Текст книги "Мари"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

ГЛАВА VIII
Лагерь смерти

Все складывалось удачно в этом путешествии, если не считать мое состояние. Не бывая в океане с детства, я чувствовал себя совершенно больным, когда мы день за днем бороздили воды, делавшиеся все более и более бурными. Так что, хоть я и был крепким, ужасная качка одолела меня. К физическим страданиям добавлялось психическое возбуждение, царившее во мне от создаваемых воображением картин. По правде говоря, бывали минуты, когда я желал, чтобы корабль внезапно пошел ко дну и этим положил бы конец моим страданиям. Однако, значительно сильнее страдал мой оруженосец Ханс, который до этого ногой не ступал на какое-нибудь судно. Может быть, это было и к счастью, ибо знай он, какие ужасы сулит океан, как бы сильно он ни любил меня, я уверен, что под любым предлогом он оставил бы меня здесь одного. А теперь он лежал на полу моей маленькой каюты, в ужасе перекатываясь в ритме качки туда-сюда. Он был уверен, что мы утонем и в перерывах морской болезни разражался жалобными причитаниями на голландском, английском и различных местных диалектах, перемешанных с проклятиями весьма реалистического характера.

После первых двадцати четырех часов он сообщил мне со многими стенаниями, что последний кусочек его внутренностей уже вылетел из него и теперь он подобен пустой тыкве. Также он заявил, что все эти бедствия обрушились на него потому, что он настолько глуп, что отказался от религии своего народа и позволил себе быть «вымытым белым», то есть крещенным моим отцом.

На следующее утро Ханса подкрепили бренди, от которого он сильно опьянел и стал смотреть на все в радужном свете. Особенно это проявлялось при очередном приеме «лекарства» – бренди. Подобно другим готтентотам, Ханс очень любил спиртные напитки и поглощал их в огромном количестве, вызывая негодование отца.

Думаю, что это произошло на четвертый день, когда, наконец, мы почувствовали килевую качку, перекатились через отмель порта Наталь и оказались в тихом месте под прикрытием горы Пойнт, в чудесной бухте, на берегу которой теперь стоит город Дурбан. Тогда это было убогое селение из нескольких жалких хибарок, которые впоследствии были сожжены зулусами, и множества кафрских хижин. Встретили нас несколько белых и множество туземцев.

Мы провели два дня в этом поселке, где у капитана Ричардсона была разгрузка товаров для английских поселенцев. Те дни я провел на берегу океана. Хансу я не разрешил покидать меня, занимая все время сбором сведений об общей ситуации на этой земле, в особенности о зулусах, народе, с которым мне предстояло вскоре завести близкое знакомство. Безусловно, я выяснил и у туземцев и у белых все, что возможно, о судьбе группы Марэ, но никто даже не слышал о них. Единственное, что я узнал, это то, что знакомый мне Питер Ретиф с большим отрядом пересек горный хребет Кватламба, известный сейчас как Драконовые горы, и вступил на территорию Наталя. Здесь они предполагали поселиться, если смогут получить разрешение короля зулусов Дингаана, дикого властелина, перед которым, казалось, все жили в страхе.

На третье утро, к моему великому облегчению, так как меня ужасало, что нас задержат дольше, «Семь звезд» отплыл с попутным ветром. Спустя три дня мы вошли в гавань Делагоа, широкую полосу воды во много миль длиной и шириной. Несмотря на мелкий вход, это был лучший естественный порт в юго-восточной Африке, но теперь, увы, он потерян для Англии.

Через шесть часов мы бросили якорь напротив песчаной отмели, на которой стоял разрушенный форт и грязный поселок, известный как Лоренсу Маркиш, где португальцы держали несколько солдат, в основном цветных. Я уладил все мои дела с таможенниками, если их так можно назвать. Достаточно сказать, что в конце концов я преуспел в выгрузке моих товаров, на которые пошлина была несуразно огромной. Я проделал это, раздав двадцать пять соверенов различным чиновникам, начиная с исполнявшего обязанности губернатора и кончая пьяным черным трубочистом, сидевшим в будке часового на набережной.

На следующее утро «Семь звезд» рано отплыл из-за какой-то ссоры с чиновниками, угрожавшими захватить корабль… Его местом назначения были восточно-африканские порты, думаю, на Мадагаскаре, где осуществлялась доходная торговля рабами и скотом, капитан Ричардсон сказал, что он может возвратиться в Лоренсу Маркиш через два или три месяца, а, быть может, и нет. Так оно и случилось, ибо «Семь звезд» сел на песчаной отмели, а его экипаж спасся лишь в Момбасе, после того, как перенес ужасные приключения.

Да, этот корабль здорово мне пригодился: я слышал потом, что в течение года больше ни один не заходил в Делагоа… Так что, если бы я не застал его в Порт-Элизабет, я не смог бы вообще сюда приехать, за исключением, конечно, попытки перехода через горы. А этот переход мог бы занять многие месяцы, да и в одиночку совершить его было почти невозможно.

А теперь я снова возвращаюсь к моему рассказу. В Лоренсу Маркиш не было ни одной гостиницы. Благодаря доброжелательности одного из туземцев и его жены-полукровки, которая умела немного говорить по-голландски, я смог получить квартиру в полуразрушенном доме, принадлежавшем одному беспутному человеку, именовавшему себя доном Хозе Хименесом. Здесь фортуна помогла мне. Дон Хозе, когда бывал трезвым, занимался торговлей с туземцами и за год до этого приобрел у них два хороших фургона, очевидно украденных или найденных брошенными. Эти фургоны Хименес готов был продать за бесценок. Я заплатил ему двадцать фунтов за оба и еще тридцать за двенадцать быков, довольно упитанных и сильных.

Конечно, двенадцать быков недостаточно, чтобы тянуть два фургона, или даже один. Поэтому, услышав, что на материке жили туземцы, владеющие большим количеством скота, я немедленно объявил, что готов покупать его, причем буду хорошо платить бусами, одеждой, шерстяными одеялами и прочим. В результате я за два дня стал владельцем полусотни отборных быков зулусского типа, животных крепких и привычных к вельду и его болезням. Вот здесь и пригодились двенадцать обученных быков. Запрягая вперемежку по шестеро в каждый фургон, мы с Хансом легко могли сделать послушными остальных. Всего в упряжке было шестнадцать быков.

О, небо! Как мы работали, пока удалось выехать из Лоренсу Маркиш. Тут и подгонка снаряжения, и погрузка фургонов, и подготовка диких быков, и закупка продовольствия и наем туземных слуг. Кстати, ими я был удачно обеспечен, так как удалось нанять восьмерых, принадлежавших к одному из зулусских племен в глубине страны и хотевших добраться домой. В общем я не думаю, чтобы в этот период мы спали больше, чем два-три часа в сутки.

Но меня могут спросить, узнал ли я что-нибудь новое о моей конечной цели? Чтобы сразу же ответить на этот вопрос, скажу, что делал все возможное, но почти без всякого результата. В письме Мари говорила, что они разбили лагерь на Крокодиловой реке, примерно в пятидесяти милях от Делагоа Бей. Никто из опрошенных мною португальцев ничего не слышал о лагере эмигранта-бура, за исключением моего хозяина, у которого были туманные воспоминания о чем-то похожем, однако точно он ничего не мог припомнить. Это еще и объяснялось тем, что жители Лоренсу Маркиш в то время слишком увлекались пьянством и не проявляли особого интереса к внешним новостям.

Тогда я обратился к кафрам, особенно к тем, у которых покупал скот. Они слышали, что какие-то буры добрались несколько месяцев назад до Крокодиловой реки. Но эта часть страны находится под властью племени, которое враждебно настроено к ним и убивает любого, осмелившегося прийти туда. Поэтому они ничего определенного не знали. Однако, у одного оказалась женщина, рабыня, недавно проходившая в том районе, которой кто-то говорил, что все те буры уже умерли от болезней. Сама она видела издалека верхушки их фургонов.

Я попросил показать мне эту женщину, но туземец отказался. После длительных переговоров, однако, он предложил мне купить ее. Поторговавшись, я отдал за нее три фунта медной проволоки и восемь ярдов голубого холста. На следующее утро ее прислали ко мне, – исключительно уродливую личность с огромным плоским носом, происходившую откуда-то из центра Африки, захваченную в рабство арабами и переходившую из рук в руки. Ее имя было Джил.

Я никак не мог установить с ней контакт, но в конце концов обнаружил одного кафра из нанятых мною, который немного знал ее язык. Но и тогда трудно было заставить ее говорить, потому что она никогда не видела белого человека и думала, что я купил ее для каких-то ужасных целей, или для чего-нибудь не совсем приличного. Однако, когда она заметила, что с ней хорошо обращаются, она успокоилась и поведала ту же историю, что и ее хозяин. В заключение я просил ее, не сможет ли она проводить меня в то место, где она видела фургоны.

«О, да», – ответила она, ибо она никогда не забывает пройденных дорог. Собственно этого я добивался от этой женщины, которая в конечном итоге доставила мне массу хлопот. Бедное существо, видимо, никогда не имело опыта в вежливом обращении с нею и ее благодарность за малейшую проявленную к ней ласку была настолько интенсивной, что становилась неприятной. Она следовала за мной буквально повсюду, пытаясь сослужить мне службу самым диким способом. Она даже пыталась кормить меня руками. В конце концов я выдал ее замуж за одного из нанятых кафров, который сделался для нее хорошим супругом, хотя, когда я в конце рассчитал его, она захотела следовать за мной.

Наконец, под предводительством этой Джил мы взяли старт. Пятьдесят миль – дистанция, которую при хорошей дороге и приличных лошадях покрывают за восемь часов, или даже меньше. Но у нас лошадей не было и дороги тоже, – ничего, кроме болот, кустарника и скалистых холмов. С нашим необученным скотом ушло три дня только для того, чтобы продвинуться на первые двенадцать миль, хотя, правда, после этого дела пошли несколько лучше.

Меня могут спросить, почему я не послал кого-нибудь вперед? Но кого я мог послать, когда никто не знал дороги за исключением Джил, которую я боялся отпускать, чтобы не потерять ее совсем?.. Кроме того, что за польза была бы от такого посланца, если он не мог оказать никакой помощи? Если в лагере все умерли, то все равно не поможешь, а если живы, то оставалась надежда, что они смогут прожить немного дольше…

Это было поистине ужасное путешествие. Моей первой мыслью было следовать до Крокодиловой реки, но благодаря Джил я этого не сделал. И это счастье, ибо позже я обнаружил, что эта река ужасно извилиста и изобилует непроходимыми притоками. Она также граничит с непролазными джунглями. Трасса же Джил следовала по старой невольничьей дороге, которая хоть и была отвратительной, обходила болотистые места, а также те туземные племена, которые, согласно опыту поколений работорговцев, проявили себя наиболее опасными.

Девять дней отчаянной борьбы остались позади. Вечером мы разбили лагерь под хребтом длинной цепи скал, отдельные части которых приходилось скатывать в стороны, чтобы открыть путь фургонам. Быков оставили в ярмах на всю ночь, так как мы опасались, чтобы они не отбились. Издалека доносилось рычание львов, хотя, поскольку дичь здесь изобиловала, они не подходили к нам близко. Когда стемнело, мы оставили упряжки насыщаться растущей кругом травой, а сами стали готовить пищу.

Утром я увидел, что под нами расстилалась покрытая туманом долина, а на севере более густые волны тумана отмечали трассу Крокодиловой реки. Постепенно туман поднимался, показались деревья, и в конце концов он полностью растаял под лучами солнца. Пока я праздно смотрел на эту картину природы, Джил подкралась ко мне, коснулась плеча и указала рукой на отдаленную группу деревьев.

Внимательно всмотревшись в них, я заметил между ними то, что в первый момент принял за несколько белых скал. Но дальнейшее рассмотрение позволило предположить, что это парусиновые навесы фургонов. С помощью зулуса-переводчика Джил разъяснила, что это как раз те движущиеся дома аммабоона (так они называли буров), которые она видела около двух лун назад.

При этом известии мое сердце, казалось, остановилось, так как более минуты я не мог произнести ни слова. Наконец-то фургоны! Но кого я найду в них? Я позвал Ханса и приказал побыстрей собираться, объяснив, что там, очевидно, находится лагерь Марэ.

– А почему не позволить быкам сначала попастись, баас? – спросил он. – Нам нечего спешить, потому что, хоть фургоны и там, несомненно все люди давно умерли…

– Делай то, зловещее животное, – сказал я, – что тебе приказывают, вместо того, чтобы каркать о смерти! И слушай: я намерен идти сейчас пешком к лагерю, а ты следуй за мной с фургонами, причем так быстро, как сможешь.

– Нет, баас, это опасно, чтобы вы шли сами, кафры или дикие звери могут напасть на вас.

– Опасно или нет, а я немедленно иду, однако, если ты считаешь это мудрым, скажи двум зулусам, чтобы они пошли со мной.

Спустя несколько минут я уже был на дороге, сопровождаемый двумя кафрами с копьями. В юности я был хорошим бегуном, будучи крепким в ногах и легким в теле, но я не думаю, чтобы когда-либо покрывал семь миль, а таким примерно было расстояние до лагеря, за более короткое время, чем я сделал в то утро.

Я оставил быстрых зулусов так далеко позади себя, что когда я приблизился к деревьям, они остались вне поля моего зрения. Здесь я сбавил бег на шаг, чтобы отдышаться, как сказал я себе. А на самом деле я сделал это потому, что заранее ужасался от того, что смогу обнаружить там через минуту. В то время, пока я приближался, надежда, пусть слабая, еще оставалась; когда я прибуду, надежда может превратиться в вечное отчаяние.

Теперь я мог рассмотреть, что там было несколько жалких лачуг, построенных за фургонами, несомненно тех «примитивных домов», о которых писала мне Мари… Но я не видел никого, кто передвигался бы вокруг них, и никакого скота, ни единственного дымка или других признаков жизни. Несомненно, подумал я, Ханс прав. Все они уже умерли…

Моя агония неопределенности сменилась ледяным спокойствием. Наконец-то я узнал худшее. Все кончено! Все мои усилия были напрасны! Я прошел между двумя фургонами. Один из них, заметил я, был тот самый, в котором Марэ переселялся со своей дочкой, его любимый фургон, который я однажды помог оборудовать!..

Передо мною были примитивные домики, построенные из веток, обмазанные снаружи глиной, вернее, – задние их части, так как они были расположены фасадом на запад. Пока я стоял, мне почудилось, что я услышал какой-то слабый звук, как если бы кто-то тихо разговаривал. Я подкрался к самому дальнему домику и, вытирая холодный пот со лба, заглянул за угол, ибо опасался, что там могут быть дикари. Затем я увидел то, что вызывало звук. Оборванный, загорелый дочерна бородатый мужчина стоял у длинной мелкой ямы и читал молитву.

Это был Анри Марэ, хотя именно в тот момент я не узнал его, так он изменился. Множество могильных холмов вокруг него подсказали мне, что эта яма являлась могилой. Когда я смотрел на все это, показались еще двое мужчин, тянувших вдвоем тело какой-то женщины, которое, очевидно, нести им было не под силу, так как ноги волочились по земле.

По силуэту тела можно было предположить, что это была высокая молодая женщина, но черты ее лица я не мог рассмотреть из-за того, что ее волокли лицом вниз. С головы свисали длинные волосы. Темные волосы, такие же, как и у Мари… Мужчины приблизились к могиле и сбросили туда свою скорбную ношу, но я даже не мог пошевелиться. Наконец мои члены начали подчиняться мне. Я выступил вперед и глухим голосом спросил по-голландски:

– Кого вы хороните?

– Йоханну Мейер, – ответил кто-то механически, ибо мое неожиданное появление их даже не удивило.

Когда я услышал эти слова, сердце мое, остановившееся в ожидании ответа, заколотилось такими сильными ударами, что я явственно слышал их в окружающей тишине. Я посмотрел вверх. Там в дверном проеме одного из домиков, очень медленно, как бы преодолевая слабость, ведя за руку форменный скелет какого-то ребенка, показалась Мари Марэ!

Она была истощена до предела, но я не мог ошибиться, что это она, по ее глазам, этим огромным мягким глазам, которые казались неестественно большими на бледном, худом лице. Затем, бросив ребенка, она подняла вверх руки, сквозь которые солнечный свет проникал, как сквозь пергамент, и медленно упала на землю.

– Она умерла тоже, – сказал один из мужчин равнодушным голосом. – Я так и думал, что она не протянет до следующего дня.

Теперь в первый раз человек, стоявший в головах могилы, обернулся. Подняв руку, он указал на меня, в то время как и двое других также обернулись ко мне.

– Всемогущий, – сказал он, задыхаясь, – наконец я совсем сошел с ума. Смотрите!.. Там стоит привидение юного Аллана, сына английского проповедника, который жил рядом с Крадоком…

Как только я услышал этот голос, то сразу же узнал говорившего.

– О, минхеер Марэ! – воскликнул я. – Я не призрак, я Аллан собственной персоной, прибывший сюда, чтобы спасти вас…

Марэ не отвечал, он казался обезумевшим. Но один из мужчин выкрикнул, как сумасшедший:

– Как ты можешь спасти нас, юноша, если сам не готов быть съеденным? Разве ты не видишь, что мы умираем от голода?..

– У меня есть фургоны и пища, – ответил я.

– Всемогущий! Анри! – вскричал тот человек с диким хохотом. – Ты слышишь, что говорит твое английское привидение? Оно говорит, что у него есть фургоны и пища, пища!..

Тогда Марэ залился слезами и бросился мне на грудь, едва не повалив на землю. Я вырвался из его цепких объятий и бросился к Мари, лежавшей лицом вверх. Она, казалось, услышала мои шаги, Потому что глаза ее открылись и она попыталась занять сидячее положение.

– Это правда ты, Аллан, или я вижу это во сне? – прошептала она.

– Это я, это я, – ответил я, поднимая ее на руки и ощущая, что она весит не больше, чем ребенок.

Ее голова упала на мое плечо, и она тоже начала плакать. Я обернулся к мужчинам и сказал:

– Почему вы умираете от голода, когда кругом полно дичи? – и я показал на двух жирных антилоп, видневшихся среди деревьев ярдах в ста пятидесяти.

– А разве камнями дичь убьешь? – спросил один из мужчин. – Месяц назад сгорел весь порох. Эти антилопы, – добавил он с дикой улыбкой, – дразнят нас каждое утро, но не желают попадать в наши волчьи ямы. Они уже хорошо знают их, а рыть новые у нас нет сил.

Когда я побежал сюда, то взял с собой ружье, из которого стрелял во время состязания с Перейрой, потому что оно легкое. Я поднял руку, призывая всех к молчанию, осторожно усадил Мари на землю и начал подкрадываться к антилопам… Я уже добрался до сотни ярдов от них, когда их вспугнули появившиеся зулусы, наконец догнавшие меня.

Антилопы помчались галопом и скрылись за деревьями. Я прикинул, что они должны появиться среди кустарника, примерно в двухстах пятидесяти ярдах от нас. Я установил максимальный прицел, поднял ружье и стал ждать, моля Бога, чтобы он не позволил моему искусству изменить мне.

Вот появился, наконец, самец. Голова его была вытянута вперед, а длинные рога лежали на спине. Я прицелился и нажал на спусковой крючок.

Выстрелил, но самец прыгнул вперед, словно еще быстрей, чем раньше. Я промахнулся! Но что это? Внезапно самец крутнулся и помчался галопом прямо на нас. Ярдах в пятидесяти он рухнул безжизненной массой, перевернувшись дважды, подобно подстреленному кролику, и остался лежать неподвижным. Пуля была в его сердце.

Я обратился к запыхавшимся от бега и обливающимся потом зулусам:

– Отрежьте мясо с боков антилопы, не тратьте время на сдирание шкуры, – сказал я на ломаном зулусском, помогая словам знаками.

Они поняли меня и уже минутой позже заработали своими ассегаями. Тогда я посмотрел вокруг. Рядом находилась большая куча сухих веток, явно предназначенных для топлива.

– А огонь у вас есть? – спросил я истощавших буров, которых иначе как скелетами, пожалуй, и назвать нельзя было.

– Найн, найн, – ответили они, – наш огонь погас.

Я достал трутницу, которую всегда носил с собой, и кремень. Через десять минут у нас уже ярко полыхало пламя, а через три четверти часа был готов чудесный бульон, так как железные посудины только и ожидали, чтобы их наполнили пищей. По-моему, весь остаток этого дня бедные изголодавшиеся создания только и делали, что ели, засыпая между очередными приемами пищи. О! Я чувствовал радость при кормлении их, особенно после того, как прибыли фургоны, привезя с собой соль, – как они истосковались по соли! – сахар и кофе.