Текст книги "Клеопатра. (Другой перевод)"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава III
О том, как Аменемхет упрекал Гармахиса, о молитве Гармахиса и о знамении, посланном всемогущими богами

Пока я шел домой, сок зеленых трав, которые старая женщина Атуа положила мне на рану, вызвал сильнейшую боль, но потом постепенно боль прекратилась. И сказать по правде, я думаю, в травах этих действительно была какая-то целебная сила, потому что уже через два дня разорванная плоть срослась и от ран не осталось и следа. Но тогда я об этом не думал, поскольку меня занимала только одна мысль: я ослушался приказания старого верховного жреца, Аменемхета, которого называли моим отцом. Ибо до того дня я не знал о том, что он был моим настоящим отцом, мне все говорили, что его родной сын был убит, как я уже описывал, и что он с благословения богов усыновил меня и воспитал так, чтобы в должное время я занял его место в храме. Поэтому меня охватил страх – я очень боялся старика, который в гневе был ужасен и всегда разговаривал холодным, суровым голосом мудрости. И все же я решил пойти прямо к нему, признаться в своем проступке и понести то наказание, которое он назначит. С окровавленным копьем в руке и окровавленной грудью я прошел через двор большого храма и подошел к двери покоев верховного жреца. Это великолепное помещение, все уставленное величественными изваяниями богов, свет днем проникает в него через отверстие, прорезанное в массивной каменной крыше, а по ночам оно освещается подвешенным бронзовым светильником. Внутрь я вошел бесшумно, поскольку дверь была не заперта, и, откинув тяжелый занавес, остановился.

Было уже темно, поэтому горел светильник, и в его свете я увидел старика. Он сидел в кресле из слоновой кости и черного дерева перед каменным столом, на котором были разложены таинственные письмена о царстве живых и царстве мертвых. Но он не читал – он спал, и его длинная белая борода лежала на столе, как борода мертвеца. Мягкий свет светильника падал на него, на папирусы и на золотой перстень у него на пальце с выгравированными символами Незримого, но все вокруг оставалось в тени. Свет падал на его бритую голову, на белое одеяние, на стоявший рядом кедровый жреческий посох и на кресло из слоновой кости с ножками в виде львиных лап. Ясно был виден могучий властный лоб, царственные черты лица, белые брови и темные провалы под ними глубоко посаженных глаз. Увидев его, я задрожал, потому что в его облике было нечто большее, чем обычное человеческое благообразие. Он так долго прожил в обществе богов, так долго общался с ними и познавал их божественные помыслы, он был настолько сведущ в тайнах, которые нам кажутся непостижимыми, что даже сейчас, еще при жизни, он приобщился к великой сущности Осириса, почти возвысился до его благости, а это вызывает у людей великий страх.

Я стоял и смотрел на него, не решаясь сойти с места, и пока я смотрел, он открыл вдруг свои темные глаза. Но он не посмотрел на меня, даже не повернул головы в мою сторону и все же увидел меня и заговорил.

– Почему ты ослушался меня, сын? – произнес он. – Зачем ты пошел охотиться на льва, если я запретил тебе?

– Как ты узнал, что я это сделал, отец? – в страхе спросил я.

– Как я узнал? По-твоему, все нужно видеть самому, слышать от других и не существует иных способов познания? Ах, дитя несведущее! Разве моя душа не была с тобой, когда лев прыгнул на твоего спутника? Разве я не молился твоим покровителям, чтобы они защитили тебя, чтобы копье твое попало в цель, когда ты ударил им в горло льва? Зачем же все-таки ты пошел туда, сын?

– Задира смеялся надо мной, – ответил я, – поэтому я пошел доказать, что не трус.

– Да, я знаю это. И из-за того, что ты молод и у тебя такая горячая кровь, я прощаю тебя, Гармахис. Но послушай меня, и пусть мои слова просочатся в твое сердце, как воды Сихора просачиваются в сухие пески, когда восходит Сириус [11]11
  Звезда, появление которой на небе совпадало с началом разлива Нила.


[Закрыть]. Слушай же. Задира был послан тебе судьбой как искушение, он был послан, чтобы проверить силу твоего духа, и, как видишь, ее не хватило, ты не выдержал испытания. Это значит, что твое время еще не пришло. Если бы ты оказался силен и проявил твердость, которой от тебя ждали, ты бы уже знал, какая дорога перед тобой открыта. Но ты не справился, поэтому твое время еще не настало.

– Я не понимаю твоих слов, отец, – ответил я.

– Что старая Атуа тебе говорила на берегу канала, сын?

Я пересказал ему все, что говорила старая женщина.

– И ты веришь в это, Гармахис, мой сын?

– Нет, – ответил. – Разве можно в такое поверить? Она ведь сумасшедшая. Все знают, что она потеряла разум.

И он в первый раз взглянул на меня.

– Сын, сын! – воскликнул он. – Ты ошибаешься. Она не сумасшедшая. Эта женщина сказала правду, но то говорила не она. Голос, говоривший ее устами, не может лгать, ибо эта Атуа пророчица и святая. Теперь же узнай, сын мой, что боги Египта предназначили тебе исполнить, и горе тебе, если по своей слабости ты не исполнишь их воли! Ты не был чужим человеком, принятым в мой дом и в храм. Ты не дитя простолюдинов, которого я будто бы усыновил. Ты – мой родной сын, спасенный этой самой женщиной, которую ты назвал сумасшедшей. Но ты, Гармахис, нечто большее, чем это, ибо в тебе и во мне течет кровь царей Египта. Лишь ты и я – последние прямые потомки фараона Нектанеба, которого персидский царь Ох изгнал из Египта. Персы пришли и ушли, а после персов пришли македонцы, и вот уже почти триста лет эти узурпаторы Лагиды носят нашу двойную корону, оскверняя прекрасную страну Кемет и глумясь над ее богами. Слушай же дальше: две недели назад Птолемей Новый Дионис, Птолемей Авлет, тот самый Флейтист, жалкий музыкантишка, который хотел погубить тебя, умер, а евнух Потин, который много лет назад приплывал сюда с палачами, чтобы отрубить тебе голову, нарушил волю своего хозяина, умершего Авлета, и посадил на трон мальчишку Птолемея, его сына. Поэтому его сестра, гордая и прекрасная Клеопатра, отличающаяся необузданным характером, вынуждена была бежать в Сирию. Я думаю, что там она соберет армию и пойдет войной на своего брата Птолемея, потому что по воле ее отца она должна была править совместно с братом. А тем временем, запомни это, сын мой: римский орел парит высоко, поджидая случая обрушиться на богатый, но лишенный силы Египет и разорвать его на части. И еще запомни: народ Египта устал носить чужеземное ярмо и не желает больше терпеть его. Египтяне с ненавистью вспоминают персов и загораются яростью, когда на александрийских базарах их называют македонцами. Наша земля стонет под игом греков и нависшей тенью римлян.

Разве нас не притесняли, не превратили в рабов? Разве наших детей не убивали, разве не грабили нас, не отнимали выращенное нашими крестьянами, чтобы насытить бездонную алчность и похоть Лагидов? Разве не покинуты и не разорены наши храмы? Разве величие наших богов не было попрано этими греческими болтунами, которые, презрев саму сущность Незримого, не осквернили его, назвав Величайшего другим именем, именем Серапис? Разве Египет не взывает к свободе? Неужели эти призывы будут напрасны? Нет, нет, мой сын, ибо ты был избран, чтобы стать его избавителем. Я уже стар и потому отдаю тебе право на трон. Твое имя уже передают шепотом во многих святилищах из уст в уста, жрецы и простые люди уже клянутся священными символами в верности тому, кто будет им явлен. Но время еще не пришло. Ты еще слишком юн и простодушен, чтобы вынести тяжесть такой бури. Жестокий ураган ломает хрупкие ростки. Сегодня ты был подвергнут испытанию и не выдержал его.

Тот, кто решил посвятить себя служению богам, Гармахис, должен забыть о слабостях плоти. Насмешки, оскорбления, земные соблазны не должны трогать его. Перед нами стоит великая задача, и ты должен осмыслить это и запомнить. Если ты этого не поймешь, ты не сможешь исполнить свое предназначение, и тогда на тебя падет мое проклятие! Тебя проклянет Египет, тебя проклянут наши поверженные и оскверненные египетские боги. Ибо знай, что иногда события, из которых складывается история, могут переплестись так, что даже бессмертные боги вынуждены воспользоваться помощью простых смертных и надеяться на человека, как воин на свой меч. И проклят тот меч, который ломается в час битвы, ибо такой меч выбрасывают ржаветь или переплавляют в огне, чтобы выковать новый! Поэтому твое сердце должно быть чистым, великим, а ты – сильным духом, ведь ты отличен от остальных, ты не простой смертный, а избранник судьбы, и тебя ждет великая слава. И все радости простых смертных для тебя презренная суета. Тебя ждет триумф в жизни и после нее. Но если ты потерпишь поражение и падешь – горе, горе тебе!

Он замолчал и склонил голову, а потом продолжил:

– Об этом ты более подробно еще услышишь. Пока же тебе еще многому нужно научиться, многое постичь. Завтра я дам тебе письма, и ты отправишься по Нилу, мимо белостенного Мемфиса в Ана. Там, под сенью хранящих свои тайны пирамид и храмов, в которых ты по праву наследования должен стать верховным жрецом, ты проведешь несколько лет и приобщишься к древней мудрости нашего народа. Мой же час еще не пришел, поэтому я пока останусь здесь, буду наблюдать за тобой и с помощью богов сотку паутину смерти для македонской осы.

Подойди ко мне, мой сын, подойди и поцелуй мой лоб, ибо ты – моя надежда и надежда всего Египта. Будь тверд и вознесешься до орлиных высот, и тогда тебя ждет слава, которая переживет тебя. Если же ты изменишь своему долгу, обманешь наше стремление к свободе, не выдержишь, сломаешься – я первый плюну тебе в лицо, и ты будешь проклят, а душа твоя будет пребывать в неволе и терпеть жестокие муки до тех пор, пока в медленном течении времени зло снова не превратится в добро и Египет снова станет свободным.

Я, дрожа, подошел и поцеловал его в лоб.

– Пусть эти и другие кары обрушатся на меня, – сказал я, – если я предам тебя, отец.

– Нет! – воскликнул он. – Не меня! Не меня, а тех, чью волю я исполняю. А теперь ступай. Ступай, мой сын, вникни в мои слова, и пусть они достигнут самых сокровенных глубин твоего сердца. Замечай все, что увидишь, собирай росу мудрости и готовь себя к великой битве, которая тебе предстоит. За себя не бойся – ты надежно защищен от зла высшей силой. Единственный твой враг, который может нанести тебе вред, – только ты сам. Я все сказал. Ступай.

Покинул я его с тяжелым сердцем. Ночь была очень тихой, ничто не шевелилось во дворах храма. Я быстро прошел по ним и вышел к пилону наружного входа. Потом, ища одиночества и будто желая быть ближе к небу, я поднялся наверх по двум сотням ступеней пилона на массивную крышу. Здесь я прислонился грудью к парапету и стал смотреть вдаль. Пока я смотрел, над Аравийскими горами поднялся красный край полной луны, и ее лучи упали на пилон, где я стоял, и на стены храма у меня за спиной, осветив лики вырезанных в камне богов. Затем холодный свет разлился по возделанным полям, уже готовым к сбору урожая, и небесный светильник Осириса покатился по небу, медленно проводя лучами по долине, туда, где великий Сихор, родитель земли Кемет, несет свои воды к морю.

Когда яркие лучи поцеловали воду, та улыбнулась в ответ, и теперь уже гора и долина, река и храм, город и поле – все было залито белым светом, ибо мать Исида поднялась и набросила свой блестящий покров на земное лоно. Это было красиво, как во сне, и торжественно, точно в потустороннем царстве. Храмы горделиво вздымались перед лицом ночи, и никогда еще эти древние святилища, о стены которых разбивается само время, не казались мне такими прекрасными, как в ту минуту. И мне было уготовано править этой утопающей в лунном свете землей, я должен был сохранить эти священные храмы и дорогие сердцу святыни, защитить их богов от поругания, я должен был изгнать Птолемея и освободить Египет от иноземного ига! В моих жилах текла кровь тех великих фараонов, которые спят в своих гробницах Фиванской долины в ожидании дня воскресения – дня, когда их душа воссоединится с телом! Пока я думал о своем великом предназначении, о своей высокой судьбе, душа моя преисполнилась радостного волнения. Я сложил перед собой руки и там, на пилоне, стал молиться так, как еще никогда не молился, той божественной сути, которая имеет много имен и раскрывается во множестве форм.

– О Амон, – взывал я, – бог над богами, который всегда был и всегда будет; владыка вечности, господь истины, прародитель всего сущего, расточающий божественность и собирающий ее снова; судья над сильными и убогими, в чьем круге пребывает сонм небесный, саморожденный от начала времен и пребывающий вовеки, услышь меня [12]12
  Сходное определение божественности можно найти в погребальном папирусе Несикхонсу, египетской принцессы двадцать первой династии.


[Закрыть].

О Амон-Осирис, принесенный в жертву ради нашего искупления, всемудрый повелитель области ветров, правитель времен, властитель Запада, верховный владыка Аменти, услышь меня!

О Исида, великая богиня-мать, родившая Гора, таинственная мать, сестра, жена, услышь меня! Если я действительно избран богами для выполнения божественного замысла, пусть мне будет явлено знамение сию минуту, чтобы моя жизнь навеки связалась с жизнью вышних. Протяните ко мне руки, о могущественные боги, и явите мне свои сияющие лики. Услышьте, о, услышьте меня!

Я упал на колени и устремил взгляд в небо.

И в то же самое мгновение лик луны перекрыло облако, из-за чего ночь сразу стала темной, и вокруг сгустилась тишина. Даже собаки далеко внизу, в городе, перестали лаять и выть. Тишина делалась все гуще и гуще, пока не стала величественной, как сама смерть. Я испытал ужас, сердце мое сжалось, и волосы поднялись у меня на голове. А потом вдруг пилон как будто задрожал у меня под ногами, в лицо мне ударил сильный порыв ветра, и голос произнес, казалось, из глубин моего сердца:

– Узри знамение! Будь терпелив, о Гармахис. Не пугайся!

И как только голос произнес это, я ощутил холодное прикосновение к руке и почувствовал, что в нее что-то легло. Затем облако скатилось с лунного лика, ветер прекратился, пилон перестал дрожать, и ночь стала такой же великолепной, какой была до этого.

Когда появился свет, я посмотрел на то, что было оставлено у меня в руке. Это был бутон священного лотоса, едва распустившийся и источающий сладкий аромат. Я замер, в изумлении глядя на бутон. И потом прямо на моих глазах – о чудо! – он исчез, как будто его и не было, и растворился в воздухе.

Глава IV
Об отъезде Гармахиса и о его встрече со своим дядей Сепа, верховным жрецом бога Ра в Ана, о его жизни в Ана и о речах Сепа

На следующий день на рассвете меня разбудил жрец храма, явившийся с указанием готовиться к путешествию, о котором вчера говорил мой отец. В тот день представлялась удобная возможность добраться по Нилу до Ана (который теперь на греческий манер называется Гелиополь) на корабле вместе со жрецами храма Птаха из Мемфиса, которые приезжали сюда, в Абидос, чтобы положить мумию какого-то знатного горожанина в гробницу, приготовленную для него рядом с местом вечного покоя благословенного Осириса.

Я собрался и вечером, получив от отца письма, обняв его и всех жрецов и служителей храма, кто был мне дорог, отправился на берег Сихора, спустился с пристани, и мы пустились в плавание с попутным южным ветром. Когда кормчий, стоявший на носу корабля с шестом в руках, приказал морякам отвязывать от деревянных тумб канаты, удерживающие судно у берега, я увидел Атуа, которая, прихрамывая, спешила к причалу со своей корзинкой лечебных трав. Попрощавшись, крикнув: «Да пребудет с тобой милость богов!», она по обычаю бросила в меня сандалию, на счастье. Эту сандалию я хранил многие годы.

Итак, мы отплыли. Шесть дней мы плыли по прекрасной реке, каждую ночь останавливаясь в каком-нибудь удобном для ночлега месте. Но когда я перестал видеть места, знакомые мне с тех пор, как впервые открыл глаза, и оказался один в обществе совершенно незнакомых людей, сердце мое наполнилось горечью, и я бы расплакался, если бы не стыд, который помог мне удержаться от слез. Обо всех увиденных мной по дороге чудесах я писать не стану, ибо, хоть для меня они и были чем-то новым, они известны всем остальным людям с тех времен, когда Египтом правили его истинные боги. Однако жрецы, с которыми я плыл, относились ко мне с большим почтением и подробно рассказывали мне обо всем, что я встречал на пути.

Утром седьмого дня мы прибыли в Мемфис, город белых стен. Здесь я три дня отдыхал от дороги в обществе жрецов прекрасного храма бога-творца Птаха, которые показали мне свой сказочно красивый, удивительный город.

Однажды верховный жрец и еще двое его приближенных тайно отвели меня в священное обиталище бога Аписа – Птаха, пожелавшего жить среди людей в образе быка. Бог был черен, как ночь, на лбу белое квадратное пятно, на спине белая отметина, формой напоминающая орла, под языком нарост, очень похожий на скарабея, на хвосте длинные волосы, а между рогами у него – пластинка из чистого золота. Пока я, войдя в храм, молился, верховный жрец и те, кто был с ним, стояли в стороне и внимательно наблюдали. Когда я закончил произносить слова, которым меня научили, священный бык встал на колени и лег передо мной. Видя это знамение, верховный жрец и его спутники (потом я узнал, что это были знатнейшие вельможи Верхнего Египта) в изумлении подошли ко мне и поклонились. Еще много чудес видел я в Мемфисе, но здесь, увы, не хватит места, чтобы их описать.

На четвертый день прибыли несколько жрецов из Ана, чтобы отвезти меня к моему дяде Сепа – верховному жрецу Ана. Итак, попрощавшись с мемфисскими жрецами, мы пересекли реку, переправились на другой берег и дальше поехали на ослах. По дороге нам пришлось проехать через несколько деревень, и все они нищенствовали, разоренные жадными сборщиками налогов. Еще я впервые в жизни увидел великие пирамиды, высящиеся позади изображения бога Хорэмахета, того самого сфинкса, которого греки называют Гармахисом, и храмы божественной матери Исиды, царицы всех земель, расточительницы здравия и радости, бога Осириса, повелителя вечности, и божественного Менкаура – храмы, в которых я, Гармахис, по священному праву наследования должен стать верховным жрецом. Я смотрел на пирамиды и дивился их величию, восхищался рельефами, искусно вырезанными на белом известняке, и блеском красного сиенского гранита [13]13
  В древности близ Сиены (современный Ассуан) добывали знаменитый камень – сиенит.


[Закрыть], ослепительно сверкавшего в солнечных лучах. Однако в то время я еще ничего не знал о сокровищах, сокрытых в третьей по величине из этих пирамид, – лучше бы я никогда не узнал этой страшной тайны!

День клонился к вечеру, когда наконец мы увидели Ана, который по сравнению с Мемфисом оказался небольшим городом. Он стоит на возвышении, перед которым находятся озера, питаемые каналами. За городом – дальше, среди огромной площади, – храм бога Ра с большим, окруженным стенами двором.

Мы спешились у пилона, где нас под портиком встретил мужчина невысокого роста, но благородной внешности. Голова у него была выбрита, а темные глаза сверкали, как далекие звезды.

– Остановитесь! – вскричал он громким голосом, который было неожиданно слышать от человека с таким тщедушным телом. – Остановитесь! Приветствую тебя, о путник! Я Сепа, разговаривающий с богами!

– А я Гармахис, – ответил я, – сын Аменемхета, наследного верховного жреца и правителя священного города Абидоса. Я привез тебе письма от отца, о Сепа!

– Входи, входи, – сказал он, внимательно осматривая меня своими блестящими глазами. – Входи же, мой сын! – И он провел меня во внутренние покои храма, закрыл дверь, а потом, прочитав привезенные мною письма, вдруг бросился ко мне и крепко обнял.

– Здравствуй, – воскликнул он, – здравствуй, сын моей сестры, надежда Кемета! Не напрасно молился я богам о том, чтобы они даровали мне счастье встретиться с тобой и передать тебе ту мудрость, те знания, которыми, быть может, во всем Египте владею лишь я один. Не многих мне позволено учить, только избранных, но тебе предначертана великая судьба, и твои уши услышат уроки богов.

И он обнял меня снова и предложил помыться и поесть с дороги, сказав, что завтра продолжит разговор со мной.

Так он и сделал, и после этого мы с ним разговаривали чуть не каждый день столько, что я не стану записывать, что он мне сказал тогда и в последующее время, потому что, если бы я взялся за эту работу, во всем Египте не хватило бы папируса, чтобы записать все сказанное им. Поэтому, поскольку у меня осталось мало времени, а рассказать нужно многое, я пропущу события нескольких последующих лет.

Так проходила моя жизнь: просыпался я рано, ходил на молитву в храм и проводил все дни в учебе. Я изучил все религиозные церемонии и постиг их смысл, я узнал о том, как появились боги и потусторонний мир, мне открылась тайна передвижения звезд, и мне стало понятно, как между ними вращается Земля. Я был обучен древней науке, которую называют магией, и искусству толкования снов. Я научился приближаться духом к богам, понимать язык знаков и раскрывать их внешние и внутренние загадки. Я познакомился с вечными законами добра и зла и познал тайну веры, которую несет в себе человек. Еще мне раскрылись тайны пирамид, которые лучше бы мне никогда не знать! Кроме того, я прочитал летописи прошлого, записи о деяниях и днях древних царей, правивших со времен Гора. Я овладел искусством врачевания, изучил все тонкости дипломатии, науку управления государством и законами самой земли, изучил историю стран мира, и прежде всего Греции и Рима. Я овладел греческим языком и латынью, с которыми уже был немного знаком до приезда в Ана. И все это время, что я там прожил, долгие пять лет, мои руки и мое сердце были чисты, и я не совершал зла ни в глазах людей, ни в глазах богов. Все мое время и силы уходили на учебу и подготовку к тому, что меня ждало, чтобы стать достойным судьбы, мне предназначенной.

Два раза в год я получал письма от своего отца Аменемхета, полные забот и любви, и два раза в год я посылал ему ответы, в которых непременно спрашивал, не настало ли время завершить мои труды. Дни обучения тянулись и тянулись, и постепенно я начал скучать, поскольку, став уже взрослым мужчиной, – и не просто мужчиной, а ученым мужем, – я возжелал начать жизнь мужчины. Часто я спрашивал себя, не были ли все эти разговоры и пророчества о моей судьбе всего лишь выдумками людей, у которых желания опережают мысли. Действительно ли мне предсказано стать венценосцем? Да, во мне текла царская кровь, я это знал наверняка, потому что мой дядя, жрец Сепа, показал мне хранившуюся от всех в тайне запись прямого родового наследования от отца к сыну, выбитую таинственными мистическими символами на пластинке из сиенского камня, где были выгравированы имена царей в последовательности, как они правили. Но какой смысл быть наследником царей, если Египет, мое наследие, был порабощен и превратился в раба, пресмыкающегося перед Македонскими Лагидами, если он так долго пробыл в неволе, что уже и не помнит, что на мир можно взирать гордо, без подобострастной, угодливой улыбки, расправив плечи, глазами свободного человека?

Потом я вспомнил о своей молитве на крыше храма Абидоса и об ответе на мой призыв, явленном мне там, и усомнился, было ли и это в действительности или во сне?

И вот однажды вечером, когда я, устав от занятий, вышел в священную рощу, которая находится во дворе храма, и стал в глубокой задумчивости бродить по ней, мне встретился мой дядя Сепа, который тоже прогуливался там, погруженный в свои мысли, на чем-то сосредоточенный.

– Остановись! – воскликнул он своим громким голосом. – Почему ты так печален, Гармахис? Неужели тебя так расстроила последняя задача, которую мы с тобой изучали?

– Нет, дорогой дядя, – ответил я. – Я действительно расстроен, но не задачей, она была совсем легкой. У меня тяжело на сердце, потому что я устал жить в уединении, и вес накопленных знаний тяготит меня так, будто вот-вот раздавит. Зачем копить силу, которой не можешь воспользоваться?

– Ах, Гармахис, как и все неразумные юноши, ты нетерпелив, – сказал он. – Тебе хочется изведать вкус битвы, тебе надоело смотреть, как волны накатывают на берег, и тебя тянет броситься в них, чтобы померяться силой со стихией и ощутить опасность. Значит, ты решил уйти, покинуть нас, Гармахис? Птица покинет гнездо, как только улетают подросшие птенцы ласточек, которые живут под крышей храма. Что ж, пусть будет так, как ты желаешь, твой час настал. Я научил тебя всему, что знаю сам, и мне кажется, что ученик превзошел своего учителя. – Он замолчал и вытер свои увлажнившиеся яркие черные глаза – так огорчила его мысль о предстоящем расставании.

– Куда же мне податься, дядя? – спросил я, обрадовавшись. – Обратно в Абидос, чтобы приобщиться к тайнам богов?

– Да, обратно в Абидос, из Абидоса поедешь в Александрию, а из Александрии на трон твоих отцов, Гармахис! Послушай меня. Вот как обстоят сейчас дела в стране: ты знаешь, что Клеопатра, царица, бежала в Сирию после того, как евнух Потин, презрев последнюю волю ее отца, сделал ее брата Птолемея единоличным правителем Египта. Также знаешь ты и то, что она вернулась, как истинная царица, с огромным войском, и разбила лагерь у Пелузия, и что в это время великий Цезарь, величайший из великих, избранник судьбы, после кровавой битвы под Фарсалом приплыл туда с небольшим отрядом, преследуя разбитого Помпея. Но в Александрии Цезарь узнал, что Помпей погиб: его предательски убили по приказу Птолемея Диониса центурион Ахилл и командующий римскими легионами в Египте Луций Септимий. Известно тебе и то, как испугало александрийцев прибытие Цезаря, и что они даже хотели перебить его ликторов. Потом, как ты слышал, Цезарь захватил малолетнего царя Птолемея, Нового Диониса Двенадцатого, и его сестру Арсиною и приказал распустить армию Клеопатры и армию Птолемея под командованием Ахилла, которые готовились к битве под Пелузием. Но в ответ Ахилл, презрев приказ Цезаря, повел свое войско на Александрию и осадил ее кварталы и крепость Бруцеум. Так продолжалось какое-то время, и никто не знал, кто же будет править Египтом. Наконец Клеопатра приняла решение, очень дерзкое, смелое решение: оставив свою армию в Пелузии, она ночью подплыла в Александрийскую гавань и вместе с сицилийцем Аполлодором сошла на берег. Там Аполлодор завернул ее в драгоценный ковер, такой, какие ткут в Сирии, и отправил этот ковер в подарок Цезарю. Когда во дворце развернули ковер, внутри оказалась девушка, самая прекрасная девушка в мире, и не только самая прекрасная, но и самая умная и самая образованная. Она соблазнила великого Цезаря – даже груз прожитых лет не смог уберечь его от ее чар, и его безумство, его слабость едва не стоили ему жизни и славы, которую он добыл в сотнях войн.

– Глупец! – перебил я своего наставника. – Какой же он глупец! И его еще называют великим! Разве может быть великим мужчина, который не в силах противостоять коварным женским хитростям? И это Цезарь, который держит в своей власти весь мир, который одним словом бросает в бой сорок легионов и решает судьбы народов! Цезарь, с его холодным умом и проницательностью, этот прославленный герой, как перезревший фрукт, упал к ногам хитрой девчонки! Тогда чем же этот римский Цезарь, которым ты так восхищался, отличается от простых смертных? До чего же он слаб и жалок!

Но Сепа, внимательно посмотрев на меня, покачал головой.

– Ты слишком горяч, Гармахис, и не стоит тебе говорить таким надменным тоном. Не знаешь ты того, что все воинские доспехи имеют сочленения, и горе воину, если меч врага попадет в это место! Запомни: как ни слаба женщина, на земле нет силы более могущественной, чем эта женщина при всей своей слабости. Она правит всем, она приходит в разных обличьях и стучит в разные двери, она не гнушается никакими хитростями, чтобы пробить путь к нашему сердцу; она быстра и терпелива, и страсть ее не неуправляема, как у мужчин, а подобна послушному коню, которого она может направлять по своему усмотрению, когда нужно натягивая или отпуская поводья. У нее взор полководца, и прочным, как крепость, должно быть то сердце, в котором она не найдет слабого места. Кровь в твоем молодом теле кипит, пылает огнем? Ее кровь будет гореть еще горячее, и поцелуи ее не иссякнут. Ты честолюбив? Она раскроет твое сердце и покажет тебе дорогу к славе. Ты измучен и устал? Она приютит тебя на своей груди. Ты споткнулся, упал? Она поднимет тебя и сумеет заставить считать твое поражение величайшей победой. Да, Гармахис, она способна на все это, ибо всегда и во всем даже сама природа на ее стороне. Однако, помогая тебе, она играет роль, поддерживая и утешая тебя, она может обмануть, она может делать это для того, чтобы добиться своих тайных целей, не имеющих отношения к тебе. И поэтому женщина правит миром. Ради нее происходят войны, ради нее мужчины стремятся разбогатеть, ради нее они творят добро и зло, совершают подвиги и преступления, стремятся к величию и идут на смерть. Она же лишь рассеянно взирает на тебя с улыбкой сфинкса, и еще ни один мужчина не сумел разгадать загадку ее улыбки или понять тайну ее сердца. Не смейся, не смейся над моими словами, Гармахис. Ибо лишь действительно великий человек может противостоять чарам женщины, которая незаметно обволакивает его, давит на него, как невидимый воздух, и порой воздействует сильнее всего, когда этого не подозревают.

Я громко рассмеялся.

– Как убедительно ты говоришь, мой дорогой дядя Сепа, – сказал я. – Можно даже подумать, что тебя самого обожгло пламя подобного искушения. А я не боюсь ни женщин со всем их коварством, ни их хитростей. Я о них ничего не знаю и не хочу ничего знать, они не влекут меня, и все равно я утверждаю, что Цезарь – глупец. Если бы я был на его месте, то, чтобы охладить эту распутницу, я бы приказал завернуть ее обратно в ковер, спустить с лестницы и бросить в гавань, там, где погрязнее.

– Что ты говоришь, Гармахис? Прекрати! Прекрати! – закричал он. – Так говорить – это зло! Да отвратят от тебя боги беду, которую ты на себя накликиваешь, и да сохранят тебе ту твердость духа, ту холодную силу, которыми ты похваляешься. Ты же ничего не знаешь о том, о чем говоришь! Ты, наделенный силой и несравненной красотой, ты, при всей твоей учености и красноречии, ничего не знаешь, ты – всего лишь дитя! Мир, в котором тебе придется жить, совсем не похож на жизнь в храме. Но его можно изменить! Молись, чтобы лед в твоем сердце никогда не растаял, чтобы ты стал великим и счастливым, а Египет свободным. А теперь позволь мне продолжить свой рассказ. Видишь ли, Гармахис, даже самые важные для истории события не обходятся без участия женщины. Молодой Птолемей, брат Клеопатры, которого освободил Цезарь, предательски напал на него, и тогда Цезарь с Митридатом захватили лагерь Птолемея. Птолемей решил бежать на другой берег Нила, но его собственные солдаты, бежавшие вместе с ним, спасаясь, стали цепляться за лодку, в конце концов перевернули ее, и он утонул. Таким жалким оказался конец Птолемея.