Текст книги "Повесть о Демидке и медной копейке"

Автор книги: Геомар Куликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Геомар Георгиевич Куликов
Повесть о Демидке и медной копейке
Историческая повесть
Рисунки С. Монахова

Испугались!

Кузница стоит на краю деревни, подальше от других домов. Оно и понятно. В кузне огонь. Искры летят. Днём, на солнышке, их не видно. А сядет на соломенную крышу – не миновать беды.

Из деревни слышно, как разговаривают два молота.

«Дон!» – громким голосом говорит один.

«Дин!» – отзывается потише другой.

И все знают, работают в кузне два мастера – Ивашка Мартынов и его сын Демидка.

По правде сказать, Демидка ещё не настоящий мастер. И не почему-нибудь. Просто мал годами.

Надо достать до наковальни – Демидка тащит чурбак. А помощник Демидка – хоть куда.

«Э-эх!» – грохнул отец большим молотом по наковальне.

«Э-эх!» – на наковальню опустился Демидкин молоток.

– Дядь Иван, а дядь Иван… – В дверях соседская девчонка Варька.

– Чего надо? – спросил отец.

– Тебя староста Сыч кличет.

– Зачем? – сдвинул брови отец.

– Всех сгоняют. Боярский пруд чистить. За тобой послал. Велел, чтоб не мешкая шёл.

Демидка видел: аж почернел отец.

– Скажи, я положенное отработал на боярина.

У Варьки глаза округлились.

– Ой, дядь Иван, шёл бы ты лучше. Сыч пьяный. Лютует – страсть! Что не по нём – плёткой.

Отец поднял молот, и зазвенела жалобно наковальня.

– Поняла? – крикнул Демидка и тоже что было сил стукнул по раскалённому железу.

Трепыхнулся испуганно подол Варькиного платья. Убежала.

Весело стало Демидке. Во какой у него отец! Самому Сычу перечит!

И снова заговорили молотки, будто сердито заспорили с кем-то:

«Дон! Дин!»

«Дон! Дин!»

Скоро у Демидки пот в три ручья. Еле поспевает за отцом. А тот словно и не замечает, что Демидка бьёт по наковальне из последних сил. Потом-таки опустил молот:

– Отдохни!

– Вместе… – едва выговорил Демидка.

– Ладно, – согласился отец, вышел вон из кузни и кинулся на землю в тени под берёзой.

Лёг рядом и Демидка.

– Тять, а ты бы пожаловался боярину… На Сыча-то…

– Далеко боярин… – вздохнул отец.

– А чего он здесь не живёт? – Демидка повернулся на бок и поглядел туда, где из-за густого сада виднелись добротные строения боярской усадьбы. – Я б, кабы был боярином, из таких хором сроду не уехал…

Отец улыбнулся:

– Да у него таких хором – не счесть. Редко кто из бояр побогаче найдётся…

Демидка затих. Отец объяснял не раз. Деревня, луга, поля, лес, синеющий вдалеке, речка, бегущая под косогором за кузней, – всё, что видел Демидка, принадлежало боярину Гавриле Романовичу. И земля, на которой лежал животом Демидка, тоже была боярская. И даже Демидкин живот, если разобраться, был наполовину боярский, потому что Демидка, его отец, все, кто жил в их деревне и во многих других деревнях, тоже принадлежали боярину Гавриле Романовичу…

Задумался Демидка. А поднял глаза – от деревни к кузне скачут двое. Пригляделся – глухо застучало сердце. Впереди, помахивая плёткой, – Сыч. За ним – Евлампий, первый Сычов помощник.

– Гляди, тятя!

А отец увидел и сам. Заходили на скулах желваки. Неторопливо, будто нехотя, встал.

Сыч возле кузни осадил лошадь и, уставившись на Демидкиного отца неморгучими глазами, тихо спросил:

– Стало быть, работать не хочешь?

– Боярскую службу несу исправно, – ответил отец.

Сыч, будто не слыша, спросил погромче:

– Стало быть, боярское слово тебе не указ?

– Боярского слова не знаю…

– Стало быть, бунтовать?! – закричал Сыч и со всего маху хлестанул отца ремённой витой плетью.

Демидка ахнул. А отец стоял, будто не понял. Только красная полоса вздулась поперёк левой щеки.

Сыч снова поднял руку с плёткой. Демидка зажмурился. Открыл глаза: идёт отец медленно прямо на Сыча – в руках тяжёлый железный брус, а Сыч вместе с лошадью пятится назад.

Дальше – ещё чудней. Повернул Сыч лошадь и – вскачь от кузни. За ним рысцой Евлампий.

– Испугались! – засмеялся от счастья Демидка и захлопал в ладоши. – Как ты его, тять, а?

А отец смотрит хмуро, словно и не прогнал страшного Сыча.

– Больно небось? – спросил Демидка.

Отец потрогал щёку:

– Заживёт. Другое худо – на старосту руку поднял.

– Так ведь не ударил.

– Всё одно. Не простит… Ну да ладно. Чему быть, того не миновать. Пошли в кузню.

И снова заговорили молотки. Только невесело. Словно жаловались друг другу, Или советовались: «Как же теперь быть?»

Ночной гость

Проснулся Демидка среди ночи. И сам не знает отчего. А потом слышит: тук-тук – потихоньку кто-то в окошко.

– Тятя! – потряс Демидка отца. – Вставай!

– Чего ты? – впросонках пробормотал отец.

– Стучат! В окошко стучат!

– Будет тебе… – сказал отец. – Спи. Кому ночью в окошко стучать?

И тут опять: тук-тук…

Отец полез с полатей. Демидка забился в самый угол. Сроду такого не было.

– Кто там? – спросил отец.

– Открой! – донёсся глухой голос.

– Ты, что ли, Степан? – спросил отец.

– Я…

Отец загремел дверным засовом.

В темноте, должно быть, стукнулся обо что-то поздний гость – отцов приятель дядька Степан. Крякнул:

– Эка темь! Зги не видать…

– Погоди, огонь вздую… – сказал отец.

– Не надо… – И тяжело выговорил – Беда, Иван. Вечером заходил Евлампий. Рассказывал: «Ивашке Мартынову теперь погибель. Покушался убить старосту. Сам, говорит, видел. Кабы не быстрая лошадь, лежать Сычу в сырой земле…»

– Врёт он! – закричал с полатей Демидка. – Тятя даже на него руки не поднял… Я ж там был… Я всё видел…

– Вера тебе какая?

– Тятя приказчику пожалуется! А то и самому боярину!

– Так приказчик да боярин твоему тятьке больше, чем старосте, поверят?

– Погоди, Демид, – сказал отец. – А что ещё говорил Евлампий?

– В цепи его, мол, и прямо утром в главную боярскую вотчину. На суд и расправу.

Отец и дядька Степан помолчали. Притаился в своём углу Демидка. Шутка сказать – отца в цепи…

– Что будешь делать? – спросил дядька Степан. – Вроде бы одна дорога осталась…

Не понял сперва Демидка, о чём речь. А отец:

– Сам – ладно. Малого куда? Здесь оставить?

– Зачем – здесь? С собой. Вон Максим Хромой со всей семьёй пятый год в бегах.

В бегах… Вот оно что! Слышал Демидка, крестьяне и холопы, кому невмоготу жизнь делалась, пускались в бега. Разыскивали их всяко. И людьми верными, и собаками. И уж коли ловили – наказывали без пощады и жалости.

– Летняя ночь коротка, – сказал отец. – Спаси тебя бог, не забуду услугу. Прощай!

– Может, помочь? – предложил дядька Степан.

– Сам управлюсь. Иди. Не накличь беды на свою голову.

Дядька Степан шагнул к двери. Отец остановил:

– Постой. Зачем к тебе Евлампий приходил?

– Кто его знает! Пришёл. Посидел. Глазами по избе пошарил. Про тебя рассказал.

– Чудно…

– Я и сам дивился. Или думал, не передам разговора?

Дядька Степан ушёл. Отец провёл ладонью по лицу. Словно стёр что-то.

– Ну, парень, может, с бабкой Анисьей останешься?

– Не… – хриплым голосом отозвался Демидка. – С тобой!

– И так не хорошо, – вздохнул отец, – и по-другому худо. Кабы мамка твоя жива была…

Шмыгнул носом Демидка. Не помнил он мамку. Померла, когда совсем маленьким был.

– Собираться надо, – сказал отец.

Ивашка Мартынов в деревне ещё не из самых бедных. Во дворе – конь. Невысокий, а резвый. И имя смешное – отец сам придумал – Лешак.

Запряг отец Лешака. Погрузил кое-какой скарб. Муку, что в доме была, и другое съестное. Натрусил сверху сена. Зашёл последний раз в избу, перекрестился на икону – так и осталась она висеть в красном углу.

Тихо, крадучись, выехали задами со двора. Отец спешил. На восходе заалело, словно кто принялся там раздувать большущий горн.

Свернули к кузне. Отец ударил топором по колоде, в которой крепко сидела наковальня. Колода развалилась. Погрузили инструмент. Отец тронул легонько вожжами коня:

– Пошёл!

– Куда мы теперь, тятя? – спросил Демидка.

– В Москву…

Как ни боязно было Демидке, радостно охнул:

– Верно?

Отец кивнул.

– А куда же мы повернули? – забеспокоился Демидка. – Москва разве в той стороне?

– Прямо нельзя. Искать будут. И первым делом на московской дороге.

– А мы их перехитрим! – обрадовался Демидка. – Да?

– Надо бы… – невесело ответил отец.

Демидке вдруг захотелось ещё раз посмотреть на свой двор. Оглянулся – что за диво? Возле двора – человек. На Евлампия похож.

– Тятя! – страшным шёпотом сказал Демидка. – А подле нашей избы кто-то стоит. Будто Евлампий!

Отец повернулся – Демидка чуть из телеги не вывалился.

– Где?!

Глянул Демидка, а возле избы никого.

– Вон там только что стоял!

– Привиделось, – сказал отец. – С испугу. Кабы Евлампий нас увидел, сразу шум поднял. Из деревни бы не выехали.

Всё ж Демидка нет-нет да и оглянется. Посматривал и отец. Всё тихо. Скоро деревня и вовсе скрылась за поворотом.

– Хоть гляди, хоть нет, – сказал отец, – ничего не увидишь.

Демидка согласно мотнул головой. И смотрел теперь только вперёд – туда, куда вёз их лёгкой рысцой верный конёк.

И того не знали Демидка с отцом, что возле их избы и вправду совсем недавно стоял первый Сычов помощник, Евлампий. Не ошибся Демидка. Не привиделось ему.

И кабы Демидка или отец оглянулись ещё раз, увидели бы непонятное: словно вторая заря на другой стороне неба, закатной, разгоралась.

С чего бы?

На лесной дороге

Стеной стоят вокруг Москвы густые леса. В их тени свистят и щёлкают на разные лады птахи. Проскачет торопливо зайчишка. Мелькнёт жёлтым пламенем лисица: берегись, мелкий лесной народ! Сам Михайло Иванович Топтыгин затрещит сучьями.

А иной раз и взовьётся на глухой поляне синий дымок. То таятся по укромным местам лихие люди.

Долгими зимними вечерами наслушался Демидка рассказов про разбойников. Сидит на телеге и озирается. Отец и тот поглядывает по сторонам. Который день окольными путями пробирались они к Москве. Опасались всякого человека. Нешто разберёшь сразу, боярский ли то слуга, разбойный молодец или простой мужичок встретился на пути?

И подкараулила-таки нежеланная встреча.

Дорога петляла по лесу. Демидка на телеге – с вожжами. Отец шагает поодаль.

– Гляди, тятя! – привстал Демидка. – Верно, бурей деревья повалило. Прямо поперёк дороги.

Отец посмотрел – две ели и правда через дорогу лежат.

Одно непонятно: кругом низкорослый густой ельник, откуда на дорогу большие деревья попали? Только подумал – из чащобы мужик, топором поигрывает. Скосил глаза назад – там ещё двое. Глядь – и впереди один… У кого в руках топор, у кого дубина.

Тот, что первым вышел, окликнул:

– Погоди, не торопись!

Взялся отец за вожжи:

– Тпру!

У Демидки ноги отнялись: разбойники!

А тот, первый:

– Далеко собрался, мужичок?

– Отсюда не видать… – хмуро ответил отец.

– А откуда путь держишь?

– Тех мест тоже не разглядишь…

Демидка глаз с разбойника не сводит. По замашкам догадался – атаман. В плечах широкий. Борода с проседью. Посматривает из-под лохматых бровей строго. А одет, как простой мужик: портки холщовые, рубаха верёвкой подпоясана.

Кивнул головой. Молодой весёлый парень и хромой мужик сено с телеги скинули – всё добро как на ладони.

– Жительство меняешь? – усмехнулся атаман.

– Заместо попа ты тут, чтоб исповедовать?

– Смело говоришь!

– Ты, видать, тоже не из пугливых.

– Угадал! Не тебя ждали, ну да что бог послал… Заворачивай, ребята!

Двое тех, что шарили в телеге, взяли коня под уздцы.

– Душегубы! – скрипнул зубами отец. – Погибели на вас нет!

Атаман только глазами повёл. Хромой сказал:

– Душа нам твоя без надобности, а лошадёнка сгодится…

Молодой прибавил:

– Шагай, мужичок, не шуми!

Долго продирались по едва приметным тропинкам, пока не вышли к разбойничьему стану. Два шалаша. Костёр в сторонке. На костре котёл. Возле костра рябой мужик с дубиной. Оглядел Демидку с отцом, Лешаку в зубы поглядел, в телеге пошарил, скривился:

– Небогато!

– Дело знай! – сказал атаман.

Рябой потащил из телеги мешок с провизией.

Отец смолчал. Демидка и подавно. Присели оба на поваленное дерево. Ждут, что дальше будет. Атаман собрал своих в круг. О чём-то спорили и толковали, а о чём – непонятно.

Потом встал молодой парень, головой тряхнул:

– Вечереет, пора!

Сунул за пазуху полкраюхи хлеба, вскочил на Лешака и, гикнув лихо, скрылся в лесной чаще.

Отец уронил голову. У Демидки слёзы набежали. И опять же – ничего не поделаешь…

Рябой котёл снял. Позвал дружков:

– Готов кулеш!

Потянуло из котла вкусным запахом. У Демидки внутренности перевернулись.

Атаман проходил мимо, коротко обронил:

– Айда ужинать…

Отец, может, и не пошёл бы один, а поглядел на Демидку – поднялся.

Вкусна разбойничья похлёбка!

В жидкой каше из той гречихи, что взяли Демидка с отцом, разварная дичина. Торопясь и обжигаясь, ел Демидка. Атаман незлобно сказал даже:

– Не спеши, успеешь, на всех хватит…

Вовсе стемнело. Разбойники разошлись по шалашам. Демидка с отцом полезли на телегу. Атаман предупредил отца:

– Бежать не вздумай. Себе хуже сделаешь!

А куда убежишь? Возле костра сидит рябой и на тебя то и дело поглядывает.

– Что с нами будет? – спросил Демидка шёпотом.

– Авось живыми отпустят, – также шёпотом ответил отец. – Кабы хотели худое, сразу сделали.

– А Лешак?

– С лошадью попрощайся! Не видал разве?

Отец тяжело вздохнул. Без лошади – наковальню на себе не потащишь – что делать будет? Чем хлеб зарабатывать?

Проснулся Демидка – солнце щёку тёплой ладошкой гладит. Лес от птичьего гомона звенит. Хорошо!

Вспомнил вчерашнее и разом забыл и про солнце, и про птиц. Огляделся, возле шалашей три лошади стоят. Лешак, а рядом с ним ещё две. И куда до них Лешаку! Видать, хороших кровей, не крестьянского заводу.

А рядом стоят атаман и отец друг против друга, и атаман спрашивает:

– Может, с нами по одной тропке пойдёшь?

Отец покачал головой:

– Мне такая тропка ни к чему. Скользка больно.

Атаман последних слов точно не расслышал:

– Жаль! Хорошим бы товарищем был. Ну, гляди сам. Вольному – воля. Запрягай коня, Данила на дорогу выведет.

Демидка ушам не поверил.

Отец принялся запрягать лошадь, а сам тоже на атамана поглядывает – не поймёт, всерьёз тот или злую разбойничью шутку шутит? Запряг и глядит на атамана, ждёт.

Атаман усмехнулся:

– Быстро!

Отец промолчал. А атаман:

– Садись к котлу, голодным какая дорога.

Понимал Демидка, хочется отцу поскорее убраться из разбойничьего стана, да, видно, боится обидеть атамана.

– Верно, – сказал, – пустой живот – плохой попутчик.

Не с одними конями вернулся Данила. Пошла по рукам плоская глиняная бутылка с водкой. Протянул атаман и Демидкиному отцу. Отец отхлебнул наравне со всеми. Затянули песню про разбойничью жизнь, да такую жалостливую – хоть плачь.

Отец, однако, встал и – к атаману:

– Коли пустишь, пора…

– Оставайся. Не пожалеешь! – весело крикнул Данила.

– Насильно люб не будешь, – перебил атаман, – каждому своя дорога. Проводи!

– А ты сегодня и на разбойника не похож! – осмелел Демидка.

Атаман усмехнулся:

– Разные, малый, разбойники бывают. Иной за чужим добром охотится, а иной правду ищет.

– Только чужое добро чаще попадается! – весело подмигнул Данила.

Все засмеялись.

– Ты не серчай, – сказал атаман Демидкиному отцу. – Дичина есть, а с хлебом да солью – худо.

– Ладно, – сказал отец. – Чего толковать!

И снова ехали Демидка с отцом. Демидка всё допытывался:

– Как же так? Разбойники, а отпустили. Даже лошадь не взяли.

– Они разбойники вроде нас с тобой, – объяснял отец. – Мужики да холопы беглые. Хоронятся от лютого боярского гнева и несправедливости боярских слуг. А есть-пить, известно, каждому надо. Ну и промышляют топором да дубиной…

– Мне ихний атаман сильно понравился, – сказал Демидка.

А про себя подумал: остаться бы с разбойниками богачей учить уму-разуму на лесцой дороге. Вот жизнь была бы!

Деньги

Дня три всего пути от вотчины боярина Гаврилы Романовича до Москвы. А Демидка с отцом кружили больше недели. На случай, если будет погоня.

Летний ночлег – дело не хитрое. Свернул в лес от чужого глаза и полезай на телегу спать. Так прежде Демидка с отцом и делали. А теперь нужда гнала в какую-никакую деревню. Подъели до крошки небогатую провизию, которую оставил им кашевар лесного атамана.

Деревенька, что первой попалась на пути, была маленькая. Десяток кособоких изб, крытых прелой соломой, глядели на дорогу слепыми окнами. Словно нищие, которым и руку за подаянием протянуть боязно.

– Где переночевать можно? – крикнул отец девке, гремевшей вёдрами у колодца.

– Эвон, во второй избе от края…

Лучше других изба не была. Но вроде, если глядеть снаружи, пошире.

Отец хотел оставить Демидку возле телеги, да не успел. Демидка юркнул во двор раньше, чем отец рот открыл.

– Прыток стал! – сказал отец, однако не прогнал.

В избе темно, дух тяжёлый. Пригляделся Демидка со свету – на лавке за столом сидят два лохматых мужика. Посередине стола фляга с водкой. Точь-в-точь как у разбойников. Миска с квашеной капустой. Краюха хлеба разломана.

– Здравствуйте, хозяева, – поклонился отец. – Хлеб да соль!

Мужики только мутно поглядели. И друг к дружке головами: негромкий разговор.

Отец потоптался – хоть назад поворачивай. Но тут из-за печки вышла старуха. Демидка даже за отца спрятался. Седая, нос крючком, на одну ногу припадает – чистая баба-яга.

Хрипло спросила:

– Чего надо?

– Переночевать бы.

– Откуда будете?

– Издалёка… – Отец прямо не ответил. И, чтобы разговор перевести на другое, добавил: – Поесть бы, хозяйка, дала.

– Ноне никто не даёт, все продают… – заворчала старуха. – Иль не знаешь?

– И мы не даром, – сказал отец.

Старуха поводила носом, словно обшарила.

– А деньги у тебя какие?

– Государевы… – ответил отец. – Какие ж ещё?

– И мы все государевы, – проскрипела старуха. – Только один – князь, а другой – грязь. Смекаешь? Покажи-ка деньги!

Отец из-за пазухи достал тряпицу. Подёргал зубами узелок:

– Гляди!

Старуха сунула нос в тряпицу и аж затряслась:

– Чтоб глаза мои тебя не видели с такими деньгами! Иди от греха подальше, не то возьму кочергу аль ухват!

Долго бушевала старуха, а Демидка всё никак не мог взять в толк: чем не угодили ей отцовы деньги?

– Ты их, бабка, поменьше в землю закапывай, глядишь, целее будут, – сказал один мужик и засмеялся.

– Рады зубы скалить на чужую беду! – вскинулась старуха. – И на тебя ухват найдётся!

– Много нас, – усмехнулся мужик, – на всех ухватов не напасёшься. А коль и разгонишь, чем жить будешь? Это ведь ещё подумать надо, кто кого больше кормит: ты ли проезжих да прохожих или они тебя.

Старуха опять запричитала, только словно бы потише.

И Демидка из старухиного крику и разговоров мужиков узнал вот что.

Раньше, когда он совсем маленький был, ходили повсюду, почитай, одни деньги из доброго и дорогого серебра. А некоторое время назад повелел царь-государь Алексей Михайлович изготовить деньги из дешёвой меди.

И оно б ничего, выходило по словам мужиков, да всякие люди стали медные деньги делать сами тайком. Учинилась великая дороговизна, потому что денег стало много, а купить на них нечего. И теперь, что ни день, медные деньги дешевле, а хлеб и прочее съестное – дороже. Многие медных денег не берут, а норовят – серебряные.

У старухи вовсе приключилось неладное.

Не без дохода, понятно, кормила да ночлег давала. И как испокон веков велось, закопала от лихого глаза деньги в землю. Серебро, что прежде так хоронили, долго лежит в земле без порчи и повреждения. Медь – иное дело. Выкопала старуха однажды свою кубышку, а в ней вместо денег – зелёная труха. Завыла старуха на всю деревню. Сбежались люди. Глядят, ахают. С той поры хоть режь: за медные деньги у неё корки хлеба не выпросишь.

Так ни с чем и ушли Демидка с отцом.

Переваливается из стороны в сторону телега на ухабах. Бредёт рядом отец. Демидка лежит на сене и думает: чудные дела – люди от денег отказываются…

В животе у Демидки будто кто беспокойный поселился: так и урчит, так и крутится. Терпения нет!

– Сворачивай! – крикнул отец.

Взялся Демидка за вожжи:

– Но-о, пошёл!

Взвизгнула телега. Кувыркнулась с боку на бок.

Зашелестела под колёсами высокая трава.

– Стой! – приказал отец. – Тут и ночуем.

Впору остановились. Смеркаться стало. Отец распряг Лешака, спутал ему ноги, чтоб далеко не ушёл. Спросил Демидку:

– Есть-то, поди, сильно хочешь?

Только тут заметил Демидка: осунулся, похудел за дорогу отец. Под глазами чёрные тени легли. Постарел даже.

– Поди, не больше тебя!

– До Москвы немного осталось. А там дядьку Михайлу сыщем. Авось не оставит родственников в беде. Посоветует что, а то и поможет. Не холоп боярский – государев стрелец…

Москва

Едва рассвело, Демидка с отцом тронулись дальше.

Демидке не терпелось. По сто раз на дню спрашивал:

– Скоро ль Москва? – и просил: – Как увидишь, тятя, скажи, ладно?

Однако первым увидел Москву сам Демидка. Вывез Лешак телегу на высокий холм, а вдали, там, где земля сходится с небом, словно кто сказочных камней-самоцветов накидал. Играют они голубыми, красными, золотыми цветами.

– Тятя, гляди! – закричал Демидка. – Что это?!

– Москва! – ответил отец.

И тут разглядел Демидка: не камни-самоцветы, а маковки церквей светятся на солнце. И сколько их – не сосчитать!

Сбежал Лешак с холма – и пропало дивное зрелище. И много раз так: то покажется Москва, то скроется.

Демидка истомился весь.

Всё больше народу попадалось на дороге. Кто на телеге, кто пешком.

Пошли по сторонам кривые избёнки, покосившиеся плетни да огороды за плетнями.

Демидка чуть не заплакал: опять деревня.

Подпрыгивала в разъезженной колее телега. Крутил головой Демидка. Не вытерпел наконец:

– Тять, скоро ли Москва начнётся?

– Эва, парень, спохватился! – хохотнул кто-то сбоку. – Да ты уж пол-Москвы проехал! Аль не заметил?

Не поверил Демидка проезжему мужику. Вот эти-то развалюхи избы и есть Москва?!

Отец подтвердил:

– Верно! – и добавил: – Велика Москва. Всякого наглядишься…

И правда, не успел Демидка в ответ слово сказать, из-за угла выплыли палаты дивной красоты. Дальше – больше. Поспевай глядеть. То стена зубчатая покажется. То башня крутобокая. То хоромы, должно быть боярские, за высоченной оградой.

– Тять, а это что? – то и дело приставал Демидка к отцу.

– Сиди ты, Христа ради, спокойно! Не крутись словно бес! – рассердился отец. – Люди кругом!

Притомился Лешак кружить по улицам и переулкам. Шёл шагом. Устал и Демидка.

Отец подбадривал:

– Потерпи маленько. Скоро на месте будем. Отдохнём. Поедим как следует.

– А чего? – оживился Демидка.

– Чего дадут.

– Щи непременно будут… – размышлял вслух Демидка, – и небось с мясом. На государевой службе, чай, дядька Михайла. А потом каша гречневая, с маслом. Или тоже с мясом. А может, и с маслом и с мясом сразу…

Снова пошли домишки помельче да поплоше.

– Тять, а мы не сбились? – забеспокоился Демидка.

– Слава богу, приехали! – сказал отец и повернул Лешака к низкой, крытой почерневшей соломой избе.

Глаза вытаращил Демидка. Быть того не может, чтоб государев слуга, стрелец дядька Михайла, жил под такой крышей!

А отец знай своё – тянет Лешака через раскрытые ворота во двор. Демидка даже с телеги не соскочил. Так и сидит истукан истуканом.

Во дворе высокий костлявый мужик оставил недошитый сапог, воткнул шило в скамейку, на которой сидел, поднялся навстречу:

– Ты, хороший человек, что это в чужой двор, словно в свой, заворачиваешь?

«Так и есть! – обрадовался Демидка. – Ошибся отец! И мудрено ли? Сколько лет прошло, как в Москве последний раз был».

Отец улыбнулся невесело:

– Аль, Михайла, не узнаёшь?

Сощурился мужик, вглядываясь:

– Будто нет.

– А ты погляди получше…

– Иван, ты, что ли?

– Иль уж на себя не похож стал?

– Переменился будто. Похудел сильно.

Голос дядьки Михайлы – теперь уж и Демидка не сомневался, что это он сам и есть, – стал помягче.

Обнялись Демидкин отец с дядькой Михайлой. Троекратно, как положено, ткнулись друг другу бородами в щёки.

– Каким ветром занесло?

– Недобрым, Михайла.

– Ладно, – сказал дядька Михайла, – распрягай покудова. Там разберёмся…

– Ты спервоначалу послушай, – возразил отец. – Может, ещё и поворачивать с твоего двора придётся…

Помолчал отец и негромко выдохнул:

– Беглые мы…

– Так… – поскрёб дядька Михайла бороду. И у Демидки всё обмерло внутри: ну как не примет их дядька Михайла? Что тогда? Куда деваться? Город – не лес. Хоть и велик, а под открытым небом не заночуешь…

– Вовсе житья в деревне не стало…

Отец рассказал про последнюю стычку с Сычом.

– Так… – снова поскрёб бороду дядька Михайла. – Как в пути-то назывался?

– Митрофаном Никифоровым.

– А он? – Дядька Михайла кивнул на Демидку.

– Сказывал, покойного брата сын, Фёдор.

– Так и в нашем дому чтоб было. Про Марью, жену, худого не скажу. А известное дело: у бабы волос долог, ум короток.

– Как признает, что тогда?

– Переменился ты сильно. Авось не вспомнит. И чтоб ребятам моим ни полслова. Малый твой язык за зубами умеет держать? – вцепился дядька Михайла в Демидку колючим взглядом.

– Сумеет, – пообещал отец.

– И чтоб не забывались! Отныне ты ему не отец. Он тебе не сын. Поняли?

– Поняли! – согласно кивнули Демидка с отцом.