Текст книги "Черное Сердце и Белое Сердце"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Генри Райдер Хаггард
Черное Сердце и Белое Сердце

Глава I. Филип Хадден и король Сетевайо

Судьба свела меня с Филипом Хадденом в те времена, когда он промышлял перевозкой грузов и кое-какой торговлей в Зулуленде. Был он еще довольно молод, под сорок, и очень хорош собой: высокий, стройный и смуглый, с точеными чертами лица, короткой бородкой и вьющимися волосами; глаза острые – так и пронизывают насквозь. Жизнь его, казалось, сплошь состояла из приключений, и о кое-каких он не рассказывал даже самым близким приятелям. Происхождения, однако, он был благородного, и поговаривали, что он окончил не только среднюю школу, но и университет в Англии. Во всяком случае он умел щегольнуть цитатой из классики и отличался утонченной манерой говорить и держаться; подобные достоинства не столь уж часто встречаются в диких уголках мира; неудивительно поэтому, что грубоватые товарищи прозвали его «Принцем».

Как бы там ни было, несомненно, что эмигрировать в Наталь его понудили обстоятельства довольно темные; несомненно также и то, что родственники не проявляли ни малейшего интереса к его судьбе. Последние пятнадцать – шестнадцать лет Хадден провел в самой колонии и в соседних краях; за это время он сменил множество занятий, но ни в одном из них так и не преуспел. Человек неглупый, обходительный и располагающий к себе, он легко сходился с людьми и с такой же легкостью принимался за какое-нибудь новое дело. Но мало-помалу друзья проникались к нему смутным недоверием, энергия, которую он проявлял в очередном своем начинании, истощалась, а затем он вдруг исчезал, оставив за собой дурную репутацию и скверные долги.

За несколько лет до наиболее примечательных эпизодов в его жизни, здесь описываемых, Филип Хадден занялся перевозкой грузов из Дурбана в Маритцбург и другие города в глубине материка. Но одна из тех многочисленных неудач, которые преследовали его везде и всегда, лишила его и этой возможности зарабатывать себе на пропитание. Когда он доставил два фургона различных товаров в маленький пограничный городок Утрехт, оказалось, что не хватает пяти из шести заказанных ящиков бренди. Хадден попробовал было свалить вину на своих «парней» – кафров, но лавочник, получатель груза, человек крутой и несдержанный на язык, открыто назвал его вором и начисто отказался платить по счетам. От перебранки перешли к потасовке, затем обнажили ножи, и прежде чем присутствующие успели вмешаться, Хадден пропорол бок своему противнику. В ту же ночь, не дожидаясь, пока ланддрост (судья) примется за расследование, Хадден отогнал свои фургоны, запряженные быками, в Наталь. Но и там он не чувствовал себя в безопасности и, оставив один из фургонов в Ньюкастле, нагрузил второй обычными колониальными товарами: одеялами, ситцем, всевозможными металлическими изделиями – и отправился в Зулуленд, где в те дни он мог не опасаться судебного преследования.

Хорошо зная и язык и обычаи туземцев, он с большой для себя выгодой распродал все товары и не только поднабил мошну, но и завел небольшое стадо. Тем временем до него дошли слухи, что раненый лавочник поклялся ему отомстить и подал на него жалобу натальским властям. Пришлось на некоторое время отложить мысль о возвращении к цивилизованной жизни; для продолжения же так удачно начатой торговли требовались новые товары; поэтому Хадден, как человек, умудренный жизнью, решил потратить свободное время на развлечения. Он переправил свой фургон и скот через границу и, оставив их на попечение тамошнего вождя, своего друга, отправился пешим ходом в Улунди, чтобы испросить у короля Сетевайо позволения поохотиться в его владениях. К его удивлению, вожди – индуны – встретили его довольно приветливо, хотя оставалось всего несколько месяцев до зулусской войны, и Сетевайо начал уже относиться к англичанам, торговцам и другим, с непонятным для них недружелюбием.

Во время своей первой и последней встречи с Сетевайо Хадден все же сумел кое-что понять. На второе утро после его прибытия в королевский крааль ему передали, что его желает видеть «Слон-сотрясающий-землю». Его провели мимо тысяч хижин, через Большую площадь, к огороженному месту, где, восседая на троне, Сетевайо, величественного вида зулус в кароссе11
  Каросс – накидка из меховых шкур. – Примеч. перев.


[Закрыть] из леопардовых шкур, держал индабу22
  Индаба – совет, совещание. – Примеч. перев.


[Закрыть] со своими советниками. Прежде чем приблизиться к своему августейшему повелителю, индуна, проводник Хаддена, опустился на четвереньки и, провозгласив обычное царственное приветствие «Байете!», пополз, чтобы доложить о приведенном им белом.

– Пусть подождет, – сердито обронил король и, отвернувшись, продолжал совещание.

Хадден, как я уже упоминал, превосходно знал зулусский язык, и всякий раз, когда король повышал голос, мог кое-что расслышать.

– Что ты несешь! – оборвал Сетевайо морщинистого старца, который настойчиво пытался в чем-то его убедить. – Как смеют эти белые гиены охотиться на меня, будто я пес?! Эта земля принадлежит мне, как принадлежала моему отцу. И я волен карать и миловать своих подданных. Говорю тебе: я перебью всех этих белых людишек; мои импи33
  Импи – зулусский полк. – Примеч. перев.


[Закрыть] сожрут их с потрохами. Я сказал!

Снова заговорил старец, выступая, видимо, в роли миротворца. Слов Хадден не слышал, но видел, что тот показывает в сторону моря; судя по его выразительным жестам и скорбному выражению лица, он пророчил великую беду, если пренебрегут его мнением.

Не дослушав его, король вскочил, его глаза буквально изрыгали пламя.

– Слушай! – крикнул он старому советнику. – Я уже давно подозревал, что ты изменник, теперь я окончательно в этом убедился. Ты пес Сомпсю44
  Сэр Теофил Шепстон. – Примеч. автора.


[Закрыть], пес натальского правительства, и я не потерплю, чтобы в моем же собственном доме меня хватал за ноги чужой пес! Уведите его!

Окружавшие короля индуны удивленно зашептались; старец же не выказал ни малейшего страха – даже когда его грубо схватили воины, чтобы повести на казнь. Несколько секунд, может быть, секунд пять он прикрывал лицо краем каросса, затем, подняв глаза, заговорил отчетливо и ясно.

– О король, – сказал он, – я очень стар. В юности я служил под началом Льва-Чаки55
  Чака (ок. 1787 – 1828) – зулусский инкоси (правитель), глава объединения южно-африканских племен. – Примеч. перев.


[Закрыть] и слышал его предсмертное пророчество о приходе белых. И белые пришли. Я сражался в войсках Дингаана66
  Дингаан (? – 1843) – верховный вождь зулусских племен. – Примеч. перев.


[Закрыть] в битве у Кровавой реки. Они убили Дингаана, и много лет я был советником твоего отца Панды. Я сражался вместе с тобой, о король, в битве у реки Тугела, серые воды которой покраснели от крови твоего брата Умбулази и десятков тысяч его людей. Потом я стал твоим советником, о король; я был в твоей свите, когда Сомпсю возложил на твою голову корону, а ты дал ему обещания, впоследствии тобою же нарушенные. Теперь я надоел тебе, и это вполне естественно, ибо я очень стар и, вероятно, говорю бестолково, как и все старики. И все же я уверен, что пророчество твоего двоюродного деда Чаки непременно исполнится: ты потерпишь поражение и примешь свою смерть от белых. Я хотел бы еще раз сразиться за тебя, о король, ибо сражение неизбежно, но ты избрал для меня другой удел – куда лучший. Покойся же в мире, о король, и прощай! Байете!

Воцарилось непродолжительное молчание, все ждали, что тиран отменит свой приговор. Но он то ли не захотел проявить милосердие, либо политические соображения перетягивали все остальные.

– Уведите его! – повторил он. Старый военачальник и советник, медленно улыбнувшись, сказал только «Спокойной ночи» и, поддерживаемый рукой воина, побрел к месту казни.

Хадден наблюдал за всем этим с удивлением, смешанным со страхом. «Если он так расправляется со своими слугами, как же он поступит со мной? – думал он, поеживаясь. – Сдается мне, с тех пор как я оставил Наталь, англичане у него в немилости. Уж не собирается ли он воевать против нас? Если так, здесь мне не место».

Несколько минут король стоял с мрачным лицом, уставившись себе под ноги. Затем, подняв глаза, приказал:

– Приведите чужестранца!

Услышав эти слова, Хадден выступил вперед и с как можно более спокойным и хладнокровным видом протянул руку Сетевайо. К его удивлению, король ее пожал.

– Белый человек, – сказал он, оглядывая его высокую, подтянутую фигуру и точеные черты лица, – сразу видно, что ты не умфагозан (низкородный человек), в тебе течет благородная кровь.

– Да, король, – с легким вздохом подтвердил Хадден, – в моих жилах в самом деле течет благородная кровь.

– Что тебе нужно в моей стране, Белый человек?

– У меня к тебе скромная просьба, о король. Ты, должно быть, слышал, что я торговал в твоей стране и распродал все свои товары. А сейчас я прошу, чтобы перед возвращением в Наталь ты позволил мне поохотиться на буйволов и другую крупную дичь.

– Нет, не дам я тебе такого разрешения, – ответил Сетевайо. – Ты шпион, подосланный Сомпсю или королевским индуной. Убирайся, пока цел.

– Ну что ж, – сказал Хадден, пожимая плечами. – Остается только надеяться, что Сомпсю или королевский индуна или они оба вместе вознаградят меня, когда я вернусь в Наталь. Конечно, я не могу ослушаться повеления короля, но сперва я хотел бы вручить ему подарок.

– Какой подарок? – спросил король. – На что мне твои подарки? У нас тут всего вдоволь, Белый человек. Мы богаты.

– Нет так нет. Боюсь, мой подарок не из тех, что подносят королям, – всего-навсего ружье.

– Ружье, Белый человек? Где же оно?

– Я оставил его за оградой. Твои слуги предупредили меня, что перед «Слоном-сотрясающим-землю» под страхом смерти запрещается появляться с оружием.

Сетевайо нахмурился, уловив нотки сарказма в словах Хаддена.

– Принесите подарок Белого человека. Я хочу его осмотреть. Индуна, который сопровождал Хаддена, пригнувшись так низко, что казалось, вот-вот упадет лицом на землю, бросился к воротам. Через несколько минут он возвратился с оружием в руке и протянул его королю, дулом вперед.

– Прошу тебя, о Слон, – медленно произнес Хадден, – прикажи своему слуге, чтобы он отвел дуло от твоего сердца.

– Почему? – спросил король.

– Ружье заряжено и на взводе, о Слон. Поэтому, если ты хочешь по-прежнему сотрясать землю, вели, чтобы ружье сейчас же у него отняли.

«Слон» издал громкий вопль и, начисто позабыв о своем королевском достоинстве, кубарем скатился с трона. Испуганный индуна, отпрыгнув назад, случайно нажал спусковой крючок, и пуля просвистела как раз там, где всего мгновение назад находилась монаршья голова.

– Уберите этого глупца! – приказал, не поднимаясь с земли, король, но индуна уже успел отшвырнуть ружье, крича, что оно заколдовано, и стремглав выбежал из ворот.

– Он уже сам убрался, – под общий смех заметил Хадден. – Только не притрагивайся к ружью, король: оно многозарядное. Смотри! – И подняв винчестер, он быстро выстрелил еще четыре раза, сбив верхушку ближнего дерева.

– Удивительное ружье! – ахнули советники.

– А больше оно не выстрелит? – осведомился король.

– Нет, – ответил Хадден. – Можешь его осмотреть. Сетевайо взял винчестер в руку и осторожно осмотрел, направляя ствол поочередно на животы своих советников, которые испуганно шарахались в сторону.

– Видишь, какие они трусы, Белый человек! – скривился король. – Боятся, что в ружье остался еще патрон.

– Да, – ответил Хадден, – трусы они отъявленные. Если бы они сидели, то все повалились бы на землю, как и Ваше величество!

Индуны отвернулись, сделав вид, что рассматривают изгородь.

– А ты что-нибудь смыслишь в изготовлении ружей, Белый человек? – спросил Сетевайо.

– Нет, король, я умею только чинить их.

– Если я хорошо тебе заплачу, Белый человек, не возьмешься ли ты чинить ружья здесь, у меня в краале?

– Смотря, сколько ты предложишь, – ответил Хадден. – Но сейчас я устал от работы, хочу отдохнуть. Разреши мне поохотиться в твоих владениях и дай несколько сопровождающих; возможно, после моего возвращения мы и договоримся. Если нет, я попрощаюсь с тобой и вернусь в Наталь.

– Чтобы донести обо всем, что ты видел и слышал, – пробурчал себе под нос король.

Тут появились воины, те самые, что некоторое время назад увели старого индуну на казнь. Они молча простерлись перед королем.

– Он мертв? – спросил король.

– Он перешел через королевский мост, – мрачно ответили они, – и умер, вознося хвалебную песнь в честь своего повелителя.

– Хорошо, – сказал Сетевайо, – больше я не буду спотыкаться об этот камень… Расскажи о его судьбе Сомпсю и королевскому индуне в Натале, Белый человек, – сказал он с горькой усмешкой.

– Баба! Слушайте, что говорит наш отец! Слушайте трубный глас Сотрясающего землю! – подхватили индуны, почувствовав угрозу, скрытую в словах Сетевайо, а один, посмелее других, добавил: – Скоро мы споем этим белым с их извергающими огонь трубами другую песнь, красную песнь копий, все наши полки споют им эту песнь!

С той же внезапностью, с какой вспыхивает иссушенная зноем трава, зулусов охватил пылкий энтузиазм. Они вскочили с земли, где почти все сидели, и, дружно подтаптывая ногами, затянули:

Индаба ибомву – индаба е миконто

Лизо дунйисва нге импи ндхмбени яхо

(Красную песнь! Красную песнь! Песнь копий

Наши полки им споют!)

Один из них, яростного вида верзила, подошел к Хаддену и потряс своим кулачищем у него перед носом, хорошо еще, что у него не было с собой ассегая, – и прокричал эти фразы прямо ему в лицо.

Король заметил, что разожженный им огонь пылает слишком жарко.

– Молчать! – прокричал он своим громовым голосом, знаменитым на весь Зулуленд; и все сразу же замолчали, застыв каменными изваяниями; только эхо вновь и вновь доносило: «Песнь копий наши полки им споют».

«Здесь мне не место, – еще раз подумал Хадден. – Будь этот негодяй вооружен, дело могло бы кончиться плохо. Но кто это?»

В ворота вошел великолепный представитель зулусского народа, лет тридцати пяти на вид, в полном боевом облачении военачальника полка Умситую. Над его лбом, обвитым шкуркой выдры, красовался высокий плюмаж; туловище, руки и ноги были украшены длинной бахромой из черных бычьих хвостов; в одной руке он держал небольшой щит, какие обычно носят танцоры, также черного цвета. Другая его рука была свободна, ибо он оставил оружие у входа. Зулус был очень красив, глаза, хотя и омраченные беспокойством, смотрели приветливо и прямо, в очертаниях губ таилась чувственность. Ростом он был примерно в шесть футов и два дюйма, однако не казался очень высоким, благодаря, вероятно, широкой груди и мощным рукам и ногам, ничуть не похожим на небольшие, почти женственные руки и ноги, отличающие обычно зулусскую знать. Короче говоря, то был типичный, полный достоинства и отваги, зулусский аристократ.

Его сопровождал человек в муче77
  Муча – набедренная повязка, обычно меховая. – Примеч. перев.


[Закрыть] и одеяле, судя по седым волосам уже достаточно пожилой, за пятьдесят. И у него тоже было приятное, благородное лицо, но в глазах проглядывала робость, а рот свидетельствовал о недостаточной воле.

– Кто эти люди? – спросил король.

Вошедшие пали на колени, низко, до самой земли, поклонились, вознося королю традиционные хвалы – сибонгу.

– Говорите! – нетерпеливо приказал он.

– О король! – начал молодой воин, усаживаясь по зулусскому обычаю. – Я Нахун, сын Зомбы, один из начальников полка Умситую, а это мой дядя Умгона, брат одной из моих матерей, младшей жены моего отца.

Сетевайо сдвинул брови.

– Почему ты не в своем полку, Нахун?

– С позволения старших начальников, о король, я пришел просить тебя об одной милости.

– Тогда поторопись, Нахун.

– О король, – заговорил рослый зулус, не без некоторого замешательства, – недавно ты оказал мне высокую честь, возведя меня в сан кешлы. – Он притронулся к черному кольцу на голове. – Будучи отличен тобой, я прошу тебя разрешить мне воспользоваться своим правом – правом женитьбы.

– Ты говоришь о правах? Будь поскромнее, сын Зомбы, у моих воинов, как и у моего скота, нет прав!

Поняв свою оплошность, Нахун прикусил губу.

– Прости меня, о король. Дело обстоит так: у моего дяди Умгоны – он здесь, со мной – есть красивая дочь Нанеа; с ее согласия я хотел бы на ней жениться. В ожидании твоего позволения, король, я обручился с ней и даже уплатил лоболу (выкуп) коровами и телятами. Но рядом с Умгоной живет могущественный старый вождь Мапута, Страж Крокодильего брода; король, конечно, его знает; этот вождь также хочет жениться на Нанеа, угрожая Умгоне, в случае, если его сватовство будет отвергнуто, жестокими карами. Но сердце Нанеа благоволит мне и не благоволит Мапуте; поэтому мы и пришли просить короля о милости.

– Да, это так, он говорит правду, – подтвердил Умгона.

– Замолчи, – сердито оборвал его Сетевайо. – Время ли сейчас моим воинам думать о женитьбе? Женатый мужчина уже не мужчина, а тряпка. Только вчера я повелел удавить двадцать девушек за то, что они без моего разрешения посмели выйти замуж за воинов из полка Унди: их тела вместе с телами их отцов брошены на перекрестках дорог, чтобы все знали об их преступлении: это хороший урок для всех! Ты поступил благоразумно, Умгона, обратившись ко мне за позволением: тем самым ты спас и себя и свою дочь. Объявляю вам всем свое решение. Я отказываю тебе в твоей просьбе, Нахун; тебя, Умгона, я избавлю от преследований старого вождя Мапуты, которого ты не хочешь взять в зятья. Нахун уверяет, что девушка – красавица, поэтому я окажу ей свою милость: возьму себе в жены. Через тридцать дней, когда народится новая луна, приведи ее в сигодхлу (часть крааля, отведенная для жен), а заодно коров и телят, которых дал тебе Нахун в качестве лоболы; такое наказание я назначаю ему за то, что он осмелился помышлять о женитьбе без моего позволения.

Глава II. Пчела пророчествует

Пророк Даниил призван к суду царскому, – подумал Хадден, не без интереса наблюдавший за этой трагикомической сценой. – Наш влюбленный друг явно не ожидал такого исхода. Полагаться на справедливость цезаря – дело опасное». Он повернулся и стал рассматривать обоих просителей.

Старый Умгона, слегка вздрогнув, принялся изливать традиционные похвалы и благодарность, славя доброту и милосердие своего повелителя. Сетевайо выслушал его молча, а когда тот наконец договорил, резко напомнил, чтобы он привел Нанеа точно в назначенный им срок, иначе и она и он будут украшать собой ближайшие перекрестки дорог.

Из них двоих Нахун, безусловно, заслуживал большего внимания. После того как король вынес свой непререкаемый приговор, на его лице выразилось полнейшее замешательство, тут же сменившееся яростным гневом – справедливым гневом человека, которому нанесли незаслуженную жестокую обиду. Все его тело пронизала дрожь, на шее и на лбу вздулись узлы вен, пальцы плотно сжались, как будто стискивая рукоятку копья. Вскоре, однако, его ярость улеглась: роптать на зулусского деспота – то же самое, что роптать на саму судьбу; его лицо воплощало теперь лишь безнадежность и отчаяние. Гордые темные глаза утратили свой блеск, осунувшееся медное лицо стало пепельно-серым, уголки рта обвисли, с закушенной губы закапала кровь. Высокий зулус поднял руку, прощаясь с королем, встал и нетвердой походкой побрел к воротам.

– Погоди, – внезапно остановил его Сетевайо. – Я хочу поручить тебе важное дело, Нахун, которое вышибет из твоей головы все эти дурацкие мысли о женитьбе. Видишь этого Белого человека; он мой гость и хочет поохотиться на буйволов и другую крупную дичь. Поручаю его твоим заботам: возьми с собой несколько охотников и следи, чтобы с ним не случилось никакой беды. Через месяц приведи его обратно – и помни, ты отвечаешь за него головой. Как раз в это время, когда народится новая луна, приведут и Нанеа, и я скажу, так ли она хороша, как тебе представляется. А теперь иди, сын мой, и ты тоже, Белый человек; остальные присоединятся к вам на заре. Счастливого тебе пути, чужестранец, но не забудь, что мы встретимся в следующее новолуние, тогда и решим, сколько ты будешь получать за починку ружей. И не пытайся меня обмануть, Белый человек, не то я пошлю за тобой своих людей, а они могут обойтись с тобой грубовато.

«Это означает, что я пленник, – заключил Хадден. – У меня один выход – удрать. Если объявление войны застанет меня в этой стране, из меня изготовят мути (колдовское снадобье), выколют мне глаза либо сыграют какую-нибудь милую шутку в том же духе».

Прошло десять дней; вечером последнего дня Хадден и сопровождающие его зулусы остановились на ночлег в дикой гористой местности, лежащей между Кровавой рекой и рекой Унвуньяна, не более чем в восьми милях от «Места маленькой реки», которое через несколько недель стало известно всему миру под своим туземным названием Исандхлвана. Вот уже три дня они шли по следам небольшого стада буйволов, все еще обитавших в этих краях, но никак не могли их настичь. Зулусы предложили спуститься вдоль Унвуньяны, ближе к морю, где водится больше дичи, но ни Хадден, ни их начальник Нахун не захотели принять этот совет, каждый по своим тайным соображениям. Хадден замышлял подобраться поближе к Буйволиной реке, откуда открывался путь на Наталь; Нахун же не хотел удаляться от крааля Умгоны, который находился поблизости от их нынешней стоянки; его не оставляла смутная надежда увидеться с Нанеа, своей нареченной, которая через несколько недель будет у него отобрана и отдана королю.

Более диковинного места, чем эта их стоянка, Хаддену еще никогда не доводилось видеть. Позади них простирался болотистый лес, где, как предполагалось, и скрываются буйволы. За лесом, в своем одиноком величии, вздымалась гора Исандхлвана, а впереди, в амфитеатре, замкнутом крутыми холмами, густел необыкновенно мрачный лес, куда река уносила с собой болотные воды.

Река текла ровно и спокойно, но через триста ярдов обрывалась не очень высоким, но почти отвесным порогом, под которым лежала заполненная бурлящей водой каменная котловина, куда никогда не проникали лучи солнца.

– Как называется этот лес, Нахун? – спросил Хадден.

– Эмагуду, Дом Мертвых, – рассеянно ответил зулус: недалеко от них, на гребне холма, в каком-нибудь часе ходьбы лежал крааль Нанеа, и Нахун сосредоточенно смотрел в ту сторону.

– Дом Мертвых? Почему его так называют?

– Потому что там обитают мертвые, или, по-нашему, Эсемкофу, Бессловесные, и другие духи – Амахлоси, которые продолжают жить даже после того, как их покинет дыхание.

– Да? – проговорил Хадден. – И ты когда-нибудь видел этих духов?

– Я еще не спятил, чтобы заходить в этот лес, Белый человек. Там обитают только мертвые; живые же оставляют для них приношения на опушке.

Сопровождаемый Нахуном, Хадден подошел к краю утеса и посмотрел вниз. Слева зияла та самая, глубокая и ужасная на вид котловина; почти на самом ее берегу, на узкой полоске поросшей травой земли, между утесом и лесом, стояла чья-то хижина.

– Кто там живет? – полюбопытствовал Хадден.

– Великая исануси88
  Исануси – колдунья. – Примеч. перев.


[Закрыть], иньянга, или знахарка, прозванная Инйоси (Пчелой), потому что собирает свою мудрость в лесу, принадлежащем мертвым.

– И ты полагаешь, у нее достаточно мудрости, чтобы предсказать, убью ли я буйвола, Нахун?

– Возможно, Белый человек, но… – добавил он со смешком, – те, что посещают улей Пчелы, могут не узнать ничего или узнать больше, чем им хотелось бы. Язык у нее как жало.

– Ну что ж, посмотрим, сможет ли она меня ужалить.

– Хорошо, – сказал Нахун и, повернув, пошел вдоль утеса, пока не достиг тропки, которая, петляя, сбегала вниз.

По этой тропке они спустились на травянистую полоску земли и направились к хижине, обнесенной невысокой тростниковой изгородью. Небольшой двор был покрыт плотно утрамбованной землей, срытой с муравейника. Посреди него, у круглого входа в хижину, скорчившись, сидела сама Пчела. В густой тени Хадден разглядел ее не сразу. Она куталась в засаленный, рваный каросс из дикой кошки; видны были лишь ее глаза, зоркие и яростные, как у леопарда.

У ее ног тлел небольшой костер; он как бы замыкал полукруг черепов, разложенных попарно – так, что казалось, они переговаривались друг с другом; на хижине и на изгороди висело множество костей, также, видимо, человеческих.

«Я вижу, старуха разукрасила свое жилище, как принято у всех этих ведьм», – мысленно усмехнулся Хадден, но вслух ничего не сказал.

Молчала и иньянга, не сводя с его лица своих круглых, похожих на большие бусины, глаз. Хадден попробовал отплатить ей той же монетой, уставившись на нее немигающим взглядом, но вскоре понял, что проигрывает в этом необычном поединке. Мысли у него спутались, зато странно разыгралось воображение: ему чудилось, будто перед ним сидит громадный, ужасный паук, подстерегающий добычу, и будто эти кости – останки его жертв.

– Почему ты молчишь, Белый человек? – наконец произнесла она медленно и отчетливо. – А впрочем, я и так могу прочитать твои мысли. Ты думаешь, что вместо прозвища Пчела мне куда более подошло бы Паучиха. Но ты ошибаешься: этих людей убила не я. Мертвецов тут и так хватает. Я сосу мысли, а не тела, Белый человек. И люблю заглядывать в сердца живых: там я могу почерпнуть истинную мудрость. Что бы ты хотел узнать у Пчелы, которая неустанно трудится в этом Саду Смерти – и что привело сюда тебя, сын Зомбы? Почему ты не в своем полку Умситую, ведь он сейчас готовится к великой войне – последней войне между белыми и черными, – а если у тебя нет желания воевать, почему ты сейчас не вместе со своей высокой красавицей Нанеа?

Нахун ничего не ответил, но Хадден сказал:

– Я хотел бы задать тебе один пустяковый вопрос, Мать. Повезет ли мне на охоте?

– На охоте, Белый человек? А за чем ты охотишься? За дичью, богатством или же за женщинами? Я знаю, ты вечный охотник; таково уж твое предначертание: охотиться – или служить дичью для других. Скажи мне, зажила ли рана у того лавочника, которого ты пырнул ножом в городе мабуна (буров). Можешь не отвечать, Белый человек, я и так знаю; но какое вознаграждение ты дашь бедной гадалке? – добавила она хнычущим тоном. – Ты же не допустишь, чтобы старая женщина работала просто так, без всякой платы!

– У меня нет для тебя ничего, Мать, поэтому я лучше пойду, – сказал Хадден, достаточно уже убедившийся и в наблюдательности Пчелы и в ее умении читать чужие мысли.

– Ну уж нет, – ответила она с неприятным смешком, – если ты задал мне вопрос, то должен получить и ответ. Сейчас я не возьму с тебя ничего, Белый человек; расплатишься в другой раз. – И она снова засмеялась. – Я должна посмотреть тебе в лицо, хорошенько посмотреть тебе в лицо, – продолжала она, поднимаясь и подходя к нему ближе.

Вдруг что-то холодное прикоснулось к затылку Хаддена, и в следующий миг Пчела отпрянула от него, зажимая между большим и указательным пальцами срезанный локон темных волос. Она проделала это так молниеносно, что у него даже не было времени ни увернуться, ни возмутиться – он только стоял и смотрел с глупым видом.

– Это все, что мне надо! – воскликнула она. – Черной магией я не занимаюсь – лишь белой – белой, как и мое сердце… Погоди, сын Зомбы, дай-ка мне и твой локон, ибо все, кто посещает Пчелу, должны выслушать ее жужжание.

Нахун послушно срезал клок волос острием своего ассегая. Сделал он это с явной неохотой, но отказаться не посмел.

Пчела поправила каросс и, нагнувшись, подбросила в костерок какие-то травы из висевшей у нее на поясе сумки. Ее фигура еще не утратила своей гибкости и стройности, и на ней не было никаких отвратительных амулетов, которые Хадден привык видеть на ворожеях. Только на шее у нее висело необычное украшение – живая красно-зеленая змейка, одна из самых ядовитых, какие водятся в этих краях. Ворожеи банту нередко украшаются такими змейками, хотя никто не может сказать, удалены у них ядовитые клыки или нет.

Травы затлелись, от них потянулась тонкая прямая струйка дыма, который, растекаясь, окутывал голову Пчелы наподобие прозрачного голубоватого покрывала. Быстрым движением она бросила оба локона на горящие травы; локоны тут же свернулись, как живые, и рассыпались горстками пепла. Затем она открыла рот и глубокими вдохами стала втягивать в себя дымок от волос и трав; змейка же сердито зашипела, полезла вверх и спряталась среди черных перьев саккабола на голове у иньянги.

Курения постепенно оказывали свое одурманивающее действие: иньянга, что-то шепча, раскачивалась взад и вперед, потом бессильно откинулась к стенке хижины, головой на соломенную кровлю. Лицо Пчелы было обращено теперь вверх, к свету, и на него было страшно смотреть: оно все посинело, глаза запали, как у покойницы, а надо лбом колыхалась и шипела змейка, напоминая урей на челе статуй египетских царей. Секунд через десять Пчела заговорила глухим и неестественным голосом:

– О человек с прекрасным белым телом, я заглянула в твое сердце и увидела, что оно черно, как спекшаяся кровь. О человек с прекрасным белым телом и черным сердцем, ты найдешь себе добычу, и, когда будешь ее преследовать, она заведет тебя в Дом Бездомных, в Дом Мертвых, и будет она в облике быка, и будет она в облике тигра99
  Тиграми в Африке называют леопардов. – Примеч. перев.


[Закрыть], и будет она в облике женщины, которую не могут погубить ни воды, ни короли. О человек с прекрасным белым телом и черным сердцем, ты сполна получишь все тобой заработанное, монету за монету, удар за удар. Вспомни о моих словах, когда на груди у тебя зарычит пятнистая кошка; вспомни о моих словах в самой гуще битвы; вспомни о моих словах, когда ты получишь свою великую награду, когда столкнешься лицом к лицу с призраком в Доме Мертвых.

О человек с черным телом и белым сердцем, – продолжала она, – заглянула в твое сердце; оно бело, словно молоко; молоко чистоты и спасет его. Глупец, зачем ты нанесешь свои удары? Зачем защитишь того, кого возлюбил тигр и чья любовь – словно любовь тигра? О, чье это лицо мелькает в толпе сражающихся? Преследуй же его, преследуй, о быстроногий, но будь осмотрителен; язык, однажды солгавший, не станет молить о пощаде, и рука, однажды предавшая, не дрогнет в смертельной стычке. Что такое смерть, о Белое Сердце? Смерть – продолжение жизни, в царстве мертвых ты обретешь утраченную жизнь, ибо там тебя ждет та, которую не могут погубить ни короли, ни воды.

Голос Пчелы мало-помалу становился все тише и тише, пока наконец не стал еле слышен. Затем он замолк; транс, видимо, перешел в сон. Хадден слушал ее с цинично-язвительной улыбкой, теперь он рассмеялся.

– Над чем ты смеешься, Белый человек? – сердито спросил Нахун.

– Над собственной глупостью: потерять так много времени, слушая эту лгунью и обманщицу, которая нагородила столько чепухи!

– Это не чепуха, Белый человек.

– Да? Тогда объясни мне, что все это означает.

– Пока еще не могу, но она говорила о женщине, о леопарде и о твоей и моей судьбе.

Хадден пожал плечами, не желая продолжать этот никчемный, по его мнению, спор; в это мгновение Пчела, дрожа, пробудилась, пересадила змею обратно на шею и вновь укуталась в засаленный каросс.

– Удовлетворен ли ты моим предсказанием, инкоси? – спросила она Хаддена. – Не сомневаешься ли ты в моей мудрости?