Текст книги "Как любить животных в мире, который создал человек"

Автор книги: Генри Манс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Благодаря Редьярду Киплингу, Беатрис Поттер и Уолту Диснею дети не первое десятилетие имеют дело с романтическими образами животных. Поверьте, я не из тех педантов, которые заявляют, что Питер – кролик, а значит, не может носить куртку, свинка Пеппа – лишь одна из многих поросят, а тигр если и правда заглянет на чай, то сначала съест девочку. Разумеется, книжки с картинками вводят в заблуждение: фермы в основном непохожи на пасторальные уголки, а волки и осьминоги не вынашивают зловещих планов. Это никогда меня всерьез не волновало.

Беспокоила меня картина в целом. В детских рассказах люди и другие животные взаимозаменяемы: у Микки Мауса, Винни Пуха, медвежонка Паддингтона и свинки Пеппы характера и моральных ценностей не меньше, чем у любого человека. Из всех этих книг, видео и игрушек ребенок может закономерно сделать вывод, что люди понимают животных. Конечно, мы, взрослые, уже знаем, как жить рядом с ними, и в свое время поделимся этим знанием. В книгах Элизы и Клео я видел не одну ласку, но не мог припомнить, чтобы они попадались мне в реальной жизни. Я задумался, как объяснить своим детям нашу связь с животными, и пришел к выводу, что лучше эту тему не трогать.

Начнем с того, что у людей за плечами истребление самых больших живых существ, которых они только находили, путем охоты. Когда наш вид добрался до Австралии, жившие там звери – например, восьмиметровые ящерицы и трехсоткилограммовые кенгуру – начали исчезать. Слоны, жирафы и носороги для нас – воплощение дикой природы, но если ориентироваться на любые прошлые тенденции, то они, а также все другие животные аналогичного размера могут исчезнуть за два века и крупнейшими наземными млекопитающими станут коровы. Это был бы самый мелкий рекордсмен за целых сорок пять миллионов лет. Я смотрел на игрушечных тигров моих дочерей, и такая перспектива приводила меня в ступор. Я боялся, что однажды они спросят меня, почему виды вымирают. Всего несколько поколений назад наши отношения с животными сводились к иерархии и триумфу. Теперь это вызывает чувство вины.

Когда речь заходит о животных, пособия для родителей советуют беречь детей от домашних питомцев и на этом останавливаются. Оно и понятно, ведь их авторы озабочены другими темами: например, как не сойти с ума, если спишь ночью по четыре часа. С другой стороны, книги о животных довольно много рассказывают о воспитании потомства. В них видно, как важны эти первые моменты. Лосось возвращается в водоем, где он проклюнулся из икринки. Альбатросы летят воспитывать потомство туда, где много лет назад родились. В книге «Утопия», вышедшей в 1516 году, Томас Мор отмечает, что только что вылупившиеся цыплята, видимо, считают людей, которые их кормят, «своими матерями». Дальнейшие исследования показали, что многие птицы эмоционально привязываются к первому движущемуся предмету, который увидели. Если утенок замечает человека и идет за ним некоторое время, он уже не будет следовать за своей природной матерью. От первых недель жизни собаки зависит, тепло ли она будет относиться к людям. Этот ранний период – время, когда нам легче всего преодолеть межвидовой барьер.

Люди – другие, но и мы задаем норму для следующего поколения на раннем этапе. Мы вынуждены выражать наш мир словами так, как никогда до этого не делали. «Совы настоящие или притворяются?» – спросила меня однажды Элиза. «А почему у динозавров перестали рождаться дети?» – поинтересовалась она несколько дней спустя. «Откуда в зоопарке так много животных?» – хотела знать Клео. Когда я решил успокоить их фотографией пикирующего в озеро орла, Элиза захотела узнать, грустно ли рыбе, когда птица ее ест. Воспитание детей может стать для нас моментом обновления, временем задуматься, кем мы хотим быть на этой планете. Но оно же может стать моментом инерции, когда мы волнуемся о падении популяции пчел и других насекомых и продолжаем коротко стричь лужайку, чтобы сделать ухоженную игровую площадку для наших маленьких людей.

Каждый родитель замечает, что детям хочется изучать мир природы. Малышей настоящие животные захватывают больше, чем игрушки. Их имена – одни из первых слов, которые мы учим в детстве, а их голоса – одни из первых звуков. На протяжении многих лет в знакомстве детей с животными люди видели элемент морального воспитания. Не могу сказать, что спасти моих дочерей от преступной жизни было для меня первой причиной рассказывать им о животных, хотя это тоже не повредит. Но чему же мне их учить?

В целом все согласны, что некоторые вещи с любовью к животным не согласуются: нельзя устраивать бои быков, бить собак или, например, держать медведей в тесных клетках, чтобы получать из них желчь ради сомнительных медицинских эффектов. Все это грязные пятна на человечности – и при этом во многих странах такие действия не запрещены законом, а если закон и есть, полиция никогда не считает бессловесных животных приоритетом. Однако здесь нет моральной дилеммы, и, раз вы читаете эту книгу, вы, вероятно, уже согласны, что тестировать на обезьянах косметику плохо. Здесь не нужно ломать голову – лучше подключить банковский счет и сделать пожертвование организации, которая занимается благополучием животных.

Аналогичным образом в Южной Корее есть более семисот пятидесяти тысяч ферм, где собак – в том числе корги, пуделей и лабрадоров – разводят на мясо. Их часто держат в одиночку в маленьких металлических клетках, а потом убивают током. Они испытывают хронический стресс. Поскольку собаки по закону не относятся к сельскохозяйственным животным, у них нет даже той защиты, что есть у кур. Тем не менее большинство южных корейцев собак не едят, и эта отрасль в итоге прекратит свое существование.

Меня интересовали те вопросы, где мы еще не определились или уже определились, но упорно не действуем соответствующим образом. С самого начала я чувствовал, что справедливое обращение с животными означает для меня две вещи. Я не хотел, чтобы животные страдали без надобности – хотя, если задуматься, мне сложно было сказать, что конкретно означает это «без надобности». Еще я не хотел, чтобы животные вымирали и даже чтобы их становилось меньше. Отправной точкой для меня было то, что для этого мы, люди, должны внести разумные и, может быть, довольно значительные поправки в нашу жизнь.

Сложности не заставили себя долго ждать. Надо ли нам убивать крыс, чтобы защитить редких птиц? Или оленей, чтобы спасти леса? Борцы за права животных говорят «нет», защитники природы – «да». Оказывается, забота об отдельных животных и забота о виде в целом вступают в прямое философское противоречие. «Защитники природы не могут поддерживать освобождение животных. Сторонники освобождения животных не могут защищать окружающую среду», – писал американский философ Марк Сагофф в 1984 году в одном из своих эссе. Его мысль заключается в том, что защитники окружающей среды заботятся об экологической целостности, в то время как борцов за освобождение животных волнует облегчение страданий конкретных особей. Вид в целом их интересует куда меньше, потому что он ничего не чувствует – чувствуют животные. Вид нельзя пнуть в живот или лишить социальных контактов. Можно предположить, что умерший в 2012 году Одинокий Джордж, последняя морская черепаха острова Пинта в Галапагосском архипелаге, не испытывал экзистенциальной тоски по поводу исчезновения своего подвида, а если и чувствовал, мы должны перед ним извиниться: теперь найдены другие гибриды этого подвида.

Разлад между защитниками природы и борцами за права животных продолжается десятилетиями и имеет практические последствия. Организации по защите животных – например, Люди за этичное обращение с животными (PETA), которая, по собственному утверждению, объединяет шесть с половиной миллионов членов и сторонников, или Королевское общество защиты животных от жестокого обращения (RSPCA) – сосредоточены на особях, которые находятся под контролем человека на фермах и в лабораториях. Защитники окружающей среды, например Всемирный фонд дикой природы (WWF) и Гринпис, занимаются дикими животными. Защитники животных и природы спорят, в частности, допустима ли отбраковка во имя окружающей среды: речь идет, например, об инвазивных видах или случаях резкого увеличения популяции из-за истребления естественных хищников. При этом защитники природы спокойно относятся к явной и, по их мнению, неизбежной жестокости последней – львы едят газелей и тому подобное, – в то время как многие борцы за права животных порой пытаются всеми силами спасти особь, например давая ей корм. Раскол вредит обеим сторонам: борцов за права животных обвиняют в непонимании принципов функционирования естественной среды, а значит, защитники природы рискуют оттолкнуть своих самых очевидных союзников, которые, как и они, ценят жизнь животных как таковую.

Мы рассмотрим эти дебаты ниже, но в целом я считаю, что разногласия не имеют смысла. Без сохранения окружающей среды этичное отношение к животным будет неполным. Девиз PETA гласит: «Животные – это не наша еда, одежда, эксперименты и развлечения». Это то, как животные не должны жить. А как должны? Очевидный ответ – им надо быть в местах, к которым они приспособились в ходе эволюции, и в значительной мере за пределами человеческого контроля. Например, в национальных парках, за которые борются защитники природы. Иногда животные страдают и на воле, но ведь человеческое существование тоже бывает невеселым, а мы по-прежнему считаем, что жить стоит. Что же касается отбраковки, здесь защитники природы могли бы начать серьезнее относиться к жизням животных – например, биологам стоит перестать бесцеремонно убивать животных ради сбора образцов. При этом, скорее всего, в некоторых случаях экосистема будет выходить на передний план по сравнению с отдельными особями. В национальном парке Косцюшко в Новом Южном Уэльсе, на территории которого находится самый высокогорный город в Австралии, политики запретили официальный отстрел одичавших лошадей. В результате пятая часть их поголовья в этом парке, как и предсказывали, обречена на смерть от голода. Вряд ли кто-то назовет это любовью. Без функционирующей окружающей среды нет благополучия животных и этичного к ним отношения, а природа не будет работать без множества животных.

Водораздел между борьбой за права животных и этичным отношением к природе не отражает мнения людей об этих темах. Большинство знакомых мне любителей животных желает самого лучшего и отдельным особям, и целым популяциям и видам. Мы любим смотреть видео с кошками и тиграми. Нас возмущает, когда обезьян держат в клетках и вырубают их леса. Мы не хотим ни чтобы косаток показывали в аквапарке SeaWorld, ни чтобы они вымирали. Как минимум в теории нам важно, что происходит с животными – неважно, дикими или одомашненными. В конце концов, этика животных и защита окружающей среды стоят на одном фундаменте: этот мир наполняется красотой и переживаниями не только усилиями людей, и учитывать стоит не только человеческие жизни. Любить отдельное животное – это почти неизменно желать, чтобы вид и дальше существовал на нашей планете. Несмотря на исторический раскол, защитники окружающей среды и борцы за права животных сходятся по большинству вопросов и замахиваются на столь далекоидущие изменения, что междоусобица выглядит контрпродуктивной. Они как две мыши из сказки, которые яростно спорят о том, как поделить кусочек сыра, и не замечают, что его уже стащила крыса.

В этой книге я стремлюсь соединить этичное обращение с животными и охрану окружающей среды. Смысл в том, чтобы люди прекратили причинять животным мучения, которым нет оправдания. Смысл и в том, чтобы смириться с неизбежными страданиями диких животных: они испытывают их так же, как и радость (впрочем, ниже мы познакомимся с людьми, считающими, что когда-нибудь у нас получится улучшить им жизнь так же, как мы уже улучшаем нашу).

Считать животных важными – это не то же самое, что с удовольствием проводить с ними время. Это совпадает часто, но не всегда. Неординарный и эксцентричный Джо Экзотик из Оклахомы, который основал собственный зоопарк и был показан в сериале «Король тигров» на Netflix, явно любит тискать тигрят, но его забота об их благополучии весьма сомнительна. Австралийский философ Питер Сингер посвятил бо́льшую часть своей карьеры борьбе с жестоким отношением к животным, но сам, к изумлению многих поклонников, не слишком наслаждался их компанией. Это разница между желанием видеть других животных нашими глазами и попыткой увидеть их глазами самих себя.

Когда Сингер в 1975 году начал движение за освобождение животных, он утверждал, что здесь потребуется больше альтруизма, чем для любого предыдущего освобождения, ведь люди будут бороться не за других людей, а за другие виды. Тем не менее межвидовой барьер – нашу предвзятость в отношении других животных – можно снизить. Определенно, мы не хотим процветать за счет страданий животных – не больше, чем хотим наживаться на потогонном и детском труде.

О справедливом отношении к животным естественным образом должен задуматься любой, кто верит в наши общие истоки, но это происходит не всегда. Возьмем Чарльза Дарвина, который сделал для формирования наших взглядов на животный мир больше, чем кто бы то ни было. Он опроверг представление, что люди полностью отличаются от других видов и превосходят их. Именно поиски общего предка впоследствии привели ученых к исследованию поведения шимпанзе и открытию эмоциональных сходств между нами. Дарвин не выносил жестокости по отношению к животным и, как мировой судья, наказывал нарушителей.

В то же время он никогда не высказывался об этосе жизни рядом с животными. «Тебя не заботит ничего, кроме стрельбы, собак и ловли крыс. Ты опозоришь и себя, и всю семью», – видимо, возмущался отец, когда будущего естествоиспытателя в восемнадцать лет отчислили с медицинского факультета. Дарвин обожал охотиться и не подвергал это занятие критике. Он не участвовал в вегетарианском движении XIX века. Он не просто ел мясо, но и не испытал ни малейших угрызений совести, съев нескольких черепах на Галапагосских островах. И это притом что ему было известно, что на острове их почти перебили, а мясо он нашел в целом «очень неинтересным». На первом месте у Дарвина стояло любопытство. Он вспоминал, как, посещая один из островов, который сегодня входит в состав Чили, заметил лисицу очень редкого вида. «Я сумел тихо подкрасться к ней сзади и ударить по голове геологическим молотком. Теперь… ее демонстрируют в музее Зоологического общества». Дарвин убивал птиц и ящериц, чтобы разобраться, что они едят, и отстаивал вивисекцию – вскрытие живых животных в лабораториях, – если ее проводят по уважительной причине. Как и многие наши современники, он был способен отодвинуть страдания животных в дальний угол разума. «Из-за этого вопроса мне делается плохо от ужаса, так что я больше не скажу о нем ни слова, иначе не усну ночью», – писал он другу по поводу вивисекции. Дарвин любил посещать Лондонский зоопарк и пожертвовал ему свою коллекцию птиц и млекопитающих, хотя условия там в то время иногда удручали. Дженни – молодая самка орангутана, за которой Дарвин, исследуя эмоции животных, любил наблюдать в этом зоопарке в 1838 году, – умерла от болезни, не прожив и двух лет после прибытия. Ее короткую жизнь нельзя назвать исключением. Дарвин рьяно возражал против рабства, но в вопросах благополучия животных не был провидцем. В глазах общественности дарвинизм стал ассоциироваться с жестокой, аморальной борьбой за выживание. Разбираться в смысле своих научных открытий для наших отношений с другими видами основоположник дарвинизма предоставил последующим поколениям.

Хорошо то, что, когда люди все же находят время подумать о животных, они зачастую и правда меняют свое поведение. Одним из самых знаменитых защитников природы был Питер Скотт, сын капитана Скотта, исследователя Антарктики. Он родился в 1909 году и стал одним из основателей Всемирного фонда дикой природы (знаменитый логотип с пандой – тоже его творение; на нем остановились отчасти из-за того, что черно-белое изображение проще копировать). Он обожал птиц и вдохновил очень многих борцов за окружающую среду. В то же время бо́льшую часть своей жизни он любил стрелять по птицам. «Охотиться – часть мужского инстинкта, а птицы инстинктивно готовы, что на них охотятся», – писал он впоследствии. Заявление об инстинктивной приспособленности птиц к дульнозарядным ружьям всегда звучало натянуто: когда Скотту было за сорок и он воочию увидел, как проста и жестока стала стрельба, он примечательно резко изменил свое мнение.

Аналогичным образом вегетарианец Джон Макки, основатель Whole Foods Market, годами управлял этой сетью супермаркетов и лишь потом задумался, может ли он есть яйца и молоко, учитывая условия на птицеводческих и молочных фермах. «Прежде чем стать веганом, я просто смотрел в другую сторону, – рассуждал он позднее. – Наверное, я не хотел в полной мере это осознавать».

По моему опыту, изменение взглядов по поводу животных – это, извиняюсь за каламбур, вопрос эволюции. Процесс начинается с беспокойства. Я помню, как встретил одного коллегу сразу после того, как он отвез свою собаку на кастрацию. «Теперь я как бы вижу проблему, – сказал он. – Черт, это серьезно, прямо как “Рассказ служанки”». К нему пришло неприятное осознание, что судьба других видов в нашей власти.

До того как я приступил к сбору материала для этой книги, я был вегетарианцем и любил природу абстрактно. Теперь я веган, который – при определенных условиях – поддерживает охоту и рыбалку и считает, что нам надо отдать другим видам значительную часть планеты. Вы можете прийти к другим выводам. Эта книга иногда говорит о том, что думаем «мы». Дело не в том, что все люди мыслят одинаково: я едва ли встретил хоть одну семью, где все придерживаются единого мнения по поводу животных. Однако нам, всем и каждому, следует думать о животных гораздо больше, чем сейчас, и если это будет так, то мы обнаружим много вопросов, по которым наши мнения сходятся.

В следующей главе я кратко расскажу о том, как колебалось отношение людей к животным в прошлые столетия, до начала веганской волны последних лет. После этого я рассмотрю, как люди сегодня оправдывают убийство животных: животноводство, рыбалку, медицинские исследования и охоту. Что на самом деле требуется, чтобы прокормить мир, в котором живет восемь миллиардов всеядных людей? Вторая половина книги будет посвящена нашим попыткам любить животных. Она приведет меня в Сан-Франциско, Монголию, Колумбию, Индонезию и в британскую глубинку: я побеседую с владельцами зоопарков, со специалистами по биологии охраны природы, с владельцами домашних животных. В конце я приведу ряд практических советов о том, как мы – по отдельности и как общество – можем построить мир, где будет лучше не только нам самим, но и другим чувствующим существам. Некоторых животных мы уже ценим. Теперь нужно стать последовательнее.

Для меня это история открытий и надежд, которые подобно потокам могут слиться в большую реку. «Разум – это хаос восхищения, из которого вырастут мир будущего и тихая радость», – писал Дарвин во время своего плавания на «Бигле». Разум – это то, что больше всего отделяет нас от других животных. Разум – это то, что больше всего поможет нам гармонично с ними сосуществовать.

Раньше я полагал, что мы ведем себя не так в основном умышленно, что жизни животных просто слишком мало нас заботят. Теперь я убежден, что причина на самом деле в неумении продумывать последствия нашего поведения. Мы можем жить в большем соответствии с нашей любовью к другим видам. Мы можем разобраться, что животные могут нам дать и какие обязанности перед ними мы несем. Думая о животных чаще и глубже, мы можем раскрепостить свой разум.

1. Краткая история человека и других животных

Будьте уверены, что всякий раз, когда люди говорят «нам нельзя сентиментальничать», они собираются сделать какую-нибудь жестокость. А если они добавляют «надо быть реалистами», имеется в виду, что они собираются на этом еще и заработать.

Бриджид Брофи

Раньше я полагал, что сначала люди не думали о животных, а потом, на протяжении тысячелетий, постепенно стали добрее. Это не так. Наши отношения с животными – или, точнее говоря, с другими животными – порхают, как пчелка на лавандовом кусте.

Наша эволюция проходила бок о бок с другими животными. Вначале они на нас охотились, потом в охотников превратились мы сами. Самые ранние известные нам наскальные рисунки – они обнаружены в Индонезии и датируются сорока тысячами лет до нашей эры – изображают охоту на кабанов и буйволов. На большинстве рисунков в пещере Ласко во Франции – им примерно восемнадцать тысяч лет – тоже показаны животные, в том числе шерстистые носороги. Мы сделали то, на что не сподвигся больше ни один вид, – занялись селекцией других животных ради пищи и сотрудничества. (Коровы, свиньи, овцы и козы были одомашнены как минимум восемь тысяч лет назад. Кошки и собаки – тоже, хотя они, вероятно, играли более активную роль, когда к нам присоединялись.)

Стоит ли удивляться, что во многих ранних обществах видели духовную непрерывность между человеком и другими животными? В каком-то отношении мировоззрение людей того времени соответствовало новейшим исследованиям эмоций и сознания животных больше, чем наше. Они верили, что люди и животные (а также растения и неживые предметы) наделены душой и разумом и что у животных есть даже дополнительные человеческие тела; некоторые люди могут на время превращаться в животных, а некоторые животные обладают шаманскими силами. Согласно историям о сотворении мира, люди произошли от животных или получили от них помощь. В мифологии индейцев каяпо, которые и сейчас живут в бразильской Амазонии, крыса показала людям кукурузу: это неизбежно заставляет испытывать к крысам совсем другие чувства. Такого рода верования совсем не мешали людям убивать животных – более того, эти общества зависели от охоты. Но они же, по крайней мере теоретически, подразумевали и обязанность уважать и заботиться о животных.

Аналогичные воззрения сегодня можно встретить у многих аборигенных народов – от Канады до пустыни Калахари. В их основе лежит убеждение, что неуважение к животным напрямую ведет к негативным последствиям для людей. Черты анимизма просочились в индуистскую и буддистскую философию и подготовили почву для вегетарианского движения на Западе.

Древние египтяне мумифицировали не только трупы умерших, но и кошек, собак, крокодилов и других животных: некоторые были домашними любимцами, некоторые предназначались в пищу в загробной жизни, некоторые были дарами богам. Это не делалось по случаю или впопыхах: по оценкам археологов, до семидесяти миллионов животных выращивали специально в качестве приношений, так что разведение происходило в промышленных масштабах. Какими бы зажиточными ни становились люди, они не хотели отделяться от животных. Это убедительно доказывает, что у нас есть к ним эволюционная предрасположенность и что гены, которые обусловливают наше желание иметь хотя бы какую-то их компанию, оказались полезны.

Некоторые древнегреческие мыслители, в особенности Пифагор и Порфирий, были вегетарианцами по этическим соображениям, но в целом это явление было маргинальным. В Европе веками господствовало представление, что люди фундаментальным образом отличаются от животных. Такое деление утвердила теология. В отличие от культур, где животные считались необходимым условием человеческого существования, Библия обвиняла змея в искушении Евы и только людям давала уникальный шанс спастись, отделяя их от животных. Фома Аквинский писал, что Господь сотворил животных для того, чтобы люди ими пользовались, а французский философ XVII века Рене Декарт заверял читателей, что у животных нет души, а их крики считал просто механической реакцией, как бой часов. До появления современных обезболивающих препаратов это был более чем полезный подход для биологов-экспериментаторов. В одной французской лаборатории ученые «с совершеннейшим равнодушием занимались избиением собак», как вспоминал обеспокоенный очевидец по имени Николя Фонтен. «Они прибивали к доске все четыре лапы бедных животных и делали им вивисекцию, чтобы наблюдать кровообращение, а затем вели оживленные беседы об этом явлении».

Ряд европейских философов придерживались мнения, что человеку опасно хорошо относиться к животным, а не наоборот. Декарт утверждал, что если люди начнут думать, будто у них такие же души, как у «тварей», то они придут к выводу, что «после этой жизни им не на что надеяться и нечего бояться, кроме мух и муравьев». Голландский философ Бенедикт Спиноза беспокоился, что если люди будут добры к животным, то начнут и себя воспринимать как животных, ставя под угрозу всю цивилизацию. (Как и пристало в XVII веке, в растущей мягкости к животным он винил «женственное сострадание». Это была «вторая серия» истории с Адамом и Евой, только на этот раз искусителем был не дикий змей, а домашний пес.) На заре современной Англии немыслимо было даже изображать других животных – например, переодеваться в них во время представлений. Человек должен был демонстрировать особость собственного морального положения.

Попытка Декарта отмахнуться от других животных как от бездушных «автоматов» не выдержала столкновения с наукой. Он знал, что у людей и «тварей» те же самые органы (хотя его современник, английский писатель Гервасий Маркэм, и утверждал, что распиливал лошадиные черепа и не смог обнаружить там мозг). Спустя двести пятьдесят лет Дарвин докажет, что люди и другие животные имеют не только схожий мозг, но и общее происхождение.

Тем не менее люди видели у животных чувства – пусть философия Декарта и убеждала в обратном. В 1667 году английский естествоиспытатель Роберт Гук проводил перед аудиторией в Королевском обществе вскрытие живой собаки. По собственному свидетельству, он «отрезал все ребра» и «открыл живот», а затем вставил в легкие меха, чтобы поддерживать дыхание и жизнь. «Мой опыт, – рассказывал он, – был задуман для того, чтобы рассмотреть некоторые аспекты природы дыхания». Эксперимент оказался удачным, но Гук не мог отмахнуться от мучений животного. Истязание этого существа так его обеспокоило, что он воздержался от повторения эксперимента.

Постепенно и столь же неуклонно люди переставали бояться нападений животных и переживать, что цивилизация рухнет, если проявить к животным простое сострадание. До нас не дошло записей обо всех многочисленных случаях подобного участия, но, говорят, Анна Болейн так обожала свою собаку, что, когда та умерла, лишь сам Генрих VIII осмелился сообщить об этом супруге. В блестящей книге 1983 года Man and the Natural World историк Кит Томас описал, как веками крошилась стена между людьми и другими животными в Британии. Переезжая в город, люди начинали видеть в животных компаньонов, а не средство производства. (Я спросил Томаса, откуда у него уверенность, что именно это привело к изменению отношения, и он привел в пример собственное детство на ферме в Уэльсе в 1930–1940-х годах. Собак там никогда не пускали в дом, а лошадей били, когда они тащили телеги по мягкому грунту во время сбора кукурузы. «Не было совершенно никаких сантиментов», – вспоминал он.) С XVII века некоторые побывавшие в Индии путешественники возвращались вегетарианцами, породив первую волну интереса к этой теме. Другими словами, даже во времена, когда господствующая религия призывала не учитывать чувства животных, многие европейцы оказывались на другой стороне.

Истоки движения за права животных на Западе восходят к английскому философу Иеремии Бентаму, родившемуся в 1748 году. Изначально он с удовольствием ел мясо, носил башмаки из тюленьей кожи и призывал знакомых убивать током голубей во имя медицинских исследований. Он радостно писал о модных в Англии конца XVIII века «черепашьих обедах», на которых подавали несколько блюд, приготовленных из этих рептилий, живьем доставленных с Карибских островов. Но в 1789 году Бентам написал фразу, которую борцы за права животных цитируют, наверное, чаще всего: «Вопрос не в том, могут ли они рассуждать, и не в том, могут ли они говорить, а в том, могут ли они страдать».

Это заявление немного блекнет, когда узнаешь, что это была всего лишь сноска. Современные борцы за права животных не всегда хотят замечать и вывод Бентама, что человеку разрешено убивать и поедать животных, поскольку смерть животного в данном случае «более быстрая [и] не такая болезненная», чем «неизбежный порядок природы». (Он добавил и довольно спорное утверждение: «Смерть никогда им не вредит».) Впрочем, будучи утилитаристом, он скептически относился и к существованию естественных человеческих прав.

Вопрос Бентама тем не менее ознаменовал сдвиг в человеческом восприятии животных. Да, другие животные выглядят, думают и действуют не так, как мы. Да, Библия говорит, что люди властвуют практически над всеми видами животных. Однако Бентам сравнивал ситуацию с рабством: раз черный цвет кожи не дает права истязать человека, «когда-нибудь будет признано», что не следует истязать и животных на основе их физических отличий от нас. Их благополучие нужно учитывать.

В то время в мире не существовало эффективных законов против жестокого обращения с животными. Англичане по-прежнему собирались поглазеть на травлю собаками привязанного к столбу быка или медведя. Для этого действа даже вывели специальную породу с мощными челюстями, которые лучше впивались быку в нос. Эти «бычьи псы» – предки современных бульдогов. (Мнения о том, был ли хоть раз у быка шанс спастись, расходятся.) Пытку быков оправдывали кулинарными соображениями: как считалось, травля разжижает у них кровь и делает мясо мягче. Как минимум один раз такую забаву устроили на свадьбе. Впоследствии аристократия потеряла интерес к травле быков, и критиков стали обвинять в том, что они мешают трудящимся развлекаться.

На Западе тон в борьбе за права животных задавала Британия, что, наверное, неудивительно для первой индустриальной державы и первопроходца в области урбанизации. В начале XIX века выдающийся адвокат по имени Томас Эрскин, отойдя от дел, решил начать крестовый поход за гуманное обращение с животными. Это был неожиданный поворот, учитывая, что будущий реформатор за тридцать лет пребывания в парламенте не предложил ни единой поправки к закону и к тому же слыл напыщенным эгоистом: журналисты, сообщавшие о его выступлениях, шутили, что в типографской кассе не хватает буквы «я». Но животных адвокат, видимо, любил почти как самого себя. Автор его биографии упоминает о том, что в доме были собаки, ручной гусь, попугай ара и даже две пиявки, которые, по мнению хозяина, спасли ему жизнь.