Текст книги "Потоп (Книга II, Трилогия - 2)"

Автор книги: Генрик Сенкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 41 страниц)

Через мгновение гнев его прошел, самообладание вернулось к нему, он все смотрел на Оленьку, наконец лицо его смягчилось, он склонил голову на грудь и произнес:

– Прости меня, ангельская панна! В душе у меня столько мук и скорби, что я не властвую над собой.

Сказавши все это, он вышел из комнаты.

Оленька начала ломать руки в отчаянии, а мечник, опомнившись, стал рвать на себе волосы и закричал:

– Все псу под хвост пустил, погубил тебя своими руками!

Князь потом целый день не показывался. Даже обедал он у себя в покоях, сам-друг с паном Саковичем. Взбаламученный до крайности, он никак не мог собраться с мыслями. Терзала его какая-то горячка. Это была предвестница тяжелой лихорадки, которая вот-вот должна была накинуться на него с такою силой, что обычно он во время приступов весь цепенел, и приходилось его растирать. Однако он приписывал свое состояние в тот день безумной силе любви и понимал дело так, что либо должен получить удовлетворение, либо помереть.

Однако же, передав Саковичу весь разговор с мечником, он сказал:

– У меня руки-ноги жжет, мурашки по спине бегают, во рту печет, горечь какая-то. А? Что это со мной, ко всем чертям?.. Никогда еще у меня такого не бывало!..

– А ваша светлость князь совестью своей подавился, как жареный петух кашей... Курятина ты, князь, курятина и есть! Ха-ха-ха!

– Дура ты!

– А хотя бы!

– Нужны мне твои остроты!

– А ты возьми, ваша светлость, лютню и подскочи девке под окошечко, может, тебе что и покажут... кулачок... пан мечник. Тьфу! И какой, черт побери, из Богуслава Радзивилла вояка?

– Ах, дурошлеп!

– Согласен! Я вижу, твоя светлость, сам с собой уже заговариваешь и сам себе правду в глаза валишь. Ну, смелей, смелей! Не жалей гонору!

– Гляди, Сакович, как мой Кастор забалует, то и ему ногой под ребро перепадает, а тебе может выпасть приключение похуже.

Сакович вздыбился, как бы глубоко уязвленный, на манер россиенского мечника, а поскольку у него был особый дар лицедейства, он и начал орать, причем столь похоже на мечника, что, не видя, кто кричит, можно было бы обознаться.

– Это что, мы в татарском полоне? Порабощать свободного человека, топтать исконные права?

– Оставь, оставь, – как в горячке, говорил князь, – ведь за эту старую чурку она была готова себя прозаложить, а тебя некому защищать.

– Если она готова была себя заложить, чего ж ты ее не взял!..

– Не иначе как тут были какие-то чары. Или она мне чего подсыпала, или светила так складываются, что я ума решился... Видел бы ты, как она этого шелудивого дядьку заслонила... Однако же ты дурной! У меня в голове помутилось! Гляди! Какие руки горячие! Эх, ее бы, такую, миловать да к сердцу прижать, да еще...

– И потомство завести! – ввернул Сакович.

– А что, точно! Хочешь знать, так и будет, а то меня от такого жара разорвет, как гранату. Господи, что со мной... Жениться мне, что ли, ко всем чертям?

Сакович подобрался.

– Об этом, ваша княжеская светлость, и не затевайте думать.

– А я именно это думаю, а если чего захочу, то и совершу, хоть целый полк Саковичей мне повторяй целый день: "Не затевайте думать, ваша светлость".

– Эй, шутки кончились, я вижу!

– Да, я болен, околдован, не иначе!

– А тогда почему ваша светлость не хочет меня послушаться?

– Да уж придется, наверное! И пропади они пропадом, все эти сны, и все Биллевичи, и в придачу вся Литва с трибуналами и с Яном Казимиром вдогонку. Нет, иначе я не добьюсь... Вижу, не добьюсь... Ладно, хватит! Ну и что? Великое дело, великая вещь, подумаешь! Я-то, дурак, все взвешивал, куда перетянет. И боялся то снов, то Биллевичей, то процессов, то мелкоты этой, шляхтичей, да что Ян Казимир победит! Ну, скажи мне, ведь я дурак! Слыхал? Приказываю тебе сказать мне, что я дурак!

– А я этого не слышу, ведь сейчас говорит сам Радзивилл, а не проповедник кальвинизма в этом мире. А ты, видно, совсем больной, ваша светлость, я тебя в таком волнении никогда еще не видел!

– Правда! Ага! В самые тяжелые времена я только рукой махал да посвистывал, а сейчас как будто в меня кто шпоры всаживает.

– Это все странно, потому что если девка вашей светлости нарочно подсыпала приворотного зелья, то не затем же, чтобы потом сбежать, а ваша княжеская светлость, кажется, говорил, что они хотели оба втихую убраться.

– Мне сообщил Рифф, что это все влияние Сатурна, из которого как раз в этом месяце выходят горючие пары.

– Ваша светлость, взял бы ты лучше в патроны Юпитера, ему и без свадеб везло в любви. Все будет хорошо, только не поминай, ваша княжеская светлость, ни о какой свадьбе, разве что так, для видимости...

Вдруг пан ошмянский староста стукнул себя в лоб.

– А ну, погоди, ваша светлость... Я ведь слышал о похожем случае в Пруссии...

– Тебе что, дьявол в ухо нашептывает, а?

Но пан Сакович долго не ответствовал; наконец лицо его прояснилось, и он сказал:

– Ну, благодари свою фортуну, светлейший князь, что Сакович твой друг.

– А что, что-нибудь новенькое?

– Э, пустяк! Я буду дружкой на свадьбе вашей светлости, – тут Сакович поклонился, – для такого худородного слуги, как я, это большая честь...

– Не кривляйся, говори быстро!

– Да просто в Тильзите существует некто Пляска или как там его, а он в свое время был ксендзом в Неворанах, однако от сана отрекся, принял лютеранство, женился и бежал под крылышко к курфюрсту, а ныне он торгует копчушкой со Жмудью. В свое время сам епископ Парчевский старался его заполучить обратно в Жмудь, где бы ему подложили под ноги хорошенькую поленницу дров, но курфюрст не стал выдавать единоверца.

– Мне-то что до этого? Не тяни из меня душу!

– А вам вот что. Он вас с панночкой сошьет вместе, как верх с подкладкой, ты понимаешь, ваша княжеская светлость? А портной-то фальшивый, к цеху своему не относится, из-под него работку можно и распороть, понимаешь, ваша милость? Такое шитво цех никогда не узаконит, а все будет без шума и скандалов. Мастерюге можно будет затем шею свернуть, ваша светлость сам станет потом жаловаться, что был сплошной обман. Но ведь перед этим-то будет: crescite et multiplicamini...* Я первый даю мое благословение.

_______________

* Плодитесь и размножайтесь... (лат.).

– И понимаю и не могу понять... – сказал князь. – А, к черту! Я понимаю прекрасно, Сакович! Ты, никак, вампир, зубастый небось на свет уродился. Ох, плачет по тебе палач, чувствую... Но покуда я жив, с твоей головы ни один волосок не упадет, а приличную мзду обещаю... В таком случае я...

– Ваша светлость торжественно попросит руки панны Биллевич у нее самой и у мечника. Если они тебе откажут, если дело не выгорит, прикажи с меня шкуру спустить, ремней для сандалий из нее понаделать и чтобы я топал на покаяние в... Рим. С Радзивиллом еще можно покобениться, если он пожелает любви, но уж когда он захочет жениться, тут ни один шляхтич не будет просить, чтобы его долго по шерстке гладили. Только ты, ваша светлость, князь, должен сказать мечнику и панне, что из-за курфюрста и шведского короля, которые тебе сватают принцессу Бипонтинскую, ваш брак должен остаться под секретом, пока не будет заключен мир. Ну, а уж в брачном контракте нарисуйте им, что хотите. Все равно оба костела этого дела не признают... Ну?

Богуслав мгновение молчал, однако под слоем краски у него на щеках проступили красные пятна. Затем он сказал:

– Времени нет, через три дня я обязан, обязан выступить на Сапегу.

– Вот именно! Если бы времени было побольше, нельзя было бы объяснить, зачем приехал первый попавшийся ксендз и на скорую руку венчает, а в спешке все можно. Они ведь то же самое подумают: "Если уж быстро, то быстро!" Она девка рыцарского рода, ваша светлость может ее и в поход забрать с собою... Ах ты король мой, если даже Сапега тебя побьет, ты все равно уже половину виктории одержал!

– Ладно, ладно! – сказал князь.

Однако в этот момент его хватила первая судорога, так что ему свело челюсти, и он больше не мог сказать ни слова. Он весь оцепенел, а потом его стало колотить и валять, как рыбу, вынутую из воды. Однако же, прежде чем перетрусивший Сакович успел привести врача, судороги кончились.

ГЛАВА XVII

После разговора с Саковичем на следующий день пополудни князь Богуслав отправился прямо к россиенскому мечнику.

– Сударь мой пан мечник! – начал он. – В нашу последнюю встречу я тяжело провинился, поскольку поддался гневу в моем собственном доме. Меа culpa!.. И тем больше моя вина, что я сей афронт учинил человеку, чей род от века дружески связан с Радзивиллами. Но я пришел умолять о прощении. Пусть мои искренние сожаления послужат вам сатисфакцией, а мне покаянием. Ваша милость, ты издавна знаешь Радзивиллов, ты знаешь, что мы тяжелы на извинения; однако же, поскольку я нанес урон твоему возрасту и достоинству, то я первый, не глядя, кто я и что я, прихожу к тебе с повинной головой. А уж ты, старый друг нашего дома, не пожалеешь мне, верю я, своей руки?

Сказавши так, он вытянул руку, а мечник, первый задор которого давно уже поостыл, не посмел не подать ему своей руки, хоть и протянул он ее колеблясь и со словами:

– Ваша княжеская светлость, верни нам свободу, вот тут и будет наилучшая сатисфакция.

– Вы свободны и можете ехать хоть сегодня.

– Спасибо вашей княжеской светлости, – ответствовал пораженный мечник.

– Только одно условие, которое, ради бога, не отвергай.

– Это какое? – с опасением спросил мечник.

– Чтобы ты терпеливо выслушал, что я скажу.

– Что ежели так, тогда я буду слушать хоть до вечера.

– А ты заранее не давай мне расписку, а поразмысли час или два.

– Видит бог, нам бы свободу вернуть, а так я на все согласен.

– Свободу ты, сударь мой пан благородный, обретешь, только не знаю, захочешь ли ты ею воспользоваться и так ли уж невтерпеж будет тебе покинуть мой кров. Я был бы счастлив, если бы ты мой дом и все Тауроги целиком почитал своими, но теперь послушай. Знаешь ли ты, сударь мой, почему я так противился отъезду панны Биллевич? Я же догадался, ведь вы просто хотели сбежать, а мне столь племянница вашей милости полюбилась, что ради вида ее одного я был бы готов, что ни день, переплывать Геллеспонт, как тот самый Леандр ради Геры...

Мечник в одну секунду снова побагровел.

– Это мне, ваша светлость, смеешь ты такое говорить?

– Именно вашей милости, мой наилюбезнейший сударь.

– Ваша светлость! Ищи фортуны у дворовых девок, а благородной девицы не тронь, а то я тебе покажу! Ты можешь ее держать в неволе, можешь в склеп запереть, но бесчестить ее тебе нельзя!

– Бесчестить нельзя, – ответил князь, – но можно поклониться старому Биллевичу и сказать ему: "Выслушайте, отче! Дайте мне вашу племянницу в жены, ибо не могу я без нее жить".

Мечник так поразился, что не мог вымолвить ни слова, только все усами шевелил да глаза у него вылезли из орбит; потом он стал кулаками протирать свои очи и, глядя то на князя, то по сторонам, наконец сказал:

– Это во сне или наяву?

– Ты не спишь, сударь мой, не спишь, а чтобы тебя получше убедить, я повторю тебе cum omnibus titulis*. Я, Богуслав, князь Радзивилл, конюший Великого княжества Литовского, прошу у тебя, Томаша Биллевича, россиенского мечника, руки твоей племянницы, панны ловчанки Александры.

_______________

* Со всеми титулами (лат.).

– Как это? Господи! Ваша светлость хорошо подумал?

– Я-то подумал, теперь ты подумай, сударь мой, годится ли кавалер для барышни...

– Да у меня от удивления дух захватывает...

– Теперь ты видишь, бесчестные ли у меня были намерения...

– И ваша светлость не посмотрит на наше худородство?

– Что так низко Биллевичи себя ставят, так ценят шляхетский свой герб и древность рода? Неужто это мне Биллевич говорит?

– Ваша светлость, я знаю, что начало роду нашему надо искать еще в Древнем Риме, но...

– Но, – перебил его князь, – ни гетманов, ни канцлеров в нем нет. Ничего! Электорами вас можно назвать, как моего бранденбургского дядю. Если ж в нашей Речи Посполитой королем может быть избран шляхтич, то нам пределов нету. Мой мечник, и даст бог, мой дядюшка, я ведь рожден от княгини бранденбургской, отец мой происходит из Острожских, однако дед, достославной памяти Кшиштоф Первый, тот, которого звали Перуном, великий гетман, канцлер и виленский воевода, был женат primo voto* на девице Собек, и корона у него с головы не слетела из-за этого, хотя Собкувна была шляхтянка благородного происхождения, как все другие. Зато, когда покойник родитель женился на дочке курфюрста, все удивлялись, зачем он свой гонор теряет, хотя он как раз роднился с правящим домом. Вот такая у вас, к дьяволу, шляхетская спесь. Но, сударь, признайся, ведь ты не думаешь, что Собек выше Биллевича? А?

_______________

* Первым браком (лат.).

С этими словами князь начал с большой фамильярностью похлопывать пана мечника по спине, а шляхтич растаял как воск и отвечал:

– Господи благослови тебя, ваша светлость, за благородные помыслы... Просто камень с сердца свалился! Эх, ваша светлость, если бы не разница в вере!

– Только католический ксендз будет нас венчать, другого я и сам не желаю.

– Мы всю жизнь будем тебя благодарить за это, тут ведь дело в божьей благодати, а господь бог не послал бы ее какому-то паскуднику...

Тут пан мечник прикусил язычок, поскольку сообразил вовремя, какую обидную для князя мысль собирался выразить, но Богуслав даже не заметил этого, напротив, он милостиво усмехнулся и добавил:

– И насчет вероисповедания потомства я тоже перечить не стану, нет такой жертвы, какой бы не принес я вашей красавице...

Лицо мечника прояснилось, как будто на него упал луч солнца.

– Да, господь бог красотой не обидел нашу баловницу... Это верно!

Богуслав снова похлопал его по плечу и, нагнувшись, стал шептать на ухо шляхтичу:

– А что первый будет парень, я ручаюсь, картинка будет, а не парень!

– Хи-хи!..

– Другого у панны Биллевич быть не может.

– У панны Биллевич с Радзивиллом, – добавил мечник, наслаждаясь соединением этих имен. – Хи-хи! Вот пойдет хорошенький шум по Жмуди!.. А что господа Сицинские, недруги наши, скажут, когда Биллевичи возвысятся? Ведь они даже старого полковника не пощадили, хоть это был муж, римлянам подобный, уважаемый по всей Речи Посполитой.

– Мы их выгоним со Жмуди, пан мой мечник!

– Господи боже милосердный, неисповедимы пути твои, но если ты в своих помыслах захочешь, чтобы паны Сицинские лопнули от зависти... Господи, да будет твоя воля!

– Аминь! – заключил Богуслав.

– Ваша светлость! Не бери во зло, что я не буду рядиться перед тобой в великого гордеца, как подобает человеку, у которого девку замуж просят, а просто выкажу свою радость. Ведь мы жили в печали, не зная, что нас ожидает, и все толковали в худшую сторону. Дошло до того, что мы и о вашей княжеской светлости плохо думали, и вдруг оказывается, что наши страхи и опасения были напрасны и что можно верить нашему прежнему к тебе уважению. Это у меня, ваша княжеская светлость, прямо камень с души свалился...

– Неуж и панна Александра так обо мне думала?

– Она? Да будь я Цицероном, и то бы я не мог достойно описать ее преклонение перед вашей светлостью в первое время... Я так думаю, что ее добродетели и прирожденная как бы несмелость создали преграду в выражении чувств. Но когда она узнает об искренних вашей светлости намерениях, тогда, я уверен, девка даст сердцу волю, оно же не замедлит кинуться на луга любви с большой охотой.

– И Цицерон бы не сказал искусней! – ответил Богуслав.

– А в радости-веселье и речи льются. Однако же если ваша светлость такой благодарный слушатель, что все принимаешь, тогда уж я до конца буду откровенным.

– Ну, будь откровенным, пан мечник...

– Девка-то хоть и молодая, но his mulier* и разум имеет под стать мужчине, страх какая характерная. Не один бы мужичок там бы остановился, где она даже не подумает. Что зло, то влево отбросит, что добро, то вправо... сама тоже вправо. Вроде и создание нежное, а раз уж избрала себе дорожку, то хоть из пушек стреляй, куда там! Не свернет. Она в деда пошла и в меня; отец был прирожденный солдат, но мужик мягкий... мать же, de domo Войниллович, двоюродная сестра панны Кульвец, тоже была с характером.

_______________

* Се женщина (лат.).

– Я рад это слышать, уважаемый пан мечник.

– Так вот ты не поверишь, вельможный князь, что за супостат девка! На шведов да на всех недругов Речи Посполитой – просто завзятый враг. Если кого заподозрит в измене, хоть в малейшей, так тут же непобедимое чувствует к нему отвращение, будь то даже ангел, не человек. Ваша светлость! Прости старому человеку, который тебе в отцы годится хоть по возрасту, если не по знатности: брось шведа... То же хуже татарина отчизны поработитель! Двинь свое войско против сучьего сына, и не только я, но и она потянется за тобой на поле боя! Извиняй, князь, извиняй!.. Вот сказал, что сам думал!

Богуслав, помолчавши, превозмог себя и начал так:

– Почтенный пан мечник! Вчера бы вы могли допустить, но сегодня вам уже не годится думать, будто бы я хотел вас объехать на кривых, говоря, что я стою на стороне короля и отчизны. Так вот, под присягой, как родственнику, повторяю, что когда я сказал о мире и об его условиях – это была подлинная правда. Хотел бы и я броситься на поле боя, меня вся моя природа к этому побуждает, но я же вижу, что не в том спасенье, и настоящая любовь заставляет меня действовать другим способом... И я должен сказать, что добился неслыханного, ибо после проигранной войны могу заключить такой договор, чтобы вся мощь победителя послужила побежденной стране, такого и сам кардинал Мазарини не постыдился бы... Не одна панна Александра, но и я тоже наравне с ней ощущаю odium* к нашим врагам. Что же, однако, делать? Как спасать эту землю? Nec Hercules contra plures!** Так что я подумал про себя так: "Не погибать, что было бы легче и почетней, а спасать". А поскольку я в делах такого рода учился у больших дипломатов, поскольку я и родственник курфюрста, и у шведов, через брата Януша, нахожусь в доверии, то я начал переговоры, а каков был их cursus*** и прибыток для Речи Посполитой, то ты уже, вельможный пан, знаешь: конец войне, конец гонениям на вашу католическую веру, костелы, духовенство, на шляхетское сословие, на мужицкое, шведская помощь в войне с московитами и с казаками, бог даст, и расширение границ... И все это за одну только уступку, за то, что Carolus после Казимира станет королем. Кто больше совершит для отчизны в наше тяжелое время, пусть мне его покажут!

_______________

* Отвращение, презрение (лат.).

** Здесь: один в поле не воин (лат.).

*** Ход, течение событий (лат.).

– Это правда... это слепому ясно... да вот шляхетскому сословию очень прискорбно покажется, если отменят свободные выборы.

– А что важней: выборы или отчизна?

– Это все единое, вельможный князь, это кардинальнейший фундамент Речи Посполитой... А что такое отчизна, если не совокупность прав, привилегий и свобод, принадлежащих благородному сословию?.. Хозяина найти себе и при чужом правлении можно.

Гнев и тоска молнией промелькнули в глазах Богуслава.

– Carolus, – сказал он, – подпишет pacta conventa* {Прим. стр.494}, как подписывали его предшественники, а уж после его смерти мы изберем себе, кого захотим... хотя бы того Радзивилла, который народится от биллевичской панны.

_______________

* Обязательства, договор (лат.).

Мечник остановился, ослепленный этой мыслью, и наконец поднял руку и закричал с огромным воодушевлением:

– Consentior!*

_______________

* Согласен! (лат.).

– Вот и я подумал, что ваша милость, согласится, хотя бы потом наследственный трон останется нашей семье, – сказал с ядовитой улыбкой князь. – Все вы такие!.. Ну ладно, это дело будущего. Пока что необходимо, чтобы мирные переговоры привели к цели. Понимаешь, вельможный пан, дядечка?

– Необходимо, право слово, необходимо! – повторил с глубоким убеждением мечник.

– А привести к цели они могут потому, что я желанный посредник для его шведского величества, а знаешь, по каким причинам?.. Так вот, у Carolus'a одна сестра замужем за де ла Гарди, а другая, принцесса Бипонтинская, она еще девица, и ее хотят выдать за меня, чтобы быть в сродстве с нашим домом и заодно с войсками Литвы. Отсюда он ко мне и мирволит, и дядя курфюрст его поощряет в этом.

– Как же это? – спросил обеспокоенный мечник.

– Вот так, вельможный мечник, но за вашу голубицу я отдаю всех принцесс бипонтинских вместе с их княжеством Двух Мостов, да и все мосты в мире. Однако же дразнить шведскую зверюгу мне не стоит, для чего я делаю вид, что якобы склоняюсь на их предложения; но пусть только подпишут мирный договор, тогда увидим!

– Ну! Они что, могут не подписать, если узнают, что ваша светлость женился?

– Вельможный пан мечник, – сказал солидно князь, – ты меня подозреваешь в неверности отчизне... А я, как честный ее сын, спрашиваю тебя ныне: имею ли я право пожертвовать благом Речи Посполитой ради себя?

Пан Томаш обратился в слух.

– И что будет?

– А ты сам подумай, пан вельможный, что тут будет?

– Господи, да я уж вижу, что свадьбу придется отложить, а в присловье говорится: "Что нескоро, то неспоро".

– Мое сердце не изменится, я полюбил на всю жизнь, а вашей чести надо бы знать, что своей верностью я бы мог посрамить и самое Пенелопу.

Мечник еще больше напугался, ибо он имел как раз обратное представление о верности князя, что, кстати, подтверждалось его всем известной репутацией, а князь, как бы желая совсем доконать мечника, прибавил:

– Но ты, может, и прав, никто не знает, что с ним завтра будет: я и занедужить могу, и уже чувствую, что у меня все заложило, вчера вон так меня скрутило, Сакович еле вытащил; и умереть я могу, погибнуть в походе на Сапегу, а уж сколько будет волокиты, уговоров, хлопот, этого на бычьей шкуре не хватит места записать.

– Ради господа бога, говори, что делать, ваша светлость!

– Ну что я скажу, – отвечал князь печально, – я бы сам был рад, чтобы поскорей все преграды пали.

– Вот именно, чтобы пали... Обвенчаться, а потом будь что будет...

Богуслав вскочил на ноги.

– Клянусь Евангелием! Вельможный пан, с твоим разумом быть бы тебе литовским канцлером. Я в три дни того не выдумаю, что вельможному пану сразу в голову пришло! Точно! Так! Обвенчаться и сидеть тихо. Вот это голова! Я ведь и так через два дня на Сапегу выступаю, поскольку обязан! За это время мы протопчем тайную дорожку в девичью светелку, а потом в путь! Вот это дипломат! Посвятим мы с тобой в эту тайну двух-трех проверенных людей и в свидетели их возьмем, чтобы венчание было formaliter!* Составим брачный контракт, о приданом позаботимся, к которому я сам добавлю запись, и до срока – ша! Сударь мечник! Спасибо тебе от всего сердца, спасибо! Иди в мои объятия, а потом ступай к моей красе ненаглядной... Я буду ждать ее ответа, сидеть как на угольях! А пока отправлю-ка Саковича за ксендзом! Будь здоров, папаша, а даст бог, вскорости и дедка Радзивилла!

_______________

* По всем правилам! (лат.).

С этими словами князь выпустил ошеломленного шляхтича из своих объятий и выскочил из комнаты.

– Господи! – сказал про себя, охолонувши, мечник – Я ему дал такой мудрый совет, что его и Соломон бы не постыдился, а сам желаю, чтобы без этого все обошлось. Тайна-то оно тайна... А все-таки, как ни ломай голову, как ни бейся лбом о стенку, другого не надумаешь; это любому ясно! А, чтоб поганых шведов морозом пришибло да выморило всех до последнего!.. Если бы не эти переговоры, венчание-то было бы со всеми церемониями, еще со всей Жмуди понаехали бы на свадьбу. А тут к собственной жене муж должен обувши войлоки красться, чтобы не наделать шуму. Тьфу, пропасть! Не скоро Сицинские лопнут от зависти, хотя их эта чаша не минует.

Произнеся все это, он пошел к Оленьке.

Тем временем князь продолжил свой совет с Саковичем.

– Ходил тот шляхтич на задних лапах, как медведь, – говорил он Саковичу, – меня и то утомил! Уф! Я его за это стиснул, аж ребрышки на нем затрещали, и так давай трясти, что, думаю, сейчас сапоги у него вместе с портянками с ног полетят... А что я ему наплел. "Дядюшка, дядюшка!" Он прямо на глазах стал раздуваться, как будто целой кадушкой бигоса подавился! Тьфу! Тьфу! Погоди! Будешь ты у меня дядюшкой, у меня таких дядюшек на целом свете возами возить... Сакович! А я уж вижу, как она меня в своей комнатке ждет и принимает, глазки закрывши и ручки скрестивши... Погоди и ты тоже! Исцелую я тебе эти глазки... Сакович! Возьмешь в пожизненное владение Пруды за Ошмяной!.. Когда Пляска может тут быть?

– К вечеру. Спасибо вашей княжеской светлости за Пруды...

– Ничего! К вечеру? Это значит вот-вот... Если бы можно было еще сегодня, хоть и в полночь, но повенчаться! У тебя контракт готов?

– Готов. Я уж расщедрился от имени вашей княжеской светлости. Девушке для украшения отписал Биржи. Мечник потом будет выть, как собака, когда у него их отберут.

– Посидит в подземелье, так успокоится.

– Не понадобится. Если венчание окажется незаконным, то уж все незаконно. Ну, что, разве я не говорил вашей светлости, что они согласятся?

– С ним-то не было ни малейших трудностей... Вот интересно мне, что она скажет... Что-то его не видно!

– А они кинулись обниматься и от чувств плачут, да вашу княжескую светлость благословляют, да умиляются твоей доброте и красоте.

– Не знаю, какой там красоте, что-то я плохо стал выглядеть. Мне все время нездоровится, теперь боюсь, как бы вчерашнее оцепенение снова не наехало.

– Да ну, употребишь, ваша светлость, побольше горяченького...

А князь уже встал перед зеркалом.

– Под глазами синяки, и дурак Фуре мне сегодня брови криво нарисовал. Гляди, правда криво? Вот я прикажу пальцы ему в курок мушкета ввернуть, а вместо камердинера возьму себе обезьяну. Что же это мечника нету?.. Я уже к девушке хочу! Хоть поцеловать-то она себя перед свадьбой разрешит... поцеловать... обсмаковать!.. Как быстро сегодня темнеет... А для Пляски, чтобы не упирался, нужно щипчики заранее в огонек положить...

– Пляска не будет упираться, это шельма порождения ехиднина.

– И венчание будет шельмованное.

– Шельма шельму венцом ошельмует.

На князя нашло хорошее настроение.

– Где сводник будет дружкой, там другой свадьбы не может быть!

Они ненадолго замолчали, а затем начали оба хохотать, но их ржание как-то зловеще отдавалось в темном покое. Надвигалась глубокая ночь.

Князь начал расхаживать по комнате, громко стуча чеканом, на который он вынужден был крепко опираться, поскольку после вчерашнего онемения ноги ему еще плоховато служили.

Вскоре слуги внесли канделябры со свечами и вышли, однако порыв ветра склонил язычки пламени так, что они долго не могли установиться прямо и горели, сильно растапливая воск.

– Глянь, как горят свечи, – произнес князь, – это что за предзнаменование?

– Что одна особа растает ныне, как воск.

– Странно, как долго они мигают.

– Может, это душа старого Биллевича пролетает над пламенем?

– Дурак ты! – порывисто сказал князь Богуслав. – Страшный дурак! Ну ты выбрал же время говорить о духах!

Наступило молчание.

– В Англии говорят, – начал князь, – что если в доме находится какой-либо дух, то всякая свеча будет гореть синим пламенем, а эти, погляди! Горят желтым, как обычно.

– Ерунда! – сказал Сакович. – В Москве есть люди...

– А ну, тихо!.. – прервал его Богуслав. – Мечник подходит... Нет! Это ветер качает ставню. Дьявол подсунул эту тетку девушке... Кульвец-Гиппоцентаврус! Слышал о чем-нибудь подобном? Ну и похожа же она на химеру!

– Если пожелаешь, ваша княжеская светлость, я на ней поженюсь. Тогда она вам не будет помехой. Пляска нам с ней на ходу что надо припаяет.

– Ладно. Я подарю ей на свадьбу деревянную лопату, а тебе фонарь, чтобы было чем светить.

– Но я буду твоим дядечкой... Богуславчик...

– Не забудь про Кастора! – отвечал князь.

– Не гладь Кастора, Поллукс мой, против шерсти, он может укусить!

Дальнейший разговор был прерван приходом мечника и панны Кульвец. Князь живо пошел навстречу им, опираясь на свой чекан. Сакович встал.

– Ну? Можно к Оленьке? – спросил князь.

Но мечник только руками развел и голову опустил.

– Ваша светлость! Моя племянница говорит, что завещание полковника Биллевича запрещает ей распоряжаться своей судьбой, а если бы даже и не запрещало, то и тогда бы, ваша светлость, не имея к вам сердечной склонности, она бы за вас не вышла.

– Сакович! Слыхал? – страшным голосом отозвался Богуслав.

– Об этом завещании и я знал, – говорил мечник, – но сначала я не счел его за непреодолимое impedimentum*.

_______________

* Препятствие (лат.).

– Да чихал я на ваши шляхетские завещания! – сказал князь. – Плевать мне на ваши шляхетские завещания! Понял!..

– А нам не плевать! – ответил, вскинувшись, пан Томаш. – А по завещанию девице дорога либо в монастырь, либо за Кмицица.

– За кого, мелюзга? За Кмицица?.. Я вам покажу Кмицицев! Я вас проучу!..

– Ты кого, ваша светлость, мелюзгой назвал? Биллевича?

И мечник, впав в бешенство, подбоченился, однако Богуслав тут же хватил его обухом чекана в грудь, так что внутри у шляхтича что-то екнуло, и он пал наземь, а сам князь, ткнув лежащего ногой, чтобы освободить путь к двери, выскочил без шляпы из комнаты.

– Иисусе! Мария! Иосиф! – вопила панна Кульвец.

Но Сакович схватил ее за плечо и, приставивши ей кинжал к груди, сказал:

– Тихо, дорогуша, тихо, горлиночка моя, а то я тебе твое тонкое горлышко подрежу, как колченогой куре. Сиди тут спокойно и не ходи наверх, поскольку там твоей племяшке сейчас устроют свадьбу.

– Негодяй! Убийца! Безбожник! – крикнула она. -Зарежь меня, ведь я буду кричать на всю Речь Посполитую. Брат убит, племянница обесчещена, я не хочу жить! Бей, убийца, режь! Люди! Сюда! Поглядите!..

Ее слова заглушил Сакович, заткнув ей рот своей могучей дланью.

– А ну, тихо, мотовило кривое! Тихо, песья трава! – сказал он. – Я тебя не прирежу, зачем дьяволу подсовывать его же добычу, а чтобы ты у меня не орала, как павлин, пока ты не успокоишься, я тебе твою дивную мордашку завяжу собственным твоим платком. А сам возьму лютню и сыграю тебе "Ой, вздыхаю". Неужели ты меня не полюбишь, не может быть.

С этими словами пан ошмянский староста с ловкостью настоящего грабителя завязал рот панны Кульвец платком, а руки-ноги во мгновенье ока скрутил поясом, после чего кинул ее на диван.

Затем он сел около нее и, поудобней вытянувшись, спросил спокойно, как бы начиная обычный разговор:

– Как ты думаешь, ясновельможная панна? Мне сдается, что Богусь тоже себе полегоньку управился?

И вдруг он вскочил на ноги, ибо двери быстро распахнулись и в них показалась панна Александра.

Лицо ее было бело как мел, волосы слегка растрепаны, брови сдвинуты, а очи горели гневом.