Текст книги "Повесть о Демидке и медной копейке"

Автор книги: Геомар Куликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

В стрельцовой доме

Трудное дело – родного отца чужим дядькой звать. Да и отец то и дело начинает: «Слышь, Де… – осечётся, закашляется и, словно через силу, выговорит: – Слышь, Фёдор, поди во двор, принеси уздечку, починить надобно…»

А когда Демидка с глазу на глаз назвал отца тятей, тот сердито оборвал:

– Кто я тебе?

– Дядя Митрофан, – пробормотал Демидка и обиженно шмыгнул носом. Однако понимал: привыкать надо.

Дивился Демидка, глядя на избу дядьки Михайлы. Зажиточным представлялось ему житьё стрельца государева. А тут развалюха, на чём только держится. Внутри печь по-чёрному, как в их деревне. Темень, грязь, теснота. Ребятишки, мал мала меньше, по углам ползают.

Тётка Марья – длинная тощая баба – отца не узнала. И не очень-то обрадовалась незваным гостям.

У Демидки одно на уме – поесть бы поскорее.

А хозяевам словно и невдомёк, что приезжих и покормить не грех.

Едва дождался Демидка, когда позовут обедать.

Велика семья у дядьки Михайлы. Пятеро ребят за столом сидят. Шестой под лавкой за ноги хватается. Седьмой в люльке посинел от крика.

Еле втиснулся Демидка между отцом и сыном дядьки Михайлы, своим одногодком Андрюшкой.

Возле каждого на столе обгрызенная деревянная ложка и кусок хлеба небольшой. У Демидки с отцом против других хлеба и вовсе вполовину.

Дядька Михайла покосился на Демидкину горбушку, спросил жену:

– Что-то ты, мать, ровно хлеб разучилась резать. Люди с дороги, есть хотят…

– А коли хотят, шли бы на постоялый двор. У нас своих ртов хватает…

Однако хлеба добавила.

Отец, словно бы оправдываясь, сказал:

– Были с собой харчишки, да лихие люди в лесу отняли. Спасибо, лошадь оставили.

Тут тётка Марья принесла чугун, налила из него в большую миску, что стояла посередине стола, не до разговоров стало. Только ложки застучали.

Враз миску опорожнили. Ещё тётка Марья налила – и вторую выскребли до дна.

Не больно жирно жили Демидка с отцом в деревне. А, по правде сказать, такую похлёбку не едали.

Принесла Марья чугунок малый каши да квасу – вот и весь обед.

Ребятишки, что поменьше, затянули:.

– Мам, ещё каши…

– Брысь, окаянные, с моих глаз! – крикнула тётка Марья.

Закуксившись, полезли с лавок.

Вылез и Демидка из-за стола, а есть ещё больше хочется.

Вышла тётка Марья из избы, дверью хлопнула, с потолка мусор посыпался.

Дядька Михайла тяжко вздохнул:

– Не серчай на неё. Вишь, житьё-то какое пошло. Голодуем. На ребят глядеть у меня сердце разрывается. А она – мать.

– Чудные дела, – отозвался отец. – В деревне при дороге хотел было чего съестного купить. Не продают. Деньги, вишь ты, говорят, негожие, медные…

Отец вытащил из-за пазухи тряпичку с деньгами. Развернул словно в недоумении:

– Неужто и в Москве на них не много купишь?

– И сколь у тебя таких денег?

– Все тут и есть…

– Так, – поскрёб дядька Михайла бороду, – стало быть, ты богач… Гуляй – не хочу. Квасу кувшин купи. Аль фунта полтора тухлой рыбы.

– Худо шутишь, Михайла! – обиделся отец.

– Кабы шутил! Чтоб провалиться тем деньгам! – стукнул кулаком по столу дядька Михайла. – Из-за них все напасти…

– Слыхал, будто фальшивых много делают. Чего только ближние государевы слуги, бояре, смотрят?

– Бояре! – Дядька Михайла сильнее прежнего грохнул по столу. – Первые они фальшивые монетчики и есть!

– Опомнись, Михайла, – сказал отец, – не пьян вроде, а несусветное городишь. Кто же поверит?!

– Да о том вся Москва говорит. Имена называют. Окольничьего Фёдора Михайловича Ртищева. Купца богатейшего, гостя Василия Шорина. И, – дядька Михайла наклонился, – Илью Даниловича Милославского…

Отец отшатнулся:

– Какого Милославского? Не царского же тестя, отца государыни Марии Ильиничны?

– Его.

– Будет тебе, Михайла! – махнул рукой отец.

– На сто двадцать тысяч рублей велел себе изготовить медных денег…

Демидка ушам своим не верит – такое и слушать боязно: отец царицы воровскими делами занимается. Быть того не может, врут люди, напраслину наговаривают!

А дядька Михайла продолжал – слово в слово, как те два мужика на постоялом дворе:

– Оттого и одешевели медные деньги. Нам, стрельцам московским, слава богу, зерна для помола сколько ни на есть дали. А в других местах стрельцы да солдаты с голоду мрут. Говорят, почитай всё войско разбежалось…

Давно хотел спросить Демидка, тут осмелел:

– Дядь Михайла, а ты вправду стрелец?

– Не похож? Поди кафтан пощупай, коли не веришь.

– Где он?

Андрюшка, что вертелся рядом, потянул за рукав.

– Айда покажу!

В чулане с окошком малым два ларя, видать, пустых. В углу за тряпицей полыхнуло огнём – стрелецкий красный кафтан. Тут же сапоги, шапка и другое, что положено.

Потрогал Демидка кафтан осторожно. А Андрюшка строго:

– Не замарай!

– Не… я маленько только…

Правду сказать, кафтан-то, как поглядеть поближе, сильно ветхий. И замарать его мудрено. Всяких пятен на нём предостаточно.

– А чего твой тятька его не носит?

– Отчего не носит? Носит. В караул когда идёт. Иль на ученье. А дома нешто такой одёжи напасёшься? Айда-ка в бабки играть!

Во дворе дядька Михайла сапожничал. Рядом Демидкин отец локтем в колено упёрся, бороду в кулак. Дядька Михайла между делом рассказывает:

– Так вот всякий стрелец чем ни то занимается. Кто, как я, сапоги шьёт. Кто кузнечным ремеслом промышляет. Кто торговлишкой пробавляется. Потому – одним государевым жалованьем не прокормишься никак…

– Ну скорее же! – подгоняет Андрюшка.

– Сейчас, бита куда-то запропастилась…

Возится Демидка в телеге – биту никак не найдёт. А может, ещё оттого, что слушает в одно ухо взрослый разговор.

Дядька Михайла тюкнул последний раз молотком по сапогу, поднялся:

– Надобно твоими делами заняться. Схожу узнаю. Не слышно ли что в доме боярина твоего Гаврилы Романовича. Есть у меня среди дворни друг не друг, знакомый человек…

– Сам хотел просить… Не знал, возьмёшься ли. Путь не близкий. Разговор не простой.

– Чего толковать, – буркнул на ходу дядька Михайла, – свои люди – сочтёмся. В беду каждый попасть может. Ноне это дело не хитрое… Марья спрашивать будет, скажи, к вечеру вернусь.

И зашагал длинными своими ногами к воротам.

Опять Сыч

Только Демидка со двора следом за Андрюшкой – сзади отцовский голос:

– Фёдор, погоди!

Шагает себе Демидка, в ус не дует. Какого-то Фёдора зовёт отец.

А отец уже сердито:

– Кому говорят, постой!

– Тебя! – толкнул в бок Андрюшка. Спохватился Демидка: а ведь верно, Фёдор-то теперь он сам и есть. Опять забыл!

– Куда? – спросил отец.

– В бабки, с ребятами.

– Посиди во дворе покудова, до Михайлы.

Посмотрел Демидка на Андрюшку. Тот одно понял: не пускает строгий дядька своего племянника на улицу.

– Не горюй, – сказал. – Дело и здесь найдём. Айда-ка что покажу!

Повёл на огород. Присел возле бревенчатой баньки. Запустил руку под нижний венец. Вытащил чудну́ю доску – в клеточку разрисованную. Высыпал на неё горсть маленьких фигурок:

– Видал?!

– Что это?

– Не знаешь?

– Не…

– Шахматы!

– Чего?

– Игра такая. Заморская. Её, говорят, сильно царь любит.

– А ты умеешь?

– Ага!

Стал Андрюшка правила объяснять. Мудрено! Однако, хоть и не сразу, понял Демидка. Только как ни начнёт – всякий раз ему шах и мат.

Андрюшка посмеивается:

– Это тебе не в бабки играть. Думать надо…

– Неспособный я, видно… – огорчился Демидка.

– Чудак, против меня ни один мальчишка в слободе не устоит. Может, надоело?

– Не… – даже испугался Демидка. – Давай ещё!

Велик летний день. А не заметил Демидка, как солнце за крышу спряталось.

– Будет на сегодня! – смешал фигурки Андрюшка. – Чай, ужинать пора. Есть охота!

Демидка насчёт еды промолчал: на чужие харчи шёл.

Спрятал Андрюшка на прежнее место клетчатую доску с фигурками.

– Айда в избу!

Перемахнули для скорости через плетень.

Глядь, а во дворе неладное. Дядька Михайла и Демидкин отец стоят друг против друга, словно бугаи.

Потянул Андрюшка за рубаху Демидку:

– Сядь, не лезь на глаза!

Притаились возле плетня.

Донёсся голос дядьки Михайлы:

– В другой раз говорю: запрягай лошадь и поезжай со двора!

– Что случилось, Михайла? – спросил Демидкин отец. – Расскажи толком…

А дядька Михайла своё:

– Сей же час чтоб духу твоего здесь не было!

– Бог с тобой, беглых укрывать – дело, понятно, не похвальное. Только не неволил ведь, не обманывал.

– Не обманывал? – гневно крикнул Михайла. – Детскую байку рассказал, а я и уши развесил. От ребятишек корку хлеба оторвал. Как же – родственник в беде…

– Зря куском хлеба попрекаешь, кабы купить мог, не просил бы…

– Куда деньги-то дел?

– Ты мои деньги видел…

– Эх, Иван, не думал, что душа у тебя такая чёрная да лживая…

– Чего он твоего дядьку Митрофана Иваном зовёт? – шёпотом спросил Андрюшка.

– Погоди… – чуть выговорил Демидка.

А дядька Михайла продолжал:

– Я тебе не господь бог. Не дудья, одним словом. И доносить не буду. А со двора поезжай…

– Твоя воля, – согласился Демидкин отец. – Однако совесть моя перед тобой чиста. Как было всё, так и передал. Об одном прошу: скажи, что в боярском дому говорят…

Помолчал дядька Михайла, словно бы и не знал, уважить просьбу Демидкиного отца или нет. Потом сказал-таки:

– Приказчик приезжал. Вчера лишь обратно уехал. Винился: недоглядел за боярским добром. Ивашка Мартынов, сказывал, поболе ста рублей серебром украл, а сам с сыном Демидкой сбежал. И чтоб следы замести, боярские хоромы сжёг. А в тех хоромах бояринова мать престарелая сгорела… Вот что, Иван, про твои дела известно…

В комок сжался Демидка. Будто сон дурной приснился. Хоть за ногу себя щипли.

Долго из-за плетня ничего слышно не было. Потом Демидкин отец сказал, как всхлипнул:

– Хочешь верь, Михайла, хочешь нет. Не было ничего такого. Не грабил и не поджигал. Богом тебе клянусь, памятью жены, жизнью своей… И денег у меня, кроме тех, что показывал, не было и нету.

– Кто ж боярские хоромы поджёг?

– Того ведаю не больше, чем ты…

Словно кто пинком вышиб Демидку из-за плетня.

– Я знаю! – закричал.

Оглянулись дядька Михайла с отцом.

– Помнишь, тять, я человека возле нашей избы видел, Евлампием показался?

– А ведь и верно…

Принялся Ивашка Мартынов все события последних дней вслух вспоминать. Демидка то и дело своё слово вставляет. Припомнили, как Евлампий к дядьке Степану приходил. Рассказал про Сычовы намерения. Тогда ещё подумал Демидкин отец: с чего бы?

Теперь ясно стало. На побег толкал. Чёрное своё дело хотел на другого свалить.

Стоит Ивашка Мартынов сам не свой. Мысли путаются. За побег – жестокое наказание. А тут и грабёж, и поджог, и убийство выходят. За такое – казнь смертная.

Заторопился:

– Собираться надо, Демид. Едем…

Принялся Лешака запрягать – руки не слушаются.

– Куда поедешь-то? – спросил дядька Михайла.

– Свет велик…

– Оставайся уж… Пропадёшь один. Без денег ведь…

Обернулся отец, кольнул:

– На награбленное проживу. Сам сказывал: поболе ста рублей из боярского дома унёс…

– Не поминай, Иван. Такое услышать, у кого хочешь вера пошатнётся. Хуже уезжать-то. Москва – город большой. Затеряешься, словно травинка сухая в стоге сена. В любом другом месте приметнее будешь.

Тётка Марья есть позвала.

Невесело прошёл ужин. Дядька Михайла с Демидкиным отцом словом не перебросились. Демидка всё думал: что ж теперь с ними будет? Один только Андрейка точно на иголках сидел. Шутка сказать, какую тайну узнал!

Потащил после ужина Демидку за баню:

– Расскажи!

– Чего рассказывать… – начал Демидка неохотно. А потом помаленьку разошёлся.

Андрюшка глазами хлопает:

– Ух ты! А дальше-то что? Я б ему…

– Только ты про всё это молчок! – предупредил Демидка.

– Могила! – пообещал Андрюшка.

Спать Демидку уложили на пол. С одного бока Андрюшка, с другого – отец. Жестко и непривычно Демидке. Однако быстро уснул. Не слышал, как ворочался отец, как встал и, осторожно ступая босыми ногами, вышел во двор.

Тоска щемила сердце Ивашки Мартынова. Тяжело легло на плечи чужое преступление. Чужое! Да поди докажи, что оно чужое! И того не ведал Ивашка, что придётся ему скоро самому провиниться против государева слова, царского указа…

На Пожаре

Утром выбежал во двор Демидка. Лешак запряженный мокрыми губами шевелит. Отец в телегу сенца подкидывает. Возле отца дядька Михайла.

– Оно вроде и опаски большой нет. А погодил бы ты, Иван, на люди ехать.

– Не таракан я, Михайла, – отозвался отец, – у тебя за печью прятаться. Съестного добывать надо. Не век на чужой шее сидеть.

– Ноне на моей шее долго не усидишь, – с горечью сказал дядька Михайла. – Сам видишь…

– Больно тонка, погляжу, у мужика шея стала, – вздохнул Демидкин отец.

– Куда ты? – спросил Демидка у отца.

– На Пожар! – ответил Андрюшка, который и про Демидкиного отца, казалось, знал больше, чем сам Демидка.

У Демидки дух захватило:

– А что горит-то?

– Ох-ох-о! Умру от смеха! Гринька, Митька! – позвал Андрюшка братишек. – Я ему говорю: дядька его чегой-то там продать на Пожаре собирается. А он и спрашивает: «А что горит?» Вот потеха!

Гринька с Митькой тоже за животы схватились.

Обиделся Демидка.

– Больно умны!

Под ноги себе плюнул и отвернулся к отцу.

– Не серчай! – миролюбиво сказал Андрюшка. – Пожаром у нас площадь называется, что против Кремля. Там и есть главная московская торговля. Понял? А ты: «Где горит?» – Андрюшка опять не выдержал, фыркнул.

Слушает Демидка и не знает: верить или нет. Больно уж чудно́е название у площади…

– Чего её так кличут-то? – спросил осторожно, чтобы опять не попасть впросак.

– Пожары на ней часто бывают. Кто огонь обронит – заполыхало, держись только! А ещё её Красной зовут, потому что красивая…

Захотелось Демидке на ту площадь поглядеть. Потянул отца за рукав.

– Можно с тобой?

Хоть неспокойно было на душе у Ивашки Мартынова: мало ли какие встречи ждут в большом городе, не устоял против жалобливых глаз:

– Да уж куда мне без тебя… Пропаду…

Демидка аж через голову перекувыркнулся.

Отправились вчетвером: Ивашка Мартынов, дядька Михайла и Демидка с Андрюшкой.

Не близкий путь был от стрелецкой слободы до площади с чудны́м названием – Пожар. Однако Демидка того пути не заметил. Очень любопытно всё было кругом. То в нарядной упряжке проскачет боярин. Народ, словно горох, – врассыпную. Замешкаешься – боярские слуги враз плетью огреют. То человек попадётся так чудно́ одетый, что только рот раскроешь. Андрюшка растолковывает – иноземец. Но больше всего глядит Демидка туда, где на холме за красными зубчатыми стенами поднимаются терема, палаты да церкви. От Андрюшки знает – там, в Кремле, живёт сам царь-государь Алексей Михайлович.

Спрашивает Демидка у Андрюшки шёпотом:

– Ты его видел?

Андрюшка сразу смекает, про кого речь, и солидно отвечает:

– Видел!

– Поди, хорошо разглядел, да?

Очень хочется Демидке, чтобы Андрюшка про царя рассказал поболее.

Андрюшка вздыхает:

– Нешто его разглядишь? Как карета едет – не зевай! – носом в землю кланяйся. Слуги у него посердитей боярских. Кнутом жиганут – век помнить будешь. Не кто-нибудь – царь!

– Царь! – шёпотом отзывается Демидка.

А народу вокруг всё больше. Так и валит толпа на улице. Жмётся Демидка поближе к телеге. Не отстать бы, затеряешься.

Тем временем торговые ряды пошли – в каждом своё: где снедью торгуют, где горшками глиняными, где кузнечными изделиями. А уж шуму-то и крику! Хоть уши затыкай!

Зазевался Демидка – и лбом в отцовскую спину.

Перед отцом маленький, щуплый мужичок.

– Чего продавать везёшь? Не по кузнечной ли части?

– Угадал. А тебе чего надобно?

– Медь, к примеру.

– И много?

– А сколько найдётся?

– Погляди сам! – сказал Ивашка Мартынов, повозился в телеге и вынул обрубок медной полосы.

– Тише ты! – зашипел мужичок и испуганно оглянулся.

Обиделся Ивашка Мартынов:

– Ты на меня не шикай! Не ворованное, своё!

– Эх, мужики! – крикнул кто-то сожалеючи. – Берегись!

Не понял Демидка, что произошло. Охнув, исчез в толпе первый мужичок. Перед отцом стоит высоченный дядя. Отец полосу показывает всем, кому глядеть охота. И не видит, что толкутся вокруг люди будто знакомые, друг с другом молча переглядываются.

– Хороша медь, – похвалил высокий дядя. – Стало быть, продаёшь?

– Продаю, – ответил Ивашка Мартынов простодушно.

– Поди, много из неё фальшивых денег наделать можно? – спросил, усмехаясь, дядя.

– Того не знаю, – почуял Ивашка Мартынов недоброе и огляделся.

Вокруг народ шумит. Взял полосу в руки:

– Видать, не нужна она тебе. Положи-ка в телегу, да поеду я. Недосуг лясы точить.

– Как – не нужна? – отозвался дядя. – Очинно даже нужна. И ты нам потребуешься. Государевы указы никому нарушать не велено.

– Какие такие указы?

– Откель сам будешь?

– Там уж нету. И кто ты есть, чтоб расспросы учинять?

– Узнаешь скоро! – И крикнул громко: – С богом, православные, вяжи его!

Не высок ростом был кузнец, да крепок. Повёл плечами – отлетели мужики, что за руки было схватили. Кинулись снова – свернул Ивашка разом две скулы. Высокий дядя кровью захлюпал.

– Помогите, люди добрые! – закричал Ивашка. – Разбойники напали!

– Что государевых слуг разбойниками называешь, и за это ответишь, – злобно выплюнул кровь высокий дядя. – Навались дружно, ребята!

Сшибли Ивашку с ног, навалились кучей.

– Тятя! Тятя! – кинулся Демидка к отцу.

Чья-то сильная рука отшвырнула Демидку прочь. Полетел кубарем. Вскочил, рванулся обратно. А его опять за руку хвать – и в сторону, в толпу. Дёрнулся Демидка, да разве вырвешься, здоровый мужик тащил.

– А-а-а! – закричал.

– Чего орёшь, дурень?! – обернулся мужик.

Глазам Демидка не поверил – дядька Михайла то.

– Держи! – закричали сзади.

Хорошо знакомы были дядьке Михайле все здешние закоулки-переулки. Кинулся за один торговый ларь, за другой, третий, а потом – стоп! – цепкой рукой Демидкино плечо придавил и негромко сказал:

– Не беги теперь… Бежать – оно хуже, приметнее…

Трясётся Демидка, по лицу слёзы текут. Что за новая беда случилась – понять не может.

– Цыц! – прикрикнул строго дядька Михайла. – Не реветь у меня. Москва слезам не верит…

– За что тятю-то? – всхлипнул Демидка.

– Глупый твой тятька, вот за что! – подал голос Андрюшка. Откуда только взялся… – Нешто медью торговать можно?

– Своя ведь, не краденая…

– Ноне, парень, и своему не всяк хозяин… – сказал дядька Михайла.

– Как так? – спросил Демидка.

– А вот так…

По царёву указу…

Пришли во двор. Дядька Михайла сел на завалинку, на то самое место, где по хорошей погоде сапожничал, и сказал:

– Теперь слушай, парень. В худую историю попал твой отец.

– За что тятьку-то? – шмыгнул носом Демидка.

– Нюни не распускай! – прикрикнул дядька Михайла. – Не время. – И тише: – За то твоего отца схватили, что нарушил он царский указ.

Моргает Демидка глазами. Изо всех сил терпит, чтобы не зареветь в голос. А слёзы по щекам сами катятся. Никак в толк не может взять, что за указ такой: человек своего добра продать не может?

– Вишь ты, – принялся объяснять дядька Михайла, – больно удобна медь для фальшивых монетчиков. Купит её на рубль, а копеек наделает, почитай, на сто. Оттого приказал царь Алексей Михайлович всю медь, какая у кого есть, сдавать в его царскую казну. А кто захочет ту медь другому продать – строго наказывать. Понял?

Молчит Демидка. Что сказать, не знает. Оно вроде бы и понятно. А вспомнит, как тятьку дюжи мужики с ног сбили да скручивать принялись, так слёзы пуще прежнего лицо заливают.

– Ведь не знал тятька указа…

– Мало б что не знал. А соблюдать надо. То отговорка, а не оправдание.

Помолчал дядька Михайла. Вздохнул.

– Да не ведомо царю, мелкую рыбёшку ловит. А крупной те сети, что медведю паутинка лесная. Прошёл и не заметил.

Не понял было Демидка этих речей. А потом уразумел. Не иначе, дядька Михайла опять про бояр да – сказать страшно! – про царского тестя.

– А кабы пойти да сказать царю, а?

Дядька Михайла Демидку глазами посверлил:

– Догадлив.

– Коли другие боятся, я могу. Приду, в ноги кинусь. И про тятьку расскажу и про… – Демидка запнулся, – …про фальшивых монетчиков разных.

Дядька Михайла Демидку за вихор потрепал:

– Горемыка! Кто ж тебя к царю пустит? Вокруг него бояре стеной стоят. Ох, трудно, парень, людишкам худым и малым царю поведать про свои беды да нужды.

Задумался дядька Михайла. И словно бы про себя вымолвил:

– А ведь сказывали…

Демидка утёр слёзы рукавом.

– Ну?

– Годов четырнадцать тому назад было. Невмоготу стало жить. И пошёл народ с челобитной на бояр к царю.

– И бояре допустили?!

Усмехнулся дядька Михайла.

– Тебя к царю не допустить можно, меня иль кого другого. А народ удержать, когда его терпенью придёт конец, мудрено, парень.

– И слушал царь?

– Не сразу. Как из Троицко-Сергиевского монастыря с богомолья возвращался, хотели ему челобитную передать. Да разогнали плетьми челобитчиков царские слуги. Подступились было на другой день, а царёва охрана опять за плети. Ну, тут осерчал народ. За царём – да в Кремль. Выдавай, говорят, главных обидчиков! Не то силой возьмём. Выслал было царь своих приближённых – уговаривать. А их палками да камнями. Бежали важные бояре, аж пятки сверкали!

Слушает Демидка. Ну и дела, видать, случаются в Москве!

Замолчал дядька Михайла, а Демидке не терпится:

– А царь?

Усмехнулся опять дядька Михайла.

– Сел обедать, да пришлось вылезать из-за золота-серебра. К народу идти…

– Вышел, значит?!

– Вышел… – Дядька Михайла бороду помял и задорно из-под косматых бровей глянул. – Жизнью тогда ответили за притеснения, что людям чинили, думный дьяк Назарий Чистой, начальник земского двора Плещеев, начальник Пушкарского приказа окольничий Траханиотов. А боярина Морозова, на царицыной сестре женатого, государь Алексей Михайлович слезами у народа выпросил…

Не поверил Демидка, даже головой замотал:

– Не может быть, чтобы царь плакал?!

– Хочешь верь, хочешь нет, своими глаза царские слёзы видел.

Поглядел дядька Михайла по сторонам и потише добавил:

– Я, почитай, рядом с царём стоял…

– А кабы сейчас опять всему народу к царю, а?

Разом смыло улыбку с лица дядьки Михайлы. Нахмурился.

– Не простое то дело, парень… Однако, – дядька Михайла опять голос убавил, – людскому терпенью предел приходит.

Долго так вот, будто со взрослым, разговаривал с Демидкой дядька Михайла. Клял последними словами бояр – советников царских.

Только было всё то не полной правдой. И не от фальшивомонетчиков шла главная беда.

Который уже год воевали друг против друга царь русский и король польский.

С первых дней той самой войны не хватало денег в царской казне. И по совету бояр велел государь Алексей Михайлович чеканить вместо денег серебряных деньги медные.

Зачем?

А затем, что намного дешевле серебра стоила медь. Купит царская казна меди на один рубль, а денег из неё сделают, не хуже фальшивомонетчиков, почитай, на сто. Понравилось такое дело царю, и велел он медные деньги чеканить наспех, днём и ночью, с великим радением.

Поначалу принял народ новшество, поверил медным копейкам.

Только потом смекают люди: из казны служилому человеку иль кому другому жалованье идёт медью. А в казну подавай серебро.

Пошатнулась вера в новые деньги.

А их царские монетные дворы будто из мешка сыплют. И одешевели медные деньги. Привезёт мужик в город ржи или овса. Продаст на медный рубль. Не успеет оглянуться – цена тому рублю вдвое меньше. Поскребёт мужик в затылке и не поедет в другой раз. Оно и понятно – себе в убыток.

Оскудела торговля.

Голодно стало в городах.

Слухи пошли по Москве тёмные и страшные. Будто измену решили учинить бояре да богатейшие купцы-гости, будто предались королю польскому и потому изводят медными деньгами и голодом простых людишек.

И того невдомёк мужикам: хоть и не забывали себя бояре да богатейшие купцы-гости, ловили рыбку в мутной водице, однако из тыщи копеек хорошо как одна фальшивая попадётся, а остальные на царских дворах монетных по царёву указу чеканены…

Всё приходит к концу. Подошёл к нему и разговор, что вёл с Демидкой дядька Михайла. Они, может, и ещё бы поговорили, да тётка Марья крикнула:

– Обедать!

Встал дядька Михайла:

– Про тятьку твоего постараюсь проведать, скверное дело вышло. Кабы ещё не беглые вы. Ну, выпороли бы тятьку твоего. А то ведь и сказать, кто он есть и откуда, никак невозможно. Одно дело кусок меди продавал, другое – побег учинил, боярские хоромы огню предал, деньги унес да еще человека живым спалил…

– Не было ж того! – крикнул Демидка. – Неужто не веришь?!

– Я-то верю, а кроме меня, кто поверит?

Легло горе на Демидкины плечи, к самой, кажись, земле прижало. А тут опять тётка Марья:

– Дождусь ли? Щи стынут!

Сел Демидка вместе со всеми за стол. И как ни крепился, слёзы по щекам побежали. Нет рядом тятьки. Где он? Что с ним царские слуги сделают?

Поел Демидка и не заметил даже, что кусок хлеба, который перед ним тётка Марья положила, против других, почитай, вдвое больше был.

После обеда забились они с Андрюшкой в угол под забором и принялись планы строить, чем и как можно помочь Демидкиному отцу.

– Узнать бы, где твой тятька содержится, да подкоп сделать, – жарко шептал Андрюшка. – Самое верное дело…

Дядька Михайла мимо проходил, покосился на Демидку с Андрюшкой. Догадался, о чём речь. Остановился и сказал строго Демидке:

– Гляди, парень, без меня чтоб ни шагу. Отцу не поможешь, а нас всех загубишь…