Текст книги "Биография Неизданного"

Автор книги: Генри Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Я резко обернулся. За мной стояла мама, а в дверях была ее подруга.

– Почему ты не постучалась? – воскликнул я.

– Дверь была открыта, вот мы и…

– И? Что?!

– Ну, и нам стало интересно. Ты купил машинку?

– Да.

Тетя Сью встала на цыпочки пытаясь разглядеть мой стол через мамино плечо.

– Можно? – спросила она, желая пройти в комнату.

– Да, конечно, – ответил я и потупил взгляд.

Они прошли в комнату, разглядывая машинку и стол.

– Так что ты там так увлеченно писал, можно посмотреть? – улыбнувшись, спросила мама.

– Это личное.

– Личное? – они с тетей Сью переглянулись. – Ну, хорошо.

– Это личное, но… не мое, личное, – сам того не желая, проговорился я.

– Да? Это как же? – спросила тетя Сью.

– Я писал… я писал про вас.

– Про меня?

– Да, про вас и вашего мужа.

Ее лицо посерело, испуг и злость стальным серым цветом отразился в ее взгляде.

– Что это значит? Что это значит, Мег? – таким же стальным голосом проговорила она, чуть запинаясь.

– Я, я не знаю. Чарли, объяснись. Немедленно. Что это значит? Что ты писал о них?

– Я подслушал ваш разговор.

– И? – все так же продолжала тетя Сью.

– Это стихи.

– Стихи?

– Да.

Она прикрыла рот ладонью и обхватила себя за талию другой рукой. С минуту все напряженно молчали. Мама была поражена таким ответом. Она застыла на месте, будто взглянула в лицо Горгоне. Она смотрела куда-то сквозь меня, явно путаясь в мыслях, как бы лучше и похлеще отругать меня. Но это был случай, который выбивается из обычных рамок воспитания, поэтому и наказание за подобное еще не придумано ни одним из родителей. Не моей мамой, это уж точно. Свое новое увлечение я держал втайне ото всех, и от нее в том числе. Я просто не дал ей возможности подготовиться к подобному. В какой-то момент мне даже стало интересно, с чем именно ее внутренний судья сравнит подобное и с каким проступком поставит на одни весы для вынесения приговора.

– Чарли… ты немедленно… – чуть запыхаясь, как после спринта, начала она.

– Могла бы я прочесть, ну, то, что ты написал? – спросила вдруг тетя Сью, перебивая маму.

– Я бы…

– Чарли, – вмешалась мама, – ты понимаешь, как плохо то, что ты сделал?

– Подожди, Мег. Я бы действительно хотела их прочесть. Если только можно.

Мама перевела все тот же непонимающий взгляд на свою подругу.

– Сью…

– Мне интересно. Мальчик не виноват, что я устраиваю тут сцены каждый день. Я думаю… он просто… Я не знаю. Он же не глухой, он все слышит. Он все чувствует. Я просто хотела бы прочесть их для начала.

– Ты разрешишь? – спросила она меня.

Мама перевела взгляд с тети Сью обратно на меня и опять на тетю Сью.

– Конечно, – ответил я.

Я вынул лист из машинки и передал его ей. Она аккуратно взяла его в руки, присела на край кровати и, прочистив горло, на удивление твердым и даже выразительным голосом начала читать, точно в школе на уроках английской литературы.

Ты слышишь, часы пробили ровно полночь,

А, значит, мне давно пора ко сну.

Растопи обиду, боль и с нею горечь,

Разожми кулак, отпуская в вечную весну.

Зачем лежим мы? Вазы две разбитые…

Не об этом нам читали крикливые мечты,

Две души, сплетенные; Богом позабытые.

Лежим и наблюдаем, как засыпаются костры.

Так душно в комнате, прости,

Не починил окно, я про него забыл.

Мне страшно, милая, я так боюсь зари,

Мой час, мой час уже пробил?

Прошу, оставь мне на прощанье поцелуй,

Тот самый, что подарила в первый день.

С собой его мне яркой краской нарисуй,

С ним в белой вечности отброшу тень.

Я обезумевший цепляюсь за последний вздох,

И хватаешь ты за грудь, пытаясь удержать.

Но мчится черная, сбиваясь, из последних ног.

Привыкшая к тому, чтоб души воровать.

Еще минуту, милая, я знаю, сил уж больше нет,

Но не сгорай и ты, прошу, останься и цвети!

И вот он, Господи, мой первый в смерти свет…

И чей-то голос: «Ты попрощался, а теперь, лети».

Я наблюдал за ней, вслушивался в каждое слово. Обычно я не помню наизусть стихи, которые пишу. Но в первые минуты их жизни они не оставляют меня ни на секунду. Каждое слово, каждая точка, каждая запятая.

Я смотрел на нее исподлобья, боясь быть обнаруженным. Задержав дыхание, я неслышно проговаривал каждую строфу вместе с ней. Я пытался угадать, насколько она понимает то, что читает? Что пробуждают в ней эти слова? Я надеялся, что многое. По крайней мере, во мне они поднимали все мои страхи, переживания. За нее, за нас. Пусть я и не имел никакого отношения к ее трагедии, но мне казалось, что имел. Написав это, я заклеймил эту трагедию и своей трагедией в том числе.

Мой первый читатель, она закончила. Она опустила руку с листком на кровать, будто этот лист весил не меньше тонны, а то и больше. Секунду спустя она выпустила лист, прикрыла глаза руками и начала плакать. Мама тут же подскочила к ней, не забыв злобно взглянуть на меня. Она схватила стихотворение и с яростью помяв, протянула его мне.

– Убери это, немедленно!

Я взял лист.

– Нет, не надо, – сказала вдруг тетя Сью.

– Как это не надо, моя дорогая? Ты же вся в слезах. Посмотри на себя.

Я так и застыл с листком в протянутой руке. Меня это удивило не меньше, чем маму. Стихи были не настолько хороши, я понял это сразу, как только она закончила. Но они значили для нее больше, чем просто стройность, ритм и рифма.

– Они прекрасны. Я плачу, но это не те слезы, что были сегодня утром, Мег. Или вчера ночью.

Она взглянула на меня. В ее глазах читалась нежность и благодарность. Она протянула ко мне руки.

– Иди ко мне, мальчик.

Я медленно встал и подошел к ней, не зная, чего стоило ожидать. Она устало протянула ко мне руки и взяла мои с таким чувством, с таким жаром, что я задрожал всем телом. И как я не старался, у меня не выходило унять эту дрожь.

– Спасибо тебе.

Мама никак не могла понять, что же такое тут сейчас происходит. Она поднялась и потянула за собой тетю Сью.

– Идем вниз, я приготовлю тебе чашечку чая. Идем, дорогая.

Уже в дверях, тетя Сью обернулась ко мне.

– А, можно, я возьму его ненадолго, – спросила она.

– Конечно, – ответил я, – оно ведь ваше.

Я протянул ей лист, все еще борясь с дрожью. Она взяла его, разгладила и они исчезли на лестнице.

***

В ту ночь я никак не мог уснуть. Укутавшись в одеяло, я сидел на первом этаже в гостиной. Мне казалось, что сегодня я обрел какое-то знание. Сегодня жизнь преподала мне важный урок. Надо было лишь понять, в чем была его важность. Я чувствовал, что это знание не откроется мне до конца, пока я не сделаю еще один шаг ему на встречу. Оставалось что-то, что не давалось мне на этом диване и в этих стенах, что-то, что было в мамином взгляде. Она не видела того, что смогла увидеть ее подруга. Да и я не видел этого. Все изменилось, и с этим надо было что-то делать. Я сидел так всю ночь и вслушивался в тишину, в свои мысли, напрягая слух, я пытался понять себя.

К утру у меня все же получилось разобрать шепот тех самых мыслей. В один момент я осознал, что в минуту, когда та женщина протянула мне руку, ко мне пришло ощущение наполненности. Именно в тот момент у меня появилась цель, которую я не вправе был игнорировать и упускать. Конечно! И если я упущу это, я упущу все.

Я встал и сбросил одеяло на пол.

Итак, из меня наружу рвутся сотни историй. И что? Что мне нужно? Надо перечислить, надо запомнить, надо записать. Надо приоткрыть для них дверь. Надо прожить. Что же там было, что мне нужно? Талант, желание, опыт. Талант, желание, опыт. Талант, желание, опыт.

Мне нужно было идти. Далеко, дальше, чем можно себе представить. Дальше, за пределы дома, городского водоканала, города. И искать… последний ключ к познанию – опыт. И беречь, не разбазаривать, стоять и охранять цербером два имеющихся.

Пора было выходить. Сейчас же.

3

Я писал каждую свободную минуту. Образы людей, мест, событий приходили ко мне каждый день, оставалось только открыть им дверь. Порой они не отпускали меня неделями, удерживая перед собой, заманивая своими историями. Слова становились для меня не чем-то манящим, игриво подмигивающим, а чем-то, с чем я уже давно дружу. Они были мне знакомы, как и я был знаком им. Чернила стали мне наркотиком, без которого я не мог прожить. День казался бессмысленно прожитым, если я не писал.

Закончив последний год школы и объяснившись с родными, выдержав их непонимающий взгляд, я собрал вещи, прыгнул на автобус и пустился в путь. Я переехал жить в Нью-Йорк, в город, где, как мне казалось, я мог быть свободным и творить столько, сколько душе заблагорассудится. За каждым углом, в каждом прохожем я видел поэта, художника, вольнодумца. Стиль, образ этого города впился так крепко мне в душу, что я уже не мог представить себе места лучше. И мне как никогда хотелось писать.

Я снял комнату в старом обшарпанном доме. Рента была меньше, чем где-либо, и для начинающего писателя, только закончившего школу, это было идеальным вариантом. Эту дыру в спальном районе я делил с одним пареньком, который жил тут уже пару месяцев. Его же самого я видел редко, что было приятным бонусом к крысам. Он промышлял, как я понял, чем-то незаконным, поэтому нередко мог пропасть на несколько дней. О лучшем и мечтать было нельзя.

В те годы меня накрыло плотным покрывалом кризиса. Найти работу было невероятно сложно. Я ни черта не умел и столько же не знал. И все же мне «посчастливилось» устроиться дворником сразу в несколько мелких магазинчиков, чьи хозяева вскладчину оплачивали мой труд. Деньги были небольшие, но на бумагу, карандаши и почтовые марки хватало. Не представляю, сколько в год издательства платят за почту, но на мне они должны были разориться. Отказы я получал пачками, и такими же пачками я рассылал свои новые рассказы на следующий день. Они кружили по всему Нью-Йорку и далеко за его пределами, не останавливаясь и на день.

Каждое письмо от издательства я открывал с участившимся пульсом, мои руки дрожали в нетерпении, значит, кто-то прочел, оценил и ответил. И это может быть тот самый шанс, которого я так долго ждал. Но стоило прочесть первую строку, как все становилось понятно… знакомо. Сложив, не представляя зачем, очередной отказ в стол, я не отчаивался, а, выругавшись, снова принимался за работу. Я должен был покорить эту вершину, это бетонно-кирпичное здание издательства, с его окнами на центральный парк или куда они там выходили… Я представлял себя в каком-то роде альпинистом, который взбирается вверх, не смотря на хреновую погоду и летящие сверху камни. Моя хватка была крепка, как и воля.

Я верил в одно – люди, работающие в издательстве, не могут быть идиотами. По крайней мере в мое время они таковыми не были. В мое время писатели учили их быть мечтателями. И они становились ими. Они были звездами, они были спутниками и наставниками в мире. Они были каплей разума для сотен обезумевших писателей. Я верил в то, что тот молодой ассистент редактора, а может быть и сам редактор, прочитав мой рассказ, написал слова сожаления не просто так. Я верил, что он ждет момента, когда я пересеку этот чертов порог, этот чертов выступ и сражу его наповал. Я верил в то, что он сам жаждет этого. И его отказ – это наставление: «Пиши, пиши, пиши! Черт тебя дери, Чарли! Ну же! Пиши! Не сдавайся, ты уже почти вырвался! Осталось немного, совсем чуть-чуть…» Я в это верил. Но издательский бизнес все-таки бизнес. И вместо мечтателя мне мог попасться просто на просто кретин.

Я наблюдал за тем, как многие из моих знакомых вырывались вперед, выстраивали лестницу и поднимались, добивались признания в своей области. Я завидовал им белой завистью. Во мне не было злобы или ненависти. Я вел себя и смотрел на многое проще. Я сам был проще. Я слушал их рассказы о том, как много они работали, и как непросто было добиться того, чего они добились. И я тоже работал много и упорно, но… Пф! Ничего. Удача обходила меня стороной. А она наравне с упорством и трудолюбием выстраивает те самые успехи, о которых разглагольствовали они. Некоторым же хватало и одной только удачи без первого и второго. Черт бы их побрал… Я же был трудоголиком, но трудоголиком в той сфере, где тяжело было заставить услышать тебя даже самого ушастого парня. Я завидовал музыкантам, черт, они могли исполнить песню в клубе и быть замеченными, а куда же было сунуться мне? Может и существовали похожие места для писателей, но, видимо, я был слишком ленив и где-то даже горд, чтобы выискать их и попытаться влиться в компанию «своих». Многие ночи я проводил в глубоких думах о будущем, о настоящем. Я начал напоминать себе тот слой людей, который ежедневно сидя на кухне, устраивал полигон для разгоряченных обсуждений-ссор, как им дальше жить и что делать вместо того, чтобы что-то делать. Я становился себе противен.

Мало было просто писать, надо было продавать себя. А этого я не умел. Поэтому и сидел в глубокой яме, отмораживая жопу на холодной мели.

Неудачи стали сыпаться на мою голову одна за другой. Голоса персонажей становились тише, а цены на еду и жилье – выше, и на почту больше не хватало. Я бегал по издательствам на своих двоих и стал пропускать работу. После недели предупреждений меня выперли с места дворника. Владельцы магазинов решили, что расчистить заваленную снегом дорожку может и другой бестолковый писатель. И когда у меня все было более чем плохо, я начал замечать, что у моего соседа, наоборот, все шло как можно лучше. У него всегда было чем поживиться. Он переоделся в хороший костюм, сшитый на заказ. И у него всегда хватало на выпивку и девушек.

Ну а у меня денег не было даже на бумагу.

В один из вечеров, после работы над очередным рассказом, я застал Майка дома. Он стоял у окна, опершись на раму, одной рукой придерживая занавеску, выглядывая что-то на улице. В тот вечер я ощущал себя полным ничтожеством – мое обычное состояние на тот период. Я больше не чувствовал героев, я больше не сочувствовал героям. Мне было плевать. Я писал на автомате, пытаясь отвлечься, пытаясь словить тот кайф, который испытывал когда-то. Но его не было, не было больше ничего, черт бы его побрал. Не было меня, не было денег, не было будущего. Встреть я Гогена44
  Эже́н Анри́ Поль Гоге́н (Eugène Henri Paul Gauguin) – французский живописец, скульптор-керамист и график


[Закрыть] лет 50 назад в подобную минуту, он бы плюнул мне в лицо, а скорее, прошел бы мимо, что еще хуже. Где-то под коркой истинного художника, отрицающего все и вся помимо момента процесса искусства, в нем бы проявилась капля отвращения. И я бы понял его душой, душой, которая заражена лицемерием. Но я не был им или кем-то еще, я был Чарльзом О'Фентоном. Чарльзом, которому нужна была похвала, пусть даже стороннего слушателя. Одобрение. Пара слов не своего голоса в кожано-костяной коробке моего мозга. Мне требовалась маленькая победа, что зарядила бы меня на 100% на годы вперед. Но ничего этого не было, и я был раздавлен.

В таком состоянии я застал Майка. Я сухо поздоровался, завалился в кресло и закурил, продолжая наблюдать за ним, пока он наблюдал за кем-то в окно. Парень он был худощавый, с бегающими глазами то влево, то вправо и снова влево и вправо. Туда-сюда, не прекращая. Была ли это какая-то болезнь, не знаю, смелости спросить я так и не набрался. Еще у него была странная привычка наклоняться к собеседнику максимально близко. Я полагал, что это профессиональное. Видимо по работе ему частенько приходилось шептаться и секретничать. Мне это не нравилось, потому что от него вечно пахло перегаром и чем-то кислым. А голос его становился похожим на шипение змеи.

Он отвернулся от окна, выпустив занавеску, которая быстро и без суеты выполнила свое предназначение. Многим стоило бы позавидовать ее легкости в ее работе. Только тогда я подумал, что никогда не видел задернутых штор, когда Майк был дома. Взглянув на меня, он достал заранее скрученную сигарету и закурил. Бросив спичку на пол, он наступил на нее ногой и начал водить по ней носком, будто давил жука. Я улыбнулся ему, и он хитро улыбнулся мне в ответ. Мы курили каждый о своем. Я слышал, как горит, трескается опаленная бумага, выпуская плотный клуб дыма, который, не теряя концов, распластывается под потолком. Не выискивая путей, он просто нависает под ним, выжидая. Сквозняка.

В те дни меня все чаще посещала мысль, а не сдаться ли, не сбежать ли домой побитым щенком? Но тут Майк, присев в кресло напротив и закинув деловито ногу на ногу, решил сделать мне предложение…

– Тебе нужны деньги? – спросил он, наклонившись ко мне.

– Ты хочешь поделиться?

– Есть работенка. Я думаю, ты бы справился.

Он заулыбался пуще прежнего.

– Я вот все думал, подойдешь ли ты для такого дельца или нет.

– И ты решил, что подойду? – спросил я.

– Я следил за тобой, и мне кажется, что подойдешь.

– Когда ты успевал за мной следить? – улыбнулся я.

– Я за всеми слежу. Без этого умения далеко не уйдешь, парень.

– Вот оно как.

– Конечно, иначе в моем деле не выжить. Ну, так что, тебе интересно или как?

– Прости, Майк, но нет.

– Да ладно тебе, парень, тебе же нужны деньги. Работы у тебя нет, сидишь целыми днями дома и то стучишь по клавишам, то чиркаешь карандашом на клочках бумаги. Какой в этом смысл, если жрать нечего, да и писульки свои не на что отсылать?

Мои мысли пролетали от одного полушария мозга к другому со скоростью света. Я пытался взвесить все за и против того, что он мог мне предложить. В то время я уже представлял, чем примерно промышлял Майк. Пожив на нашей улице, хочешь не хочешь, а знать будешь. Все были в курсе, кто его босс, кто помощник босса и еще десятка других уличных «работяг». Главари были авторитетами этой части города. Под их крылом были магазины, букмекеры, прачечные и даже некоторые банки. Все платили им, хотели они того или нет.

– Ты хотя бы просто выслушал для начала, э?

Его запах становился все сильнее по мере того, как он возбуждался, улыбаясь. Его нога дергалась в такт его трясущейся руке. Обуглившаяся бумага с его сигареты слетала, еле успевая обратиться в пепел. Я же, напротив, сидел спокойно, не подавая виду, что он более чем вовремя подобрал момент. В голове я прокручивал десятки сценариев того «дельца», которое он хотел мне предложить. Он загнал меня в тупик. Деньги мне нужны были катастрофически. Я уже много дней сидел без дела и меня это убивало. Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться. Вот же черт.

– Есть время подумать?

– Нет.

– Тогда я согласен, – ответил я.

Утро выдалось морозным. Холод подгонял, требуя движения. Только что опустившиеся снежные хлопья, подталкиваемые ветром, взмывали вихрем. Они окутывали в леденящий кокон и не давали разглядеть дорогу и на ярд вперед.

Опустив голову, я пробивался через эту стену из восставшего снега. Мы шли, инстинктивно, в последнюю секунду уворачиваясь от встречных прохожих. Я различал очертания машин по правую руку от меня, их желтые цвета вспыхивали совсем рядом, оглушая звонким сигналом гудка, уносящегося вдаль. Мы будто шагали по заснеженному шоссе, где на всей возможной скорости пролетают кэбы. Майк подхватил меня за локоть и потянул в сторону.

– Нам сюда, – сказал он.

Я с трудом поднял голову и прочел название на вывеске. Мы остановились перед местным ирландским баром «Флэйтри». Это место славилось своими бурными вечерами. Однако простому прохожему здесь были не рады. Пропусками здесь считались положение или, на худой конец, принадлежность к ирландскому сообществу.

– Зачем мы сюда пришли, в 7 утра-то? – спросил я.

– Он любит начинать день ни свет, ни заря, привыкай.

– Кто – он?

– Идем, лучше не опаздывать.

Майк с трудом потянул на себя дверь и скрылся внутри. Я последовал его примеру.

В общем-то, я был спокоен, входя туда. Мой отец был ирландцем. Хотя я и не считал себя одним из них. Наверное, потому что я попросту никогда об этом не задумывался. Но, кажется, пора было начинать.

***

В баре стоял тяжелый полумрак. Глаза с трудом привыкали к темноте. Особенно после кристально белой улицы. Я стоял у входа, пытаясь понять, куда мне идти. Мой слух обострился и вместе с воображением они обрисовали мне двух завсегдатаев, просиживающих всю ночь и утро за барной стойкой. Они были уже изрядно подвыпившие, их слегка покачивало из стороны в сторону, то друг к другу, то друг от друга. Они по очереди взглянули на меня.

– Поплотней закрывай дверь, парень. Если, конечно, не хочешь снова оказаться снаружи, – сказал ближайший ко мне завсегдатай.

Я решил не спорить с ним и притянул на себя дверь посильнее.

Глаза понемногу привыкли к местному освещению, и я отчетливее разглядел обстановку. Бар был вполне себе обычным. Ничего в нем не выдавало принадлежности к местному криминалитету. Ирландский флаг над барной стойкой, старинное ружье, цвета футбольного клуба, столы, стулья, грязный пол.

За стойкой, облокотившись на нее, стоял бармен. Ростом он был не меньше шести с половиной футов, с огромными ручищами и выпирающим вперед пивным пузом. Он взглянул на меня исподлобья и кивнул, указывая на дальний конец бара.

– Эй, Чарли-мальчик, давай сюда, – послышался голос Майка.

В дальнем углу под огромной картиной в золотой раме, самой яркой деталью интерьера, сидел Майк. Я направился прямиком к нему, пробираясь через заросли круглых столиков и высоких стульев. Рядом с Майком сидел мужчина невысокого роста, как я мог видеть, у него была короткая мускулистая шея, черты лица разглядеть было трудно, основную ее часть занимала густая борода. И все же я хорошо запомнил его взгляд, когда он посмотрел на меня – жесткий, пронизывающий, он заставлял почувствовать себя никчемным мальчишкой, который провинился перед родителем.

Я подошел к ним, и он опустил свой взгляд. Перед ним лежала кипа бумаг, калькулятор и стакан бурбона. Он продолжил читать и что-то высчитывать. Я стоял молча, мне не хотелось испытывать этот взгляд еще раз. Мне казалось, он мог выведать все мои секреты, обрати он свое внимание на меня в эту минуту. Но сказать что-то надо было, и, набравшись смелости, я сказал:

– Здравствуйте.

Мужчина не ответил, он продолжал читать и изредка помечать что-то в отдельной тетради.

Майк не вставая похлопал меня по груди. Он дал понять, что стоит подождать молча. Так я и поступил.

Минут с десять, а может и больше, мы провели в тишине. Время тянулось как резина, которая никак не лопнет. У меня не хватило смелости не то чтобы сесть, но даже оглядываться. Поэтому я стоял как вкопанный, разглядывая картину над столиком, изображающую весенние холмы. Она до сих пор отчетливо стоит перед моими глазами. Каждый ее мазок, каждый ее легкий луч солнца, что покрывает зелено-желтую траву, освещая путь в новое лето, воскрешая и обещая три месяца яркой жизни.

– Присаживайся, – наконец произнес мужчина, вытолкнув меня наружу из картины в пропитые насквозь стены бара.

Майк любезно указал на стул рядом с ним.

– Майк рассказывал, что твой отец ирландец? – спросил он меня тихим деловитым голосом.

– Да, он родом из Лондондерри, но переехала в Америку еще ребенком.

– Угу, – задумчиво произнес он. – Значит, из Дерри, хорошо. Что насчет матери?

– В смысле?

– Кем она работает?

– Она учитель в местной школе, где я вырос.

– Значит, ты парень образованный?

– В общем, да, я думаю.

– Это хорошо, мне нужны парни, которые могут думать головой, – скорее соглашаясь со своими ожиданиями и проставив «галочку» в мою пользу, сказал мужчина.

– Спасибо.

– Не за что. Значит, ты не прочь подзаработать, а?

– Да, Майк сказал, что есть вакансия.

Он взглянул на Майка и ухмыльнулся.

– Вакансия, да, – продолжил он.

Майк тут же ухмыльнулся ему в ответ, слегка прихрюкнув.

– Я так понимаю, Майк еще не ввел тебя в курс дела?

– Нет.

– Ну и хорошо. Питти! – он позвал бармена, точнее сказать, он взревел как дикий зверь.

Его голос разнесся, переворачивая мои органы с ног на голову. Это был голос, который отчетливо давал понять, кто здесь хозяин.

– Налей-ка нам выпить, мне бы надо познакомиться с новеньким.

Я услышал, как Питти начинает копаться в бутылках и стаканах, позвякивая ими друг о друга. Через пару минут, которые мы провели в тишине, ожидая его, Питти принес нам бутылку чего-то ядреного. Мужчина разлил по стопке этого пойла, и не успел я ее опрокинуть, как он снова наполнил ее до краев. К моему удивлению Майк не пил, а только наблюдал за нами.

– Сегодня пьем, – сказал мужчина. – Ты ведь не против этого, а, парень?

– Нет, конечно. Можем выпить.

– Ну, вот и отлично.

Он в очередной раз наполнил стопки и, взмахнув своей, опрокинул ее не глядя. Я последовал его примеру.

– А как же Майк, – спросил я, хриплым голосом, хмуря и сталкивая брови от крепости напитка.

– Он на работе.

– Мне сегодня понадобится ясная голова, парень, – улыбнулся он.

– Ну, хорошо, – неуверенно ответил я.

Как я понял позже, это было не что иное, как собеседование. Через полчаса посиделок я уже выдавал все свои секреты, которых, по правде сказать, было немного.

Похлопывая Майка по плечу и смеясь, я только и делал, что болтал без умолку. Из меня не требовалось ничего вытаскивать силой. Вот он я! Весь наизнанку! Слушайте и внимайте! Мужчина и Майк поддакивали мне, давая выговориться вволю. Что я и делал безостановочно. Заклеймив их своими лучшими друзьями, лучшими парнями в округе, лучшими слушателями. Но как бы я не позорил себя все это время, я оказался идеальным кандидатом для них. В моем шкафу не оказалось скелетов, по крайней мере, серьезных. По крайней мере, для таких, как они.

Итак, в тот же день, облокотившись на Майка, чтобы не свалиться, еле волоча ногами, я обернулся к нему и, путаясь в словах, спросил:

– Прошал я, эт, собсведование? Иль чо?

– О, да, Чарли-мальчик, прошел на отлично. Покуем вещи, дружок.

– Паркуем, чо? – спросил я, чуть не свалившись на обочину.

– Еще узнаешь, – улыбнулся он, как мне показалось, и, покрепче обхватив меня, потащил через дорогу к дому.

4

В 1949 году Ирландия вышла из союза с Великобританией. Однако это никак не касалось Северной Ирландии, которая полностью была подконтрольна второй стороне. Но и там на какое-то время был установлен мир. Правда, как в любой драке, если вы не стали крепкими друзьями после нее, вы ими уже никогда не будете. Так оно и вышло. Вспомнилась, хотя и не думаю, что она когда-то забывалась, извечная борьба между католиками и протестантами.

Мой новый босс предвидел гигантскую волну, пусть и под другими знаменами, но все ту же старую добрую войну. Очередное столкновение было неизбежно, и вскоре все должно было вспыхнуть гигантским кровавым пламенем.

Протестанты были всюду, их было большинство. Они были управленцами государства, занимая основные позиции в Северной Ирландии, от полиции до чиновников.

Мужчина, что «собеседовал» меня, ныне же мой босс, родился и вырос в Белфасте. В послевоенное время он стал одним из сподвижников ИРА55
  ИРА – Ирландская республиканская армия.


[Закрыть]. Всю свою жизнь он боролся за то, что считал правильным. Благодаря своим убеждениям, которые он мог озвучить, используя нужные слова, и своей природной силе убеждения в организации предприятий, он занял не последнее место в этом формировании. У него были знания, умения, он хорошо стрелял, и силы в нем было за десятерых. Он всегда был верен своим, и он шел вперед, не смотря ни на что. Идейник-вольнодумец. Идеальный боец, идеальный капитан.

В конце сороковых он переехал в Америку, где с легкостью занял свое место на троне, пододвинув уже пригревшихся на нем. Так он стал одной из крупнейших фигур криминальной Америки. За ним стояла сила – военная сила. После того, как мне рассказали о нем и, вспоминая его после, я никак не мог назвать его фанатиком, он скорее был патриотом. По крайней мере, именно с этой стороны он показывал себя людям. Благодаря многим подобным способностям он быстро полюбился местным ирландцам. Он сразу разъяснил, для чего он приехал и что намерен сделать. Большая часть из них, не углубляясь в суть, решительно поклялась ему в верности, в одну минуту вспомнив свои корни, стуча кулаком по волосатой груди. Каждого бойца босс принимал лично. Ему было не важно, был ли ты простым торговцем, занимая низшую ступень, или же занимал высшую, владея предприятиями и торговыми точками по всему району. Все без исключения проходили через него и были наняты лично им. Это было правило, не имевшее исключений.

Босс был дальновидным человеком, и он уже давно предчувствовал очередной конфликт в Северной Ирландии. Англичан было больше, они были хорошо вооружены и еще лучше организованы. Они были силой, с которой приходилось считаться.

Что же касалось самой ИРА, как бы они ни приспосабливались, собираясь в небольшие группы, нанося удары из разных точек, удары эти были слабы и тяжело достигали поставленных целей. Какая бы воля тоннами ни валила из их душ, деньги оставались проблемой. Чертовски большой проблемой. На десятерых бойцов приходился всего один вооруженный. Что уж говорить, борьбу и тем более войну с таким числом огнестрельного оружия было тяжело поддерживать. А уж победить в ней…

В конце 40-х и начале 50-х хорошей жизнью могли похвастаться немногие. В число этих немногих входила мафия. Босс понял, что быть полезным в войне, пусть и отличному солдату, можно только уехав от нее. Он сменил поле, но не фигуры. Быстро поднявшись в Америке, он мог хорошо финансировать своих североирландских друзей.

Проблема заключилась лишь в одном – в правительстве США, которое уже не один год боролось с местной организованной преступностью. Босс быстро попал в поле зрение ФБР и ЦРУ, и ему уже никак не удавалось сойти с их радаров. Они следили за каждым его шагом и жестом. Они не знали лишь одного – его истинных мотивов.

Каждый месяц он перечислял на счет своим друзьям в Северную Ирландию сумму, которая не вызывала особых подозрений. Но с каждым новым переводом, они требовали больше. В разы больше.

Сами деньги были, но как их перевезти, когда правительство США не сводит с тебя глаз?

Как я уже упоминал, босс был человеком особых способностей. Итальянец бы позавидовал. Он быстро придумал схему, для которой и понадобились такие люди, как я. Те, кто не будет вызывать подозрений у местных законников. И сможет сделать то, где руки босса и его шестерок были связаны…

Черт, я и не подозревал, куда, мать его, суюсь.

***

Наутро после собеседования голова с трудом пролезала в свитер. Майк разбудил меня в 7 утра, и я еще был довольно пьян для своего первого рабочего дня. И все же он потащил меня на улицу. Мы шли по ее заснеженным тротуарам и молчали каждый о своем.

Впервые я видел Майка таким хмурым. Хотя я знал его совсем недолго и даже не представлял, каким он может быть на самом деле. Его обычное выражение болвана сменил спокойный, серьезный и даже в какой-то степени приятный взгляд. Я и не думал, что с сегодняшнего утра этот взгляд будет его обычным взглядом.

– Все в порядке? – спросил я.