Текст книги "Пластилин колец"

Автор книги: Генри Берд

Соавторы: Дуглас Кенни
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– А еще страшнее получится, если я так и буду слышать эхо каждый раз, как открою хлебало! – и Срам по разу пнул каждый мешок, отчего мешки взвыли, но никакой готовности извергнуть свое содержимое не изъявили.

– Ишь, брюзгливый какой, – сказал один мешок.

– Брюзгливый, гад, – сказал другой.

– Хотел бы я знать, – сказал Фрито, – кем было это мерзкое создание и откуда оно взялось.

Срам опустил глаза в землю и поскреб подбородок.

– Я так себе мыслю, что это один из тех молодцов, насчет которых Губа-не-Дура просил не забыть предупредить вас, господин Фрито.

Фрито вопросительно уставился на него.

– Ну, эта, – сказал Срам, дернув себя за вихор и в виде извинения лизнув ступню Фрито, – теперь-то я, вроде, припомнил разговор со старым Губаном – как раз перед нашим уходом. Не забудь, говорил он, сказать господину Фрито, что его тут спрашивал какой-то вонючий чужак с красными гляделками. А я, значит, спрашиваю: Чужак? а он говорит: Ага, – говорит, я-то ему ни бе, ни ме, так он озлился да как зашипит на меня, да ну усища черные теребить. "Проклятье, – говорит эта непотребная тварь, – опять упустил!" А потом погрозил мне дубинкой, влез на свою свинью, и она у него опрометью поскакала вон из Засучек, а он еще что-то такое орал навроде "Наддай, Чумазая!" А я и говорю Губану: Очень странно! Зря я вам, конешное дело, раньше про это не рассказал, господин Фрито.

– Ну ладно, – сказал Фрито, – чего теперь горевать, на это и времени нету. Я не уверен, конечно, но не удивлюсь, если между тем чужаком и этим мерзким следопытом существует какая-то связь.

Сведя брови, Фрито задумался, но, как обычно, ничего не надумал.

– Во всяком случае, – сказал он, – идти в Гниль по

Тракту нам больше нельзя. Придется срезать через Злющую Пущу.

– Злющую Пущу? – хором взвыли мешки.

– Но господин Фрито, – сказал Срам, – там, бают, эта... привидения водятся!

– Может и водятся, – тихо ответил Фрито, – а только остаться здесь, это все равно что разлечься на блюдечке с голубой каемочкой.

С помощью нескольких крепких пинков Фрито и Срам торопливо вытряхнули двойняшек из мешков, и вся компания подкрепилась раскиданными вокруг огрызками телячьих отбивных, дивясь пикантному вкусу, сообщенному телятине нежданной приправой из уже облепивших объедки древесных клопов. Затем путешественники тронулись в путь, причем близнецы тонюсенько стрекотали в небезосновательной надежде сойти по ночному времени за мигрирующих тараканов. Они шагали на запад, лихорадочно цепляясь за любую возможность треснуться мордой об землю, спеша, чтобы достичь безопасной лесной сени еще до восхода солнца. Фрито подсчитал, что за два дня они прошли две лиги, совсем неплохо для хобботов, а все-таки маловато. Чтобы назавтра достичь Гниля, придется пересечь лес за один переход. Шли молча, только тихо поскуливал Пепси. "Опять этот дурень нос расквасил, – думал Фрито, – да и Мопси что ни шаг, то валится". Но долгая ночь кончалась, на востоке светлело, и ровный путь сменился буграми, наростами и прыщами рыхлой и ноздреватой земли, отдающей цветом как бы в телячьи мозги. Пока путники ковыляли по ней, прорость уступила место молодым деревцам, а там и взрослым – огромным, недовольного вида деревьям, иссеченным и скрюченным ветром, дурной погодой и артритом. Скоро лес поглотил путников, отрезав от дневного света, и новая ночь накрыла их, словно смрадное полотенце общей душевой. Многие годы назад здесь стоял приятный, радостный лес, в котором весело шумели опрятно причесанные ивы-шелюги, щеголеватые ели и грациозные сосны, резвились зудливые бородавочки и малость тронутые бурундуки. Теперь же деревья состарились, пошли пятнами чихотного мха и ножной плесени, и Чистые Рощи обратились в Злющую Пущу, полную старческих причуд.

– К утру надо бы добраться до Гниля, – сказал Фрито, когда путешественники остановились, чтобы заправиться картофельным салатом. Остановились ненадолго, ибо озлобленный шелест, поднявшийся в деревьях над их головами, подсказал им, что мешкать не стоит. Они торопливо продолжили путь, старательно обходя встречающиеся там и сям заградительные насыпи из помета, наваленные незримыми снизу, но явно раздраженными чем-то обитателями смыкающихся над головами древесных ветвей.

После нескольких часов блуждания среди навозных куч хобботы без сил рухнули на землю. Фрито, давно утратившему ориентацию, казалось, что он никогда еще не видел такой земли.

– Нам бы давным-давно полагалось выйти из этого леса, – обеспокоенно сказал он. – Похоже, мы заблудились.

Срам, некоторое время подавленно созерцавший острые, словно бритва, когти у себя на ступнях, вдруг просветлел.

– Может, оно и так, господин Фрито, – сказал он, – да только особо тревожиться нечего. Тут кто-то уже проходил пару часов назад, вон их стоянка, видите? И картофельный салат они жрали, навроде нас!

Фрито внимательно изучил красноречивые свидетельства. Действительно, несколько часов назад здесь кто-то был, и этот кто-то подкреплял силы на хобботочий манер.

– Быть может, двигаясь по их следу, мы сумеем выбраться отсюда.

И путешественники, несмотря на одолевавшую их усталость, потащились дальше.

Они шли и шли, тщетно выкликая неведомых тварей, совсем недавно прошедших здесь, судя по встречавшимся на каждом шагу следам: огрызкам телячьих отбивных, потрепанным хобботовским романам, одной из столовых ложек Килько ("Какое совпадение", – подумал Фрито). Однако, никаких хобботов так и не увидели. Впрочем, кое-какие иные существа путникам попадались. Однажды дорогу им перебежал кролик с дешевенькими карманными часами в передних лапах, удирающий от какой-то полоумной девчонки, потом повстречалась девчонка помельше, которую лупили по мордасам три разъяренных медведя ("Лучше не встревать", – мудро решил Фрито), видели они также засиженное мухами, брошенное пряничное бунгало с табличкой "Сдается" на марципановой двери.

В конце концов, еле ползущая от усталости четверка махнула рукой на следы. Вечерний сумрак уже сгущался в угрюмом лесу, и брести дальше, не отоспавшись, у них больше не было сил. Словно одурманенные неведомым зельем, маленькие мохнатые бедолаги один за другим свернулись в ворсистые комочки и забылись сном под хранительной сенью огромного, трепещущего дерева.  Срам поначалу и не понял, что уже проснулся. Он почувствовал, как что-то мягкое и упругое стягивает с него одежду, но решил, будто ему все еще снятся низменные наслаждения, которым он совсем недавно предавался в Шныре. В конце концов, явственно различив некие чмокающие звуки и треск раздираемых одежд, Срам открыл глаза и обнаружил, что лежит совершенно голый, а конечности его и голову обвивают мясистые корни дерева. Взвыв так, что у него самого уши чуть не полопались, Срам разбудил товарищей, как и он, связанных по рукам и ногам и догола раздетых содрогающимся в корчах деревом, испускавшим к тому же отчетливое воркование. Удивительное растение явно напевало себе под нос, при этом все крепче стискивая своих пленников. Хобботы с омерзением смотрели, как губастые оранжевые цветы, мурлыкая, склоняются к остаткам салата и окунаются в них. Какие-то вздутые, будто луковицы, стручки потянулись к хобботам и с отврательным чмоканьем и чавканьем присосались к их беззащитным телам. Бедняги поняли, что их, стиснутых в гнусных объятиях дерева, вот-вот зацелуют до смерти! Собрав последние силы, они завопили, взывая о помощи.

– Помогите, помогите! – взывали они.

Но никто не ответил. Пухлые оранжевые соцветья раскачивались над их беспомощными телами, извиваясь и постанывая от страсти. Один обрюзглый цветочек безжалостно приник к животу Срама и зашелся в сосущих корчах; Срам чувствовал, как его плоть втягивается в середину цветка. Затем на глазах у охваченного ужасом хоббота лепестки, издав звучное "чпок!", отпрянули, оставив на животе темный, злокачественный рубец, – след отвратного поцелуя. Срам, лишенный возможности спастись и спасти товарищей, леденея от страха, смотрел, как начавшие словно бы задыхаться лепестки изготовляются к последнему, губительному лобзанию.

Но в тот самый миг, когда красные тычинки уже опускались, чтобы свершить свое мерзкое дело, Сраму показалась, будто он слышит отзвук веселой песенки, доносящейся издалека, – да, сомнений не было, песенка звучала все громче! Дремотный и хриплый голос напевал слова, которые по понятиям Срама и словами-то не были:

Крыша вбок! Вверх дымок! Варим мескалино!

Что глядишь? Кроши гашиш! Где мой метилино?

К вам торчок, старичок Тимми Бензедрино!

Обезумевшие от страха путешественники, напряженно вслушивались в звучащую все громче мелодию, выводимую, казалось, пораженным свинкой существом:

Трах-бах, тьма в глазах! Синих птичек стая!

Пусть в размякшей голове все мозги растают!

Есть колеса, есть игла, травка и соломка.

С дурью жизнь – сплошной прикол, а без дури – ломка.

Старый Тимми Бензедрин – малый в лучшем виде.

С пегим хайром ниже плеч, в голубом прикиде!

Отведу я вас домой – вижу, вы в обломе

Вы закинетесь, а я постою на стреме!

Миру, Братству и Любви мы протянем руки.

Так валите же за мной, если вы не глюки!

Внезапно из густой листвы появилась живописная фигура, запеленутая в длинную мантию волос, напоминающих консистенцией изжеванный рахат-лукум. Фигура походила на человека, правда, не сильно. Ростом она была футов в шесть, но весила никак не больше тридцати пяти фунтов, даже с учетом облепившей ее грязи. Тело певуна, длинные руки которого свисали, доставая почти до земли, покрывали рисунки совершенно ошеломительных тонов – от шизоидно-красного до психопатически-лазурного. С шеи, не превосходившей толщиной трубочного черенка, свисала дюжина нитей с заговоренными бусинами, а промеж бусин болтался еще амулет с оттиснутой на нем эльфийской руной "Терминатор". Сквозь сальные клочья волос глядели на мир два огромных глаза, настолько вылезших из орбит и налившихся кровью, что они походили уже не на глаза, а на пару бейсбольных мячей, сделанных из чрезмерно постной грудинки.

– Уууууууууууууу-юй-юй! – произнесло существо, мгновенно оценив ситуацию. Затем, полуподковыляв, полуподкатившись к корням кровожадного дерева, существо плюхнулось на тощие ягодицы, вперило в дерево блеклые, похожие на блюдца глазища и принялось выпевать заклинания, показавшиеся Фрито приступом сухого кашля:

Ты, зеленый кайфолом! Че тут за бадяга?

Отпусти-ка малышей, пошлая коряга!

Хоть сижу я на игле, клинюсь и борзею,

Ты, приятель, погляжу, и меня шизее!

Не стремай своих людей, я тебе толкую,

Я, конечно, за любовь – только не такую!

Задохнутся малыши – видишь, как приперты!

Ну прошу тебя, кончай, старый мухомор ты!

Произнеся эти слова, потасканный призрак поднял кверху паучью лапку, соорудил из двух пальцев волшебный знак "V" и изрыгнул последнее, исполненное жути заклятье:

Тим! Тим! Бензедрин!

Зелье! Травка! Героин!

Жги бензин! Топи камин!

Доза, вылет, отходняк

Нам без этого никак!

Колоссальное растение содрогнулось, кольца его корней осыпались с несчастных жертв, точно вчерашняя вермишель, а сами жертвы с радостными воплями вскочили на ноги. Словно зачарованные, наблюдали они, как огромное зеленое страшилище скулит и в приступе злобы сосет свои пестики. Хобботы поспешно оделись, и Фрито с облегчением нащупал Кольцо, как и прежде, надежно соединенное скрепками с карманом рубашки.

– Спасибо вам, – хором пропищали хобботы, виляя хвостами, – спасибо, спасибо!

Но спаситель их ничего не ответил. Словно бы и не ведая об их присутствии, он вдруг затвердел, совершенно как дерево, и сдавленно произнес: "Гха, гха, гха!", между тем как зрачки его то распахивались, то складывались наподобие нервного зонтика. Колени бедняги согнулись, разогнулись, вновь подогнулись, и в конце концов он рухнул на покрытую мхом землю, сжавшись настолько, что превратился в ком отчаянно хлещущих по сторонам волос. Пена пошла у него изо рта, а сам он завыл:

– О Боже, уберите их от меня! Они фезде, фезде, зеленые! Аггр! Оггр! ОБожеБожеБожеБожеБожеБожеБожеБоже!

При этом он истерично молотил себя по чему ни попадя. Фрито изумленно заморгал и схватился за Кольцо, но передумал и надевать его не стал. Срам, склонившись над распростертым по земле чудиком, ухмыльнулся и протянул ему руку.

– Прощеньица просим, – сказал он, – вы не подскажете, как нам отседова...

– О, нет-нет-нет! Глядите, фон они! Фезде, фезде! Не подпускайте их ко мне!

– Кого не подпускать-то? – вежливо поинтересовался Мопси.

– Ииих! – взвизгнул пораженный ужасом незнакомец, ткнув перстом в собственную голову. Затем он вскочил на покрытые мозолями ноги, нагнул голову, ринулся прямиком к поцелуйному дереву и, с разбегу боднув его, без чувств рухнул к ногам перепуганных хобботов. Фрито, стянув с головы шляпчонку, зачерпнул из ближайшего ручейка водицы и приблизился к несчастному, но бесчувственное тело внезапно выкатило похожие на мраморные шарики зенки и завизжало пуще прежнего.

– Нет, нет, только не фоду!

Фрито в испуге отскочил, а костлявое существо кое-как привстало, опираясь на кулаки и ступни.

– Но фсе рафно спасибо, – сказал незнакомец. – Это у меня кайф так фыходит.

И протянув Фрито грязную руку, удивительный незнакомец ухмыльнулся во весь свой беззубый рот:

– Тим Бензедрин, к фашим услугам.

Фрито и все остальные чинно представились, продолжая оглядываться на поцелуйное дерево, вновь уставившееся на них всеми своими тычинками.

– Ую-юй, фы, это, его не бойтесь, – хрипло отдуваясь, сказал Тим, обиделось, понимаешь. А фы, парни, фыходит, не здешние?

Фрито сдержанно сообщил, что они держали путь в Гниль да заблудились.

– Вы не могли бы показать нам туда дорогу?

– Ую-юй, ясное дело, – рассмеялся Тим, – раз плюнуть. Только, это, сначала ко мне на хазу заскочим, я фас с марухой моей познакомлю. Костяникой зфать.

Хобботы согласились, ибо запасы картофельного салата у них вышли. Они подхватили мешки и, сгорая от любопытства, пошли следом за Бензедрином, которого мотало из стороны в сторону и который по временам присаживался вздремнуть на подходящий камушек или пенек, давая хобботам возможность подтянуться. Так они безо всякого смысла кружили среди деревьев, а Тим Бензедрин хрипло и весело орал новую песню:

Легка, как шорох косячка, чиста, как тина в луже.

О дева с дурью в голове – чем дальше, тем все хуже!

О рук нетвердых худоба! О ногти как иголки!

О мутный, окосевший взгляд из-под немытой челки!

О космы спутанных волос! Зрачки как два стакана!

О голос, что сведет с ума чижа и таракана!

О дева, нежная, как кайф, и хрупкая, как сайра.

Костянка, я с тебя тащусь от фенек и до хайра!

И едва он ее допел, как вся компания вышла на поляну, лежащую на скате невысокого холма. Посреди поляны стояла ветхая хибара, напоминавшая формой резиновый сапог, из крохотной трубы ее валил плотный, тошнотворно зеленый дым.

– Ую-юй, – взвизгнул Тим, – ты смотри, а моя-то дома!

Предводительствуемые Тимом путешественники приблизились к не возбуждающей особого желания оказаться внутри нее хибарке. Единственное окошко – под самой крышей – полыхнуло белым пламенем. Стоило путешественникам переступить порог, заваленный пустыми сигаретными гильзами, обломками трубок и выгоревшими нейронами, как Тим позвал:

Встретил этих вон в лесу – славные ребята.

И решил забрать с собой побалдеть на хату.

Из дымных глубин прозвучал ответ:

Ну, привел, так уж привел, с дурня мало спроса,

Забивай же косячок, доставай колеса!

Поначалу Фрито увидел лишь радужные обои на стенах, свечи-вспышки да нечто, смахивавшее на кучу измызганных половых тряпок. Но тут куча заговорила снова:

Заходите же, друзья, пустим дым повыше.

Будет весело у нас, как поедет крыша!

Хобботы сощурили уже заслезившиеся глаза, а куча вдруг зашебуршилсь и села, оказавшись невероятно исхудалой женщиной с глубоко запавшими глазами. Секунду она глядела на них, затем пробормотала: "Ну и ну" и, загремев крупными бусинами, в кататоническом помрачении рухнула ниц.

– Фы на Костянку не обижайтесь, – сказал Тим. – Она по фторникам фсегда с нарезки съезжает.

Хобботы, отчасти одуревшие от едучих курений и ослепительных вспышек свечей, скрестив ноги, уселись на грязнющий матрасик и вежливо поинтересовались, нет ли чего пожрать, ибо долгое путешествие довело их до того, что они и к матрасику уже стали приглядываться – не съедобен ли?

– Пожрать? – крякнул Тим, роясь в самодельной кожаной сумке. – Фы, ребята, расслабьтесь, щас чего-нибудь откопаем.

Погодите-ка, о! у! Фот не знал, что они еще не кончились. Тим неуклюже выгреб из сумки ее содержимое, ссыпал его в помятый колпак от автомобильного колеса, и поставил колпак перед гостями. Упомянутое содержимое оказалось едва ли не самыми подозрительными с виду грибами, которые Срам когда-либо видел, и он, что было довольно грубо с его стороны, так и сказал:

– Это едва ли не самые подозрительные с виду грибы, которые я когда-либо видел, – сказал он.

Тем не менее, поскольку в Нижесредней Земле мало осталось такого, чего Срам уже не успел от безделья сжевать без особого для себя ущерба, он решительно набил рот и громко зачавкал. Цвет и запах у грибов был странноватый, но вкус неплохой, разве что плесенью черезчур отдавали. После грибов хобботам предложено было отведать кругленьких конфеток с оттиснутыми на них приятными буковками. ("Так и тают, – хихикнул Тим, – только не фо рту, а ф мозгу.") Раздувшись до критической массы, удовлетворенные хобботы отдыхали под звуки мелодии, которую Костяника наигрывала на инструменте, замечательно похожем на беременный ткацкий станок. Размякший после трапезы Срам с удовольствием принял предложенную Тимом "собстфенную особую смесь" для носогрейки. Вкус чудной, подумал Срам, но ничего, приятный.

– Через полчаса проберет, – пообещал Тим. – Побазлать пока не хочешь?

– Побазлать? – удивился Срам.

– Ну, фроде как потрепаться, – откликнулся Тим, разжигая трубку, переделанную из большого молочного сепаратора со всеми его клапанами и круглыми шкалами. – Фы сюда от облафы, что ли, дернули?

– Да можно и так сказать, – ответил осмотрительный Фрито. – Мы, видите ли, несем это, Кольцо Всевластья – ой!

Фрито спохватился, но слишком поздно, теперь уж приходилось рассказывать дальше.

– Ну, я тащусь, – сказал Тим. – Дай глянуть.

Фрито неохотно подал ему Кольцо.

– Дешефка, – сказал Тим, перекидывая Кольцо обратно к Фрито. – Старье, которое я гномам фпарифаю, и то получше будет.

– Так вы торгуете кольцами? – спросил Мопси.

– А то чем же еще, – ответил Тим. – Летом, как туристы подфалят, я тут лафочку открыфаю, сандальи там, разные талисманы фолшебные. Дурью-то надо на зиму запасаться, сами понимаете, а на какие шиши?

– Если мы не воспрепятствуем замыслам Сыроеда, – тихо сказал Фрито, не много здесь туристов останется. Может, присоединитесь к нам?

Тим отрицательно тряхнул гривой.

– Не, друг, ты меня не тяни. Я, знаешь, сознательный протифник насилия... и ни о каких больше фойнах даже слышать не хочу. Я и сюда-то от призыфа слинял, понял? А если какой ферт начинает ко мне цепляться, так я ему гофорю: "Ну, я тащусь" и дарю ему цфеточек или там бусы, и гофорю: "Делай любофь, – гофорю я ему, – не надо фойны". Да и фообще я к строефой не пригоден.

– Совсем парень скис, – повернувшись к Мопси, хрипло прошептал Срам.

– Да не, я-то не скис, – откликнулся Тим и добавил, повертев пальцем у виска, – мозги скисли.

Дипломатично улыбавшегося Фрито внезапно скрючило от дикой боли в животе. Глаза его полезли наружу, а голова стала вдруг очень легкой. Может, баньши на меня порчу напускают, подумал он. Поворотясь к Сраму, он открыл рот, чтобы выяснить, как тот себя чувствует, и спросил:

– Аргле-грубле морбле куш?

Впрочем, можно было и не спрашивать, ибо Фрито увидел, что Сраму невесть с какой стати пришла фантазия обратиться в большого красного дракона, одетого в костюм-тройку и соломенное канотье.

– Чего вы сказали, господин Фрито? – спросил щеголеватый ящер голосом Срама.

– Флюгер фелюгер бабель кугель, – сонно ответил Фрито, дивясь, зачем это Срам поздней осенью нацепил канотье. Бросив взгляд на близнецов, он обнаружил, что те превратились в парочку одинаковых полосатых кофейников и оба уже выкипают.

– Мне что-то не по себе, – пискнул один кофейник.

– Щас блевану, – уточнил другой.

Тим, преобразовавшийся в симпатичную шестифутовую морковку, громко засмеялся и перекинулся парковочным счетчиком да еще и в кольцо свернулся. Фрито, голова которого шла кругом, ибо по мозгам его привольно гуляла огромная волна овсяной каши, беспечно следил за лужей слюны, разливавшейся по его лону. Затем что-то беззвучно взорвалось у него между ушами и он со страхом увидел, как комната принялась растягиваться и сжиматься, точно хватив псилоцибина. У Фрито начали вдруг отрастать уши, а руки превратились в бадминтонные ракетки. В полу появились дырки, из которых полезли зубастые казинаки. Два десятка красивых, в горошек, тараканов отбивали чечетку на его животе. Швейцарский сыр дважды пронесся в вальсе вкруг комнаты, после чего лишился носа. Фрито открыл рот, собираясь что-то сказать, но изо рта лишь выпорхнула стайка доджевых червей. Желчный пузырь его распевал арии, слегка приплясывая на аппендиксе. Фрито начал впадать в забытье и напоследок услышал, как шестифутовая вафельница, хихикая, произнесла:

– Это еще семечки, фот погоди, щас самый кайф ломанет!

3. Несварение желудка в трактире "Добрая закусь"

Когда Фрито, наконец, проснулся, стояло позднее утро, трава уже нагревалась под яркими золотыми лучами солнца. Голова у Фрито раскалывалась, а собственный рот казался ему дном птичьей клетки. Кое-как оглядевшись по сторонам (каждый сустав ныл и повиновался ему неохотно), Фрито увидел, что сам он и троица его все еще дрыхнущих компаньонов находятся на опушке Пущи, а прямо перед ними лежит четырехполосная тележная колея, ведущая к Гнилю! Что же до Тима Бензедрина, то он пропал, будто и не было его никогда. Фрито задумался, уж не праздным ли сном, порожденным неумеренным потреблением прокисшего картофельного салата, было все, что он помнил о прошлой ночи? Но тут налитые кровью глаза Фрито наткнулись на прислоненный к его заплечному мешку бумажный пакетик с приколотой к последнему кое-как нацарапанной запиской. Удивленный Фрито прочитал:

Дарогой Фритик,

Жалькоштоты так быстра вырубился вчира. Мы бес тибя клево покай-фавали. Надеюс кальцо в порядки.

Миру мир

Тимми

P.S. Папробуйте парни забойного зелья какое я вам оставил.

Забирает пачище травки и сразу кайфкайфкайфкайф и

БожеБожеБожеБожеБоже$5c%*@+=!

Фрито заглянул в грязный пакетик и увидел множество разноцветных конфеток вроде тех, какими их попотчевали накануне. "Странные штуки, подумал Фрито, – но, может, и сгодятся на что, как знать?" И вот, наконец, после часа, примерно, ушедшего у Фрито на то, чтобы привести своих товарищей в чувство, путешественники зашагали к Гнилю, болтая дорогою о приключениях вчерашнего вечера.

Стоящий на краю не так чтобы очень обширных, но чрезвычайно топких пространств, носивших прозвание Гнилозема и населенных по преимуществу звездорылами и людьми, истомленными сильным желанием оказаться отсюда подальше, Гниль слыл самым крупным поселением в округе. Городишке случилось пережить недолгий всплеск популярности, когда геодезист – по причине внезапно напавшей икоты – проложил четырехполосный Шнырый Тракт прямо через центр этого тогда еще карликового селения. В ту недолго продлившуюся пору коренное население недурственно наживалось, нахально сбирая дань за превышение скорости (где они добывали незарегистрированные полицейские радары, никто так и не дознался) да за нарушение правил парковки, и время от времени нагло обчищая автомобили зазевавшихся проезжих. Для обслуживания туристов, чахлой струйкой притекавших из Шныра, в Гниле понастроили дешевых закусочных, шатких сувенирных лавчонок и поддельных исторических достопримечательностей. Но наползавшая с востока туча "неприятностей" положила конец этому хилому процветанию. Взамен туристов через Гниль потянулись с востока беженцы, обладатели скудного скарба и еще более скудных умственных способностей. Впрочем, связанные с ними возможности тоже грех было упускать, так что и люди, и хобботы Гниля трудились в полной гармонии, продавая с трудом изъяснявшимся на местном наречии иммигрантам – кому удостоверения личности, в которых значились более удобопроизносимые по здешним понятиям имена, а кому очень прибыльные (в перспективе) паи предприятия, которое со дня на день должно было наладить выпуск вечного двигателя. Не упускали они и случая пополнить мошну, всучив какому-нибудь несчастному, ничего не понимавшему в тутошних законах, поддельную въездную визу в Шныр. Люди в Гниле жили сутулые, приземистые, косолапые и тупые. Из-за густых, свисавших на самые глаза волос и неказистой осанки их часто путали с неандертальцами, – распространенное заблуждение, воспринимавшееся последними с чувством глубокой обиды. Разозлить их было так же непросто, как что-либо им втолковать, и потому они мирно уживались со своими соседями хобботами, а те, со своей стороны, нарадоваться не могли, отыскав хоть кого-то, стоящего ниже их на эволюционной лестнице.

Так вот и жили они, перебиваясь на несколько фартингов, которые зарабатывали на иммигрантах да еще на дулях – произрастал в тех местах такой плод, походивший формой на поджелудочную железу и примерно настолько же аппетитный. В Гниле насчитывалось около шести дюжин домишек, построенных большей частью из промасленной бумаги и выброшенных проезжими пробок. Они стояли неправильным кругом внутри защищавшего деревушку рва, одна только вонь от которого могла свалить дракона за сотню шагов. Зажимая носы, путешественники пересекли скрипучий подъемный мост и прочитали вывеску на воротах:

Добро пожаловать в неповторимый древний Гниль.

Население 1004 338 96 Человек и все еще продолжает расти.

Двое заспанных привратников ожили ровно на то время, какое потребовалось им, чтобы избавить протестующего Срама от последних столовых ложек. Фрито сдал им половину оставшихся волшебных конфеток, и привратники сразу принялись задумчиво их жевать.

Хобботы поспешили удалиться прежде, чем конфетки возымели действие, и в соответствии с инструкциями Гельфанда направились к горящему оранжевым и зеленым пламенем рекламному щиту в центре городка. Под ним обнаружился сверкающий хромом и плексигласом трактир, – собственно, мигающий щит с изображением вепря стоячего, пожираемого пастью слюнявой, как раз и оказался гербом трактира. Под щитом было выведено название: "Добрая Закусь и Нумера". Пройдя через вращающуюся дверь, путешественники подозвали портье, упитанного хоббота, грудь которого украшала бирка с надписью "Здорово! Я Бигмак Мучник". Как и прочие служащие трактира, он был в костюме, изображающем молочного поросенка: накладные свиные уши, хвостик и картонный пятачок.

– Ну, здрассте-как-поживаете, – тягуче произнес портье.

– Номер возьмете?

– Да, – ответил Фрито, бросая косой взгляд на своих компаньонов. – Вот заглянули в ваш город, хотим тут отпуск провести.

– Да, отпуск, – сказал Мопси, всей физиономией подмигивая Фрито.

– Провести отпуск и все, – добавил Пепси, с идиотским видом кивая головой.

– Вот тут распишитесь, ладно? – глухо произнес сквозь пятачок портье.

Фрито взял прикрепленное к столу цепью гусиное перо и написал такие имена: Онже Шпиен, Иван Засекречинов, Рудольф Абель и Има Псеудоним.

– Еще какой-нибудь багаж имеете, мистер, э-э, Шпиен, – сумки, мешки?

– Разве что под глазами, – пробормотал Фрито, направляясь к ресторану.

– Ну-ну, – усмехнулся портье, – да вы чемоданы-то здесь оставьте, я счас посыльного с кольца кликну, – то есть с крыльца, – он отнесет.

– Хорошо, – сказал Фрито, прибавляя шагу.

– Желаю повеселиться! – крикнул им вслед портье, – Если чего потребуется, звякните, там кольцо на веревочке висит, вот за него и тяните!

Отойдя настолько, чтобы портье его не услышал, встревоженный Фрито повернулся к Сраму и прошептал:

– Как по-твоему, он ни о чем не догадывается?

– Где ему, господин Фрито, – потирая брюхо, ответил Срам и добавил: Жрать охота, сил нет.

Вчетвером они вошли в ресторан и уселись в кабинке близ ревущего в очаге пропанового пламени, на котором бесконечно поджаривался цементный хряк, пронзенный вращаемым моторчиком вертелом. Пока голодные, как волколаки, хобботы изучали меню, имевшее затейливую форму рожающей свиноматки, глухие ноты не в лад исполняемой музыки разливались по переполненной зале из висящего на стене рупора. Фрито размышлял, не взять ли ему "Хрюлетку дядюшки Свинтуса на сдобной булочке", сваренную в льняном масле высшей очистки, а оголодалый Срам между тем пожирал глазами едва одетых "свинюшек", исполнявших обязанности подавальщиц, – грудастых девок, также оборудованных поддельными хвостиками, свиными ушами и пятачками. Одна из свинюшек бочком притрюхала к их столику, чтобы принять заказ, и Срам алчно впился взором в ее красные глазища, съехавший набок белобрысый парик и волосатые ноги.

– Ну что, олухи, заказывать чего-нибудь будете? – спросила свинюшка, опасно раскачиваясь на высоких каблуках. – Две хрюлетки и два фирменных горячих кутенка, пожалуйста, – уважительно ответил Фрито.

– А кольца – то есть пивца – не желаете, сударь? – Нет, спасибо, просто четыре орка-колы.

– Заметано.

Подавальщица, кренясь, вихляясь на каблуках и путаясь ногами в свисавших у нее из-под юбки длинных черных ножнах, удалилась, а Фрито принялся оглядывать зал ресторана, выискивая, нет ли кого подозрительного. Кучка хобботов,  несколько чумазых мужиков да дрыхнущий у стойки пьяный тролль. Все, как обычно.

Успокоенный Фрито разрешил своим спутникам потолкаться среди местной публики, строго-настрого предупредив их, чтобы не распускали язык насчет "сами-знаете-чего". Когда подавальщица возвратилась с заказанной Фрито хрюлеткой, Срам уже обменивался в углу плоскими анекдотами с парой чащобных гномов, а близнецы развлекали компанию потасканных гремлинов пикантной пантомимой "Старый хромец и его дочурки", неизменно имевшей в Шныре бешеный успех. Под все усиливающийся веселый рев, вызываемый их скабрезными позами, Фрито задумчиво жевал лишенную вкуса хрюлетку, гадая, что станется с Великим Кольцом, когда они доберутся до Гельфанда и Дольна. Внезапно зубы Фрито захрустели, ибо в хрюлетке обнаружилось нечто маленькое и чрезвычайно твердое. Беззвучно сквернословя, Фрито залез в раздираемый болью рот и извлек оттуда металлический цилиндрик. Отвинтив крышку цилиндрика, Фрито вытащил из него узкую полоску микропергамента, на котором с трудом различались слова: "Берегись! Ты в великой опасности. Тебя ожидает дальняя дорога. Скоро ты повстречаешь рослого смуглого Скитальца. Ты весишь ровно пятьдесят девять фунтов." Фрито испуганно затаил дыхание и пробежался глазами по залу, отыскивая того, кто послал ему эту записку. В конце концов, глаза его остановились на рослом смуглом Скитальце, сидевшем в темном углу перед нетронутой большой кружкой свекольного пива. Тощий, весь в сером и в закрывающей глаза черной маске. Грудь пересекают крестом патронташи с серебряными пулями, а на тощем бедре зловеще покачивается отделанная перламутром рукоять палаша. Словно почувствовав на себе взгляд Фрито, он медленно повернулся на табурете и приложил к губам палец затянутой в перчатку руки, призывая хоббота к осторожности. Затем незнакомец указал на дверь мужской уборной и растопырил ладонь: ПЯТЬ МИНУТ. Затем ткнул пальцем сначала в Фрито, а после себя в грудь. К этому времени большая часть завсегдатаев уже глазела на него и, решив, что он затеял игру в шарады, подбодряла криками: "Известная пословица?" и "Произносится как!".