Текст книги "Черное Сердце и Белое Сердце"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Я не сомневаюсь в том, что ты одна из искуснейших обманщиц, Мать, во всем Зулуленде, – холодно ответил он. – За что же тут платить?

Пчела, казалось, не обиделась на эти грубые слова, хотя на миг ее взгляд стал странно похож на взгляд змейки, разозленной едким дымком.

– Уж если белый господин говорит, что я обманщица, стало быть, так оно и есть, – согласилась она. – Кто-кто, а уж он-то должен распознавать обманщиков с первого взгляда. Я уже говорила, что не прошу никакой платы; только отсыпь мне горсть табака из сумки.

Хадден открыл свою сумку из антилопьей кожи и дал ей горсть табака. Внезапно, перехватив его руку, она впилась глазами в золотой перстень на его безымянном пальце – в виде змеи с маленькими рубиновыми глазками.

– Я ношу змею на шее, а ты на пальце, инкоси. Хотела бы я иметь такой перстень на руке, чтобы змее на шее было не так одиноко.

– Тогда тебе придется подождать моей смерти, – сказал Хадден.

– Да, да, – нежданно обрадовалась Пчела. – Я запомню твое обещание: подожду твоей смерти и возьму перстень; никто не посмеет сказать тогда, что я его украла. Нахун подтвердит, что ты обещал его мне.

В тоне, каким были произнесены эти слова, заключалась какая-то зловещая угроза, и Хадден впервые вздрогнул. Если бы Пчела говорила в обычной манере всех ворожей, он не обратил бы на них никакого внимания; но, обуянная жадностью, она заговорила совершенно искренне, с полной убежденностью.

Заметив, что он насторожился, она тотчас же переменила тон.

– Надеюсь, Белый господин не станет сердиться на бедную старую ворожею за ее шутку, – вновь захныкала она. – Смерть бродит вокруг, поэтому ее имя всегда у меня на устах. – И она показала глазами на полукруг черепов, а затем на водопад и мрачную котловину, на берегу которой стояла ее хижина.

– Смотри, – только и сказала она.

Следуя взглядом за ее протянутой рукой, Хадден увидел два полузасохших мимозовых дерева, росших над водопадом, почти под прямыми углами к его скалистому краю. Деревья были соединены грубым бревенчатым помостом, скрепленным сыромятными ремнями. На этом помосте стояли три фигуры; даже издали, через облако пены, можно было различить, что это два мужчины и одна девушка – их фигуры отчетливо выделялись на фоне огнисто-алого закатного неба. Через миг девушка исчезла; что-то темное мелькнуло в потоке низвергающейся воды и с глухим плеском погрузилось в бурлящую котловину; до них донесся слабый жалобный крик.

– Что это? – в изумлении и страхе спросил Хадден.

– Ничего, – засмеялась Пчела. – Неужто ты не знаешь, что здесь казнят беспутных женщин или девушек, осмеливающихся любить без позволения короля, а с ними и их любовников. Казни происходят каждый день; и каждый день я смотрю и подсчитываю число казненных. – Она вытащила палку, спрятанную в соломенной кровле, взяла нож и добавила еще зарубку ко многим, уже сделанным, пол у вопрошающе, полупредостерегающе глядя на Нахуна.

– Да, да, здесь их казнят, – пробормотала она. – Там, наверху день за днем умирают живые, а здесь, внизу, – она показала на начинающийся в двухстах ярдах от ее хижины лес, – поселяются их души. Слушай!

С темной опушки до них долетел какой-то странный, непонятный звук, в котором было что-то звериное, что-то не поддающееся определению.

– Слушай! – повторила Пчела. – Они как раз веселятся.

– Кто? – спросил Хадден. – Бабуины?

– Нет, инкоси, Аматонго, духи, приветствующие ту, что отныне присоединилась к их сонму.

– Духи? – грубо повторил Хадден, ибо он был недоволен собой, тем, что потерял самообладание. – Хотел бы я видеть этих духов. Неужели ты думаешь, Мать, что я никогда не слышал, как орут обезьяны в лесу. Пошли, Нахун; пока еще светло, мы должны взобраться на утес. Прощай, Мать.

– Прощай, инкоси; можешь не сомневаться, что твое заветное желание исполнится. Ступай себе с миром, инкоси, – чтобы почить в мире.

Глава III. Конец охоты

Несмотря на благопожелание Пчелы, Филип Хадден почти не сомкнул глаз в эту ночь. Физически он чувствовал себя хорошо, совесть как обычно его не беспокоила, и все же ему не спалось. Стоило закрыть глаза, как перед ним вставал образ угрюмой иньянги, так странно прозванной Пчелой, и в его ушах звучали ее зловещие слова. Человек он был не робкого десятка, не суеверный, едва ли даже допускал возможность существования сверхъестественного. И все же он не мог отделаться от странного опасения, что в прорицании этой ведьмы есть какие-то зерна истины. Что если и впрямь ему угрожает скорая смерть, что если это сердце, с такой силой бьющееся в его груди, скоро навсегда замрет – нет, нет, он не хочет даже допустить такой мысли. Просто его угнетает это мрачное место, он никак не может забыть ужасное зрелище, которое в тот день видел. Обычаи этих зулусов не слишком-то приятны для европейцев; он был полон решимости как можно быстрее покинуть их страну.

Да что там – он попробует бежать сегодня же ночью. Надо только убить буйвола или какую-нибудь другую крупную дичь. Все охотники нажрутся так, что с трудом смогут двигаться, – тогда-то и самое время. Только Нахун, возможно, устоит против этого соблазна, чтобы избавиться от него, приходится рассчитывать лишь на свою удачу. В худшем случае не останется ничего, кроме как его пристрелить, и тут у него есть оправдание, ведь этот человек – приставленный к нему тюремщик. Случись такая необходимость, он, Хадден, даже не испытает особых угрызений совести: честно сказать, он недолюбливает, а временами и откровенно ненавидит зулуса. Они – полные противоположности, он хорошо знает, что и рослый воин относится к нему с недоверием и даже с презрением; подумать только, какой-то дикий «ниггер» смотрит на него сверху вниз – такого его гордость не может переварить!

С первыми проблесками зари Хадден встал и разбудил остальных охотников, которые все еще спали вокруг догорающего костра, завернувшись в кароссы или одеяла. Нахун встал и размялся; среди утренних теней он выглядел настоящим великаном.

– Почему ты вскочил в такую рань, еще до восхода солнца, умлунгу (Белый человек)?

– Потому что пора отправляться на охоту, мунтумпофу (Желтый человек), – холодно ответил Хадден. Его раздражало, что этот дикарь не употребляет какого-нибудь почтительного обращения.

– Прости, – сказал зулус, угадав причину его досады, – но я не могу называть тебя «инкоси», потому что ты не мой вождь, но если тебе кажется оскорбительным обращение «Белый человек», мы придумаем тебе какое-нибудь имя.

– Как хочешь, – сухо процедил Хадден.

С тех пор его стали называть «Инхлизин-мгама»; и Хадден отнюдь не был польщен, когда узнал, что эти мягко звучащие слова означают «Черное Сердце». Так его называла и иньянга, только в других словах.

Через час они были уже в болотистой лесной местности за стоянкой, в поисках добычи. Почти сразу же Нахун поднял руку, затем показал на землю. Хадден присмотрелся: судя по глубоким следам, не более десяти минут назад здесь прошло небольшое стадо буйволов.

– Я знал, что сегодня мы найдем дичь, – шепнул Нахун. – Так предсказала Пчела.

– К черту Пчелу! – вполголоса выругался Хадден. – Пошли!

Более четверти часа они продирались через густой тростник; внезапно, присвистнув, Нахун тронул Хаддена за руку. Тот поднял глаза – в двухстах ярдах от них, на небольшом бугорке, среди мимозовых деревьев, паслись буйволы. Их было шесть – старый бык с великолепными рогами, три коровы, телка и четырехмесячный теленок. Ни ветер, ни характер местности не позволяли подкрасться к ним незамеченными, поэтому охотники сделали крюк в полмили и осторожно поползли против ветра, от мимозы к мимозе, а когда роща кончилась, под прикрытием высокой травы тамбути. Наконец они подобрались к стаду на сорок ярдов, двигаться дальше было опасно. Хотя старый бык и не учуял их, по его движениям чувствовалось, что он уловил какой-то подозрительный шорох и насторожился. Телка стояла боком к Хаддену, совсем близко от него, – превосходная мишень. Он поднял свой мартини – из всей группы вооружен был он один – прицелился чуть позади лопатки и медленно нажал спусковой крючок. Прогремел выстрел – и телка упала, пораженная прямо в сердце. Стадо, как ни странно, не обратилось в бегство. Буйволы, видимо, не могли понять причину внезапного грохота, и не чуя никаких посторонних запахов, подняли головы и оглядывались.

Хадден воспользовался их замешательством, чтобы перезарядить ружье и выстрелить в старого быка. Пуля попала ему в шею или в плечо, он рухнул на колени, но тут же вскочил и бросился прямо на пороховое облачко. Что-то – то ли дым, то ли что-то другое – помешало Хаддену увидеть его; бык неминуемо растоптал бы его или поднял на рога, если бы, рискуя своей жизнью, Нахун не прыгнул вперед и не оттащил его в сторону, за высокий муравейник. Громадное животное с громким топотом промчалось мимо и исчезло вдали.

– Вперед! – приказал Хадден, и, оставив большинство охотников свежевать и разделывать телку, чтобы затем отнести все лучшее мясо на стоянку, они двинулись по кровавому следу.

После нескольких часов преследования, пробираясь через каменистое, поросшее кустами место, они потеряли след и, утомленные, все в поту, присели отдохнуть и поесть билтонга (вяленого мяса), захваченного ими с собой. Покончив с едой, они хотели было вернуться на стоянку, когда один из четырех зулусских охотников спустился, чтобы попить воды, к ручью, протекавшему в каких-то десяти шагах от них. Через полминуты они услышали устрашающее фырканье и плеск и увидели, как зулус взлетел высоко в воздух. Оказалось, что раненый буйвол лежал в засаде под густыми кустами на берегу. Хитрое животное знало, что рано или поздно настанет его черед отомстить. С растерянными криками они бросились вперед, но буйвол тут же скрылся за гребнем холма, Хадден так и не успел выстрелить; зулус-охотник был смертельно ранен: громадный рог пропорол ему легкое.

– Это не буйвол, а сам дьявол, – сказал охотник перед смертью.

– Дьявол он или нет, я все равно его убью! – вскричал Хадден. И вместе с Нахуном бросился в погоню: остальные понесли тело своего убитого товарища на стоянку. Открытая местность облегчала преследование; Хадден и Нахун часто видели убегающее животное, хотя и на слишком далеком расстоянии, чтобы можно было в него стрелять. Немного погодя они спустились с крутого утеса.

– Ты знаешь, где мы? – спросил Нахун, показывая на лес впереди. – Это Эмагуду, Дом Мертвых – смотри, буйвол бежит прямо туда.

Хадден оглянулся. Нахун не ошибался, слева от них были водопад, Котловина Смерти и хижина Пчелы.

– Ну что ж, – отозвался он, – стало быть, и наш путь туда.

Нахун остановился.

– Неужели ты войдешь в этот лес?

– Конечно, – ответил Хадден. – Но если ты трусишь, можешь остаться здесь.

– Да, я боюсь – духов, – сказал зулус. – Но все равно пойду с тобой.

Они пересекли полоску травянистой земли и вошли в заколдованный лес. И мрачное же это было место: большие, с широкими кронами деревья росли так густо, что полностью застилали небо; воздух был напитан тяжелым запахом гниющей листвы. Тишина здесь стояла мертвая и, казалось, нет ничего живого, лишь изредка с треском падал подгнивший сук и какая-нибудь пятнистая змея, извиваясь, торопливо уползала прочь.

Но Хадден был чересчур увлечен погоней за буйволом, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. Он только отметил про себя, что в таком сумраке нетрудно и промазать, и зашагал дальше.

Они углубились в лес на добрую милю, когда увидели, что пятна крови на земле становятся все гуще и гуще; было ясно, что бык ранен смертельно.

– Побежали, – весело сказал Хадден.

– Нет, хамба гачле – пошли медленней, – возразил Нахун. – Дьявол при последнем издыхании, но он может еще сыграть с нами злую шутку. – Дальше он шел, пристально вглядываясь вперед.

– Он где-то здесь, – сказал Хадден, показывая на уходящие прямо вперед глубокие отпечатки в топкой почве.

Нахун ничего не ответил: он пристально смотрел на два дерева прямо перед ними, чуть правее.

– Смотри, – шепнул он.

Приглядевшись, Хадден заметил огромную коричневую тушу за стволами.

– Сдох! – воскликнул он.

– Нет, – ответил Нахун, – он вернулся по своему же собственному следу и подстерегает нас. Он знает, что мы его преследуем. Я думаю, ты мог бы отсюда попасть ему в хребет; стреляй между стволов.

Хадден опустился на колено, очень тщательно прицелился и выстрелил. В ответ послышался оглушительный рев, буйвол вскочил и бросился на них. Нахун метнул свое копье с широким наконечником – оно вонзилось глубоко в грудь быку. Затем и белый и черный бросились бежать в разные стороны. Какое-то мгновение буйвол стоял неподвижно, опустив голову, глядя поочередно вслед то одному, то другому, затем с тихим мычанием повалился наземь, в своем падении сломав на несколько кусков ассегай Нахуна.

– Сдох-таки! – облегченно вздохнул Хадден. – Наверно, твое копье добило его. Что это за шум?

Нахун прислушался. В различных частях леса, трудно было сказать, далеко ли, близко, слышались странные, непонятные звуки – как будто перекликались испуганные люди, но в этой перекличке нельзя было разобрать ни одного членораздельного слова. Нахун вздрогнул.

– Это Эсемкофу, – сказал он, – безъязыкие духи, которые могут только хныкать как дети. Пошли отсюда – это плохое место для смертных.

– И еще худшее для буйволов, – сказал Хадден, пиная поверженного быка, – но боюсь, нам придется оставить его здесь для твоих друзей, Эсемкофу, так как у нас уже достаточный запас мяса, а его голову нам не дотащить.

Они стали выбираться из леса. Пока они петляли среди деревьев, Хаддена осенила новая мысль. От этого леса какой-нибудь час быстрой ходьбы до зулусской границы; и он почувствует себя в куда большей безопасности, если пересечет эту границу. До сих пор он предполагал бежать ночью, но то был рискованный план. Рассчитывать, что все зулусы, объевшись, тут же уснут, – особенно после смерти их товарища – не приходилось; Нахун же не спускал с него глаз ни днем, ни ночью.

Что ж, если другого выхода нет, Нахун должен умереть – у него в руках заряженное ружье, а у зулуса нет даже копья, только дубина. Конечно, не хочется его убивать, но на карту поставлена его, Хаддена, жизнь, так что оправдание у него есть – и достаточно веское. Почему бы не сказать об этом самому Нахуну, а там уже действовать сообразно с обстоятельствами.

Нахун как раз шел по небольшой лужайке, шагах в десяти впереди, и Хадден очень хорошо его видел, тогда как сам он был в тени большого дерева с низко нависающими ветвями.

– Нахун, – позвал он.

Зулус повернулся и сделал шаг вперед.

– Прошу тебя, не двигайся. Стой, где стоишь, не то я вынужден буду тебя застрелить. Не бойся, стрелять без предупреждения я не буду. Я твой пленник, и тебе велено отвести меня обратно к королю. Но я уверен, что между твоим и моим народом вот-вот разгорится война; поэтому, как ты сам понимаешь, я не хочу возвращаться в крааль Сетевайо: там меня убьют твои соотчичи, или же мои собственные соотчичи сочтут меня предателем и поступят со мной соответственно. Отсюда до зулусской границы всего час ходьбы – самое большее, полтора часа: я должен пересечь ее еще до восхода луны. Ты можешь сказать, Нахун, что потерял меня в лесу, и начать поиски через полтора часа, или ты предпочитаешь остаться с этими духами, о которых ты мне рассказывал. Ты понимаешь? Только не двигайся.

– Я понимаю тебя, – не теряя хладнокровия, ответил зулус. – Тебе очень подходит имя, которое мы дали тебе сегодня утром, хотя я и должен признать, Черное Сердце, что твои слова не лишены здравого смысла. Возможность и в самом деле благоприятная, – и человек с таким, как у тебя именем, конечно же, ее не упустит.

– Я рад, что ты входишь в мое положение, Нахун. Итак ты скажешь, что потерял меня, и не будешь искать до восхода луны? Обещаешь?

– Что ты хочешь сказать, Черное Сердце?

– То, что говорю. Решай, у меня нет лишнего времени.

– Странный ты человек, – задумчиво произнес зулус. – Ты же слышал, что повелел король; как же я могу нарушить его повеление?

– Почему бы и нет? Тебе не за что любить Сетевайо, и какая тебе разница, вернусь ли я в королевский крааль, чтобы чинить его ружья, или нет! Если же ты опасаешься его гнева, мы можем пересечь границу с тобой вместе.

– Чтобы король выместил свою злобу на моем отце и братьях? Нет, ты не понимаешь, Черное Сердце. Да и как можно понять, с таким именем? Я воин, а королевское слово есть королевское слово. Я надеялся умереть в честном бою, но пойман, как птица, в твои силки. Стреляй же – или ты не успеешь добраться до границы до восхода луны. – И он с улыбкой развел руки.

– Ну что ж, значит, так тому и быть. Прощай, Нахун, ты смелый человек, но каждый заботится в первую очередь о своей шкуре, – спокойно ответил Хадден.

Он не спеша поднял ружье и тщательно прицелился в грудь зулуса.

Нахун стоял, по-прежнему улыбаясь, хотя губы его и подрагивали, ибо самый отважный человек не может подавить страх смерти – палец Хаддена уже начал нажимать спусковой крючок, как вдруг, словно сраженный молнией, он повалился навзничь: на груди у него, помахивая длинным хвостом и свирепо сверкая глазами, стоял огромный пятнистый зверь.

То был леопард – тигр, как их называют в Африке, – он прятался на дереве и не удержался от искушения напасть на стоявшего внизу человека. Несколько мгновений тишину нарушало лишь порыкивание или, вернее, пофыркивание леопарда. И странное дело – в эти мгновения перед мысленным оком Хаддена неотступно стояла иньянга по прозвищу Инйоси, или Пчела; голова откинута на соломенную крышу, губы шепчут: «Вспомни о моих словах, когда на груди у тебя зарычит пятнистая кошка», – и от всего ее облика веет холодом смерти.

Зверь пустил в ход всю свою мощь. Когтями одной лапы он впился глубоко в мышцы левого бедра Хаддена, другой лапой содрал с его груди одежду и процарапал на обнаженной груди кровавые борозды. Зрелище белой кожи, казалось, привело его в полное бешенство; объятый яростной жаждой крови, он опустил свою квадратную морду и вонзил клыки в плечо своей жертвы. Но тут послышался топот ног и глухой стук тяжелой дубины, обрушившейся на леопарда. С гневным рычанием леопард поднялся на задние лапы, не уступая вышиной нападающему на него зулусу. Он замахал своими грозными лапами, готовый расправиться с черным человеком, как только что расправился с белым. Но тот нанес сокрушительный удар дубиной по его челюстям, и он опрокинулся навзничь. Прежде чем зверь успел подняться, дубина вновь с ужасающей силой обрушилась на его загривок и парализовала его. Леопард щелкал клыками, корчился, извивался, взрывал землю и груды листьев, но удары сыпались на него один за другим; наконец он судорожно рванулся в последний раз, сдавленно зарычал – и затих, а из его раскрошенного черепа вытекли мозги.

Хадден присел, весь в крови.

– Ты спас мне жизнь, Нахун, – тихо проговорил он. – Спасибо.

– Не благодари меня, Черное Сердце, – ответил зулус. – Король повелел оберегать тебя; я только выполнял его повеление. И все же этот тигр не заслужил такой участи; ведь он спас мою жизнь. – Он поднял и разрядил мартини.

И в этот миг Хадден потерял сознание.

Прошло двадцать четыре часа; все это время Хадден как будто провел в беспокойном, тревожном сне, если и слышал голоса, то не понимал, о чем они говорят; впечатление было такое, словно он куда-то, неведомо куда плывет. А когда наконец он очнулся, то увидел, что лежит на кароссе в большой, удивительно чистой кафрской хижине; и под головой у него вместо подушки – охапка мехов. Рядом стояла чаша с молоком; сжигаемый жгучей жаждой, он потянулся к ней, но, к его удивлению, рука бессильно упала на пол, точно рука покойника. Нетерпеливо оглядевшись, он не увидел никого, кто мог бы ему помочь, оставалось только лежать спокойно. Уснуть он не уснул, но глаза его закрылись, его охватило легкое забытье, затуманивая вернувшееся сознание. И тут он услышал мягкий голос, голос как будто звучал далеко-далеко, но он отчетливо слышал каждое слово.

– Черное Сердце все еще спит, – проговорил голос, – но его лицо чуть порозовело: скоро он проснется и придет в себя.

– Не бойся, Нанеа; конечно, он проснется, не такие уж опасные у него раны, – ответил знакомый голос Нахуна. – Он сильно ударился головой, когда его опрокинул леопард, поэтому он так долго в беспамятстве. Если он не умер до сих пор, значит, не умрет.

– Было бы очень жаль, если бы он умер, – продолжал мягкий голос. – До чего же он красив, никогда не видела такого красивого белого.

– А вот я что-то не замечал его красоты, когда он целился в мое сердце, – мрачно возразил Нахун.

– В его оправдание можно сказать, что он хотел бежать от Сетевайо. И я его хорошо понимаю, – послышался долгий вздох. – К тому же он предложил тебе бежать вместе с ним, и ты поступил бы вполне разумно, если бы принял его предложение. Мы могли бы бежать все вместе.

– Это невозможно, Нанеа, – сердито произнес Нахун. – Как я могу нарушить повеление короля?

– Короля? – повторила она, повышая голос. – Разве у тебя есть какой-нибудь долг перед ним? Ты служил ему верой и правдой; в награду за это через несколько дней он отнимет меня у тебя, а ведь я должна была стать твоей женой; но вместо этого я… я… – И она тихо заплакала, продолжая вставлять между всхлипываниями: – Если бы ты и в самом деле любил меня, ты думал бы больше обо мне и о себе, чем о Черном Слоне и его повелениях. Бежим же с тобой в Наталь, прежде чем это копье пронзит мою грудь.

– Не плачь, Нанеа, – сказал он, – мое сердце и так разрывается надвое между любовью и долгом. Ты знаешь, что я воин и должен идти путем, который указывает мне король. И я надеюсь, что скоро умру, ибо я ищу смерти, – лишь тогда я обрету мир и покой.

– Ты-то, может быть, и обретешь, Нахун, но что будет со мной? И все же ты прав, я знаю, ты прав; прости меня; я не воин, а женщина, чей долг повиноваться… королевской воле. – Она обвила его шею руками и долго рыдала у него на груди.