности гениального Венцеслава Штейнбока словами великого поэта: «Я с отчаянием принимаюсь за работу и оставляю ее с грустью». Это, очевидно, лишь скромная форма собственного признания. И он прибавляет: «Пусть знают это непосвященные! Если художник не без размышления принимается за свое дело, не так, как Курций бросается в пропасть, или как солдат – на неприятельские шанцы, и если он не работает в этом кратере, как рудокоп, которого заваливает осыпавшаяся земля, – если он только смотрит на затруднения, вместо того, чтобы постепенно преодолевать их, то он будет свидетелем гибели своего таланта». Тот способ творческой деятельности, о котором он говорит, есть его собственный, но не единственный и не лучший. Более спокойные художники, менее охваченные потоком нового времени, с ясным взором и не волнуясь стоят над клокочущим кратером труда. Они составили себе взгляд, в силу которого никогда не работают механически, скучая за работой, как автор романов «Curé de village» и «Médecin de campagne». Но и то правда, что часто в их произведениях нет того пыла, который сделался потребностью для нервов новейшего художника.

В обширном предисловий к «La comédie humaine» Бальзак объяснил свои взгляды на дело и на самую цель свою. В самом начале он высказывает презрение к обычной манере писать историю. «Если, – говорит он, – вы читаете сухие и скучные перечни сообщений, называемые историей, то вы заметите, что писатели всех стран и всех времен забывают об истории нравов». Он хочет по возможности пополнить этот пробел из общего инвентаря страстей, добродетелей и пороков он намеревается создать характеры и выработать типические личности. Таким образам, при большом терпении и усидчивости, он напишет для Франции XIX в. такую книгу, какой, к несчастью, не оставили нам ни Рим, ни Афины, ни Тир, ни Мемфис, ни Персия, ни Индия. Мы видим, как плохо он судил об истории, – его скудные исторические сведения благоприятствовали такому суровому приговору. Да он и не был историк, но, как он сам себя определил верно и метко, естествоиспытатель своего века. Он ссылается на Жоффруа С.-Илера, который указал на однородность творчества в разных сферах. Перед знатоком естественных наук он чувствует себя как бы доктором наук социальных. «Общество, смотря по той офере, в которой вращается деятельность человека, создает из него столько же различных людей, сколько есть вариантов в физиологии. Разницу между солдатом, рабочим, чиновником, адвокатом, празднолюбцем, ученым, государственным человеком, купцом, моряком, поэтом, обитателем богадельни и пр… конечно, труднее определить, но она столь же велика, как между волком, львом, ослом, вероном, акулою, морской собакою и овцою». Аналогия эта больше остроумна, чем верна, и сам Бальзак чувствует необходимость оговориться, что в социальном мире напр. женщина не всегда бывает самкою мужа и вообще одна и та же личность в обществе может менять свое положение, а между тем, например, акула не может сделаться моржом. Собственно мысль Бальзака та, что его способ изучения человечества в сущности тот же самый, как и способ естествоиспытателя. Он никогда не морализирует и никого не осуждает, никогда не играет роли оратора или проповедника; чувствуя к чему-нибудь отвращение или симпатию, он не теряет из виду верности изображения. Для него, как и для естествоиспытателя, нет ничего слишком малого и ничего слишком великого, – он все с одинаковым интересом анализирует и объясняет. Если смотреть в микроскоп на паука, то он по устройству тела будет больше и разнообразнее самого громадного слона. С научной точки зрения, величественный лев – лишь кусок мяса, костей и пр., ходящий на четырех ногах. Способу питания и форме зубов соответствует устройство черепа, лопаток, мускул и ногтей, и оно объясняет его величие. То, что при известном взгляде кажется отвратительным и грязным преступлением, с иной точки зрения представляется лишь блестящим пороком, и Бальзак это понимал. Уже в «Eugénie Grandet» есть места, доказывающие это. Настает время, когда Евгения должна признаться своему скряге-отцу, что у неё уже нет больше дукатов, что она все их раздарила, и автор говорит: «В течение трех дней должна разыграться ужасная драма, мещанская трагедия без яда, кинжала и крови, но она будет еще ужаснее всех тех драм, какие разыгрались в знаменитом роде Атридов». Это значит: «мой мещанский роман трагичнее ваших классических трагедий». В другом романе, в котором начальница одного женского пансиона горько жалуется на то, что у неё берут воспитанниц, Бальзак говорит: «Хотя лорд Байрон вложил в уста Тассо соответственные его положению жалобы, но они далеко не так верны правде, как жалобы г-жи Буке». Это значит: «мелочная пошлость, изображаемая мною энергическими чертами, гораздо занимательнее всех возвышенных отвлеченностей». В романе «Величие и падение Сезара Бирото» он не только самым заглавием шутливо намекает на книгу Монтескьё, но и с гениальною смелостью сравнивает процветание и упадок доброго парижского парфюмера с перипетиями троянской войны и наполеоновского владычества. «Троя и Наполеон – только материалы для эпопеи. Пусть эта история будет эпосом из мещанской жизни, на которую ни один поэт не обращал до сих пор внимания; как она ни кажется чуждою всякого величия, тем не менее она самая величественная, – здесь дело идет не об неудачах отдельного человека, а о бедствиях целого сословия». Это значит: «в поэзии, собственно говоря, нет ничего ни великого, ни малого; из борьбы с жизнью парфюмера я могу создать героическую эпопею; я чувствую и доказываю, что деяния скромной частной жизни, если их изобразить с их причинами и следствиями, настолько же важны, как и величайшие перевороты в жизни народов». Когда в его произведении «Un ménage de garèon» красивый и хитрый забияка Максаис Жиле гибнет на дуэли, то поэт говорит наконец: «Так умер один из тех людей, которые были бы в состоянии совершить великие подвиги, если б их перенесли в обстановку благоприятную для них, – человек, которого сама природа одарила, как дитя балованное: она дала ему мужество, хладнокровие и политическую мудрость Цезаря Борджиа». Так метки последние слова, что тщательно кажется, будто только теперь он вполне понимает Макса. Как порок, так и добродетель являются у Бальзака продуктом известных условий. Хотя он имеет слабость, говоря о верности долгу и самопожертвовании в духе довольно строгого католицизма, иногда расплываться и сентиментальничать, однако не забывает указать на различные источники добродетели: врожденную холодность чувств, гордость, полусознательный умный рассчет, наследственное благородство мыслей, раскаяние женщин, наивность мужчин, или благочестивую надежду на воздаяние в будущей жизни. Чтобы вполне понять, как сильно было его поэтическое дарование даже в позднейший период его жизни, прочтите «Uu ménage de garèon», «Cousine Bette» и «Illusions perdues».

В первом из названных нами романов, менее других известном, автор в необыкновенно мрачной картине дает нам характеристику целого небольшого города и одной фамилии, члены которой живут и там, и в столице. Гладкое действующее лице – это истаскавшийся грубый офицер наполеоновской гвардии, живое воплощение деспотического эгоизма сильной натуры. Он своего рода miles gloriosus, не робкий, но преступный. В другом романе, самом известном произведении Бальзака, автор с неподражаемою правдою изображает гибельное следствие неумеренности в чувственных наслаждениях. Шекспир едва ли с такою художественностью и верностью обработал эту тему в драме «Антоний и Клеопатра». Наконец в романе «Illusions perdues» автор восстает против злоупотреблений печати, как орудия демократических тенденций.

Заглавие этого замечательного романа характеризует Бальзака. До известной степени он годился бы в заглавие всех его произведений, но ни одно из них не раскрывает нам в такой полноте взгляда его на новейшую культуру. Он здесь смотрит на пагубные стороны журнальной деятельности как на темные стороны общественной жизни вообще. Подобно большинству великих писателей, не доживших до старости, Бальзак имел мало причин восхищаться теми критическими отзывами, каких удостаивало его печать. Его не понимали; а лучшие критики, как, например, Сен-Бёв, были слишком близки в нему до времени, чтоб уразуметь все это достоинства; он же с своей стороны жил одиноко, не делал ни шага, вопреки обыкновению парижан, чтобы добиться похвального отзыва своим произведениям, а успехами своими нажил себе много завистников. В «Illusios perdues» он вывел на сцену так-называемую малую прессу, и журналисты, которых он задел не простил ему этого. Главную роль между ними играл Жюль Жанен, который очень верно изображен в романе только не в очень выгодном свете. Тем любопытнее его критика на этот роман. Она появилась в Révue de Paris 1839 года, в котором и Бальзак был деятельным сотрудником, но, конечно, вышел, когда журнал начал так сказать процесс против него. Критика же Жанена зла, мелочна, остроумна, но она не пережила романа, который хотела убить.

Молодой, бедный провинциальный поэт, красивый как Антиной, слабо-характерный и не очень даровитый, приезжает в Париж с знатною дамой. Дама эта – красивый синий чулок. Любовные отношения их должны были завершиться сожительством в столице, но вдруг дама, принятая как равная в большом свете, взглянула совсем иными глазами на себя и на своего рыцаря. Последовало отчуждение и разрыв с её стороны; Люсьена затмевает какой-то 50-ти летний дэнди. Между тем провинциал перевоспитывается, делается парижанином. Его цель – выступить в качестве поэта; он написал роман и томик стихотворений и сошелся с небольшим кружком молодых людей с благородными стремлениями. Перед ним – целые месяцы нищеты, покорности судьбе, усиленных трудов и робких надежд. Но он сильно жаждет мимолетных наслаждений, славы и мщения всем тем, кто унизил неопытного пришельца. Малая пресса дает ему средства вполне удовлетворить этим стремлениям; у него кружится голова, и он, что называется, очертя голову бросается в журналистику.

Люсто ведет его в магазин богатого книгопродавца и владельца газеты Palais-Royal. При каждом слове, которое говорит книгопродавец, он вырастал в глазах Люсьена. Последний видел, что и политика, и литература сосредоточиваются в этом магазине, как в центре. При виде одного знаменитого поэта, встреченного им тут и продававшего журналисту издание своей музы, – непризнанный великий человек из провинции пришел к ужасному выводу. «Деньги – вот ключ ко всем загадкам. Он чувствовал себя одиноким, безвестным, и лишь от ненадежного друга зависел его успех. Он обвинял своих истинных и преданных друзей литературного cénacle в том, что они рисовали ему жизнь в ложном свете и помешали броситься в борьбу с пером в руке». Из книжного магазина друзья идут в театр. Люсто всюду встречают приветливо, как журналиста. Директор рассказывает ему, что затеялась было интрига против него с целью отбить одну пьесу, но богатые поклонники двух его красавиц актрис заплатили за нее дороже и все расстроила. В Театре, как и в книжном магазине, и у издателя, и в редакции газеты – ни слова об искусстве и истинном даровании. Чеканный молоток как будто непрерывно стучит по его голове и сердцу. Под влиянием всего виденного и слышанного литературная совесть его смягчается, он делается литературным и театральным критиком в небольшой газете без всякого направления. Его любит и содержит молодая актриса и он все глубже погружается в пошлость жизни человека, продавшего себя. Унижение его доходит до крайности, когда он, по воле главного редактора, должен написать злой пасквиль на книгу своего лучшего друга, которую сам одобряет. Раньше, чем статья была напечатана, он стучится у двери этого писателя, чтобы попросить у него прощения. Его возлюбленная умирает; он так обеднел, что сочинял нескромные шансонетки у её смертного одра, чтобы было на что похоронить ее. Наконец, он берет в виде подарка деньги от её горничной, так постыдно заработанные, и на них решается ехать в провинцию. Все это ужасно, но все это – истина, ужасная истина. Это – единственное произведение, в котором Бальзака покидает беспристрастие естествоиспытателя. Он всегда сохранял душевное спокойствие, но здесь приходит в ярость и бичует.