Текст книги "Дочь оружейника"

Автор книги: Генрих Майер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Извините, мастер, – отвечал молодой человек со смущением, – я был занят… я не слыхал, что меня звали.

– Понимаю! – сказал оружейник. – Ты сердишься, что я помешал тебе отправить на тот свет человека.

– Франк – убийца? – спросил удивленный Шафлер.

– Да, поверите ли, мессир, что если бы я пришел в магазин двумя минутами позже, этот молодчик убил бы дворянина, как быка, молотком в голову. Да знаешь ли, любезный, что ты за эту шутку не отделался бы даже деньгами? Дворяне отплачивают за убийство золотом; это их привилегия, а ты, бедный Франк, несмотря на все твое искусство в оружейном мастерстве, попал бы прямо на виселицу.

– Что мне за дело! – вскричал Франк. – По крайней мере, он бы в другой раз не оскорбил нашей Ма…

Шафлер понял в чем дело и сказал:

– Стало быть, дело важнее, нежели я думал; оскорблена женщина, и эта женщина Мария!

Вальтер сказал:

– Оскорбления никакого не было. Франк истолковал в дурную сторону шутку, какую часто позволяют себе дворяне. Стоит ли обращать на это внимание?

– Однако кто этот дворянин, как зовут шутника? – : настаивал жених.

– Вы должны его знать, – проговорил мастер. – Ведь он служит вместе с вами у Давида Бургундского. Он называет себя графом Перолио.

– Перолио! – вскричал Шафлер, покраснев от негодования и вскочив с места. – Перолио начальник черных разбойников. И он смел коснуться Марии! Он заплатит жизнью за это оскорбление.

Все начали успокаивать Шафлера, но тот продолжал:

– Зачем приходил сюда этот бездельник? Что ему надобно?

– Он заказал мне копья, щиты, шлемы, панцири; кажется, он набирает солдат в свою шайку.

– Зачем же он обратился именно к вам?

– Он не нашел оружейника лучше меня.

– Однако вы принадлежите другой партии.

– Правда; зато я повинуюсь приказу монфортского бурграфа.

– Что это значит? Объяснитесь.

– Вот приказ бурграфа, прочитайте его и вы увидите, что мне не в чем упрекнуть себя.

И он подал Шафлеру пергамент, полученный от Перолио.

Как бы не веря своим глазам, Шафлер прочитал два раза пергамент и проговорил:

– Да, это подпись бурграфа, его рука.

– Это вас удивляет, мессир Жан? Признаюсь, и я удивился и не могу понять, зачем бурграфу угодно, чтобы враги его были хорошо вооружены?

– Однако, – сказал дворянин, прочитав приказ в третий раз, – вы должны передать оружие самому бурграфу и в его собственном замке.

– Да, в собственные руки.

– Когда же?

– Через месяц.

– Значит перед окончанием перемирия. Стало быть, этот Перолио изменник.

– Неужели монсиньор Давид доверяет такому человеку?

– Кто он! – вскричал дворянин. – Он называет себя дворянином, и это, может быть, справедливо, потому что теперь много дворян, недостойных своего имени, которые набирают шайки, по примеру знаменитых кондотьеров Фортебраччио, Бонконсильо и других, и продают свою храбрость тому, кто им больше заплатит. Перолио храбр и имеет воинские способности, но возбуждает ужас и отвращение своими зверскими поступками. Его шайка набрана из двух тысяч самых отчаянных негодяев, хорошо вооруженных и на отличных лошадях; все они привыкли к войне, готовы на все и страшны для тех, против кого идут и для тех, кому служат, потому что первое их правило – убийство и грабеж. Они боятся только своего начальника и повинуются ему только потому, что он дает им пример в жестокости и разбоях. Для него проливать кровь не только удовольствие, но необходимость, и он нападает сегодня на того, кому служил вчера. Это тигр, которому нужна жертва, который дерется не с целью, не за партию, а для одной добычи, чтобы вести роскошную и развратную жизнь.

– Такой человек Перолио. Он ненавидит меня и поклялся мне отмстить.

– За что?

– Два месяца тому назад я делал рекогносцировку близ Дурстеда, как вдруг услышал стоны в бедной лачужке. Я вбежал туда и увидел трех солдат из Черной Шайки, которые били старуху, недавно поселившуюся в епархии, и называемую то сумасшедшей, то колдуньей. Эта старуха знает целебные свойства многих трав и вылечивает больных; она также предсказывает будущее. К ней вошли солдаты Перолио, ища добычи, но она начала проклинать их, называя разбойниками и убийцами. За это они хотели убить несчастную, но я приказал им тотчас же выйти. Один из них смел замахнуться на меня, и пал мертвый, другие убежали, грозя мне гневом капитана. Действительно, Перолио пожаловался на меня епископу Давиду и требовал, чтобы я заплатил огромную сумму за убийство одного из героев Черной Шайки. Я отвечал, что ничего не заплачу, потому что наказал злодея и готов поддерживать мечом справедливость моего поступка. Перолио хотел отвечать вызовом, но епископ приказал нам помириться. Я тотчас же протянул руку моему врагу и Перолио сделал то же; только вы знаете его привычку не снимать перчатки, особенно с правой руки, а протянутая рука была в черной перчатке. «Снимите перчатку, сеньор граф», – сказал я и опустил свою руку. Но Перолио вспыхнул и выбежал из комнаты, даже не поклонившись епископу.

Любопытство слушателей было возбуждено в высшей степени.

Мастер спросил:

– Скажите, отчего монсиньор Давид, служитель церкви, берет на службу подобного разбойника?

– Это делается по необходимости, – отвечал Шафлер. – Многие города северной Голландии, хотя и приверженные к партии «трески», отказываются выставлять солдат, а герцог Максимилиан очень занят своими делами, чтобы помогать монсиньору. Вот почему последний принужден был нанять Перолио.

– И вы думаете, мессир, что злодей готовит какую-нибудь измену? Вы хорошо бы сделали, если бы предупредили епископа.

– Я обязан это сделать, как честный дворянин.

– А теперь, мессир Жан, не пора ли отложить важные дела и продолжать обед?

– Охотно, Вальтер.

Когда подали простой десерт, состоявший из бисквитов, масла, трех сортов сыра, орехов и пирожков, Маргарита встала, по обыкновению, и хотела уйти, но хозяин остановил ее словами:

– Маргарита, принеси нам еще кувшин рейнвейна и дай всем серебряные бокалы.

Старуха повиновалась. Когда все бокалы были наполнены, Вальтер обратился к Марии:

– Дочь моя, надеюеь, что ты не забыла, какое предложение сделано было тебе год тому назад?

– Помню… – прошептала Мария.

– И с тех пор, – продолжал Вальтер, – я надеюсь, мысли твои не изменились?

– Нет…

– В таком случае, – сказал отец вставая, – выпьем за здоровье жениха с невестой и за будущий их союз.

Все встали, кроме Франка; старая Маргарита напрасно толкала его, наконец взяла и приподняла.

– Господи Боже, – говорила Марта, – что с тобой, мой бедный Франк?

– Клянусь св. Мартином, – вскричал Вальтер, – он не мог переварить выходки Перолио, и она так сильно взволновала ему кровь, что довела почти до удара. Успокойся, мой друг. Стоит ли такой негодяй, чтобы хворать из-за него! Выпей стакан вина, это поправит тебя.

– Благодарю, хозяин, – отвечал Франк, стараясь оправиться. – Мне совестно, что я опечалил ваш праздник. Я не виноват, позвольте мне уйти.

– Ступай, любезный, может быть, на воздухе тебе будет легче.

Франк вышел. Мария успела скрыть волнение, которое, впрочем, можно было приписать внезапной болезни первого работника, а Вальтер продолжал веселым тоном:

– Теперь, друзья мои, остается только назначить день свадьбы и, с Божьей помощью, день этот наступит скоро.

Мария бросила умоляющий взгляд на мать, и добрая Марта сказала мужу:

– Что ты, Вальтер! Разве благоразумно назначать свадьбу, когда война может быть объявлена со дня на день? Обвенчанная дочь не будет уже жить с нами, потому что ее супруг не имеет права входить в город; мессир ван Шафлер не захочет, чтобы жена его жила с ним в лагере или была одна в его замке, подвергаясь оскорблениям разбойников. Нет, я уверена, мессир согласиться со мной, что надобно ждать окончания войны, а потом затевать свадьбу.

– Да, ты права, жена, – проговорил мастер. – Моя Марта дает иногда хорошие советы. Но что вы скажете на это, мессир Жан?

Шафлер задумался на минуту, потом покачал грустно головой.

– Да, любезный Вальтер, жестокая война снова разгорится. Вчера еще я думал, что мир будет подписан прежде окончания перемирия, но увидев приказ бурграфа, уверился в противном. Правитель епархии вооружается, и мы готовы отвечать ему, если только герцог Максимилиан не остановит всего своим скорым приездом. До тех пор надобно следовать совету доброй Марты, и хотя мне тяжело отсрочить мое счастье, но я клялся защищать права епископа Давида и должен сдержать клятву.

– Ваше решение благородно, любезный мой зять, потому что теперь я могу называть вас зятем; хоть я не дворянин, а просто работник, но честный человек никогда не откажется от своего слова.

Шафлер встал и, подойдя к Марии, сказал нежно:

– Теперь позвольте мне, моя прекрасная невеста, в память этой минуты, связывающей нас на всю жизнь, вручить вам вещь, которую носила моя святая мать и на которой я клянусь любить вас и уважать, как графы ван Шафлер всегда любили и уважали своих супруг.

Он вынул из мешочка прекрасную золотую цепь с алмазным крестом и надел на шею Марии.

С тех пор, как Франк вышел из комнаты, молодая девушка впала в такую задумчивость, что не слыхала почти ничего, что вокруг нее говорили. Она опомнилась, когда Шафлер, стоя перед ней, надел ей цепь с драгоценным крестом. Волнение ее стало так сильно, что она не могла сказать ни слова. Когда же отец стал подсмеиваться над ее смущением и говорить, что такой подарок стоит поцелуя, она молча повернула свою хорошенькую голову к Шафлеру и тот поцеловал ее первым страстным поцелуем влюбленного жениха.

– Хорошо, дочка! – вскричал обрадованный мастер. – Это для жениха самый лучший подарок, которого он долго не забудет. Но этого мало. Надобно было приготовить ему что-нибудь – ты, верно, не подумала об этом?

И, не дав отвечать дочери, он продолжал:

– Я знаю, что ты ничего не приготовила, зато твой отец подумал за тебя. Я заплачу твой долг, и для этого прошу мессира проводить меня в магазин.

Шафлер пошел за Вальтером в магазин, где Франк сидел за прилавком на месте Марии, погруженный в тяжкие думы. Услышав шаги, он быстро встал, бледный и с красными глазами.

– Лучше ли тебе, друг? – спросил его Вальтер.

– Лучше, благодарю вас, – отвечал молодой человек слабым голосом.

– Берегись же, мой милый, и впредь не горячись из-за пустяков.

Потом, показав Шафлеру превосходное вооружение, выделанное Франком, мастер сказал:

– Вот подарок Марии, мессир. Вы можете им гордиться, потому что это образцовое произведение – и вот кто сработал его!

Вальтер указал на Франка.

Шафлер, как знаток оружия, не мог не удивиться отличной отделке лат. Он подошел к Франку и сказал:

– Франк, я вас полюбил, как друга и достойного ученика почтенного человека, к семейству которого я буду скоро принадлежать; теперь же я уважаю вас как редкого художника, как благородного, храброго молодого человека, который не допускает, чтобы при нем оскорбили слабое существо.

Франк был тронут этими словами.

– Эти латы, – продолжал Шафлер, – будут мне вдвойне драгоценны, потому что это ваша работа и с ними будет связано воспоминание о том, что вы защитили от оскорбления мою невесту. Вот моя рука, Франк, дайте мне пожать вашу, как руку брата и друга, и помните, что вы всегда можете располагать мной. Я ваш друг на жизнь и на смерть.

Молодой работник не мог удержать слез и, сжав крепко руку Шафлера, вскричал:

– И я клянусь быть самым верным, самым преданным другом жениха Марии! Если я изменю моей клятве, пусть Бог накажет меня.

– Аминь! – проговорил Вальтер. – Я уверен, что никто из вас не изменит клятвы. Теперь пойдемте в комнату.

V. Западня

Когда все трое вошли в комнату, там находилось новое лицо странной, смешной наружности. Это был человек не выше трех футов, с огромной головой, почти квадратный, на коротеньких ножках. Нельзя было смотреть без смеха на эту живую карикатуру, но лицо карлика выражало столько доброты, что под безобразием заметна была душа, смелость и преданность. Еще мальчиком бедный Генрих много терпел насмешек и дурного обращения, особенно от хозяина своего, трактирщика, у которого служил на конюшне. Шафлер, увидев однажды, как мучили бедного уродца, сжалился над ним и взял его к себе. Генрих начал упрашивать его, чтобы он дал ему место конюшего.

– Я знаю, мессир, – говорил он, – что такому красивому дворянину, как вы, не очень приятно взять в службу урода, но ваша красота выиграет еще более от моего безобразия, и притом вы знаете, что если оболочка моя дурна, то сердце доброе, готовое жертвовать вам всем, даже жизнью. Вы не раскаетесь в вашем добром поступке. Я буду следовать за вами везде, как собака, дома буду служить вам, на войне не отойду от вас и буду счастлив, если приму удар, назначенный для моего господина.

Шафлер исполнил желание карлика и, как докажет эта история, доброе дело принесло ему пользу.

При виде конюшего графа, оружейник не мог удержаться, чтобы не захохотать; но Генрих, привыкший производить такое впечатление, не обратил на это внимания и, кланяясь почтительно своему господину, сказал:

– Простите, мессир, что я осмелился придти сюда без вашего позволения… но случилось важное дело…

И конюший осмотрелся кругом и заглянул даже в дверь, как бы боясь, не подслушивают ли его.

– Что такое, Генрих, – спросил Шафлер, смеясь, – кто тебя потревожил?

– Я не знаю, должен ли я говорить, мессир.

– Здесь все мои друзья, говори.

Генрих низко поклонился всем присутствующим и продолжал:

– Итак, мессир, эти собаки «удочки», – извините мессир оружейник, я говорю не про вас, потому что и между разбойниками бывают порядочные люди, – эти злодеи «удочки» хотят поймать вас в западню и поужинать сегодня «треской».

Вальтер не смеялся более, но с беспокойством смотрел на молодого дворянина, который, не придавая большого значения словам своего конюшего, спросил:

– Как же ты узнал об этой западне, Генрих?

– А вот послушайте, мой добрый господин. Я отвел наших лошадей в гостиницу «Белого коня», потому что она принадлежит прежнему моему хозяину, и я очень рад, что теперь могу приказывать ему и он обязан мне служить. Я сам смотрел, как этот негодяй задал овса нашим лошадям и, надобно признаться, что он угостил их на славу; верно боялся меня, мошенник. Когда я вышел из конюшни, то заметил, что мой прежний мучитель стоит у ворот и с жаром разговаривает с поселянином, которого назвал Фрокаром. Увидев меня, оба замолчали и начали смеяться над моей красотой. Настоящие разбойники!

– Ты бы поменьше употреблял эпитетов, – заметил молодой граф, – тогда рассказ твой был бы яснее и короче.

– Повинуюсь, и буду даже говорить учтиво об этом висельнике. Я не обратил внимания на смех бездельников и спокойно пошел прогуливаться к городским воротам. Там есть группа кустарников, в тени которых я расположился отдохнуть, как вдруг увидел, что к тому же месту подходят оба разбойника… извините, мессир, но я не могу назвать учтивее людей, которые составили против вас заговор.

– Заговор! – вскричал Вальтер. – Говори скорее, в чем дело?

– Я вам все расскажу по порядку… Они говорили: «Он не должен выйти из города;. мы получим два золотых, если поймаем „треску“. Это сделать не трудно, и право будет на нашей стороне, если мы его удержим до четырех часов».

Машинально все глаза обратились к часам, которые показывали только три.

Генрих продолжал:

– Это говорил крестьянин, а злодей трактирщик отвечал: «Да как же нам удержать его? Он не будет так глуп, чтобы просрочить время».

– Разумеется, нет! – вскричал Вальтер.

– А крестьянин возразил: «Прежде всего ты не допустишь эту обезьяну конюшего… это он про меня говорил, разбойник… вывести лошадей из конюшни; потом мы уж уговорились с капитаном, охраняющим ворота, что число солдат его будет удвоено, решетка опущена и запрещено будет поднимать ее без позволения, а капитан придет только, когда пробьет четыре часа. Тогда треска попадется на удочку, а в наши карманы попадут деньги».

– Недурно придумано, – сказал Шафлер.

– Еще крестьянин прибавил, что надобно привлечь на их сторону начальника городской стражи, чтобы он не помешал этой измене. Тогда разбойники удалились, а я со всех ног побежал в гостиницу, оседлал наших лошадей, бросил деньги в ясли и пришел сюда, предупредить вас о заговоре.

Оружейник уже не находил карлика смешным и с чувством пожал ему руку.

– Ты славный малый, – сказал он, – и может быть спасешь жизнь твоего господина. Ясно, мессир Жан, что против вас составлен заговор и вас хотят захватить.

– И, вероятно, эту западню устроил ваш враг Перолио, – заметил Франк.

– Больше некому, – отвечал граф. – Он один способен придумать такую неблагородную шутку. Но он может ошибиться. Чтобы поймать треску, надобно крепкую удочку, и не одну.

– Однако, мессир, надо обдумать дело хорошенько, – сказал Вальтер спокойно, но решительно. – Во всяком случае, вы можете надеяться на меня и на Франка. Не правда ли, сын мой?

– Да, хозяин, я обещал мессиру Шафлеру безграничную преданность.

– Отправимся же, дети мои, – сказал Вальтер, – потому что время уходит. Ты, Франк, выбери четырех самых сильных работников и следуй за нами в ста шагах.

– Хорошо, мастер.

– Не вели им снимать рабочих передников, чтобы подумали, что они идут с работы.

– Не взять ли им оружие?

– Нет, довольно с них и палок со свинцовыми концами, да пусть под передниками спрячут ножи.

– Все будет исполнено.

– Скажи также, чтобы Маргарита дала каждому по кружке пива и по стакану вина.

Франк вышел, а Шафлер, надевший, с помощью Генриха, свой нагрудник, взял меч. Но Вальтер, находя, что будущий его зять недостаточно вооружен, подал ему секиру с костяной ручкой, которую вынул из шкафа, а сам взял короткий, но широкий меч.

На лицах Марии и ее матери выражалось сильное волнение. Бедная Марта хотела успокоить дочь, но когда увидела, что муж вооружается, произнесла:

– Вальтер, ради Бога, что ты делаешь?

– Успокойся. Ты знаешь, что я не забияка, но нельзя же не защищать себя. Правда, бывают минуты, когда кровь кипит во мне, как у молодого человека, но это ненадолго, и я опять делаюсь флегматиком. Будь уверена, что все устроится к лучшему. Я имею влияние на добрых граждан нашего города и надеюсь, что они меня послушаются. Но пора, любезный зять, отправимся в путь.

– Прощайте, матушка, прощайте, Мария, – сказал Шафлер, обнимая их, – даст Бог, скоро увидимся.

Вальтер и граф поспешно вышли. Генрих подвел своему господину лошадь, но он хотел дойти пешком до городских ворот, которые были недалеко, и потому велел вести лошадей. Подойдя к ним, Вальтер, осмотрев все, сказал:

– Генрих не обманул нас. Решетка опущена, стража бурграфа удвоена, но и городская наша гвардия тут же. Прошу вас, мессир, позвольте мне поговорить с ними и не вмешивайтесь до времени. Все зависит от хладнокровия.

Входя под своды ворот, Вальтер оглянулся, заметил приближение Франка с товарищами и Генриха с лошадьми и проговорил:

– Хорошо, все на своих местах, начнем атаку.

– Ворота заперты, – закричал солдат бурграфа, стоявший на часах, – сегодня никого не выпускают из города.

– Это что за новость? – отвечал оружейный мастер. – Обыкновенно решетку опускают в пять часов.

– Может быть!

– В таком случае, любезный, потрудись поднять решетку, потому что мне надобно идти за город.

– Нельзя, – проговорил солдат грубо.

– Разве ты командуешь этим постом? – спросил Вальтер строго.

– Нет не я, но мне приказано никого не выпускать.

– Где ваш начальник?

– Капитан ушел.

– Да мне и не надобно капитана. Охранение города поручено гражданам, и я хочу видеть начальника городском стражи, а не иностранца, наемника бурграфа.

Вальтер намеренно возвысил голос, потому что городские стражи вышли из караульни и с удовольствием слушали слова мастера, льстившие их самолюбию. Так как начальник их был тут же, то он выступил вперед и сказал:

– Вы правы, мастер Вальтер. Здесь должен командовать начальник алебардщиков. Скажите, что вам угодно?

– Вот это начальник, так начальник, – сказал мастер весело. – Это начальство я готов всегда признать. Здравствуйте, мастер ван Шток, здоровы ли ваши домашние? Как идет пивоварня? Наверное, хорошо. Очень рад.

И он дружески пожал руку товарищу.

– Что это значит, любезный ван Шток, – продолжал он, – что сегодня решетка опущена так рано?

– Право не знаю, это капитан воинов приказал ее опустить.

– Разве боятся нападения монсиньора Давида?

– Что вы, какое нападение! – сказал другой алебардщик, ведь у нас перемирие.

– А! Это вы, ван Брук, – сказал оружейник, обращаясь к подошедшему гражданину. – Сегодня ваша очередь стеречь ворота. Вы редкий гражданин, потому что при вашем слабом здоровье могли бы и отказаться от должности.

Ван Брук был высокий, толстый мужчина, у которого была страсть жаловаться на воображаемые болезни. Он только улыбнулся на слова Вальтера и тяжело вздохнул.

– Что ж, товарищи, – продолжал хитрый оружейник, – прикажите поднять решетку; я хочу прогуляться за городом с моим гостем.

Алебардщики посмотрели в смущении друг на друга, не зная что делать, но часовой отвечал за них.

– Для вас можно поднять решетку, потому что вас все знают, но ваш гость должен ждать возвращения капитана.

– Позволь тебе заметить, любезный, – возразил Вальтер, – что ты напрасно отвечаешь, когда тебя не спрашивают. Я привык говорить с хозяевами, а не с их слугами. Вот почему я обращаюсь к гражданам Амерсфорта, которые одни имеют право здесь командовать. Неужели мы позволим распоряжаться у нас наемным солдатам бурграфа? ван Шток, ван Брук, неужели вы повинуетесь наемникам?

– Нет, нет, мы здесь начальники! – вскричали граждане. – Никто не смеет командовать нами.

– Я тоже думаю, что наши права должны быть уважаемы. Прикажите же выпустить нас, потому что нам надобно торопиться.

– Да, – сказал ван Шток, – я прикажу поднять решетку.

– И прекрасно! – кивнул Вальтер. – Да здравствует городская стража!

– Только подождите немного, мастер, я пошлю за капитаном; он сейчас придет.

– Зачем вам капитан?

– Да ведь он запретил…

– Так стало быть, он здесь старший? Так бы и сказали. Теперь я буду знать, что ваши алебарды ничего не значат и что город стерегут наемные солдаты. Граждане свободного города Амерсфорта не смеют выйти за город без позволения иностранного капитана! Клянусь св. Мартином, я и не подозревал, что у нас такие обширные права. Скажите, ван Брук, не надобно ли просить позволения капитана, если мы захотим обедать часом раньше. Ведь он назначает же часы наших прогулок?

Эти иронические слова произвели действие.

– Он смеется над нами, – ворчали алебардщики. – Оружейник много себе позволяет!

– Ну, да, смеюсь, – сказал Вальтер, к которому подошли его работники и его несколько молодцов. – Я говорю, что вам стыдно повиноваться солдатам бурграфа, подло унижаться перед иностранцами.

– Оружейник прав! – вскричали многие голоса, подстрекаемые Франком и его товарищами. – Мы не хотим унижаться, не хотим слушаться наемников.

– Так кто же смеет не выпускать нас из города? – произнес Вальтер. – Вы видите, что права наши нарушены.

– Да вас никто и не задерживает, – заговорили солдаты, выстроившиеся перед решеткой, – вы можете идти за город, только мы не выпустим дворянина, который с вами.

– По какому праву? – спросил Шафлер, которому надоело молчать.

– Не наше дело, нам приказано.

– Но вы служите бурграфу, вы должны ему повиноваться?

– Без сомнения.

– Так вот приказ бурграфа выпустить меня из города. Поднимите решетку.

И Шафлер показал офицеру свой пропуск, но то отвечал:

– Я не умею читать.

Вальтер взял бумагу, и показав ее ван Штоку сказал:

– Ну, так этот умеет читать! Разве это не подпись бурграфа?

– Не мое дело, – возразил офицер. – Я знаю своего капитана. Подождите немного; он скоро придет и велит пропустить.

– В самом деле, отчего вам не подождать? – проговорил начальник милиции. – Ведь вам говорят, что капитан придет через несколько минут.

– Собаки, а не граждане! – проворчал оружейник сквозь зубы. – Ни рыба, ни мясо! Разве вы не видите, что эти бездельники составили заговор против храброго дворянина и дожидаются, чтобы прошел час, назначенный в пропуске, чтобы арестовать его?

– Неужели? – сказал ван Шток так же хладнокровно. – Ведь это не совсем честно.

Прочие алебардщики сняли свои шапки перед графом, но ни один ни трогался с места.

Между тем Франк, сговорившись со своими товарищами, подошел к Шафлеру и сказал ему:

– Мессир, надобно решиться на отчаянный поступок, или все будет потеряно. Сейчас бьет четыре часа, и с первым звонком колокола явится капитан с другими солдатами, чтобы арестовать вас. Мастер Вальтер потерял много времени с разговорами; наемники не уступят, а граждане очень слабы. Садитесь на лошадь и обнажите меч, а мы ворвемся силой в караульню и, добравшись до цепи, поднимем решетку.

– Хорошо, Франк, мое терпение уж истощилось. Вперед!

Подозвав Генриха знаком, он ловко вскочил на лошадь и, подъехав к самым воротам, закричал:

– В последний раз, солдаты бурграфа! Хотите ли повиноваться вашему господину и пропустить меня? Поднимите решетку!

Удивившись этим приказаниям, солдаты не знали, что отвечать, но не двигались с места, никак не воображая, чтобы один человек осмелился напасть на двадцать четыре солдата. Но граф бросился в середину их, размахивая мечом на обе стороны, а за ним пробирался карлик на своей черной лошадке, размахивая секирой, данной Вальтером.

Произошла суматоха. Франк с товарищами и другими работниками бросился на солдата, крича: «Смерть наемникам!» Палки и ножи пошли в дело. Солдаты, со своей стороны, защищались отчаянно. Но так как они не ждали нападения и пищали их не были заряжены, притом же и гражданская стража, вероятно одумавшись, направила против них свои длинные алебарды, то солдаты хотели уже отступить, как вдруг офицер закричал им:

– Ребята, держитесь еще одну минуту. Сейчас бьет четыре часа и капитан подходит. Прижмитесь к стене и не допускайте до цепи решетки.

Свалка возобновилась с большим ожесточением. Угрозы, проклятия слышались со всех сторон; одни порывались к цепи, прикрепленной машиной, другие оттесняли нападающих. Вдруг раздался первый удар колокола.

– Четыре часа! – закричали солдаты бурграфа. – Победа! Победа!

– Нет еще, – вскричал Франк, который сделал последнее усилие, оттолкнул двух солдат, закрывавших собой машину, бросился на офицера, который держал ручку машины и ударил его так сильно палкой по голове, что тот упал.

В эту минуту раздался третий удар колокола.

– Он погиб! – вскричал Вальтер с отчаянием.

– Нет, он спасен! – раздался голос Франка. – В галоп, мессир, в галоп, решетка поднята!

Действительно, проезд был свободен благодаря храбрости работника, и Шафлер, пришпорив лошадь, взмахнул еще раз мечом и с последним ударом колокола был за воротами.

В эту самую минуту у входа в караульную показался капитан с новым отрядом солдат.

– Поздно! – вскричал переодетый крестьянин, которого называли Фрокаром, который смотрел из-за угла на битву, не принимая в ней участия.